Текст книги "Беглая монахиня"

Глава 13

Магдалена не стала посвящать зазывалу и остальных членов труппы в свой план. Поэтому все пришли в немалое удивление, когда Либфрауэнплац, что перед собором, уже с утра стала заполняться публикой, а проповедники начали выкрикивать свои злобные тирады.

Одному Богу известно, как Кирхнеру удалось так быстро распространить среди народа весть о предстоящей сенсации. Но, как известно, ничто не разносится так стремительно, как слухи. Большинство горожан просто отказывалось верить тому, о чем шептались в городе: якобы жена погибшего канатоходца сама собирается взобраться на канат и подняться на восточную соборную башню. Скандал почище всех любовных похождений его курфюрстшеской милости! В конце концов, еще ни одна женщина не осмеливалась прилюдно балансировать на канате, ведь при каждом шаге ей будут похотливо заглядывать под юбки и греховно смаковать открывающееся зрелище!

Незадолго до того, как начали звонить к благодарственной молитве, Магдалена приказала возничим натянуть новый канат к башне, такой же, как вчера. Кучера с большим недовольством взялись за выполнение приказа, не видя в этом ни малейшего смысла после смерти хозяина и не представляя, что задумала Магдалена.

А в это время Магдалена держала в руках книгу в кожаном коричневом переплете с колбой внутри. Она знала, какое действие производит эликсир, однако понятия не имела, как именно это происходит и какие побочные явления могла вызвать смесь. Рудольфо иногда вел себя крайне странно.

Наконец она собралась с духом, открыла пузырек и накапала себе на язык пять последних капель, как это делал в ее присутствии Рудольфо. Колба была пуста, напиток закончился. Магдалена легла на кровать и в ожидании чудесных превращений вперилась в потолок.

Сначала ничего не происходило, лишь сердце Магдалены было готово выпрыгнуть из груди. Она боялась, что никакого действия эликсира вообще не наступит и что Рудольфо обвел ее вокруг пальца со своим оккультизмом. Она уже не раз сомневалась в его таинственных познаниях и задавалась вопросом, почему именно он, Рудольф Реттенбек, сын сапожника и бамбергской повитухи, удостоился быть посвященным в таинства жизни.

И все-таки было нечто, что заставило ее броситься в объятия канатоходцу, обладающему магическими способностями.

Пока ее мысли крутились вокруг этих вопросов, она не заметила, как обрела невесомость и переместилась в другой мир, как тяжесть, испытываемая любым человеком всю его жизнь, постепенно улетучилась. Она чувствовала неукротимые силы, которыми могла управлять движением мысли, силы, неведомые прежде. Эта неожиданная перемена и связанное с ней ощущение счастья, пронизавшее все ее тело, придали Магдалене невиданную мощь и уверенность в собственных безграничных возможностях, стоит только захотеть.

Поэтому она нисколько не испугалась, услышав возле фургона исступленные вопли Форхенборна, когда тот в ярости распахнул дверь и, брызгая слюной, набросился на нее:

– Совсем свихнулась? Возничие натянули новый канат к башне и утверждают, что ты будешь балансировать, как Великий Рудольфо!

– Именно так, – невозмутимо отозвалась Магдалена, словно это было самое обычное дело.

Зазывала закрыл руками лицо.

– Боже, она потеряла рассудок!

– Может быть, ты прав, – усмехнулась Магдалена, – а сейчас исчезни, я должна переодеться к выступлению. – И она захлопнула дверь перед его носом.

Пока Магдалена снимала платье и облачалась в один из белых костюмов, которых у Великого Рудольфо было полдюжины, на Либфрауэнплац, перед восточными хорами собора, собралось даже больше народа, чем накануне. Благодаря этому проповедники отпущения грехов нашли своих слушателей и пополнили курфюрстшескую казну.

Откуда-то вдруг донеслись выкрики:

– Мы хотим жену канатоходца на канате!

