Текст книги "Беглая монахиня"
Автор книги: Филипп Ванденберг
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 12 (всего у книги 26 страниц)
Молча и внешне безразлично Незримые выслушали речь друг друга. Лишь Эразм Роттердамский не мог удержаться, чтобы время от времени не показывать свое одобрение или восхищение, а порой озабоченность или недовольство. В особенности его расстроили канатоходец Рудольфо, исцелитель-чудотворец Парацельс и предсказатель Нострадамус, что не укрылось от окружающих. Когда он заговорил, склонившись над своим пюпитром и прищурив, как от яркого солнечного света, глаза, его голос звучал тихо, поначалу почти невнятно:
– Досточтимые ученые мужи, как известно, тому из Незримых, кто осведомлен о месте хранения «Книг Премудрости», разрешено их читать, однако пользоваться их содержанием запрещено под угрозой наказания. – Постепенно повышая голос, Примус продолжал: – Все вы знаете, что это означает, а ежели забыли, то я напомню вам, что случилось с Иоганном Гейденбергом, называвшим себя Тритемием, оккультистом духовного звания.
Рудольфо беспокойно заерзал на своем стуле, и Эразм хитро посмотрел на него. Тогда канатоходец был вынужден продолжить речь Примуса:
– Тритемий воспользовался искусством магии из «Книг Премудрости», которые были вверены ему как Квартусу. Когда у императора Максимилиана погибла супруга Мария Бургундская, он от горя пришел в полное отчаяние и пообещал оккультисту большое вознаграждение, если тому удастся устроить так, чтобы он смог еще раз увидеть Марию. С помощью своих знаний о физических свойствах вещей из восьмой книги монах действительно явил императору некую женщину, которую тот признал своей женой. На самом деле Тритемий воспользовался услугами одной женщины бюргерского сословия, имевшей сходство с покойной, поместил ее в камеру обскуру размером с платяной шкаф и через отверстие не больше человеческого глаза отбросил ее движущееся изображение на белую стену. Деньгами, которыми он был вознагражден императором, Тритемий пользовался недолго, потому что его поразила странная эпидемия, опасная, как медленно действующий яд. Тритемий жил тогда в аббатстве святого Якова в Вюрцбурге, на нем уже лежала печать смерти, когда я прибыл туда со своей цирковой труппой. По причине, для меня и поныне остающейся загадкой, оккультист перед смертью позвал циркача. Я нанес ему визит в аббатстве бенедиктинцев, и Тритемий, которого я до этого никогда не видел, посвятил меня в тайну Девяти Незримых. Еще до того как мы отправились дальше, монах умер от странной болезни. С тех пор ваши ряды пополнились канатоходцем. Насколько я осведомлен, лишь я один знаю местонахождение секретных книг.
По вековой традиции «Книги Премудрости» передавались единственным на тот момент хранителем, знавшим место тайника, достойному преемнику. Тот мог по собственному усмотрению определять место хранения. Он также мог поставить в известность остальных членов «девятки», где хранятся книги, но мог и не делать этого. И Тритемий был не единственный, кто до самой смерти не разглашал тайну. Вот как оказалось, что только канатоходец Рудольфо знал, где были спрятаны «Книги Премудрости».
Помимо колких и язвительных замечаний, выпавших на долю Рудольфа Реттенбека, сына сапожника из Бамберга, со стороны Незримых, в особенности досточтимых ученых мужей, он вызвал большое недоверие. Причастность прорицателя Нострадамуса и художника Грюневальда была воспринята ими весьма скептически, но у тех, по крайней мере, не было в руках такого козыря, как обладание главной тайной – знания места хранения «Книг Премудрости». И вдруг оказывается, что тайной владеет какой-то сомнительный канатоходец!
– А в тот момент, когда Тритемий посвятил вас в тайну «Книг Премудрости», вы уже были канатоходцем? – поинтересовался Эразм после долгого задумчивого молчания. – Говорите правду!
Рудольфо покачал головой.
