Текст книги "Северное сияние"

Корзина оказалась гораздо больше, чем она думала. Вдоль бортов тянулись полки с философскими приборами, на дне лежали груды мехов, баллоны с воздухом и еще какие-то предметы непонятного назначения или настолько мелкие, что туман не позволял их разглядеть.

– Мы в туче? – спросила она.

– Ну да. Накрой-ка своего друга мехом, пока он не превратился в сосульку. Холодно, а будет еще холодней.

– Как вы нашли нас?

– Ведьмы. Тут одна дама хочет с тобой потолковать. Вот выйдем из тучи, определимся, и тогда уж сядем, почешем языки.

– Йорек, – сказала Лира. – Спасибо, что пришел.

Медведь буркнул и принялся слизывать кровь с меха. Под его тяжестью корзина кренилась, но это не имело значения. Роджер глядел на него с опаской, а медведь проявлял к нему не больше интереса, чем к снежинкам. Лира встала и, держась за кромку корзины, достававшую ей до подбородка, вглядывалась в клубящуюся мглу.

Через несколько секунд шар вырвался из тучи и продолжал стремительно набирать высоту.

Какое зрелище!

Прямо над ними огромная округлость шара. Выше и впереди пылала Аврора, ярче и великолепнее, чем в прошлый раз. Они были почти внутри ее, почти ее частью. Исполинские полотнища света трепетали и раскидывались, как крылья ангелов, изумительные сияющие каскады низвергались в невидимые ущелья и взбухали там вихревыми озерами или же повисали в небе, как замороженные.

Лира долго не могла оторвать глаз от Авроры, а потом посмотрела вниз, и там ей открылось зрелище, наверное, такое же поразительное.

До самого горизонта, насколько хватал глаз, простерлось взволнованное море белизны. Там и сям взбухали мягкие холмы и разверзались туманные пропасти, но больше всего это было похоже на сплошную массу льда.

А из нее, по одной, по двое, целыми группами, вылетали маленькие черные тени, изящные, угловатые силуэты ведьм, оседлавших ветви облачной сосны.

Они взлетали к шару быстро, невесомо, кренясь на виражах. Одна из них, лучница, спасшая Лиру от миссис Колтер, подлетела прямо к корзине, и Лира впервые разглядела ее как следует.

Она была молодая – моложе, чем миссис Колтер, и светловолосая, с ярко-зелеными глазами; одета, как все ведьмы, в полосы черного шелка, без меха, без капюшона, без рукавиц. Вокруг лба у нее шел простой венчик из маленьких красных цветов. Она сидела на ветке облачной сосны, как на жеребце, и будто осадила его в метре от удивленного лица Лиры.

– Лира?

– Да! А вы – Серафина Пеккала?

– Да.

Лире стало понятно, почему ее полюбил Фардер Корам и почему любовь стала горем для него, хотя минуту назад она не имела об этом никакого представления. Он старел, он был старым, надломленным человеком, а она века еще будет молодой.

– Символический прибор у тебя? – произнесла ведьма, голосом настолько похожим на вольное чистое пение самой Авроры, что из-за красоты его до Лиры едва дошел смысл слов.

– Да, он у меня в кармане, цел.

Шум сильных крыльев возвестил о прибытии нового участника, и вот он спланировал к корзине: серый деймон-гусь. Он что-то сказал ведьме, отвалил в сторону и, раскинув крылья, по широкой дуге облетел все еще поднимавшийся шар.

– Цыгане разгромили Больвангар, – сказала Серафина Пеккала. – Они убили двадцать два охранника, девять человек из персонала и подожгли все уцелевшие части зданий. Они намерены уничтожить его полностью.

– А миссис Колтер?

– Исчезла бесследно.

Серафина пронзительно крикнула, и к шару слетелись другие ведьмы.

– Мистер Скорсби, – сказала она. – Пожалуйста, канат.

– Мадам, я очень признателен. Мы набираем высоту. И какое-то время еще будем подыматься. Сколько нужно вашего народа, чтобы потянуть нас на север?

– Мы сильные, – только и сказала она.

