Текст книги "Мудрая кровь"

Глава 6

Тем вечером Хейз ездил по городу, пока вновь не наткнулся на слепца и девушку. Они стояли на перекрестке, дожидаясь зеленого света. Хейз проехал за ними на некотором расстоянии четыре квартала по главной улице и свернул затем на боковую. Проехав в темноте мимо сортировочных станций, Хейз заметил, как они в конце концов поднимаются по крыльцу похожего на коробку двухэтажного дома. Когда слепец отворил дверь, из проема на него упал столбик света. Хейз вытянул шею, желая получше разглядеть лицо проповедника. И когда он проезжал мимо, девушка обернулась, поворачивая голову так, словно бы та была посажена на пружину. Хейз столь близко приник к окну, что лицо его казалось приклеенным к стеклу портретом. Он заметил номер дома и табличку: «Сдается жилье».

Затем он отправился обратно в центр города и остановил «эссекс» у кинотеатра. Дожидаясь, пока закончится сеанс и люди повалят на улицу, Хейз посмотрел на небо. Огни кинотеатра горели очень ярко – луна, изредка скрывающаяся за облаками, выглядела бледной и неприметной. Покинув салон, Хейз забрался на капот машины.

У стеклянного киоска покупал билеты худощавый низенький мужчина с тонкой и длинной нижней губой. За ним пристроились три полные дамы.

– И напитков для моих девочек, – сказал мужчина кассирше. – А то еще помрут с голоду у меня на глазах.

– Ну не душка ли? – прокричала одна из дамочек. – Послушаешь его – обхохочешься!

Из фойе вышли трое парней в красных атласных куртках. Подняв руки, Хейз провозгласил:

– Где же коснулась вас кровь, которой вы спасены?

Три дамочки разом обернулись и воззрились на него.

– Мудрый тип, – произнес тощий мужичонка с таким видом, будто его собирались оскорбить. Трое парней пошли дальше, толкая друг друга в плечи.

Выждав секунду, Хейз снова прокричал:

– Где же коснулась вас кровь, которой вы спасены?

– Провокатор, – сказал мужичонка. – Вот чего я терпеть не могу, так это провокаций.

– Эй, парень, ты из какой церкви? – спросил Хейз, указав на самого высокого из троицы в красных куртках.

Парень в ответ заржал.

– А ты? – нетерпеливо спросил Хейз, указывая на второго паренька. – Из какой церкви?

– Из Церкви Христовой, – ответил тот фальцетом, не желая не говорить правды.

– Церковь Христова? Я проповедую от Церкви Бесхристовой. Я член и проповедник ее, в ней слепой слеп, хромой не ходит, мертвые не воскресают. Спросите меня, что это за церковь, и я отвечу: моей церкви Христос не осквернил своей кровью и искуплением.

– Проповедник, – сказала одна из дамочек. – Идемте.

– Внемлите мне, люди, я несу истину, – вещал Хейз. – И проповедовать стану всяким и везде, где меня выслушают. Я проповедую, что не было Грехопадения, потому как падать во грех неоткуда, и не случалось Искупления, поскольку искупать нечего, и не было Суда, ведь нет Греха и Искупления. Все ложь, кроме одного: Иисус – лжец.

Мужичонка повел девиц в кинотеатр, парни в красных куртках пошли своей дорогой. Однако на улицу повалило еще больше народу, и Хейз обратился к ним с теми же словами. Люди ушли. На их место встали другие, и Хейз произнес свою речь третий раз. Люди ушли, а на их место никто больше не вышел. Не осталось никого, кроме женщины в билетном киоске. Оказывается, она все это время смотрела на Хейза. Кассирша носила очки со стразами в оправе, и волосы у нее были уложены в подобия сарделек. Приникнув к окошку в передней панели, женщина прокричала:

– Если у тебя нет церкви, то и здесь нечего проповедовать!

– Моя церковь – Церковь Бесхристовая, дамочка, – ответил Хейз. – Если Христа нет, то незачем и церковь строить.