– В качестве престидижитатора я выполнял кунштюки в бродячем цирке, вроде парящей девы или перемещения монеты из одной бутылки в другую. Ничего особенного, но на хлеб заработать было можно.
– И как же, прошу прощения за выражение, заурядный фокусник Рудольф Реттенбек превратился в Великого Рудольфо?
Вопрос Примуса повис в воздухе. Все взгляды устремились на Рудольфо, и не без основания. Каждый из Незримых прекрасно понимал, что имел в виду Примус, задавая этот вопрос.
– Среди бродячих артистов был один итальянский жонглер, – начал Рудольфо. – На высоте человеческой головы он натягивал трос, не длиннее циркового фургона, и, пока шел по канату, жонглировал деревянными шарами. Как-то я попробовал пройти по тросу, но сразу свалился. Через пару дней я сделал еще одну попытку, и надо же, у меня получилось! Я прошел десять шагов по канату. Так я стал канатоходцем, Великим Рудольфо.
– Бла-бла-бла! – перебил его Эразм. – Есть ведь разница – сделать десять шагов на высоте двух-трех локтей над землей или взойти на башню высотой триста локтей, что, насколько мне известно, другие артисты считают невозможным. Если только канатоходец не использует сверхъестественные силы и не продал душу дьяволу. Или…
– Или? – прозвучал в длинной трапезной многоголосый вопрос.
– Или канатоходец принадлежит к Девяти Незримым и нашел в «Книгах Премудрости» указание на чудодейственное средство.
– Это обман!
– Квартус должен выдать тайник и покинуть братство!
– Фу, какая гадость, канатоходец!
От волнения остальные Незримые заговорили все сразу.
Рудольфо пришел в бешенство. Почувствовав себя загнанным в угол, он отчаянно воскликнул:
– Ваши обвинения, господа, похожи на фарс! Без единого доказательства вы обвиняете меня в обмане и нарушении наших законов, соблюдать которые каждый из нас торжественно поклялся. Докажите свои обвинения, и я добровольно взойду на костер!
В зале мгновенно стихло.
– Квартус прав, – примирительно заметил Примус и обратился к Рудольфо: – Вы сможете уличить нас всех во лжи, если еще сегодня продемонстрируете свое искусство. Не используя никаких вспомогательных средств! – добавил он, повысив голос.
Не задумываясь о последствиях, канатоходец парировал:
– Прекрасное совпадение. Мои артисты наверняка уже натянули канат, по которому я собираюсь взойти на Майнцский собор. Не такое простое дело, между прочим, поскольку канат должен быть изрядной длины, дабы подъем не был чересчур крутым.
– Так тому и быть, – подвел черту Эразм. – Кстати, – назидательно произнес он, подняв указательный палец, – с этой минуты мы не будем спускать с вас глаз, чтобы вам не пришло в голову воспользоваться недозволенными ингредиентами. У вас еще есть возможность отказаться от затеи. Хотя в таком случае мы будем вынуждены сделать определенные выводы. Если же вы достигнете цели, каждый из нас принесет вам свои извинения.
Незримые одобрительно закивали, а Рудольфо сделал широкий жест в знак своего согласия. На самом деле у него мороз по коже пробежал, ведь он прекрасно осознавал, что подписал себе смертный приговор.
Он вдруг вспомнил о Магдалене, которую не видел с тех пор, как их пути разошлись в Ашаффенбурге. Как бы она отнеслась к его намерению? После того как все устремились к выходу, эту мысль снова вытеснил страх, и он проклял тот день, когда отправился к Тритемию в монастырь и принял от него тайное послание.
В нарушении строгих законов братства «Книги Премудрости» обеспечили Рудольфо хорошее существование. Пяти капель эликсира, состав которого оказался на удивление прост и мог быть изготовлен любым аптекарем, было достаточно, чтобы превратить его на короткое время в другого человека, который чувствовал себя свободным, как птица, и не сомневался, что не сверзится с каната.