Ли Скорсби привязал толстый канат к обшитому кожей железному обручу, к которому сходилась сеть, охватывавшая шар, и была подвешена корзина. Надежно закрепив канат, он выбросил свободный конец из корзины, к нему устремились сразу шесть ведьм, взялись за него и потащили, сориентировав ветви облачной сосны на Полярную звезду.

Когда аэростат поплыл в этом направлении, Пантелеймон в виде крачки уселся на край корзины. Деймон Роджера высунулся было посмотреть, но тут же юркнул обратно, потому что Роджер крепко спал, так же как Йорек Бирнисон. Бодрствовал только Ли Скорсби – спокойно жевал тонкую сигару и следил за приборами.

– Итак, Лира, – сказала Серафина Пеккала, – ты знаешь, зачем летишь к лорду Азриэлу?

Лира изумилась.

– Ну конечно – чтобы отдать ему алетиометр!

Она никогда не задавалась таким вопросом; это было очевидно. Но потом вспомнила свое первое побуждение, давнее, почти забытое.

– Или… Помочь ему выйти на волю. Ну да. Мы поможем ему убежать.

Но, едва выговорив эти слова, она поняла их абсурдность. Сбежать со Свальбарда? Невозможно!

– Попытаться хотя бы, – решительно добавила она. – А что?

– Думаю, я должна тебе кое о чем сказать.

– О Пыли?

Об этом ей хотелось узнать раньше всего.

– Да, среди прочего. Но ты устала, а лететь нам долго. Поговорим, когда проснешься.

Лира зевнула. Это был зевок до вывиха челюстей, до разрыва легких и длился чуть ли не минуту – так ей, во всяком случае, показалось. И, как ни противилась Лира, сон навалился на нее. Серафина Пеккала протянула руку в корзину, коснулась ее глаз, и Лира опустилась на пол, а Пантелеймон спорхнул вниз, превратился в горностая и залез на свое спальное место возле ее шеи.

Ведьма выровняла скорость своей ветки с шаром, державшим курс на Свальбард.

Часть 3
Свальбард

Глава восемнадцатая
Лед и туман

Ли Скорсби укрыл Лиру мехом. Она свернулась клубком возле спящего Роджера, и воздушный шар нес их в сторону полюса. Аэронавт время от времени сверялся с приборами, жевал холодную сигару (курить нельзя было в такой близости от горючего водорода) и кутался в мех.

– Эта девочка – довольно важная персона, а? – сказал он через несколько минут.

– Она сама не будет знать, насколько важная, – ответила Серафина Пеккала.

– Значит ли это, что надо ожидать каких-то действий вооруженного характера? Поймите, я интересуюсь этим как человек практический, зарабатывающий себе на жизнь. Я не могу допустить, чтобы меня подбили или разнесли на куски без какой-либо заранее оговоренной компенсации. Я не хочу поставить под сомнение высокие цели этой экспедиции, поверьте, мадам. Но Джон Фаа и цыгане уплатили мне гонорар, соответствующий затратам моего времени, моему мастерству и нормальному износу аэростата, только и всего. Он не включал страховку на случай военных действий. И позвольте сказать вам, мадам, когда мы высадим на Свальбарде Йорека Бирнисона, это будет рассматриваться как военное действие.

Он аккуратно выплюнул кусочек курительного листа за борт.

– Поэтому я хотел бы знать, мадам, чего нам следует ожидать в плане свалки и членовредительства, – закончил он.

– Бой, возможно, будет, – сказала Серафина Пеккала. – Но вам же приходилось воевать.

– Конечно, когда платили. Но я считал, что это простой транспортный контракт, и соответственно назначил цену. А теперь я интересуюсь, после той небольшой заварушки внизу, – интересуюсь, как далеко простираются мои транспортные обязательства. Должен ли я, например, рисковать своей жизнью и снаряжением в войне между медведями. И нет ли у этого ребенка таких же темпераментных врагов на Свальбарде, как там, в Больвангаре. Я упомянул об этом только для поддержания беседы.

– Мистер Скорсби, – сказала ведьма, – я хотела бы знать ответ на ваш вопрос. Могу сказать одно: все мы, люди, ведьмы, медведи, уже участвуем в войне, хотя не все это понимают. Столкнетесь ли вы с опасностью на Свальбарде или улетите невредимым, вы участник, вы под ружьем, вы солдат.