– Если ты сейчас же не уберешься прочь, я вызову полицию.

– В городе полно других кинотеатров, – сказал Хейз. Слез с капота, сел в машину и поехал дальше. В тот вечер он проповедовал еще трижды и только потом отправился к миссис Уоттс.

Утром Хейз поехал к дому, в который накануне вошли слепец с дочерью. Нужный дом был вторым в целом квартале одинаковых, обшитых желтой вагонкой строений. Поднявшись к парадной двери, Хейз нажал кнопку звонка, и через несколько минут на порог вышла женщина со шваброй. Хейз сказал, будто хочет снять комнату.

– А вы кто? – спросила женщина. Высокая и худая, она напоминала швабру, которую держала вверх ногами. Хейз представился как проповедник.

Оглядев юношу с головы до пят, женщина посмотрела ему за спину, на машину, и спросила:

– Из какой церкви?

Хейз ответил: из Церкви Бесхристовой.

– Протестантская? – подозрительно спросила женщина. – Или это что-то новенькое, заграничное?

Хейз сказал, дескать, нет, мэм, протестантская.

Подумав с минуту, женщина наконец ответила:

– Ну ладно, проходите, гляньте на комнату.

Она повела Хейза по отделанному белой штукатуркой коридору, затем вверх по боковой лесенке и – в каморку немногим больше салона «эссекса». В ней стояли койка, комод, стол и стул. В стену были вбиты два гвоздя – для одежды.

– Три доллара в неделю и деньги вперед, – сказала домовладелица.

В комнате имелось одно окно и вторая дверь, напротив входной. Хейз открыл ее, ожидая найти чулан, однако увидел сразу улицу – футах в тридцати под ногами лежал узкий задний дворик, заваленный мусором. Поперек проема, на уровне коленей, была приколочена доска – в качестве ограждения, чтобы никто не упал.

– У вас живет человек по фамилии Хоукс, правда? – быстро спросил Хейз.

– Внизу, третья комната, – ответила домовладелица. – Хоукс и его дочь.

Она посмотрела в дверной проем.

– Раньше тут был пожарный выход, но что с ним стало – не знаю.

Заплатив три доллара, Хейз вселился в комнату. Стоило хозяйке выйти, как он сбежал вниз по лестнице и постучался в дверь к Хоуксу.

Дочь слепого приоткрыла дверь и выглянула в щелочку. Ей, наверное, пришлось уравновесить выражение сразу двух половинок лица – той, которую Хейз видел, и той, которая скрывалась за дверью.

– Пришел тот малый, папа, – тихим голосом произнесла девушка. – Тот, что следит за мной.

Щель между косяком и дверью она оставила очень узкой и стояла к ней вплотную. Хейз не видел, что внутри комнаты. Подошел слепец, однако его дочь и не подумала приоткрыть дверь шире. Выражение лица проповедника изменилось: стало мрачным, неприветливым. Слепой молчал.

Перед тем как покинуть свою комнату, Хейз придумал, что скажет.

– Я теперь живу здесь, – начал он заготовленную речь. – Решил, раз уж ваша дочь изволила поглазеть на меня, то следует вернуть ей должок, хоть какую-то часть.

На саму девушку Хейз не смотрел. Взгляд его был прикован к темным очкам проповедника и любопытным шрамам, которые тянулись по щекам, начинаясь за черными стеклами.

– Прошлой ночью, – заговорила девушка, – я смотрела на тебя возмущенно, как и положено женщине. Возмутили меня твои действия. Это ты пялился на меня. Ты бы видел, папа, как он ел меня глазами.

– Я открыл собственную церковь, – сказал Хейз. – Церковь Бесхристовую. Проповедую на улицах.

– Все не отстанешь от меня? – спросил Хоукс ровным голосом, совсем непохожим на тот, что запомнил Хейз. – Я не звал тебя сюда, и не смей ошиваться поблизости.

