Текст книги "Оловянная принцесса"

Глава седьмая
Водоворот

В семь часов утра слуга принес кофе в спальню короля, и через десять минут по всему дворцу уже разнеслась весть, что король Вильгельм умер. Голодный как волк Джим брился и одевался к завтраку, когда лакей постучал ему в дверь и сказал, что граф Тальгау хочет видеть его немедленно.

Он сбежал вниз и застал графа за одеванием, слуга как раз завязывал ему черный галстук. Как только Джим увидел выражение его лица, он понял, что произошло.

– Его величество умер?

– Его величество жив, – поправил граф, глядя на Джима поверх своих колючих усов, пока слуга возился с галстуком. – Король Вильгельм скончался мирно, во сне. Теперь наша задача решить, как лучше помочь королю Рудольфу и как его защитить. Довольно, ступай, я сам справлюсь, – прикрикнул он на камердинера. Тот поклонился и исчез.

Джим собирался поговорить с графом о принце Леопольде и узнать у него побольше насчет испанской актрисы, но сейчас было не время. Старик стоял перед зеркалом и поправлял галстук.

– Сойдет, – сказал он, завязав последний узел, и потянулся за серебряной щеткой, чтобы пригладить волосы. – Теперь слушайте. Его величество пока не стал настоящим правителем, на его пути еще много препятствий. Например, серьезная схватка с Геделем за то, чтобы установить во дворце свои порядки. Он не может его просто уволить – это наследственная должность. И, честно говоря, он еще слишком молод, чтобы самому во всем разобраться, так что нам придется помочь ему. Он хочет видеть меня через пять минут, а вас – через десять. В Зеленом кабинете. Я попрошу его дать вам более ответственный пост. Гедель, конечно, будет против, но, если король останется тверд, ему придется согласиться. Вы должны набраться терпения и не вмешиваться, пока все не будет решено, вы понимаете?

– Понимаю. Скажите, граф, это барон Гедель стоит за убийством принца Вильгельма?

– С чего вы это взяли?

– Да или нет?

– Конечно нет! Это абсурд. Он вечно мешает, черт его возьми, но он верный слуга короны. Прошу вас, не тратьте время на такие мысли, ради бога. Осталось десять минут… теперь уже восемь. Не опаздывайте.

Джим задумчиво пожевал губу и не спеша направился через сад в Зеленый кабинет, где решались дворцовые дела.

Минута в минуту дверь открылась, и Джима впустили в кабинет. Плюшевые занавеси с тяжелой бахромой обступили его со всех сторон. Кабинет давил человека своей пышностью, огромными шкафами и креслами с выпуклыми ножками.

Король Рудольф сидел за столом. На нем был мундир единственного в стране полка, носившего темную форму. Джим поклонился. Рядом с королем стоял граф, с другой стороны – барон Гедель.

– Спасибо, что пришли, Тейлор, – сказал новый король. Он был бледен и выглядел не очень уверенно. Его голос звучал так тихо, будто каждое слово давалось ему с трудом.

– Герр Тейлор, его величество сообщил мне, что хочет дать вам более высокий пост, – спокойно начал Гедель. – Я буду откровенен с вами, я не советовал ему этого делать. Мы слишком мало знаем о вас, помимо того что вы очень молоды, любите находить себе необычных друзей и никак не связаны с нашей страной. На мой взгляд, вы здесь что-то вроде наемника. Если враг предложит вам большую сумму денег за предательство его величества, разве мы можем быть уверены, что вы откажетесь? Будь вы рацкавийцем, рожденным под Красным Орлом, мы бы безоговорочно вам поверили. Но вы – иностранец…

Рудольф напрягся: барон оспаривал его решение. Граф Тальгау предупреждающе ощетинил усы, но Джим почувствовал, что его переполняет ярость.