– Ну, это, кажется, несколько преждевременно. По-моему, у человека должен быть выбор, браться ему за оружие или нет.

– Выбирать здесь мы можем с таким же успехом, как выбирать, родиться нам или не родиться.

– Я, однако, предпочитаю выбирать, – сказал он. – Выбирать, за какую мне взяться работу, выбирать, куда я отправлюсь, выбирать еду и собеседников. Разве вам иногда не хочется что-нибудь выбрать?

Серафина Пеккала задумалась, а потом сказала:

– Может быть, мы по-разному понимаем выбор, мистер Скорсби. Ведьмы ничем не владеют, поэтому мы не заботимся о сохранении ценностей или получении прибыли, а что до выбора между чем-то и чем-то, то, если живешь много сотен лет, ты знаешь, что всякая возможность представится снова. У нас разные потребности. Вы должны ремонтировать свой аэростат и держать его в рабочем состоянии, а это, понимаю, требует времени и труда. Нам же, чтобы полететь, достаточно оторвать ветку облачной сосны; подойдет любая, а их сколько угодно. Мы не чувствуем холода, и нам не нужна теплая одежда. У нас нет средств обмена, кроме взаимной помощи. Если ведьме что-то нужно, ей даст это другая ведьма. Если речь идет о войне, мы решаем, вступать в нее или нет, не принимая в расчет ее цены. Нет у нас и понятия чести, как, например, у медведей. Оскорбление медведя – смертельное оскорбление. Для нас это… немыслимо. Как можно оскорбить ведьму? И что с того, если вы ее оскорбили?

– Ну, тут, мадам, я с вами. Брань на вороте не виснет. Но, надеюсь, вы поймете мою дилемму. Я простой аэронавт и последние свои дни хочу провести в покое. Купить маленькую ферму, несколько голов скота, несколько лошадок… Ничего выдающегося, заметьте. Ни дворца, ни рабов, ни сундуков с золотом. Так… чтобы вечерний ветерок над степью, сигара и стакан кукурузного виски. Но беда в том, что это стоит денег. И вот я летаю в обмен на деньги и после каждой работы посылаю немного золота в банк «УэллсФарго», и, когда у меня наберется достаточно, я продам этот шар, мадам, куплю себе билет на пароход до порта Галвестон и больше никогда не оторвусь от земли.

– Это еще одно различие между нами, мистер Скорсби. Ведьма скорее откажется дышать, чем летать. Для нас летать – значит быть собой.

– Я вижу это, мадам, и я вам завидую; но я лишен ваших радостей. Полет для меня – просто работа, я – просто техник. Я вполне бы мог регулировать клапаны в газолиновых моторах или налаживать антарную проводку. Но, как видите, выбрал это. Это был мой свободный выбор. Вот почему перспектива войны, о которой мне ничего не сказали, меня немного беспокоит.

– Ссора Йорека Бирнисона со своим королем – тоже часть ее, – сказала ведьма. – Этому ребенку предназначено судьбой сыграть в ней свою роль.

– Вы говорите о судьбе так, – возразил он, – как будто она определена заранее. Мне эта идея нравится не больше, чем военная служба, на которую меня зачислили, не предупредив. Где моя свободная воля, скажите пожалуйста? А у этого ребенка, сдается мне, больше свободной воли, чем у любого из моих знакомых. Что же, по-вашему, она – какая-то заводная машинка, ее поставили на дорожку и она никуда с нее не свернет?

– Мы все подчиняемся судьбам. Но должны действовать так, как если бы этого не было, – сказала ведьма, – или умрем от отчаяния. Есть любопытное пророчество об этом ребенке: ей предназначено судьбой положить конец судьбе. Но она должна сделать это, не сознавая, что она делает, – как если бы ее вел к этому характер, а не судьба. Если ей скажут, что она должна сделать, тогда ничего не удастся; смерть сметет все миры; это будет торжество отчаяния, вечное. Вселенные станут взаимосвязанными машинами, слепыми, лишенными мысли, чувства, жизни…

Они посмотрели на лицо спящей Лиры (почти скрытое капюшоном): на нем застыло выражение хмурого упрямства.