Не разрешая себе усомниться в правильности своего намерения, Магдалена вышла из вагончика и зажмурилась на солнце. Кошмарная смерть Рудольфо, протесты зазывалы и ее собственные опасения – все в этот момент отошло на второй план. Ей совсем не было страшно. Неожиданно дорогу ей перегородила всхлипывающая королева карликов. Она вцепилась в ее цирковой костюм, словно брехливая собачонка в своего противника, и стала заклинать Магдалену ради Пресвятой Богородицы не подниматься на канат, но та лишь с улыбкой оттолкнула от себя карлицу и уверенно, с высоко поднятой головой отправилась к городскому колодцу, к которому был прикреплен трос.

Издалека Магдалену с ее короткими волосами и белыми панталонами можно было принять за курфюрстшеского оруженосца или молоденького пажа, но вблизи прелестное лицо и женственная фигура не оставляли сомнений в ее принадлежности к женскому полу.

С искусственной улыбкой и застывшим взором Магдалена протиснулась к колодцу, не обращая внимания на подбадривающие выкрики и двусмысленные шуточки. Дойдя до цели, она забралась на мраморный парапет, выпрямилась и с поднятыми руками приняла аплодисменты публики.

С подсмотренной у Рудольфо благосклонностью она отвесила поклоны во все стороны. При этом взгляд ее задержался на маленькой приземистой фигуре – может, лишь потому, что его обрамленная венчиком волос лысина блестела на солнце. Своим внешним видом и прежде всего поношенной одеждой он никак не соответствовал семи богато одетым мужчинам, образовавшим вокруг него кольцо и словно охранявшим от ротозеев.

Облик мужчины запал в память Магдалены, однако все ее мысли были сейчас настолько сконцентрированы на главной цели, что она не могла отвлекаться на другие вещи. О чем говорили эти люди, она все равно не слышала в гвалте, царившем на площади.

– Не бойтесь, – заметил Примус, обращаясь к низкорослому Септимусу, – в толпе вас никто не узнает. Кстати, я уверен, что вы здесь не единственный, кого разыскивают по обвинению в поддержке повстанцев.

– Вашими устами да мед пить! – отозвался тот и пожал собеседнику руку.

После этого восемь мужчин вновь приковали свое внимание к жене канатоходца, которая как раз собиралась поставить ногу на канат. Шум на площади стих.

– Говорят, женщина ни разу не ходила по канату, – вполголоса сказал Примус своим спутникам и, обращаясь к соседу, спросил: – Как вы полагаете, Секстус, возможно ли, чтобы женщина с железной волей совершила подобное достижение и преодолела силу притяжения нашей матушки Земли? Вы много путешествовали и повидали больше нас всех. Вы с таким уже когда-нибудь встречались?

Секстус вытянул губы трубочкой и поднял брови.

– В Аравии я видел слонов, незнакомых в наших широтах хоботных животных, ходивших четырьмя ногами по двум канатам. На мой вопрос, как это согласуется с законами естествознания, я получил ответ: упражняться, упражняться, упражняться. Как я пишу в своей книге «О тщете наук», законы природы существуют лишь для того, чтобы их нарушать. «Книги Премудрости» наверняка скажут об этом больше.

– Tacent libri suo loco! – вставил Октавус.

– Кстати, вы же предсказатель по профессии, – пошутил Квинтус. – Вам положено знать исход этой авантюры. – Он кивнул в сторону Магдалены, уже прошедшей небольшое расстояние.

– Ну разумеется, – откликнулся вещун и лукаво усмехнулся. – Она доберется до цели, не оступившись. Это так же верно, как то, что меня зовут Мишель Нострадамус.

– Ваше имя нам хорошо известно, – заметил Секундус, бородатый поэт, – остается лишь надеяться, что вы окажетесь правы со своим предсказанием. Иначе…

– Иначе что?

– Иначе, полагаю, вы неправильно выбрали профессию! Ибо астролог и предсказатель, распространяющий неверные пророчества, должен выбрать себе другой род занятий, не пробуждающий в людях пустые надежды и не нагоняющий беспочвенные страхи.