Хейз рассчитывал на тайное приглашение. Он постоял немного, думая, что бы сказать.

– Что ты за проповедник, – услышал он собственное бормотание, – если не видишь, как спасти мою душу?

Слепой захлопнул дверь у него перед носом. Хейз постоял некоторое время, затем утер губы рукавом и ушел.

У себя в комнате Хоукс снял очки и, подойдя к окну, выглянул во двор через дырку в оконной ширме – посмотреть, как отъезжает от дома машина Хейза. Один глаз у Хоукса был чуть меньше и круглее, нежели второй, однако видел проповедник обоими глазами одинаково хорошо. Девочка наблюдала за Хейзом через вторую дырку, пониже.

– Почему он тебе так не нравится, папа? Потому что он пришел за мной?

– Если бы он пришел за тобой, я принял бы его.

– Мне нравятся его глаза. Они словно бы не видят того, на что смотрят, и все равно продолжают глядеть.

Их комната была точно такой же, в какой поселился Хейз, только кроватей в ней стояло две, а еще имелись керосинка, умывальник и сундук вместо стола. Присев на кровать, Хоукс закурил сигарету.

– Проклятый христианский свин, – пробурчал он.

– Вспомни, кем был ты, – напомнила дочь. – Вспомни, что пытался совершить. Ты все преодолел, и прошлого не изменить.

– Нечего парню здесь околачиваться. Он бесит меня.

– Сделаем так, – сказала дочь, присаживаясь на кровать подле отца. – Помоги заполучить его, и после можешь уйти и делать что угодно. Я останусь с ним.

– Ты для него даже не существуешь.

– Тем лучше. Так будет легче его заполучить. Я хочу его, и ты мог бы мне помочь – потом уходи, как задумал.

Хоукс прилег на кровать и докурил сигарету. Лицо его сделалось напряженным и злым. Один раз он рассмеялся, но после вернулся в прежнее настроение.

– Что ж, может, и выгорит по-твоему, – сказал проповедник, подумав. – И если выгорит, это будет как елей на бороду Аарона.

– Это будет просто здорово! Я же сохну по нему. Еще никогда такого красивого парня не встречала.

Не прогоняй его. Расскажи, как ты ослепил себя во имя Христа, и покажи ту вырезку из газеты.

– Вырезку? Кстати, да…

Остановив машину, Хейз выбрался из салона, желая решить окончательно: хочет он соблазнить дочь Хоукса или нет. Узнав, что она обесчещена, слепой проповедник осознает серьезность намерений, с которыми Хейз организует Церковь Бесхристовую. К тому же есть другая причина соблазнить девушку: Хейз не желал возвращаться к миссис Уоттс. Прошлой ночью, когда он уснул, она взяла его шляпу и вырезала в тулье дырку оскорбительной формы. Хейз хотел заполучить женщину – не потому, что искал от нее наслаждения, а потому, что не верил в грех, совершаемый им самим. Однако миссис Уоттс он пресытился. Хотелось женщину, которую можно чему-нибудь научить. Хейз рассудил: если дочь Хоукса такая домашняя, значит, она просто обязана быть невинной.

Перед тем как вернуться в комнату, Хейз заехал в галантерею – купить новую шляпу. Он решил приобрести вещь, отличную от той, что носил прежде. И ему продали белую панаму с красно-желто-зеленой лентой вокруг тульи.

Продавец заверил Хейза, мол, эти шляпы – самый шик, особенно если едешь во Флориду.

– Я не еду во Флориду, – сказал Хейз. – Просто эта шляпа отличается от той, которая была у меня прежде.

– Можете надевать ее куда угодно, – ответил продавец. – Она совсем новая.

– Вижу.

Хейз покинул лавку и первым делом снял со шляпы цветастую ленту и выпрямил декоративную вмятину наверху тульи. Убрал изгиб полей и надел шляпу, которая, оказалось, выглядит теперь точь-в-точь как прежняя.