– Это правда, – сказал он, – я иностранец. Я также признаю свою вину и в остальных случаях: да, я молод. Я не аристократ. Мне нравится компания мошенников, художников и бродяг. Что же до наемника, признаю: когда я впервые встретился с его величеством, тогда еще с его королевским высочеством, я предложил ему свои услуги в качестве частного детектива. Мы пожали друг другу руки, и это пожатие было гарантией моей чести, потому что я не просто какой-то иностранец, я англичанин, и, клянусь Богом, я попрошу вас не забывать об этом. Меня нельзя ни купить, ни запугать. Моя верность всецело и добровольно отдана королю и королеве, отдана на всю жизнь, и пусть Господь поможет тому, кто сомневается в этом.

Граф порывался что-то сказать, король явно волновался, но улыбка благодарности все же осветила его лицо. Потом он снова тревожно поглядел на Геделя.

Гофмейстер слегка поклонился.

– Конечно, я могу только советовать, сэр, – сказал он Рудольфу. – Если вам угодно, мы могли бы найти какой-нибудь пост для герра Тейлора, может быть, какую-нибудь церемониальную должность. Теперь вы король, ваше величество, значит, ваш личный кабинет и слуги переходят в распоряжение гофмейстера, так что герр Тейлор будет, как и все остальные, отчитываться лично передо мной. Если прикажете, сэр, я что-нибудь устрою.

– Очень хорошо, – сказал Рудольф устало. – Устройте это, барон.

Гедель улыбнулся, как будто масло расплылось в луже. Джим проигнорировал его и поклонился королю.

– Мои соболезнования по поводу смерти его величества, сэр, – сказал он. – Я буду служить вам и ее величеству наилучшим образом.

– Я знаю, Тейлор. Спасибо.

Джим вышел. За пределами кабинета он остановился и потряс головой.

«Чертов осел! – подумал он про себя. – Попался в ловушку, дурень!» Теперь у него будет еще меньше свободы, чем раньше: Гедель заставит его заниматься никому не нужными делами, когда прежде всего ему следовало бы искать испанскую лицедейку – если она на самом деле существует и если это была она.

Он прорычал и пнул ногой по воображаемому мячу, вдребезги разбивая им воображаемое стекло в воображаемом окне. Потом он пошел завтракать.

Оставшуюся часть утра Джим провел, разглядывая разных сановников, прибывших выразить сочувствие королю и королеве. Одним из первых явился старый архиепископ, лысый и бледный, как мертвец. Следующими были послы Германии и Австро-Венгрии. Они прибыли одновременно, что создало небольшую проблему гофмейстеру – кого же он должен по протоколу объявить первым. Но гофмейстерам платят, чтобы они решали подобные маленькие проблемы, и, уходя из дворца, послы вполне любезно беседовали друг с другом. Впрочем, подумал Джим, им платят именно за это. Визитеры приходили и уходили, а работа во дворце продолжалась: нужно было вычистить серебро, накормить и напоить лошадей, сменить караул, подать ланч.

В половине третьего за Джимом послали: его желала видеть королева. Он нашел ее величество в гостиной с видом на террасу, где она еще недавно гуляла под руку со старым королем. Аделаида, конечно, была в черном; стоя у окна, она вертела в руках веер, ее бледное лицо и огромные темные глаза были мокрыми от слез…

Джим быстро овладел собой и вовремя поклонился.

– Спасибо, графиня, – сказала Аделаида. – Пожалуйста, оставьте нас на пять минут.

Графиня Тальгау сделала реверанс (теперь он был положен по этикету) и выплыла из комнаты, как айсберг. Бекки тоже хотела уйти, но Аделаида покачала головой, и та осталась. Она устала больше, чем Аделаида. С красным, распухшим от слез носом она выглядела так, будто подхватила простуду.

– Тебе придется побыть с нами, – сказала Аделаида без всякого выражения. – Бог знает что станут болтать, коли я останусь наедине с парнем. Если он, конечно, не архиепископ. Этот высохший старый скелет. Где ты был, Джим?

Ее голос был хрипловат, а терпение быстро истекало. Джим знал эти симптомы, он видел их у маленькой Харриет, дочки Салли, когда у той была температура и она не могла спать.

– Если ваше величество позволит, – сказал он, – я расскажу. Мне кажется, что я знаю, кто может стоять за убийствами. Король говорил с вами когда-нибудь о своем старшем брате, принце Леопольде?