– Я думаю, какая-то ее часть это знает, – сказал аэронавт. – По крайней мере, похоже, она к этому готова. А что мальчик? Известно вам, что она отправилась в такую даль спасать его от этих извергов? Он ее приятель из Оксфорда или откуда там. Вам это известно?

– Да, известно. У Лиры с собой вещь невероятной ценности, и, кажется, судьбы используют ее как посланницу – чтобы она передала ее отцу. Она отправилась сюда искать друга, не зная, что друга привела на Север судьба, – для того, чтобы она последовала за ним и передала что-то своему отцу.

– Вот как вы это толкуете?

Впервые ведьма ответила неуверенно.

– Так это выглядит… Но мы не можем толковать то, что скрыто мраком, мистер Скорсби. Очень возможно, что я ошибаюсь.

– А вы почему включились в эту историю, позвольте спросить?

– Мы сердцем чувствовали, что в Больвангаре творится недоброе. Лира их враг, значит, мы ей друзья. Дальше этого наши мысли не шли. Но, кроме того, есть дружба между моим кланом и цыганским народом, она идет с тех времен, когда Фардер Корам спас мне жизнь. Мы делаем это по их просьбе. А у них есть обязательства перед лордом Азриэлом.

– Понятно. Значит, вы буксируете мой шар к Свальбарду ради цыган. А эта дружба распространяется на буксировку обратно? Или я должен буду ждать попутного ветра, а тем временем полагаться на гостеприимство медведей? Опять-таки, мадам, я спрашиваю об этом из чисто дружеской любознательности.

– Если мы будем в состоянии помочь вам вернуться в Троллезунд, мистер Скорсби, мы это сделаем. Но мы не знаем, что нас ждет на Свальбарде. Новый король медведей многое изменил; старые обычаи не в чести; посадка может оказаться трудной. И не знаю, как сумеет Лира пробраться к отцу. Не знаю также, что задумал Йорек Бирнисон, знаю только, что его судьба связана с ее.

– И я не знаю, мадам. Думаю, он сопровождает девочку в качестве защитника. Понимаете, она помогла ему получить броню обратно. Кто знает, какие у медведей чувства? Но если медведь вообще способен любить человека, то он ее любит. А что до посадки на Свальбарде, она никогда не была легкой. И все-таки, если бы я мог попросить вас об обратной буксировке, у меня было бы легче на душе, и если я могу что-нибудь сделать для вас взамен, – только скажите. Но чтобы мне было понятней, не могли бы вы объяснить мне, на чьей стороне я в этой невидимой войне?

– Мы оба на стороне Лиры.

– О, это уж точно.

Они продолжали лететь. Из-за облачности внизу непонятно было, с какой скоростью они движутся. Обычно аэростат неподвижен по отношению к ветру, он движется вместе с воздушным потоком, но теперь его тянули ведьмы, и он перемещался относительно воздуха, причем с большим сопротивлением, потому что громоздкий шар не обладал обтекаемостью дирижабля. Из-за этого корзину раскачивало и мотало гораздо сильнее, чем при обычном полете.

Ли Скорсби волновали не столько собственные удобства, сколько сохранность приборов, и он проверял, надежно ли они пристегнуты к главной стойке. Альтиметр показывал, что они на высоте около трех километров. Температура была минус тридцать. Он видал морозы и покрепче, но мерзнуть больше не хотел; поэтому развернул брезент, который использовал при аварийных стоянках, натянул его перед спящими детьми, чтобы заслонить их от ветра, после чего лег спиной к спине со своим боевым товарищем Йореком Бирнисоном и уснул.

Когда Лира проснулась, высоко в небе стояла луна и все вокруг, от облаков, клубящихся внизу, до сосулек на стропах, будто покрылось серебром.

Роджер спал, Ли Скорсби и медведь – тоже. А королева ведьм по-прежнему летела рядом с корзиной.

– Далеко еще до Свальбарда? – спросила Лира.

– Если не налетит встречный ветер, будем там часов через двенадцать.

– Где мы сядем?

– Это зависит от погоды. Но постараемся избежать скал. Там живут твари, нападающие на все, что движется. Если удастся, сядем в глубине острова, вдали от дворца Йофура Ракнисона.