Невзирая на полуденную жару, Девять Незримых отправились в путь из Эбербаха в Майнц, Рудольфо и Эразм – верхом, а остальные – в двух колясках. На полпути Рудольфо вдруг страстно захотелось пришпорить коня и обратиться в бегство, затерявшись в лесах Таунуса. Однако пока он поджидал удобный момент, Эразм подъехал на всем скаку к нему и крикнул, словно прочитав его мысли:
– Если вам придет в голову идея бежать, мы сочтем это за признание вины! И не сомневайтесь, рано или поздно мы отыщем вас.
Рудольфо отказался от затеи и, покорившись судьбе, рысью двинулся навстречу своей неминуемой гибели.
Когда они добрались до рыночной площади, где циркачи разбили свой лагерь, на город надвигалась гроза. Трос к соборной башне был уже натянут. Встреча с Магдаленой была скованной и холодной. Она не осмелилась спросить, где он был все это время и кто те люди, которые недоверчиво следили за каждым его движением. Лишь молча дала понять канатоходцу, что, кажется, понимает смысл странной игры. Даже переодеваясь в своем вагончике и натягивая на себя белый костюм, Рудольфо находился под неусыпным надзором двух свидетелей.
Надежды Магдалены, что гроза и сильный ливень помешают аттракциону и разгонят собравшихся зрителей по домам, не оправдались. Желанный дождь так и не хлынул, а глухие удары грома стали раздаваться восточнее и вскоре вовсе замолкли. Напротив, все больше людей, оживленно обсуждавших предстоящее выступление, наводняли площадь.
Зазывала, стоя на бочке и поднеся ко рту жестяную воронку, громко возвещал о сенсационном представлении, равных которому не видали курфюрстшеский Майнц и его жители.
Магдалену терзали дурные предчувствия. Почему эти мужчины не спускали глаз с Рудольфо? Самые причудливые картины проносились у нее в голове. То она представляла канатоходца повисшим посреди троса и парализованным от страха, так что он не мог двинуться ни вперед, ни назад. То она видела его по-орлиному взлетающим с вершины башни с распростертыми руками-крыльями и исчезающим за крышами домов. Магдалена уже хотела броситься к Рудольфо, но потеряла его из виду. Она словно вросла в землю, не в состоянии пошевельнуться, как вдруг услышала за спиной его голос:
– Магдалена!
Она обернулась. Рудольфо продирался к ней через толпу зевак и, наконец приблизившись, на короткий миг заключил ее в объятия.
– Что бы ни случилось, знай, я тебя люблю, – шепнул он и, снова нырнув в толпу, исчез.
Публика начала терять терпение, послышался первый недовольный свист, а затем ритмичное хлопанье в ладоши. Время от времени взгляд Магдалены скользил по натянутому канату вверх и снова вниз, словно она сама была готова совершить невозможное. Тут от толпы отделился канатоходец в своем белом костюме и прыжком вскочил на канат.
Женщины всех возрастов завизжали и подались еще ближе к канату. Жонглер Бенжамино бросил Рудольфо два горящих факела, а тот, размахивая руками, пытался сохранить равновесие. Он знал, что через шесть минут факелы догорят и уже не смогут служить балансирами. Магдалена в тревоге посматривала на низко плывущие свинцовые облака и по монастырской привычке посылала Небу истовую молитву, чтобы все прошло хорошо. В этот момент канатоходец начал свой дерзкий аттракцион.
Даже на расстоянии Магдалена могла различить, каким напряженным было его лицо. Ей казалось, что она слышит, как он периодически отфыркивается, словно непокорный жеребец под ударами кнута. Сперва осторожно, но через десять-двенадцать шагов все быстрее, он ставил одну ногу за другой, не прямо, как обычно, а чуть наискось, чтобы трос оказывался посередине подошвы между пяткой и подушечками пальцев.
«Почему он это делает?» – терялась в догадках Магдалена, следившая за представлением с молитвенно сомкнутыми руками.
Чем больше канатоходец удалялся от исходной точки своего пути, тем порывистее становились его движения, потому что канат начал раскачиваться, как верхушка дерева на осеннем ветру. Факелы в его вытянутых руках угрожающе замерцали, и широкие рукава накидки уже не раз лишь чудом не вспыхнули.