К Хоуксам Хейз зашел только под вечер, когда, по его расчетам, они сели ужинать. На стук открыли практически моментально – дочь проповедника выглянула в коридор, и Хейз толкнул дверь. Вошел в комнату, не глядя на девушку. Хоукс сидел перед сундуком с остатками ужина и не кушал. Он едва успел нацепить на нос очки.

– Если Иисус вернул зрение слепому, так почему вы не просите Его вернуть зрение вам? – произнес Хейз заранее заготовленную фразу.

– Так ведь Он ослепил Павла, – ответил Хоукс.

Хейз присел на край одной из кроватей. Огляделся, посмотрел на Хоукса. Скрестил ноги, выпрямил, затем снова скрестил.

– Откуда у вас эти шрамы?

Мнимый слепец подался вперед и улыбнулся.

– Ты все еще можешь спастись, если покаешься. Я не могу спасти твою душу, зато можешь ты.

– Уже, – ответил Хейз. – Спас, без покаяния. И каждую ночь проповедую о том на…

– Взгляни сюда. – Хоукс передал Хейзу пожелтевшую вырезку из газеты, и его рот искривился в улыбке. – Вот как я обзавелся шрамами.

Дочь от двери подала ему знак сменить скорбную мину на улыбку. И пока Хейз читал вырезку, улыбка медленно вернулась на лицо проповедника.

Заголовок статьи гласил: «Евангелист обещает себя ослепить». В статье говорилось, что Аса Хоукс, евангелист из Свободной Церкви Христовой пообещал ослепить себя, дабы его вера в божественное спасение окрепла. Свою жертву он собирался принести на Возрождение, в субботу четвертого октября, в восемь вечера. Статья вышла больше десяти лет назад; над заголовком помещалась фотография самого Хоукса: шрамов нет, губы сжаты в полоску; на вид Хоуксу было лет тридцать; один глаз у него казался круглее и больше второго. Судя по форме рта, можно было сказать, что его обладатель либо святой, либо очень расчетливый человек. Однако в глазах Хоукса, будто полных ужаса, горел огонек сумасшедшинки.

Хейз сидел, глядя на вырезку. Он прочел ее три раза, затем снял шляпу и надел заново. Встал и огляделся, словно пытаясь вспомнить, где дверь.

– Он ослепил себя известью, – сказала дочь Хоукса. – Посмотреть пришли сотни выкрестов. Любой, кто ослепил себя во имя прощения, сумеет спасти и тебя… или кто-то, состоящий в кровном родстве с мучеником, – добавила она вдохновенно.

– Тот, у кого есть хорошая машина, в прощении не нуждается, – буркнул Хейз.

Злобно зыркнув на девушку, он покинул комнату. В коридоре вспомнил кое-что и, вернувшись, вручил дочери Хоукса сложенный в несколько раз листочек бумаги. Потом вышел на улицу и там сел в машину.

Забрав у дочери записку, Хоукс прочел:

«Детка, я таких милашек, как ты, еще не встречал, потому и пришел к вам».

Девушка заглянула отцу через плечо и, прочтя записку, мило разрумянилась.

– Вот тебе и письменное доказательство, папа.

– Этот ублюдок унес вырезку, – пробурчал Хоукс.

– У тебя же есть другая? – немного насмешливо спросила дочь.

– Рот закрой, – сказал проповедник и упал на кровать. На втором клочке газеты была статья под названием «Евангелист оплошал».

– Я могу вернуть ту вырезку, – предложила дочь, встав ближе к двери – на случай если отец разозлился совсем не на шутку. Однако он отвернулся к стене, словно собираясь уснуть.

Десять лет назад, на Возрождение, отец хотел ослепить себя. Пришло две сотни, если не больше, человек. Аса Хоукс примерно с час проповедовал о слепоте Павла, распаляя себя, до того момента, когда ему показалось, будто его озарила вспышка Божественного света. Отец преисполнился мужества и опустил руки в ведро с размоченной известью, которую тут же размазал по лицу… Он не нашел в себе сил открыть в этот момент глаза. Чертей у него в голове для самоослепления хватало, однако в ту секунду они все ушли. Аса Хоукс позабавил Иисуса, и тот, изгнав бесов, поманил проповедника к себе.