Аделаида прищурила глаза. Она выглядела озадаченно, но не сердито.

– Нет, – покачала она головой. – Я знаю, кто это, и все. О нем здесь много не говорят. А что?

Джим рассказал им, что он узнал.

– А сегодня я вел себя как полный дурак, – подытожил он. – Попался в ловушку гофмейстера. Этого барона Кикиморы. Все, что мне сейчас надо, – это выбраться в город и заняться поисками вместе с Карлом фон Гайсбергом и «Рихтербундом». Мы можем поговорить нормально, ваше величество? Потому что, если нет…

– Само собой, – сказала она уже спокойней. – Иначе я не выдержу. Но это только между нами тремя. Если об этом узнают другие – такие, как этот сумасшедший Глатц, – у них появится еще один повод обвинять короля Рудольфа, понимаешь? Бедняга, он совершенно запутался. Ему так трудно быть королем. Я должна помочь ему. Но для этого ты должен помогать мне, понимаешь? Я не выдержу, если хотя бы изредка не смогу нормально поболтать и все обсудить.

Она бессильно плюхнулась в кресло. Джим знал, что у Аделаиды две манеры поведения. Она могла быть или грациозной и невозмутимой, или грубоватой, ленивой и пылкой. Ему нравились обе, но больше – вторая, потому что ее она хранила только для близких. Но теперь, думая об этом, он понял, что ему все сложнее и сложнее ее понимать. В грации и шарме ее королевской манеры всегда был намек на вызов, а за грубоватостью она никогда не могла по-настоящему спрятать прорывающуюся нежность… Он мог думать о ней вечно.

– Буду искать чертову шпионку, – сказал он. – Я не сдамся. Что-то за всем этим скрывается, но что – я пока не пойму… Какой у нас будет распорядок?

– Во вторник похороны, – сказала Аделаида. – Потом двухнедельный траур, потом коронация. Как справиться со всем этим? Графиня подсказывает мне, что делать, куда идти и как повернуться, и я все делаю, как она говорит. Но разобраться с политикой – это посложнее…

– Ну и что? – спросил Джим. – Предоставь это королю. Политика – мужское дело.

Он сказал это, чтобы спровоцировать ее, но ответила ему Бекки.

– Не будь придурком, – с натугой просипела она. – Его величество во всем полагается на Аделаиду, разве ты этого не видишь? Король Вильгельм никогда не допускал его к государственным документам. Он же кронпринцем был не больше месяца, не забывай об этом. Да он ничего в этом не смыслит, а когда ему начнут давать разные советы, у него точно голова кругом пойдет. Аделаида должна стать его лучшим советником. Ей он верит. Следовательно, она должна знать, какие советы давать. А тебе следует разобраться в этой ситуации и помочь ей.

Тут ее голос сорвался окончательно.

– Видишь? – сказала ее величество. – Кто-то должен взять верх – либо Германия, либо Австро-Венгрия. Если они не договорятся, будет война, а если все-таки договорятся, то война все равно будет, потому что проигравший оспорит решение. А еще этот жуткий убийца где-то рядом. Так что же, черт возьми, со всем этим делать, Джим?

Он почесал в затылке. Потом сказал:

– Я бы спросил Дэна Голдберга и догадываюсь, что бы он ответил. Он бы сказал: завладей доверием народа. Показывайся как можно чаще. Они еще не знают тебя, они сомневаются в способностях Рудольфа… то есть его величества. Я уверен, тебя полюбят, но ты должна дать им шанс полюбить себя. И тогда, если начнется схватка, они поддержат тебя, и это склонит чашу весов в твою сторону.

Он остановился и мрачно взглянул на Бекки.

– Не стану скрывать, – продолжил он, – это может быть опасно. Но могу обещать, что «Рихтербунд» – студенты с желто-зелеными эполетами – всегда будет рядом, куда бы ты ни пошла. Может быть, ты их не увидишь, но они будут держаться поблизости. Так что выходи из дворца и встречайся с людьми, но будь готова к любой опасности. Таков мой совет.