Октавус возмутился в полный голос:

– И это говорите именно вы, зарабатывающий себе на хлеб сомнительными пасквилями и неаппетитными комедиями из жизни римских куртизанок!

– Тсс! – Нонус слыл большим молчуном среди Незримых, поскольку занимался бессловесным искусством, радующим лишь глаз. Он призвал к сдержанности, так как окружавшие их зрители уже заинтересовались внезапно разгоревшимся диспутом. – Не забывайте, кто вы и где находитесь! – прошипел он, прикрыв рот рукой.

По примеру Рудольфо Магдалена размахивала руками, словно пытаясь держаться за воздух. Это придало ее скованным движениям некоторую прелесть и вызвало одобрительные мужские вздохи и охи, а у женской половины – лишь презрительные взгляды. Но чем дальше Магдалена удалялась от них, тем тише становилось на площади.

– Вы так молчаливы, Терциус, – зашептал Примус худощавому мужчине рядом с собой. Его женственные локоны и тонкие пальцы, которые он, пугливо глядя вверх, прижал ко рту, скорее выдавали в нем чувствительного эстета, нежели того, кем он был: математика, врача и астронома.

– Я боюсь за эту бесстрашную женщину, – признался он, не отрывая от нее глаз. – Чем больше она удаляется от земли, тем сильнее на ее тело воздействует сила тяжести. И с каждым шагом, который она делает, опасность возрастает. Я знаю, о чем говорю.

– Кому, как не вам, знать это, Коперник, – прошептал Примус своему соседу и тут же спохватился: – О, простите, ваше имя случайно вырвалось у меня. Вы знаете тайные силы Земли лучше, чем любой на этой площади. Восхищаюсь вашим мужеством, ведь вы даже с Папой Римским спорили, который до сих пор утверждает, что Солнце вращается вокруг Земли и наша планета – центр Вселенной. Между прочим, вам не следует обижаться на его святейшество. Как он иначе растолкует верующим, распространяется ли спасение Господом нашим Иисусом Христом на другие планеты, не упомянутые в Библии, или нет?

– Если говорить серьезно, – остановил словесный поток Примуса Терциус, – я нахожу возможным, что эта женщина обладает необыкновенным даром сопротивляться силам природы. Вы только посмотрите, как легко она ступает, почти летит, так и кажется, что она невесома!

– То есть вы полагаете, что в представлении, которое разыгрывается на наших глазах, есть что-то нечистое?

– Полагать – не значит знать.

Перед последним отрезком, который круто взмывал к башне, Магдалена замерла и помахала публике. В ответ грохнул шквал аплодисментов и ликования, так что шум был слышен даже у ратуши на берегу Рейна.

Насладившись в меру овациями, Магдалена начала штурмовать последний крутой кусок подъема. Глубоко внизу все снова стихло, воцарилась благоговейная тишина. Впервые за весь маршрут она почувствовала, что восхождение по канату стоит ей неимоверных усилий. Она лихорадочно попыталась вспомнить, как Рудольфо преодолевал самый крутой кусок – медленно и сосредоточенно или с разбегу, одним махом. Но, как и все остальное, это воспоминание померкло в ней после приема эликсира. Она пошла медленно и сосредоточенно, как и начинала восхождение.

Если бы ее память не помутилась и не стерла воспоминания о руке в перчатке с факелом, принесшей смерть Рудольфо, Магдалена наверняка бы закачалась, а так она невозмутимо продолжила путь, четко зафиксировав взглядом конечную цель.

Когда оставалось не больше десяти локтей, она опять остановилась. Зрители на площади затаили дыхание. Даже восемь мужчин, которые только что хвастливо переговаривались друг с другом, резко оборвали беседу.