Выбежав из шатра в аллею, отец пропал.

– Ладно, папа, – сказала дочь. – Я выйду пока, оставлю тебя одного.

Хейз поехал прямиком в ближайшую мастерскую, откуда ему навстречу вышел мужчина с черной челкой и коротким невыразительным лицом. Хейз объяснил, чего хочет: починить клаксон – чтобы гудел, залатать бак – чтобы не тек, отладить стартер – чтобы глаже включался, и закрепить дворники – чтобы не гремели.

Мужчина заглянул под крышку капота. Затем пошел вокруг «эссекса», наклоняясь и приглядываясь к нему то тут, то там, постукивая по автомобилю в разных местах. Хейз спросил, сколько времени уйдет на то, чтобы привести машину в божеский вид.

– Ничего не получится, – ответил механик.

– Машина хорошая. Я с первого взгляда понял, что она – моя. С нею мне всегда есть куда вернуться.

– Вы на ней куда-нибудь собирались?

– В другую мастерскую, – ответил Хейз. Сел в «эссекс» и уехал.

В следующем гараже его встретил мастер, который обещал привести машину в божеский вид за ночь, потому что машина, во-первых, отличная, прекрасной сборки, из замечательных деталей, и вообще, Хейз обратился к лучшему в городе механику, который работает в самой лучшей мастерской. Хейз оставил у него автомобиль, уверенный, что «эссекс» – в честных руках.

Глава 7

На следующий день, забрав машину, Хейз выехал за город, чтобы испытать ее на открытой дороге. Небо было чуть светлее его костюма, чистое и ровное; Хейз заметил всего одно облако – большое, ослепительно-белое, с кудряшками и бородой. Он успел проехать примерно с милю, когда за спиной кто-то кашлянул. Притормозив, Хейз обернулся и увидел, как поднимается с пола и садится на заднее сиденье дочь Хоукса.

– Я тут пряталась все время, а ты меня и не заметил.

В руке она сжимала букетик из одуванчиков; на бледном ее лице алели пухлые губы.

– Зачем ты забралась ко мне в машину? – злобно спросил Хейз. – У меня дела и нет времени на глупости. – Вспомнив о планах соблазнить девушку, Хейз смирил гнев и натянуто улыбнулся. – А, ладно, рад тебя видеть.

Перебросив сначала одну тонкую ножку в черном чулке через спинку сиденья, девушка перелезла вперед окончательно.

– В той записке ты хотел сказать, что я красива или что остальные не так хороши?

– И то, и то, – сухо ответил Хейз.

– Меня зовут Отдохновение. Отдохновение Лили Хоукс. Мать дала мне имя сразу, как я появилась на свет – в день воскресного отдохновения. Потом она отвернулась к стене и умерла. Я не знала ее.

– А-а, – промычал Хейз, стиснув зубы. Только компании ему не хватало. Все удовольствие от вождения ушло.

– Отец и мать женаты не были, – продолжала Отдохновение. – Значит, я бастард и ничего с этим поделать не могу. Я бастард не по своей воле – по вине отца.

– Бастард? – пробормотал Хейз.

Как же священник, ослепивший себя во имя Христа, мог обзавестись бастардом? Хейз повернулся и первый раз посмотрел на Отдохновение с неподдельным интересом.

Девушка кивнула, и уголки ее губ приподнялись.

– Настоящий бастард, – сказала она и, ухватив Хейза за руку, добавила: – Знаешь, ведь бастарду нет входа в Царствие Небесное.

Глядя на Отдохновение, Хейз не заметил, как направил машину в сторону канавы на обочине.

– Да как же ты… – Заметив красную насыпь, он быстро вывернул руль, возвращая машину на дорогу.