– Что будет, когда я найду лорда Азриэла? Захочет он вернуться в Оксфорд, или как? Говорить ему, что я знаю, что он мой отец? Может, он опять захочет притворяться дядей. Я его почти не знаю.

– Он не захочет возвращаться в Оксфорд, Лира. Кажется, что-то надо сделать в другом мире, а лорд Азриэл – единственный, кто может преодолеть пропасть между тем миром и этим. Но для этого ему что-то нужно.

– Алетиометр! – сказала Лира. – Магистр Иордана дал его мне и, по-моему, хотел что-то сказать про лорда Азриэла, только не успел. Я знаю, на самом деле он не хотел его отравить. Может быть, лорд Азриэл хочет посоветоваться с алетиометром и тогда поймет, как сделать этот мост? Тогда я ему точно помогу. Теперь я, наверно, понимаю алетиометр не хуже любого.

– Не знаю, – сказала Серафина Пеккала. – Как он это сделает и какая у него цель, нам неизвестно. Есть силы, которые говорят с нами, и есть силы над ними. И есть секреты даже от самых высших.

– Алетиометр мне скажет! Я могу сейчас…

Но было слишком холодно; она не удержала бы его в руках. Она закуталась потуже от пронизывающего ветра и натянула капюшон, оставив только узкую щель для глаз. Далеко впереди и чуть ниже шесть или семь ведьм верхом на ветках облачной сосны тянули за канат, привязанный к обручу, в небе висели звезды, ясные, холодные и твердые, как алмазы.

– Почему вам не холодно, Серафина Пеккала?

– Мы чувствуем холод, но не боимся его, потому что он нам не вредит. А если бы завернулись в теплое, не чувствовали бы тогда других вещей – веселого звона звезд, музыки Авроры, а главное, не чувствовали бы кожей шелковистого света луны. Ради этого стоит мерзнуть.

– А я могу их почувствовать?

– Нет. Ты умрешь, если сбросишь мех. Не раздевайся.

– А сколько живут ведьмы? Фардер Корам говорит, сотни лет. Но вид у вас совсем не старый.

– Мне триста лет или больше. Самой старой матери-ведьме почти тысяча. Однажды Ямбе-Акка придет за ней. И когда-нибудь придет за мной. Она – богиня мертвых. Она приходит к тебе с доброй улыбкой, и ты понимаешь, что тебе пора.

– А мужчины-ведьмы есть? Или только женщины?

– Есть мужчины, которые нам служат, как Консул в Троллезунде. И есть мужчины, которых мы берем в мужья или просто любим. Ты еще молода, Лира, и не поймешь этого, но я тебе все равно скажу, и ты поймешь позже: мужчины проносятся перед нашими глазами, как бабочки, недолговечные создания. Мы любим их; они храбрые, гордые, красивые, умные – и умирают почти сразу. Они умирают так быстро, что в наших сердцах постоянно живет боль. Мы приносим им детей, ведьм, если они девочки, людей, если мальчики. И не успеешь моргнуть, как их нет, убиты, погибли, пропали. И сыновья тоже. Пока мальчик растет, он думает, что бессмертен. Мать знает, что – нет. С каждым разом это приносит все больше страданий, и в конце концов душа переполняется ими. Тогда, наверное, и приходит за тобой Ямбе-Акка. Она старше тундры. Может быть, для нее жизнь ведьмы так же коротка, как для нас – жизнь человека.

– Вы любили Фардера Корама?

– Да. Он это знает?

– Не знаю, но знаю, что он любит вас.

– Когда он спас мне жизнь, он был молодым, красивым, гордым, сильным. Я полюбила его сразу. Я отказалась бы от своего естества, пожертвовала бы звоном звезд и музыкой Авроры; никогда бы не поднялась в воздух – все отдала бы не раздумывая, чтобы стать женой речного цыгана, стряпать для него, делить с ним ложе и рожать ему детей. Но ты не можешь изменить свою природу – только поведение. Я ведьма. Он человек. Я жила с ним и родила ему ребенка…

– Он никогда не рассказывал! Девочку? Ведьму?