Аделаида кивнула:

– Спасибо, Джим.

Он уже уходил, когда Бекки устало вытащила доску для хальмы.

Бекки писала матери два раза в неделю, но все больше и больше оставляла за рамками писем. Она рассказала о первой части совета Джима и умолчала о второй. Она заполняла свои письма подробными описаниями своей повседневной жизни. Об этом можно было писать и писать. Бекки начинала понимать, что быть лучшим другом королевы немножко сложнее, чем учить и развлекать принцессу. Во-первых, свободного времени было куда меньше, каждая минута казалась заранее распланированной какой-то безличной машиной, а для уроков (не говоря уже о лото или шахматах) приходилось выискивать время между всеми этими встречами и приемами.

День Аделаиды начинался в семь, когда служанка приносила ей поднос с кофе и сладкими булочками и наполняла для нее ванну. Потом она надевала то, что выбирала для нее камеристка (полная француженка, которая побелела, увидев платья, привезенные Аделаидой с собой, и немедленно вызвала кутюрье из Парижа). В половине десятого приходил секретарь с благодарственными ответами на соболезнования, которые нужно было подписать (она умела недурно выводить букву А и величественно говорила, что этого достаточно). Потом начинались визиты. Это мог быть Женский благотворительный комитет Андерсбада или жены сенаторов, пришедшие засвидетельствовать свое почтение.

Потом ланч, непременно с каким-нибудь толстым гостем и графиней Тальгау, следящей, чтобы все было по этикету. Позже еще дополнительные занятия с графиней: как вести себя на похоронах покойного короля, как встретить иностранных глав государств, какой вилкой и ножом пользоваться, когда в меню входит осетр… Аделаида подчинялась всему этому с упрямым терпением.

И конечно же, город горел желанием увидеть ее. Любопытство было колоссальным, поэтому и нужно было принимать так много гостей и стараться быть вежливой со всеми. Помня о совете Джима, Аделаида попросила графиню Тальгау устроить несколько публичных визитов: в собор, чтобы проверить, как идут приготовления к похоронам покойного короля; в Лабиринт роз в Испанском парке у реки, чтобы открыть статую; в тифозный госпиталь, где построили новое крыло. Некоторые газеты критиковали ее, утверждая, что не подобает так часто появляться на людях во время траура. Но критику перевешивало уважение, которое постепенно приобретала Аделаида. Каждый раз, когда она останавливала экипаж, чтобы купить цветов у старой цветочницы, и, улыбаясь, благодарила ее; каждый раз, когда она заходила в больничные палаты и пожимала руки больным; каждый раз, когда она приносила подарки детям-сиротам, она завоевывала все больше сердец.

В сущности, она нравилась людям больше, чем сам король. Она излучала природную доброту, простую и естественную, а Рудольф на публике был напряжен и застенчив. Бекки с жалостью смотрела на него, но чем сильнее он старался, тем неуклюжей у него это выходило.

И куда бы ни пошла Аделаида, с ней всегда была Бекки. Она сидела позади нее за столом, напротив нее в экипаже, она стояла за ее стулом, когда та принимала гостей. Каждое слово, которое говорила или слышала Аделаида, кроме ее бесед с мужем, проходило через Бекки. Часто, когда Аделаиде недоставало такта или у нее кончалось терпение, Бекки говорила то, что должна была сказать королева, и тогда ее обратный перевод на английский включал пару лишних фраз (самым дипломатическим шепотом): «Не надувай губы, ради бога», или: «Следи за своими манерами, маленькая грубиянка», или: «Неужели ты не можешь придумать, что сказать? Скажи, какие они молодцы».

Она никогда не была уверена, замечает ли это графиня Тальгау, ведь она там тоже всегда присутствовала, достаточно близко, чтобы слышать, и поанглийски она кое-как говорила. Но она никогда ничем этого не выдавала.