В порыве гордости и уверенности, что ее затея уже едва ли сорвется, Магдалена выпрямилась в полный рост, распростерла руки, словно парящий орел крылья, и сделала последние шаги. Добравшись до самого верха, она в изнеможении обняла узкую колонну между двумя стрельчатыми окнами, через которую был перекинут конец каната.

– Маг-да-ле-на! – доносились снизу раскаты оваций и нескончаемые ликующие крики.

Однако Магдалена странным образом не испытывала триумфа, даже гордость от того, что она совершила нечто, что до нее не удавалось ни одной женщине, не переполняла ее. Внутри была лишь огромная пустота.

Магдалена вообще засомневалась, она ли это еще. Правда, она ощущала магическую силу и энергию, расширяющую круг ее возможностей до сверхъестественных, но все это было как бы вне ее. Она ничего не чувствовала, кроме усталости, целиком овладевшей ею. В душе не было ни волнения, ни переживаний, ни трепета, ни возбуждения. Крутая лестница, по которой она спустилась с высоты десятиэтажной башни, съела ее последние силы.

Когда Магдалена наконец оказалась внизу, ее тут же окружили циркачи, которые с ликованием приветствовали ее. Зазывала Форхенборн целовал ей руки. В порыве чувств жонглер Бенжамино теребил ее одежду и неустанно повторял:

– Complimenti, complimenti!

А сутулый знахарь тряс головой и твердил:

– Безупречно, безупречно!

В итоге великан Куенрат подхватил ее за талию и усадил себе на правое плечо. Так они и вышли из восточной соборной башни на Либфрауэнплац.

Магдалена кивала осаждавшей их со всех сторон толпе с механической грацией марионетки и с искусственной улыбкой на губах. Лишь немногим, в том числе зазывале, бросилось в глаза ее странное поведение; но и Форхенборн приписал его нечеловеческим усилиям, которых потребовал номер на канате.

Когда труппа вернулась в лагерь, все начали донимать Магдалену вопросами, пытаясь узнать, где и когда она изучила искусство эквилибристики и почему до сих пор утаивала от всех свое умение. Лишь зазывала демонстративно держался в стороне. Он и раньше подозревал, что искусство Рудольфо не обходится без чертовщины, однако никогда не осмеливался призвать канатоходца к ответу. Зазывала прекрасно отдавал себе отчет, что без аттракциона Великого Рудольфо труппа утратит свою привлекательность.

Неожиданное выступление Магдалены лишь подтвердило его подозрение. Послушница в монастыре никак не могла осваивать цирковое искусство эквилибристики. И напрашивались вполне резонные сомнения, мог ли Рудольфо передать ей свое исключительное умение в течение такого короткого времени. Заметив, в каком изнеможении была Магдалена, Форхенборн оттеснил артистов в сторону и проводил ее к фургончику Рудольфо, чтобы она могла прийти в себя после выступления. Магдалена закрылась изнутри, легла в постель и тут же провалилась в глубокий сон.

Она не могла предположить, как развивались события, пока она спала. Во время выступления народ встречал ее бурным восторгом и овациями. Никто не обращал внимания на каноников, снедаемых любопытством и смешавшихся с толпой, чтобы похотливо глазеть, как жена канатоходца с легкостью демонстрировала свое искусство. После аттракциона, вдоволь насмотревшись, они собрались в соборе, чтобы подтвердить друг другу то, что не вызывало у них сомнений и до выступления: бабенка, в такой мере выставляющая себя напоказ народу, нарушила законы морали и, что еще хуже, была явно в сговоре с сатаной. Ни одна богобоязненная женщина не способна взойти по канату на собор, если только она не продала душу дьяволу. В случае циркачки речь, без сомнения, идет о колдовстве.

К счастью, неподалеку, во Франкфурте, где дьявол давно уже свил себе второе гнездо, как раз находились три монаха-доминиканца святой инквизиции. Каноники срочно послали за ними, ибо дело требовало безотлагательных мер, пока еще большее число жителей Майнца не стало жертвами колдуньи.