– Нет. Мальчика, и он умер сорок лет назад во время большой эпидемии – от болезни, которая пришла с Востока. Бедный малыш; он промелькнул в жизни, как бабочка-поденка. И унес кусок моего сердца. А Кораму – разбил. Потом мне пришлось вернуться к моему народу, потому что Ямбе-Акка забрала мою мать, и я стала королевой клана. Я покинула его – должна была.

– И больше никогда не видели Фардера Корама?

– Никогда. Я слышала о его делах; слышала, что скрелинги ранили его отравленной стрелой, послала ему травы и талисманы, чтобы он выздоровел, но увидеться с ним было выше моих сил. Я слышала, как надломила его эта история, как росла его мудрость, как много он изучил и прочел, и гордилась им, его добротой и благородством. Но с ним не виделась, то были опасные времена для моего клана, между ведьмами назревала война, и, кроме того, я думала, он забудет меня и найдет себе жену среди людей…

– Он не нашел, – упрямо сказала Лира. – Вам надо с ним встретиться. Он все еще любит вас, я знаю.

– Но он будет стыдиться своей старости, а я не хочу его огорчать.

– Может, и будет. Но хотя бы пошлите ему весточку. Так мне кажется.

Серафина Пеккала долго молчала. Пантелеймон превратился в крачку и на секунду подлетел к ее ветке, как бы извиняясь за невежливость Лиры.

Потом Лира сказала:

– Серафина Пеккала, почему у людей есть деймоны?

– Все об этом спрашивают, и никто не знает ответа. Сколько были люди на земле, столько были у них деймоны. Это и отличает их от животных.

– Да! Мы правда от них отличаемся… Ну вот, от медведей. Они странные, правда? Ты думаешь, он – как человек, и вдруг что-то сделает такое странное или рассвирепеет, и думаешь, что его никогда не понять… Но знаете, что мне сказал Йорек? Он сказал, броня для него – то же, что для человека деймон. Это его душа, он сказал. Но и здесь он отличается, потому что он сам сделал броню. Когда его изгнали, у него отняли броню, а он нашел небесное железо и сделал себе новую – как бы сделал новую душу. Мы не можем сделать наших деймонов. Потом люди в Троллезунде напоили его спиртом и украли ее, а я узнала, где она, и он ее забрал… Но я вот чего не понимаю – зачем он возвращается на Свальбард? Они будут драться с ним. Могут убить… Я люблю Йорека. Так люблю, что лучше бы он туда не возвращался.

– Он сказал тебе, кто он такой?

– Только имя. А рассказал нам Консул в Троллезунде.

– Он благородного происхождения. Принц. Если бы он не совершил тяжелого преступления, то был бы сейчас королем медведей.

– Он сказал мне, что их король – Йофур Ракнисон.

– Йофур Ракнисон стал королем, когда изгнали Йорека Бирнисона. Йофур тоже принц, иначе он не мог бы править; но он умен на человечий лад; он заключает договоры и союзы; он живет не как медведи, в ледяном форте, а в новом дворце; он ведет разговоры об обмене послами с другими странами, об устройстве огненных шахт с помощью инженеров-людей… Он очень ловок и хитер. Говорят, что это он подбил Йорека на преступление, за которое тот был изгнан; другие говорят, что если это и не так, то он сам распространяет об этом слухи – чтобы все боялись его коварства и ума.

– А что же Йорек сделал? Понимаете, я люблю Йорека еще и потому, что мой отец сделал то же самое и был наказан. Мне кажется, они похожи. Йорек сказал мне, что убил медведя, но не рассказывал, как это получилось.

– Драка была из-за медведицы. Самец, которого Йорек убил, не подал знака, что уступает более сильному, как это у них принято. Медведи, при всей их гордости, непременно признают превосходство соперника и сдаются, но по какой-то причине этот медведь не захотел. Некоторые говорят, что Йофур Ракнисон повлиял на его сознание или дал ему одурманивающих трав. Во всяком случае, молодой медведь не уступал, и Йорек Бирнисон не совладал с собой. Дело решалось однозначно: он должен был ранить его, а не убить.