И все-таки в одно прекрасное утро это прояснилось. Бекки, как всегда, сидела рядом с Аделаидой в утренних покоях, переводя урок генеалогии, который графиня Тальгау давала Аделаиде, и ее рассказы о связях королевской семьи Рацкавии с другими аристократическими домами Европы. К этому времени они уже разработали схему работы: графиня была холодной и педантичной, Аделаида – холодной и внимательной, вопросы и ответы они передавали друг другу через Бекки, которая чувствовала себя как пневматическая почта в больших заведениях, через которую проходят все счета и чеки.

Раздался стук в дверь, и лакей объявил о посетителе – самом гофмейстере. Барон Гедель искусно и преувеличенно извинился за то, что прерывает их, а затем сказал по-английски, игнорируя Бекки:

– Завтра, ваше величество, мы хотели бы представить вам вашего нового переводчика, доктора Унгера. Он филолог, выпускник Гейдельберга и Сорбонны, и высоко ценимый консультант рацкавийского министерства иностранных дел. Он займет место фрейлейн Винтер, которая сможет вернуться в Лондон к своей семье и учебе.

У Бекки расширились глаза, у графини Тальгау сузились. Аделаида вспыхнула.

– Что? – сказала она.

– Теперь, когда ваше величество королева, а не принцесса, будет лучше, чтобы вам служил более квалифицированный человек. В данных обстоятельствах вы, конечно же, хотели бы отблагодарить фрейлейн Винтер и, без сомнения, подарить ей что-нибудь. Но…

– Чья это идея? – спросила Аделаида. Ее ноздри расширились, а щеки покраснели.

– Есть ощущение, что так будет гораздо правильнее. Я уверен, что фрейлейн Винтер очень талантлива, но…

– Ощущение? У кого такое ощущение? Во всяком случае, не у меня. Вы что хотите сказать, что так решил король?

– Естественно, его величество желает, чтобы помощь и советы, предоставляемые вам, были наилучшими. Доктор Унгер…

Аделаида встала. Бекки и графине тоже пришлось встать. Гофмейстер слегка попятился назад, но не из-за того, что они так резко встали на ноги, а из-за ярости и презрения, исходящего от худенькой фигурки Аделаиды.

– Я желаю доктору Унгеру всяческих успехов в его карьере, – произнесла Аделаида ледяным тоном. – Но мой переводчик – фрейлейн Винтер. Она, и никто другой. И более того, я сама решу, кто будет мне советовать. Вы понимаете?

– Я… разумеется… я только…

– Всего вам доброго.

– Возможно, доктор Унгер мог бы работать вместе с фрейлейн Винтер в качестве консультанта…

Аделаида набрала в грудь воздуха, но, прежде чем она успела сказать хоть слово, вмешалась графиня Тальгау.

К полнейшему удивлению Бекки, она перешла на быстрый немецкий:

– Барон Гедель! Мне приходится вам напомнить, что вы разговариваете с королевой! Вы слышали ее ответ. Как вы смеете так дерзко настаивать? Фрейлейн Винтер выполняет свои обязанности, и более того – с редким искусством, тактом и эффективностью. Не могу представить, чтобы кто-либо делал это лучше. А теперь вы можете идти, вы отнимаете у ее величества время.

Бекки была поражена. Гофмейстер плавно поклонился и ушел, через пару мгновений урок продолжился как ни в чем не бывало. Графиня вела себя так же официально, холодно и строго, но Бекки смотрела на нее по-другому, с осторожным уважением.

Джим встречался с Карлом фон Гайсбергом и «Рихтербундом» каждый раз, когда ему удавалось сбежать из дворца. Обычно они собирались в кафе «Флорестан», небольшом заведении рядом с мостом. Хозяин кафе, Матиас, был сдержан и щедр на кредит. За пару дней до коронации Джим взял Бекки с собой. Ей нечасто удавалось отдохнуть от церемониальности двора, и теперь было очень приятно погулять незамеченной вдоль шумных улиц, как обычной горожанке.

Но едва она попала в кафе, все внимание устремилось на нее. Студенты «Рихтербунда» наговорили ей столько комплиментов, стараясь при этом не краснеть, что сама Бекки беспрерывно смущалась и краснела. Наконец появился Карл фон Гайсберг. Джим представил их, и тут Бекки смутилась еще больше. Студент так церемонно поклонился и поцеловал ей руку, что ей почудилось, он дурачится; но в следующий миг она поняла, что он абсолютно серьезен и вовсю старается быть любезным, подавляя естественную застенчивость. А она чуть не рассмеялась над ним!