Гул и взволнованные крики, только что стоявшие над площадью, стали заметно тише. Затаив дыхание, публика наблюдала за каждым шагом артиста, который в своей развевающейся белой накидке на фоне темного неба был похож на привидение.
– Полагаю, – тихонько сказал Эразм Роттердамский, следивший за происходящим со скрещенными на груди руками, – мы были не правы с нашими обвинениями.
– Это еще ни о чем не говорит, – прошипел сквозь зубы стоящий рядом с ним Агриппа Неттесгеймский, устремив взгляд наверх, где канатоходец боролся с ветром. И добавил, подняв палец: – Он еще не достиг цели!
– Вы не слишком-то жалуете Квартуса, я прав?
– А вы? – ответил вопросом на вопрос Агриппа, чтобы воздержаться от однозначного ответа.
Эразм тоже уклонился от прямого ответа, сказав:
– Во всяком случае секретная миссия была возложена на него правомерно.
– Однако возложена тем, кто незаконно пользовался «Книгами Премудрости» и еще публично этим бахвалился.
– За это Тритемий был справедливо наказан! Вы же не можете поставить в упрек канатоходцу, что он так чудесно владеет своим искусством.
– Ну не нравится он мне! – Лицо Агриппы скривилось в недовольной гримасе. – И я скажу вам почему: этот канатоходец не ровня нам. У него скромное образование, да и что уж он такого умеет?
– Ходить по канату, – бросил Эразм. – Этого не можете ни вы, ни я. Вы не умеете рисовать, как Матиас Грюневальд, и писать такие бесстыжие, но прекрасные сонеты, как Пьетро Аретино. И то, что земля шар, а не плоский диск, ни вы, ни я не осмелились утверждать. Это сделал Коперник!
– Но канатоходец имеет куда более громкую славу, чем все мы вместе взятые. Где бы он ни появился, народ встречает его ликованием. Вы видели горящие глаза жителей Майнца, когда он вступил на канат? Можно было подумать, что им явился Мессия. Квартус вдохнул в себя их аплодисменты, словно прохладный утренний воздух. Он знает лишь самого себя. Рудольфо – эгоист, достойный презрения!
– А мы с вами, да и все Незримые, разве не эгоисты? Мужчины уже на свет появляются эгоистами. И разве мужчины, которые умеют то, что не могут другие, действуют не из эгоизма? И неужели свое знаменитое произведение «О тайной философии» вы написали для самого себя? Нет, вы его написали, чтобы показать современникам и потомкам, какой вы классный парень. А я? Я ни на йоту не лучше. Я все мозги свои вывернул наизнанку, писал одну книгу за другой, пока не замолчали все мои критики, сняли передо мной свои шляпы и назвали величайшим ученым нашего времени. Если бы мой эгоизм не подгонял меня, я бы еще и сегодня оставался скромным священником на службе у епископа Камбрийского.
Агриппа замахал двумя руками, чтобы Эразм наконец замолчал. Остановить его словесный поток было иногда очень трудно.
Налетел порыв ветра, и канат стал раскачиваться еще более угрожающе. Шквалистый ветер погасил факел в правой руке Рудольфо. На миг он потерял контроль над равновесием и едва не оступился. Рыночная площадь вскрикнула тысячей глоток, но каким-то чудом он снова обрел устойчивость.
Никто из зрителей не подозревал, что происходило в душе Рудольфо. Он давно простился с жизнью. Для него было совершенно непонятно, каким образом он без эликсира и вопреки враждебным обстоятельствам поднялся так высоко. Но самая трудная часть представления была еще впереди – спуск.
От башенного окна канатоходца отделяли еще двадцать шагов, в обычной жизни расстояние, которое мы едва ли замечаем, но качающийся пеньковый трос, причем на высоте триста локтей, казался бесконечной тропой, усыпанной острыми камнями, врезающимися, как острие ножа, в подошву. Тем временем погас и второй факел, что, однако, придало канатоходцу уверенности.