– Значит, он мог бы стать королем, – сказала Лира. – А про Йофура Ракнисона я что-то слышала от Пальмеровского Профессора в Иордане, потому что он бывал на Севере и встречался с ним. Он сказал… не помню точно… кажется, что он обманом получил власть… Но знаете, Йорек однажды сказал мне, что медведей нельзя обмануть, и показал, что я не могу его обмануть. А тут похоже, что их обоих обманули, и его, и другого медведя. Может быть, только медведь может обмануть медведя, а люди не могут. Хотя… Люди в Троллезунде обманули же его? Когда напоили и украли его броню.

– Когда медведи ведут себя как люди, наверное, их можно обмануть, – сказала Серафина Пеккала. – Когда медведи ведут себя, как медведи, наверное – нельзя. Вообще медведи не пьют спиртного. Йорек Бирнисон пил, чтобы забыть позор изгнания, и только поэтому люди Троллезунда смогли его обмануть.

– Конечно. – Лиру вполне устраивало это объяснение. Она восхищалась Йореком и рада была услышать, что он действительно благородное существо. – Спасибо вам, – сказала она. – Если бы вы мне не сказали, я этого так бы и не узнала. Мне кажется, что вы умнее, чем миссис Колтер.

Полет продолжался. Лира нашла в кармане кусок тюленины и стала жевать.

– Серафина Пеккала, – сказала она немного погодя, – что такое Пыль? Мне кажется, что все эти неприятности – из-за Пыли, только никто не хочет объяснить мне, что такое Пыль.

– Я не знаю. Ведьмы никогда не интересовались Пылью. Одно могу сказать: где есть священники, там и страх перед Пылью. Миссис Колтер, конечно, не священник, но она – могущественный агент Магистериума, это она организовала Жертвенный Совет и убедила церковь дать деньги на Больвангар. И все потому, что она интересуется Пылью. Нам непонятны ее чувства. Но на свете много для нас непонятного. Мы видим, как тартары делают отверстия в своих черепах, и можем только удивляться этому. Так что Пыль, возможно, странное явление, мы ему удивляемся, но не испытываем страха и не рвем все на части, чтобы его исследовать. Оставим это церкви.

– Церкви? – Лира вспомнила свой разговор с Пантелеймоном на Болотах – о том, что может двигать стрелкой алетиометра, и тогда они подумали о фотомельнице на алтаре в Колледже Гавриила, о том, как элементарные частицы толкают лопасти. Предстоятель дал понять, что между элементарными частицами и религией есть связь. – Может быть, – сказала она, кивнув. – Все-таки большинство вещей церковь держит в секрете. Но почти все это – старые вещи, а Пыль – не старая, насколько я знаю. Может быть, лорд Азриэл мне объяснит…

Она зевнула.

– Я, пожалуй, лягу, а то совсем замерзну. На земле было холодно, но так, как здесь, я в жизни не мерзла. Еще немного, и просто умру.

– Так ложись и укройся мехом.

– Ага. Если уж умирать, то лучше здесь, чем там, у них. Когда они положили нас под нож, я думала, – все, конец. Мы оба так подумали. Ух, какие жестокие… Мы пока ляжем. Разбудите нас, когда долетим.

Она опустилась на кипу мехов, чувствуя боль и одеревенелость во всем теле, уставшем от холода. Потом легла и прижалась к Роджеру.

И четверо путешественников, спящих в обледенелой корзине воздушного шара, продолжали лететь к скалам и ледникам, огненным шахтам и ледяным фортам Свальбарда.

Серафина Пеккала окликнула аэронавта, он проснулся и, хотя еще плохо соображал из-за холода, сразу почувствовал по движениям корзины, что дело неладно. Корзина бешено раскачивалась, баллон дрожал от сильного ветра, и ведьмы, тянувшие канат, едва удерживали его. Если они отпустят, шар немедленно понесет в сторону со скоростью сто пятьдесят километров – и, судя по компасу, в сторону Новой Земли.

– Где мы? – услышала Лира его голос. Она еще не совсем проснулась и чувствовала только, что корзину мотает, а окоченевшие руки и ноги не желают ее слушаться.

Она не расслышала ответа ведьмы, но при свете антарного фонаря увидела из-под опущенного капюшона, что Ли Скорсби, взявшись одной рукой за строп, другой тянет веревку, прикрепленную к самому баллону. Он дернул ее, словно преодолевая какое-то сопротивление, посмотрел наверх и захлестнул веревку за шпенёк на обруче.