– Как дела, ребята? – спросил Джим.

– Я прошелся по всем гостиницам, – сказал один из студентов. – Там куча журналистов. Я нашел пять женщин, путешествующих в одиночку, но трем из них перевалило за семьдесят, а две другие – сестры-инвалидки, приехавшие в Андерсбад лечиться. Они выбрались в столицу, чтобы посмотреть на коронацию, потом отправятся обратно на воды.

– Продолжай искать. Что у тебя, Густав?

– Я был в газетном архиве. Там почти ничего нет о женитьбе принца Леопольда, но цензор все равно запретил бы об этом печатать. Я смог найти лишь статью о его гибели. Он был убит кабаном невдалеке от охотничьих угодий Риттервальда. Единственный свидетель – охотник, который был с принцем, старый слуга по имени Буш. Я думаю, мы могли бы пойти и поговорить с ним, если он еще жив.

– Можно попробовать. Ганс?

– Мы с Фридрихом обдурили Глатца! Мы слышали, что он хотел сорвать завтрашний визит королевы в горное училище. Так вот, мы сказали ему, что планы изменились и она поедет в консерваторию. Пусть послоняется там со своей толпой буянов, пусть посмеются сами над собой, если им так приспичило!

– Отлично! А какие у вас планы насчет самой коронации, Карл?

Карл прочистил горло, мельком взглянул на Бекки и начал описывать, как они собирались охранять путь королевского кортежа. Через пару минут он забыл о своей стеснительности, заговорил четко и убедительно, и Бекки увидела в нем еще одного лидера, еще одного Джима: более сдержанного, менее деятельного, может быть, даже менее опытного, но такого же сильного.

– Проблема в том, что нас мало, – закончил он. – Человек шестьдесят, в крайнем случае шестьдесят три, не больше. И конечно же, наше единственное оружие – шпаги. Устав университета разрешает их носить. Но ни у одного из нас нет пистолета.

– Хотела бы я присоединиться к вам! – воскликнула Бекки.

– А вы умеете стрелять? – спросил кто-то.

– Уверена, что смогла бы, если бы попробовала.

– Я научу, – предложил другой студент. – Сейчас делают такие маленькие, изящные пистолетики, которые можно носить в сумочке. Я видел.

Бекки с любопытством посмотрела на него.

– С чего вы взяли, что мне нужен изящный пистолетик? – спросила она. – Да я лучше стану пиратом и буду стрелять из пушки. В любом случае мне надо быть с королевой, я нужна ей. Я буду ждать вас.

– Надеюсь, мы вам не понадобимся, – сказал Карл. – Если нам придется вмешаться, значит, все пошло совсем вкривь.

– Хватит, – сказал Джим. – Вы сделали все, что могли. Пойдем выпьем пива. Следите за гостиницами и, в особенности, за железной дорогой…

Позже, когда Джим и Бекки шли обратно через мост, Бекки спросила:

– Ты действительно думаешь, что на коронации что-то случится?

– Да. Не хочу, но все время об этом думаю. Такое впечатление, что ты тоже.

– Я?

– Все эти твои разговоры о пушках и пиратах. Ты кровожадная по природе, верно?

– Не знаю, – честно ответила Бекки. – У меня никогда не было шанса это выяснить. Но я уверена, что, если бы надо было сражаться, я бы смогла. Я бы не сдалась, не задрожала бы, не заплакала и не упала в обморок. Люди думают, что девушки не могут быть храбрыми, но мне хотелось бы разок себя испытать… Всего разок, чтобы только понять, что это значит – рисковать жизнью и стоять насмерть. У меня нет желания никого убивать, просто я хочу понять себя, трусиха я или нет. Никогда не узнаешь наверняка, пока не попробуешь.

– Я не думаю, что женщины менее храбры, чем мужчины. Я знаю Салли, то есть миссис Голдберг. Думаю, я мог бы тебе довериться в схватке.