Приковав взгляд к окошку в башне, Рудольфо шаг за шагом продолжал свой мучительный путь к небу. Неожиданно в левой части окошка мелькнул луч света, настороживший его. Потом в окне показался факел, который держала чья-то узкая рука, и, наконец, освещенное огнем лицо.
Хватая ртом воздух, Рудольфо выдохнул:
– Магдалена!
Магдалена протянула канатоходцу левую руку.
– Иди сюда! – тихонько позвала она, так что Рудольфо с трудом расслышал ее слова. – Иди сюда!
– Я должен спуститься по канату назад, – пробормотал Рудольфо.
– Не ходи назад! – настойчиво произнесла Магдалена. – Ты доказал все, что хотел. Никто не ждет, что ты спустишься вниз по канату. Никто, слышишь!
Краткое замешательство, еще три-четыре шага – и Рудольфо выронил потухшие факелы и схватил Магдалену за руку.
Снизу донесся гром аплодисментов. Рудольфо, добравшийся до цели из последних сил, сел на подоконник и помахал рукой толпе. Многоголосый хор грянул куплеты:
Рудольфо, Рудольфо, ты просто молодец!
Рудольфо, Рудольфо, веди любую под венец!
Пока канатоходец благосклонно махал ликующей толпе – сам Папа Римский Климент VII едва ли мог приветствовать народ еще благосклоннее, – Магдалена обвила сзади руками его шею и прошептала ему в ухо:
– Ты был неотразим. Я так горжусь тобой, хотя тысячу раз умирала от страха на последнем кусочке твоего пути.
Одному Господу известно, как долго Рудольфо в позе триумфатора мог еще приветствовать людскую толпу, если бы черные тучи вдруг не разверзлись и не хлынул долгожданный дождь. Крупные капли размером с голубиные яйца застучали по мостовой. Куплеты стихли, и горожане, расталкивая друг друга, ринулись по вонючим узким улочкам домой. Гроза мгновенно превратилась в настоящую бурю. Кучера даже не успели собрать канат.
В открытых оконных проемах соборной башни бушевала непогода. В любой момент факел Магдалены мог погаснуть. Мягко, но настойчиво Рудольфо подтолкнул Магдалену к узкой дверной арке, от которой крутая деревянная лестница вела вниз на антресоль. Он еще никак не мог прийти в себя после тех невероятных усилий, которых ему стоило восхождение, и был слишком оглушен, чтобы рассказать, что же произошло на самом деле.
«Может, лучше утаить от возлюбленной, – думал он, – что я поднялся на башню без чудодейственного эликсира и, собственно говоря, ожидал, что сорвусь и сломаю себе шею?» Почему этого не произошло и почему он при самых неблагоприятных условиях, которые только могут выпасть на долю канатоходца, все же добрался до цели, Рудольфо и сам не мог понять. У него было весьма размытое объяснение, заключавшееся в том, что за долгие годы он набрался опыта и умения. Но именно это и приводило его в замешательство. Ему удалось нечто такое, что, как он был уверен, возможно лишь с помощью алхимии или сговора с дьяволом.
Пока они молча спускались по отвесным ступенькам, у канатоходца вдруг закружилась голова и его охватил испуг, чего с ним никогда не случалось в минуты высочайшей опасности на канате. Магдалена отнеслась с пониманием, когда он присел на ступеньке и опустил голову на скрещенные руки. Она лишь ласково погладила его по голове.
Снаружи неистовствовала просто апокалипсическая буря. Магдалене порой казалось, что она слышит зловещую мелодию. Полностью поглощенная своими переживаниями, она до смерти испугалась, когда перед ней вдруг словно из-под земли вырос мужчина, одетый в черное. Его благородная, насквозь мокрая одежда висела на нем, подобно лохмотьям нищего. Под размокшим бесформенным беретом едва можно было различить черты лица.
Магдалена локтем ткнула в бок Рудольфо, все еще сидевшего с опущенной головой. Тогда незнакомец подал голос. Ему пришлось бороться с завываниями ветра, чтобы его могли расслышать:
– Я Примус, не пугайтесь!