Альбрехт Бранденбургский вернулся вечером с охоты в рейнских лугах, где его загонщики уложили семь диких кабанов и полсотни зайцев. Сам его высокопреосвященство не любил охотиться. Весть о том, что Великий Рудольфо погиб во время своего выступления, мало взволновала князя-епископа. Его секретарь Иоахим Кирхнер не стал вдаваться в подробности несчастного случая, и Альбрехт не расспрашивал. Его гораздо больше интересовали доходы проповедников отпущения грехов, что Кирхнер предпочел бы обойти смиренным молчанием, поскольку овчинка явно не стоила выделки. Кирхнер даже навлек на себя гнев своего духовного хозяина, обозвавшего его бездельником и другими нелестными словами.

– У тебя хотя бы хватило ума прогнать шутов вместе с их мертвым канатоходцем? – осведомился Альбрехт, дав волю своему недовольству.

– Нет, – ответил Кирхнер. – Об этом я хотел бы сначала поговорить с вами. Дело в том, что произошло в некотором роде чудо.

– Чудо? – Не было, пожалуй, другого понятия, которое приводило бы архиепископа в такое волнение, как чудо. Это было прекрасно известно секретарю его курфюрстшеской милости, и он изредка пользовался этим, чтобы спасти свою шкуру. Так случилось и на сей раз.

– Хотя Великий Рудольфо и убился насмерть, – пояснил Кирхнер, повысив голос, – но на следующий день его жена поднялась на башню восточных хоров, ставшую роковой для Рудольфо. Майнцы были вне себя от восторга!

Князь-епископ бросил на секретаря недоверчивый взгляд.

– И ты это видел собственными глазами? Я хочу сказать, ты можешь подтвердить, что эта женщина поднялась по канату на башню? И она все еще жива?

– Клянусь всеми святыми! Свидетелями стали еще сотни, если не тысячи людей. Народ неистовствовал от восхищения, когда Магдалена с уверенностью сомнамбулы восходила по пеньковому канату, подобно деве Марии, вознесенной на небо.

Альбрехт Бранденбургский задумчиво покачал головой.

– Эта баба не только красива и умна, она еще вдобавок обладает свойствами, вызывающими подозрения…

– Ваша курфюрстшеская милость, – перебил Кирхнер своего хозяина, – умоляю, не произносите того, о чем вы подумали! Каноники уже послали за инквизицией.

Альбрехт отмел опасение Кирхнера пренебрежительным жестом:

– А как иначе прикажешь все это объяснить? Наверняка эта баба в сговоре с дьяволом! Она колдунья!

Кирхнер быстро осенил себя едва заметным крестным знамением и сложил руки. Он молчал. Молчал, потому что было совершенно бессмысленно перечить князю-епископу. Любое возражение приводило к тому, что Альбрехт Бранденбургский еще упорнее стоял на своем.

– Вы действительно хотите передать ее святой инквизиции? – робко поинтересовался Кирхнер.

– Ты считаешь, что она могла бы быть нам полезна в другом качестве? – Князь-епископ пожал плечами. И добавил с тяжелым вздохом: – Кирхнер, нам нужны деньги. И я не знаю, где их взять. Я хоть и пригласил Маттеуса Шварца, бухгалтера этого воняющего деньгами Фуггера, на охоту и умасливал его как мог, он все равно продолжает настаивать на своем требовании: одиннадцать тысяч рейнских гульденов – проценты по займу – и столько же в счет погашения долга! Я спрашиваю тебя, Кирхнер, где взять столько денег и не украсть? Был бы Фуггер верующим христианином, а не безбожным язычником, поклоняющимся только мамоне, он бы списал нам все долги за полное отпущение грехов.

– Ваша курфюрстшеская милость, – возмутился секретарь, – если мне будет позволено заметить, Якоб Фуггер живет кредитами, и своим местом и саном вы обязаны именно ему. Без его денег вы бы и сегодня были еще епископом Магдебургским и администратором Хальберштадта. Деньги правят миром, и никуда от этого не денешься. Впрочем, кому я это говорю!