– Почему?

– Просто догадка. Знаешь, а ты произвела впечатление на Карла фон Гайсберга.

– Правда? О, хм. Они… они кажутся очень толковыми ребятами, эти рихтербундовцы…

– Лучших я не мог найти. Особенно Карл… Поневоле задумаешься о том, сколько я потерял оттого, что никогда не был студентом. Хорошая жизнь в университете – песни, пирушки, драки и так далее. Когда все это закончится, можно будет заняться философией, конечно, если у меня хватит терпения.

Вечером, когда Бекки вернулась в свою комнату, Джим вышел прогуляться по дворцовому саду. Стояла безлунная ночь, и тишина аллей освещалась мириадами звезд. Джим прохаживался по гравийным дорожкам между темными живыми изгородями. Красота ночи опьяняла его. Над каменной террасой он мог видеть окно Аделаиды, в которую был безнадежно влюблен. Он остановился и какое-то время смотрел, потом вышел из сада в парк, заросший густой травой и постепенно переходящий в лес.

Он бесцельно бродил по траве, все больше удаляясь от дворца. Тишина была настолько абсолютной, что ему казалось, что он – единственное в мире живое существо.

И вдруг раздался звук, от которого его кровь похолодела. Это был мужской крик. Он без предупреждения раздался из тьмы и так же внезапно прервался.

Джим никогда не испытывал такого ужаса. Силы мгновенно покинули его мышцы, его затошнило от страха. Это был больше чем крик, это был вопль мучения, стон бесконечной боли. Он вцепился в трость, которую захватил с собой, заставив себя стоять прямо и понять, с какой стороны раздался звук. Со стороны леса? Может, это было какое-то ночное животное или сова, в общем, то, на что можно не обращать внимания?

Но нет. С трудом переводя дыхание, он тихо направился туда, откуда донесся крик, в сторону небольшой заросли дубов на краю откоса. Прижимаясь к земле и чувствуя себя лучше от того, что он не сидит на месте, Джим подкрался поближе и прислушался, собрав всю свою храбрость, приготовившись к удару, – но ничего не произошло. Он подобрался к ближайшему дереву и положил руку на ствол, продолжая прислушиваться, но ничего не услышал.

Он постучал по стволу своей тростью. Никакой реакции.

Он пошел дальше, вглядываясь в каждую тень. Ничто не двинулось; тени были всего лишь тенями; там не было ничего, что могло бы принести ему вред, и никого, кто мог бы издать тот крик.

Осторожно он вышел из зарослей дубов и огляделся. Ничего: звезды, тишина, тени.

Он слабо, протяжно свистнул и пошел спать.

В последний вечер перед коронацией весь дворец и весь город наполнились суетой и приготовлениями. На дворцовых кухнях кондитеры заканчивали сдобные и глазурные башни, которые должны были украшать стол во время банкета, а в ледяном доме резчик торопливо превращал огромную глыбу льда, привезенную из Санкт-Петербурга еще зимой, в подобие собора. Но если день выдастся жарким и лед подтает, он быстро трансформирует его в морщинистую Эштенбургскую скалу с фуникулером и маленьким флагом.

В конюшнях кормили и поили лошадей, причесывали им гривы и заплетали хвосты. Экипаж отдраили, смазали, отполировали и заново позолотили, поменяли колеса и набили сиденья свежим конским волосом. В городе подметали и мыли улицы, поливали и подрезали цветы на окнах, и каждое окно на пути королевского экипажа было отполировано до блеска. В Стралицком парке рядом с озером Лилий группа неаполитанских пиротехников устанавливала все необходимое для фейерверка. В кафедральном соборе репетировал хор. Оркестр оперного театра повторял программу для коронационного бала, включая, конечно, «Андерсбадский вальс» Иоганна Штрауса-младшего. Дворцовые стражники маршировали и отдавали честь энергичнее обычного, а рацкавийская полиция патрулировала улицы, подкручивая усы и важно хмурясь. В каждой гостинице, кафе и пивном погребке хозяева и повара проверяли запасы пива, вина и дичи. В барах и маленьких кафе корреспонденты со всей Европы – и даже несколько из Америки – собирали местные сплетни и информацию для статей своим обычным способом, то есть общаясь с завсегдатаями за рюмкой виски и водки.