Канатоходец порывисто вскочил, а Магдалена поднесла к мокрому от дождя лицу чужака факел.
– Я приношу свои извинения, – начал тот твердым голосом, – от своего имени и от имени остальных Незримых, обвинявших вас в нечистоплотных махинациях. Tacent libri suo loco.
Магдалена вопросительно посмотрела на Рудольфо. Хотя ее познаний в латыни было достаточно, чтобы понять слова незнакомца, для нее осталось загадкой, что он имел в виду. Канатоходец отвел глаза. Когда она снова обернулась к странному человеку, того уже не было.
Глава 12
Наутро канат вяло свисал с башни собора, и возничие собирались натянуть новый, сухой. За ночь весть о безрассудном представлении канатоходца и о том, что он готов повторять свое выступление еще в течение двух дней, разлетелась по городу с быстротой молнии.
Бездельники, никчемные люди и стайка красоток, которых в Майнце, как и в любом другом городе, не было недостатка, уже вскоре после восхода солнца во всю глотку препирались в борьбе за лучшие места перед собором. С той же быстротой, с какой она пронеслась над городом, буря переместилась за холмы горного массива Хунсрюк, оставив после себя желанную прохладу.
Рудольфо и Магдалена провели ночь в его фургончике, тесно прижавшись друг к другу, но, несмотря на близость, между ними образовалась странная дистанция. Если доктор на грузовом корабле задал ей немало загадок, то слова мужчины в соборной башне неотступно преследовали Магдалену всю бессонную ночь. Именно потому что он не назвал своего настоящего имени, она теперь нисколько не сомневалась, что это был один из Девяти Незримых. Вот только почему он извинялся перед Рудольфо, осталось для нее тайной, как и кое-что другое.
Пока канатоходец спал, она открыла окошко фургончика и сощурилась в лучах восходящего солнца. От собора повеяло приятной свежестью. Помощники курфюрста, рассыпавшись по площади, начали возводить похожие на церковные кафедры помосты и устанавливать кресты, предназначение которых поначалу укрылось от Магдалены. И лишь когда показался секретарь курфюрста Иоахим Кирхнер в сопровождении четырех лакеев в красных ливреях, каждый из которых нес пачку бумаг, ей стало ясно, что его высокопреосвященство злоупотребляет канатоходцем и его цирковой труппой.
Магдалена бесцеремонно растолкала Рудольфо и потребовала, чтобы он выглянул в окно. Тот, не скрывая раздражения, послушался, но, будучи сонным, не понял причины ее крайнего возбуждения и вопросительно посмотрел на подругу.
– Альбрехт Бранденбургский использует нас, чтобы выманить народ из дома! – горячилась она.
– И что тут такого предосудительного? – спросил канатоходец, протерев заспанные глаза.
– Разве ты не видишь, что притащили лакеи? Это индульгенции, море индульгенций, с помощью которых архиепископ собирается пополнить свою казну. А чтобы горожане с готовностью раскрывали свои кошельки, проповедники будут пугать их вечным проклятием и чудовищными адскими мучениями.
Рудольфо, качая головой, продолжал разглядывать площадь из окна.
– Никто не принуждает их, даже его высокопреосвященство Альбрехт Бранденбургский, – заметил он. – Кстати, сколько нам платит господин?
– Пятьдесят гульденов авансом!
Канатоходец выпятил нижнюю губу.
– Пятьдесят гульденов авансом? За такие деньги пусть использует сколько угодно.
– Но ведь это несправедливо и недостойно Святой матери Церкви!
– Тут и обсуждать нечего. – Рудольфо пожал плечами. – Почти все, что в наши дни проделывается от имени Святой матери Церкви, недостойно ее. Образ жизни и пап, и кардиналов скорее похож на поведение мракобесов, чем порядочных работников на винограднике хозяина. Так ведь, кажется, сказано в Библии?
Магдалене было нечего возразить. На самом деле она была страшно разочарована, потому что ей никак не удавалось перевести разговор на более важную тему. В дверь постучали.