– Кирхнер! – возмущенно перебил увлекшегося секретаря архиепископ. – Я запрещаю тебе разговаривать со мной в таком тоне. Такие слова из твоих уст ранят мою чистую душу. Или эта баба уже и тебя околдовала?

– Околдовала? С бабой, досточтимый князь, это мало связано, точнее говоря, вообще не связано. Горькая правда, с позволения сказать, состоит в том, что изрядное время вы живете не по средствам, иными словами, в долг, то есть на деньги других людей. Неудивительно, если однажды они захотят их вернуть. Но мы ушли в сторону. Вы действительно хотите отдать жену канатоходца инквизиции?

– А что, есть другие варианты? – Альбрехт коварно ухмыльнулся.

– Ваша курфюрстшеская милость, вы же знаете, что это значит!

Кардинал равнодушно кивнул.

На следующее утро, еще до рассвета, труп Рудольфо был перевезен из покойницкой за городской чертой в больницу для бедных. Лишь немногие из близкого окружения Альбрехта Бранденбургского и его секретаря Кирхнера имели право знать об этом, потому что план, который вынашивал князь-епископ, был порочен по церковным догматам и строго воспрещен законами империи.

Альбрехт и его секретарь всю ночь жарко дискутировали, прежде чем принять решение. Поначалу Кирхнер был против этой затеи, пока его курфюрстшеская милость не доказал ему обратное. Ибо, считал Альбрехт, человек с такими способностями, как Рудольфо, должен иметь внутренний орган, которого недостает остальному человечеству, или же остальное человечество не осознает это.

А потому он приказал врачу больницы для бедных, отупевшему старику с паучьими пальцами, увидев которые, как поговаривали в Майнце, иной жалкий пациент тут же отдавал Богу свою страждущую душу, анатомировать труп канатоходца, то есть вскрыть бренную оболочку в тех местах, в которых мог находиться такой орган.

Причина неправомерного любопытства Альбрехта заключалась не столько в его тяге к исследованиям, сколько в вере – нет, не в Творца, а в доходный гешефт, которым могла бы стать продажа этого открытия. Ведь если кардиналу что-то и было нужно, то только деньги, много денег.

Под покровом темноты, еще до заутрени в соборе, Альбрехт с Кирхнером отправились пешком к больнице для бедных, которая находилась за церковью кармелиток, где их ожидал врач Ридингер.

Обветшалое строение было пронизано отвратительным зловонием, превосходившим по силе даже утреннюю вонь в переулках, когда майнцы опорожняли из окон свои ночные горшки. Чтобы перекрыть гнилостные испарения, доктор Ридингер протянул кардиналу и его секретарю тряпки, пропитанные едкой жидкостью, которые те прижали к носу и рту.

Сам он, ставший за долгие годы невосприимчивым к любым запахам, отказался от подобных подручных средств. Он полагал, что один запах ни в коем случае не способен нейтрализовать другой, в лучшем случае он может его перекрыть и тем самым обмануть нос, так же как человеческое ухо не способно убить звуки, а лишь может быть введено в заблуждение более сильным шумом, что в итоге приводит к глухоте. Именно это случилось с его обонянием.

Длинный коридор заканчивался комнатой с голыми стенами и земляным полом, в которой стояли два грубо сколоченных деревянных стола: один посередине, второй у стены; на втором были разложены пилы, ножи, разные крюки и щипцы, освещенные мигающей настенной коптилкой.

Обычно медик вскрывал здесь гнойные нарывы или отпиливал обгоревшие конечности. Один из рыбаков тайно доставил сюда на двухколесной тачке труп Рудольфо, спрятанный под ящиками с рыбой, выловленной в Майне, смрад от которой перекрывал зловоние, исходившее от покойника.