– Ты читаешь газеты? – спросила девушка.

– Нет.

– Есть одна женщина по имени Мэри Бриттл. Она говорит, что делать, когда не знаешь, как быть. Я написала ей и спросила, как мне быть.

– Да как ты можешь быть бастардом, если твой отец ослепил себя…

– Так вот, я написала: «Уважаемая Мэри! Я бастард, а бастард, как всем известно, не войдет в Царствие Небесное. За мной увиваются парни. Нельзя ли с ними пообжиматься? Если рай мне не светит, то какая разница?»

– Слушай меня, – позвал Хейз. – Если твой отец ослепил себя, то ты…

– Мэри ответила на письмо в газете. Она написала: «Уважаемая Отдохновение! Легкое «обжимание» допустимо, твоя беда – в неприспособленности к современному миру. Похоже, тебе стоит пересмотреть свои религиозные ценности, вдруг какие-то не соответствуют твоим требованиям в этой жизни. Религиозный опыт – прекрасное дополнение к бытовому, однако только в должной пропорции, без фанатизма. Прочти какие-нибудь книги по этической культуре».

– Да не бастард ты, – произнес Хейз, побледнев. – Ты что-то путаешь. Твой папочка ослепил себя.

– Потом я написала второе письмо, – продолжала Отдохновение, щекоча лодыжку Хейза мыском туфли. – «Уважаемая Мэри! Скажите, идти ли мне до конца? Вот на что я не могу решиться. К современному миру я вполне приспособлена».

– Твой папаша ослепил себя, – повторял Хейз.

– Он не всегда был таким хорошим. А Мэри на второе письмо так и не ответила.

– То есть в молодости твой папаша не верил в Бога, но после пришел к Нему? Ты об этом или нет? – спросил Хейз и грубо отпихнул ногу девушки.

– Об этом, – ответила Отдохновение и слегка выпрямилась. – Хватит топтать мою ногу.

Ослепительно-белое облако висело в небе чуть впереди, смещаясь влево.

– Может, свернешь вон на ту грунтовую дорогу? – предложила девушка.

От шоссе отходила ухабистая глинистая ветка – Хейз свернул на нее. По одну сторону простирались густые заросли жимолости, по другую – пустота, уходящая чуть вниз и открывающая далекий вид на город. Белое облако теперь висело точно впереди.

– Как твой отец пришел к вере? – спросил Хейз. – Почему стал проповедовать Слово Христово?

– Обожаю грунтовые дороги, – сказала Отдохновение. – Особенно такие ухабистые. Давай остановимся и присядем под деревом. Познакомимся поближе.

Проехав еще несколько сотен футов, Хейз остановил машину, и они вышли на улицу.

– Он что, был откровенно злым до прихода к вере? – спросил Хейз. – Или так, слегка?

– Совсем злой был, – ответила девушка, подходя к увенчанному колючей проволокой забору. Пролезла под ним и стала снимать туфли и чулки. – По полю я люблю ходить босиком, – со смаком объявила она.

– Послушай-ка, я собираюсь обратно в город. Нет у меня времени по полям мотаться. – К забору Хейз, впрочем, подошел. Оказавшись по ту сторону, продолжил: – До того, как прийти к Богу, отец, наверное, не верил в Него вообще?

– Пойдем за тот холм и присядем под деревьями? – сказала Отдохновение.

Они перевалили через вершину. Отдохновение шла чуть впереди Хейза; он же думал, что совместный отдых под деревьями поможет скорее ее соблазнить. Хотя с этим-то делом он не спешил, поскольку считал девушку невинной.

– Я могу спасти тебя, – сказала она. – В сердце у меня церковь, и Царь в ней – Иисус.

Хейз наклонился к ней, злобно сверкая глазами.

– Я верю в нового Иисуса. Того, который не проливает зря своей крови, спасая людей, потому что он сам человек и нет в нем божественного. Моя церковь – Церковь Бесхристовая!