Магдалена проворно накинула платье, а Рудольфо исчез в той части фургончика, которая служила спальней. На ступеньках перед входной дверью стоял секретарь его курфюрстшеской милости и пытался по мере сил придать себе дружелюбный вид. Это выражалось в том, что он немного склонил голову набок и скривил рот в заранее подготовленной улыбке, – рыночный торговец и тот сыграл бы лучше.
– Мой досточтимый господин, его преосвященство курфюрст Альбрехт Бранденбургский, – начал Кирхнер, не поздоровавшись, – желает, чтобы сегодня не было всяких маскарадов и фиглярства, чтобы проповедники отпущения грехов могли вершить свое дело в достойном обрамлении. Его курфюрстшеская милость передают, что ваши сборы от этого не пострадают.
– Так, так, так, не пострадают, – передразнила Магдалена Кирхнера, – этого еще не хватало! А досточтимый господин курфюрст, наисветлейший Альбрехт Бранденбургский, подумал о том, что народ, который уже сейчас спозаранку стекается отовсюду, прежде всего приходит ради цирка, чтобы увидеть Великого Рудольфо? Отмена выступления страшно рассердит жителей Майнца. Они закидают ваших проповедников тухлыми яйцами, и я уверена, что ни один гульден не зазвенит в ваших ящиках!
Похоже, слова Магдалены произвели впечатление на секретаря. Он на миг задумался и с достоинством ответил:
– На самом деле вы не так уж неправы. Было бы дело за мной, я бы разрешил артистам и проповедникам выступать вместе. И тем и другим была бы от этого польза. Но его курфюрстшеская милость решили иначе.
Еще во время их беседы неподалеку раздался резкий голос продавца индульгенций. Кирхнер пожал плечами, что должно было означать: весьма сожалею, но ничего не могу поделать, – и тут же исчез.
В уединенности монастырской жизни Магдалена еще ни разу не слышала проповедника, отпускающего грехи; это были в основном монахи-доминиканцы, которые сотнями бродили по стране и за звонкую монету красочно расписывали картины смерти, рассказывали о дьяволе и вечных адских муках. Поэтому любопытство погнало ее на Либфрауэнплац, откуда доносился громкий голос проповедника.
Доминиканец, маленького роста и явно не страдающий от недоедания, с зачесанной вперед прядью волос шириной с палец на выбритой наголо голове, на все лады воздействовал скорее слабым, чем зычным, голосом на горстку запуганных слушателей. Временами ему отказывал голос, и тогда он прибегал к резким, судорожным жестам. Произнося слова «дьявол» и «ад», он, дабы усугубить производимое впечатление, протягивал к слушателям растопыренные пальцы обеих рук, отчего дети в испуге зарывались в материнские юбки, а видавшие виды мужчины закрывали лицо локтем.
Когда Магдалена подошла к ним, он как раз вошел в раж:
– О вы, грешники перед ликом Господним, как тяжко будет у вас на душе, когда вы, предавшись блуду, станете добычей геенны огненной и ее чертей. Издалека вы будете слышать глас Господень: «Идите, проклятые, в вечный огонь!», ибо вы не достойны Его лика. Лишь адские привидения, ужасные маски и злых духов, которым служили, будете встречать вы на своем пути. Подумайте, каково будет у вас на душе, когда вы впервые увидите железные врата адовы, выкованные из железа засовы, которые никогда уже больше не откроются для вас, когда вы изо дня в день будете слышать отчаянные вопли проклятых, вой и зубовный скрежет лютых волков и драконов. Когда вас будут лизать раскаленные языки адского пламени, по сравнению с которым земной огонь – прохладная роса. Вы будете кричать: «Ах, чего мы лишились! А ведь могли бы со святыми ангелами воспарить на небо, к вечному блаженству». Но я говорю вам: еще не поздно. Покупайте полное отпущение грехов, вымоленное для вас досточтимым князем-епископом Альбрехтом у Папы Римского на благо своих чад. Рейнский гульден за одну индульгенцию. Это много денег и в то же время мало, если вспомнить, от чего избавляет вас этот гульден.