Под посеревшим от частого использования мятым покрывалом можно было различить очертания человеческого тела. Доктор Ридингер был извещен секретарем князя-епископа о намерениях хозяина и поначалу отклонил просьбу. После щедрых посулов и грубых угроз он был вынужден согласиться, однако при условии, что никто не узнает о святотатстве.

В тайном трактате одного рейнского некроманта Альбрехт Бранденбургский вычитал, что внутренности человека, одержимого дьяволом или состоящего с ним в сговоре, должны быть якобы черными, как врата ада, в то время как невинные чада, еще не отнятые от материнской груди, были белоснежными.

У Кирхнера вырвался крик ужаса, когда медик снял с трупа покрывало: все тело погибшего канатоходца было усеяно большими черными пятнами, а засохшая кровь покрывала черной маской обезображенное до неузнаваемости лицо.

Отнюдь не уверенный в своем деле, доктор Ридингер поднес нож к левой части грудной клетки и сделал сначала вертикальный, а затем горизонтальный надрез, образовав крест. Когда же он начал отворачивать крюком возникшие треугольные лоскуты кожи, нутро его курфюрстшеской милости взбунтовалось и вся поглощенная накануне вечером еда изверглась мощной струей, оросив пурпурную сутану.

Не обращая на это никакого внимания, медик продолжил свою чудовищную работу, с хрустом перекусив щипцами два ребра. Таким путем он добрался до сердца, которое не только не было черным, но, насколько мог установить Ридингер, не обнаруживало никаких особенностей. Затем медик занялся животом, действуя теми же методами, что и с грудной клеткой.

Князь-епископ давно уже пожалел о своем любопытстве и отвернулся, дабы избежать дальнейших неприятностей, но тут Кирхнер окликнул своего хозяина, чтобы он посмотрел на паховый сгиб мертвеца.

Уверенный, что в нижней части живота Великого Рудольфо показались черные как смоль внутренности, кардинал пересилил свою тошноту и подошел, нацелив взгляд на вскрытое чрево. Скорчив брезгливую гримасу, он хотел уже выразить свое разочарование, ибо желудок и кишки отнюдь не напоминали обугленные врата ада, но тут Кирхнер показал вытянутым пальцем на странную татуировку на нижней части туловища канатоходца. Это была змея, хвост которой троился, частично напоминая сплетения голубоватых жилок под кожей. При ближайшем рассмотрении можно было даже различить девять букв: HICIACCOD.

На вопрос кардинала, что могли бы означать просвечивающие сквозь кожу артерии и загадочные буквы, медик пожал плечами и ответил, что это отнюдь не кровеносные сосуды, а татуировка, которую раньше практиковали первобытные народы, а с открытием Нового света переняли и жители здешних широт.

Кирхнер, на которого Альбрехт также обратил свой вопрошающий взгляд, не смог сказать ничего вразумительного, кроме того, что змея наряду с орлом и львом является животным-символом и может означать либо многое, либо ничего.

Все это, похоже, не слишком интересовало врача. Он равнодушно продолжал свою неприглядную работу, рылся в кишках канатоходца, извлек печень и желчный пузырь и понапрасну искал дополнительный орган, который мог бы позволить человеку подобно птице сохранять равновесие на тросе. В конечном счете, так ничего особенного и не обнаружив, доктор Ридингер засунул все безжалостно вытащенные внутренности обратно.

Врач явно все еще рассчитывал найти искомое, поэтому, вооружившись молотком и зубилом, поднес инструменты к переносице трупа и уже был готов мощным ударом раскроить череп.

В последний момент Альбрехту удалось остановить прозектора, он ухватился за его занесенную руку с молотком и настоятельно, почти умоляюще попросил немедленно прекратить работу. Секретарю был отдан приказ позаботиться о том, чтобы труп Великого Рудольфо, запаянный в цинковый гроб, нашел упокоение на почетном месте майнцского кладбища.

Прежде чем приступить к исполнению приказа, Кирхнер занес буквенный код, обнаруженный на коже канатоходца, в свою записную книжку, которую тайно хранил в своей комнате.