Отдохновение придвинулась ближе к Хейзу.

– Бастарда в ее лоно примешь?

– В моей церкви нет бастардов. В ней все едино, и бастард ничем не хуже других.

– Хорошо.

Хейз раздраженно посмотрел на девушку. В разуме его родилась противная мысль: бастард не может принять его веру, поскольку есть лишь единая правда – о том, что Иисус лжец и что Отдохновение – случай безнадежный. Девушка тем временем расстегнула воротник и вытянулась на земле в полный рост.

– Разве у меня ступни не белые? – спросила она, слегка приподняв ноги.

Хейз и не подумал смотреть на них. Мысль, родившаяся у него в мозгу, говорила: истина самой себе не противоречит, и бастард не может быть спасен в лоне Церкви Бесхристовой. Эту идею Хейз решил забыть как несущественную.

– Родился однажды ребенок, – заговорила Отдохновение, переворачиваясь на живот, – на которого всем было плевать, жив он или мертв. Родственники отказались от него один за другим, и вот ребенка взяла к себе бабка. Очень злая женщина. Доброй она быть не могла, потому что капля доброты заставляла ее ругаться и богохульствовать. У нее начинался зуд, она опухала. Даже глаза у нее пухли, и ей не оставалось ничего, только носиться по дороге, размахивая руками и богохульствуя. При ребенке ее немочь усилилась вдвое, и бабка заперла дитя в курятнике. Оно увидело свою бабку в аду: раздувшуюся, объятую пламенем – и рассказало все ей. Бабка тот же час распухла до невозможности, побежала к колодцу и там, накинув на шею веревку от ведра, бросила это ведро вниз. Так ей шею и переломило.

Закончив рассказ, Отдохновение спросила Хейза:

– Дашь мне на вид пятнадцать лет?

– В моей церкви слово «бастард» утратит всякий смысл.

– Может, ляжешь и сам отдохнешь?

Отодвинувшись от нее на несколько футов, Хейз лег на землю. Снял шляпу и, опустив ее себе на лицо, сложил руки на груди. Отдохновение, встав на четвереньки, подползла к Хейзу, приподняла шляпу, словно крышку, и заглянула ему в глаза – те смотрели прямо вверх, перед собой.

– Мне все равно, – тихо произнесла Отдохновение, – как сильно я тебе нравлюсь.

Хейз перевел взгляд на ее шею, а сама девушка опустилась так низко, что кончиком носа почти коснулась носа Хейза. Тот не смотрел на нее.

– Я вижу тебя, – игриво сказала Отдохновение.

– А ну уйди! – ответил Хейз, резко поднимаясь.

Взбежав чуть вверх по холму, девушка спряталась за дерево. Потрясенный, Хейз вернул шляпу на место. Ему хотелось возвратиться к «эссексу». Машина-то стоит на сельской дороге, незапертая, и любой прохожий может сесть в нее и уехать!

– Я тебя вижу, – произнес голосок за спиной.

Хейз быстрым шагом отправился в противоположную сторону, к машине. Когда Отдохновение выглянула из-за дерева, ликующее выражение у нее на лице померкло.

Сев в машину, Хейз проделал привычные действия, желая завести мотор, однако из чрева автомобиля донесся лишь урчащий звук, с каким вода утекает по трубам. В отчаянии Хейз принялся колотить по стартеру. На приборной панели было всего два окошка, стрелки в которых сонно указали сначала в одну сторону, затем в другую. Впрочем, эти приборы работают автономно, независимо от общей системы. По ним не скажешь, кончился бензин или нет. Тем временем Отдохновение Хоукс подбежала к забору. Перекатилась под ним и подошла к окну с водительской стороны. Посмотрела на Хейза. Тот яростно прокричал:

– Что ты сделала с моей машиной?!

Не дожидаясь ответа, он выбрался из салона и пошел по дороге в сторону шоссе. Спустя мгновение девушка догнала его, держась, впрочем, на некотором расстоянии.