– Выпускаю газ, – крикнул он Серафине. – Снизимся. Слишком высоко забрались.

Ведьма что-то крикнула в ответ, но Лира опять не расслышала. Роджер тоже просыпался; скрип корзины, не говоря уже о тряске, разбудил бы кого угодно. Деймон Роджера и Пантелеймон, оба – мартышки, прижимались друг к другу, а испуганная Лира сдерживалась изо всех сил, чтобы не вскочить.

– Все в порядке, – сказал Роджер, веселый, в отличие от Лиры. – Скоро спустимся, разведем костер и согреемся. У меня в кармане спички. Стащил их на кухне в Больвангаре.

Аэростат определенно спускался: секундой позже они погрузились в густой ледяной туман. Клочья его пролетали над корзиной, и тогда ничего уже нельзя было разглядеть. Более густого тумана Лире не приходилось видеть. Потом Серафина Пеккала еще что-то крикнула, аэронавт сдернул веревку со шпенька и разжал руки. Веревка стала уходить наверх, и сквозь скрип корзины и свист ветра в стропах Лира расслышала сильный глухой удар где-то наверху.

Ли Скорсби заметил ее удивление.

– Это газовый клапан, – крикнул он. – Он пружинный и удерживает газ. Когда я его оттягиваю, газ выходит, мы теряем подъемную силу и снижаемся.

– Мы уже близко от…

Лира не закончила фразу. Через край корзины, прямо к ней лезло жуткое создание с кожистыми крыльями и загнутыми когтями. У него была плоская голова, выпуклые глаза, широкий жабий рот, и от него несло отвратительным смрадом. Лира не успела даже закричать: Йорек Бирнисон сбил его одним движением лапы. Тварь вывалилась из корзины и с воплем исчезла.

– Скальные мары, – сказал Йорек.

Тут же появилась Серафина Пеккала и, взявшись за край корзины, взволнованно заговорила:

– Скальные мары напали. Мы должны сесть на землю и защищаться там. Они…

Остального Лира не расслышала, раздался треск, как будто что-то рвали, и все накренилось. Затем страшный удар отбросил троих людей к борту корзины, где была сложена броня Йорека Бирнисона. Йорек протянул громадную лапу, чтобы удержать их в бешено мотавшейся корзине. Серафина Пеккала пропала из виду. Шум был ужасающий; но все звуки перекрывал пронзительный вопль скальных мар, которые проносились мимо корзины, обдавая ее вонью.

Потом был сильный рывок, такой внезапный, что все попадали на пол, и корзина стала опускаться с пугающей быстротой, при этом все время вертясь. Казалось, они оторвались от баллона и падают на землю камнем; затем последовали новые толчки и удары, корзину стало бросать из стороны в сторону, словно от одной каменной стены к другой.

Последним, что увидела Лира, был Ли Скорсби, выстреливший из своего длинноствольного пистолета прямо в лицо скального мары. Тут она закрыла глаза и в страхе ухватилась за мех Йорека Бирнисона. Вой, вопли, свист ветра, скрип корзины, стонавшей, словно замученное животное, – все это слилось в жуткую какофонию.

Потом был самый сильный толчок, и Лиру выбросило из корзины. Руки у нее разжались, дыхание пресеклось, и она полетела кубарем, не понимая, где верх, где низ. Лицо ее под низко надвинутым капюшоном облепил сухой, холодный, колючий порошок…

Это был снег; она очутилась в сугробе. От потрясения она почти перестала соображать. Несколько секунд она лежала неподвижно, потом нерешительно выплюнула снег и так же нерешительно несколько раз подула, чтобы освободить пространство для дыхания.

Ничего в особенности не болело; просто нечем было дышать. Она осторожно попробовала пошевелить руками, ногами, поднять голову.

Почти ничего не было видно, потому что капюшон набился снегом. С усилием, словно каждая ее рука весила тонну, она вытряхнула снег и выглянула наружу. Увидела серый мир – светло-серое, темно-серое, черное, и призраками блуждающие среди этого клочья тумана.