Устрашающие картины, которые проповедник живописал визгливым голосом, привлекали все больше слушателей, они молча окружали помост и робко взирали на доминиканца.
В благоговейной тишине вдруг раздался голос известного во всем городе пьяницы, который вот уже десять лет безуспешно пытался пропить доставшиеся ему в наследство городские дома:
– Эй, монашек, а как обстоят дела с нашим досточтимейшим архиепископом Альбрехтом, который подвержен сладострастию и чревоугодию куда сильнее, чем любой житель Майнца? Разве он не нуждается в полном отпущении грехов гораздо больше, чем все мы? Он тоже платит гульден за бесполезную бумажку? Или грехи его курфюрстшеской милости отпускаются еще до их совершения?
У некоторых слушателей, минуту назад уже готовых покаяться, на лицах появились ухмылки, они принялись толкать друг друга в бок и скалить зубы. Велеречивый проповедник, прежде чем собраться с ответом, покраснел как рак и стал разевать рот, словно рыба, выброшенная на берег.
Жена могильщика, предававшаяся похоти, пока ее муж закапывал покойников, заверещала во всю глотку:
– Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Ее выкрик подхватили сначала парочка простолюдинок, потом к ним присоединились мужчины, и вскоре вся площадь огласилась стройным хором:
– Мы не хотим отпущения, мы хотим Великого Рудольфо на канате!
Остальные проповедники замолкли на своих возвышениях, не в силах перекричать гулкие вопли горожан, требующих канатоходца. Ни одного гульдена не попало в кассу.
Из страха быть узнанной в толпе Магдалена поспешила вернуться в лагерь циркачей, разбитый за собором. Она горела желанием узнать, что же все-таки произошло накануне. Поскольку Рудольфо не проявлял ни малейшей готовности вдаваться в объяснения, она спросила его без обиняков, кто был тот незнакомец в соборе и как объяснить его странное поведение.
– Ты, конечно, слышала о Дезидерии Эразме, больше известном как Эразм Роттердамский? – издалека начал Рудольфо.
– Я так и думала, – перебила его Магдалена. – Этот остроносый мужчина с таким выразительным лицом показался мне на удивление знакомым. Теперь понятно, откуда я знаю его лицо. В монастырской библиотеке было много его книг. На одной из них была изображена гравюра с картины художника Гольбейна – Эразм за своим пультом. Меня особенно поразили его руки: левая рука была украшена двумя крупными перстнями на безымянном и указательном пальцах. Я тогда еще подумала: «Каким-то тщеславным выглядит теолог, вышедший из монастыря и клеймящий пороки клерикализма». Но почему, скажи на милость, великий Эразм Роттердамский просил у тебя прощения?
Рудольфо выдержал долгую паузу и наконец произнес:
– Эразм – один из Девяти Незримых. Если быть точнее, он Примус, то есть Первый из нас. Во время нашей встречи в монастыре Эбербах у них зародилось подозрение, что в своем искусстве я использую не совсем честные манипуляции, описанные в «Книгах Премудрости». А как ты знаешь, это запрещено под угрозой смерти.
– О Боже! – воскликнула Магдалена и зажала рот рукой. Потом продолжила: – Так вот почему те странные мужчины не отходили от тебя перед выступлением. Они хотели проследить, чтобы ты не пил эликсир! Но как же тебе удалось…
– Ты хочешь сказать, как мне удалось выпить эликсир? Я не пил его!
– Как… не пил?
– Я поднялся по канату, не выпив ни одной капли чудодейственной жидкости.
Магдалена посмотрела на него в полном недоумении.
– Да, это правда. Я уже простился с жизнью и умирал от страха, пока через несколько шагов не заметил, что почти не оступаюсь. Только не спрашивай меня, как это произошло. Я сам не знаю.
– Тогда Эразм имел все основания извиниться перед тобой!
– В этот раз – да. Но будь уверена, я никогда больше не взойду на канат без эликсира. Никогда!
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.