В том месте, где от шоссе отходила грунтовая дорога, стоял магазин с бензоколонкой. Хейз прошагал до него в быстром темпе все полмили. С виду магазин был заброшен, однако через некоторое время к Хейзу из леса позади заправки вышел механик. Хейз объяснил, в чем дело, и пока механик выгонял из гаража пикап, подошла к магазину Отдохновение Хоукс. Она сразу направилась к клетке футов шести длиной, у хибарки. До прихода девушки Хейз клетку не замечал. Он приблизился к ней и прочел на знаке: «ДВА ЗАКЛЯТЫХ ВРАГА. СМОТРИТЕ БЕСПЛАТНО». Внутри на полу лежал черный медведь: тощий, длиной фута четыре; спину его покрывали пятна птичьего помета – от птенца ястреба, что сидел на жердочке в верхней части клетки. У ястреба был выщипан почти весь хвост. У медведя недоставало одного глаза.

– Идем, если не хочешь остаться, – сказал Хейз, грубо хватая Отдохновение за руку.

Механик приготовил пикап, и втроем они поехали обратно к «эссексу». По пути Хейз рассказал мужчине о Церкви Бесхристовой и ее основных положениях и еще о том, что в ней нет такого понятия, как бастард. Мужчина ничего не ответил.

Когда же они остановились у машины Хейза, он залил в бак «эссекса» банку бензина, а Хейз забрался в салон и попробовал завести автомобиль. Ничего не вышло. Тогда механик приподнял крышку капота и заглянул внутрь. У него была одна рука, два желтых зуба и задумчивые глаза серо-голубого цвета; до сего момента он не произнес больше двух слов. Механик долго смотрел внутрь капота, пока Хейз топтался рядом, но ни к чему не притронулся. Потом захлопнул крышку и высморкался.

– Что не так? – взволнованно спросил Хейз. – У меня ведь хорошая машина, да?

Не отвечая, мужчина улегся на землю и заполз под «эссекс». На ногах у него были ботинки с высоким голенищем и серые носки. Механик долго лежал под машиной, и Хейз опустился на четвереньки, желая узнать, что же он там делает. Однако механик не делал ничего. Он просто лежал на спине, глядя вверх и сложив на груди здоровую руку, и словно бы размышлял. Потом наконец вылез из-под «эссекса», достал из кармана фланелевую тряпочку и утер себе лицо и шею.

– Послушайте, – сказал Хейз, – у меня хорошая машина. Уж она довезет куда надо, вы только подтолкните.

Мужчина опять ничего не ответил. Он сел в пикап, а Хейз и Отдохновение – в «эссекс». Затем механик подтолкнул их, и через пару сотен ярдов «эссекс» начал пыхтеть, трястись и изрыгать дым. Высунувшись в окно, Хейз сделал механику знак подъехать.

– Ха! Видели! Я же говорил: машина довезет меня куда надо. По пути она может заглохнуть, но не навечно же. Сколько я вам должен?

– Ничего. Совсем.

– А за бензин? За бензин – сколько?

– Ничего, – повторил мужчина, нисколько не изменившись в лице. – Совсем.

– Ладно, спасибо. – Дав газу, Хейз пробормотал: – На кой мне его подачки?

– Клевая у тебя машина, – заметила Отдохновение Хоукс. – Идет как по маслу.

– Ее собрали не иностранцы, не черномазые и не однорукие. Ее собрали люди, не спящие на ходу и знающие, где находятся.

В конце грунтовой дороги, где начиналась уже дорога мощеная, пикап и «эссекс» снова поравнялись. Хейз и сероглазый переглянулись.

– Я же говорил, моя машина довезет куда надо, – мрачно напомнил Хейз.

– Что-то кого-то куда-то приводит, – ответил однорукий и выехал на шоссе.

Хейз погнал дальше. Ослепительно-белое облако превратилось в птицу с тонкими длинными крыльями, летящую теперь в противоположном направлении.