В ризнице собора, где со дня смерти старого короля находился флаг (единственным временем, когда флаг не развевался на своем законном месте на скале, был период между смертью одного правителя и коронацией другого), монашки из аббатства Святой Агаты, белошвейки, следящие за флагом, латали его и укрепляли каждый шов, выделяя древнего орла алым шелком и прикрепляя новые золотые кисточки к краю флага.

А причина всей этой деятельности, новый король и его молодая королева, сидели друг напротив друга за маленьким столиком и играли в детскую игру, хлопая в ладоши, смеясь или вскрикивая, и с ними, как няня с двумя подопечными детишками, сидела Бекки.

Игра называлась «Водоворот». Бекки с Аделаидой играли в нее, когда пришел король. Аделаида хотела сыграть в шахматы, но Бекки всегда проигрывала, а Аделаида, нашедшая книгу шахматных дебютов (она уже могла разбирать шахматные символы), не собиралась играть с тупицей, и поэтому они играли в «Водоворот». Выигрывал тот, кого последним затягивало в пучину, так что нужно было, чтобы на кубике выпадали меньшие числа, а не большие, и Аделаида жутко мошенничала. Она скидывала кубик на пол, а потом говорила, что выпало всего два очка, она неправильно отсчитывала количество клеток, на которые должна была подвинуть свой кораблик, она специально отвлекала Бекки каким-нибудь вопросом после того, как та сделает ход, а потом настаивала, что она уже сыграла и снова очередь Бекки. Однако, несмотря на все уловки, ей пришлось в конце концов смириться с тем, что ее маленький оловянный кораблик затянуло в пучину гораздо раньше, чем кораблик Бекки; и после этого у нее хватило нахальства сказать, что Бекки мухлюет. Бекки громко рассмеялась.

Аделаида кипела и, по всем признакам, уже готова была взорваться, как вдруг раздался легкий стук в дверь и вошел король.

Бекки сделала реверанс. Аделаида вскочила и поцеловала Рудольфа. «Он ей искренне дорог, она вообще очень любящая», – подумала Бекки. В тот день Аделаида раз или два назвала Бекки сестрицей и потом пыталась замять эту оговорку нарочитой капризностью. Так что Бекки нисколько не удивила пылкость, которую Аделаида выказала Рудольфу; она почувствовала, что это была любовь, которой одаряют любимого брата, а не мужа.

Бекки готова была уйти, но король Рудольф сказал:

– Нет, мисс Винтер, пожалуйста, останьтесь с нами. Вы играете? В какую игру?

– Мы уже почти закончили, – сказала Аделаида. – Поиграй со мной в шахматы, Руди. Бекки может посмотреть и выучить новый дебют.

– Нет-нет. Мне эти игры больше нравятся. Можно, я сыграю с вами?

Ее величество победно хмыкнула: теперь она могла начать с самого начала, подальше от «Водоворота». Она перемешала фигурки на доске, и король сел рядом в этой уютной, хотя и загроможденной мебелью комнате, у стола, накрытого пурпурной скатертью. За окном ложилась тьма, а здесь горели лампы, заливая желтым светом стол, ярко раскрашенную доску, кубик из слоновой кости, оловянные кораблики и руки играющих: белые руки короля со сверкающим на пальце кольцом-печаткой и розовые ручки Аделаиды, когда она потрясла кубики и выкинула два раза по единице.

– Глаз – алмаз! – воскликнула она, хлопая в ладоши от удовольствия. – На этот раз все будет отлично.

Она подвинула свой кораблик на две клеточки, и игра началась.

В одном из красивых старинных зданий на площади Святого Стефана стояла женщина и звонила в квартиру на четвертом этаже. Мужчина, стоящий за ней, держал в руках продолговатый кожаный футляр и темно-зеленый фетровый мешок, в котором вполне мог находиться штатив для фотоаппарата.