Текст книги "Мудрая кровь"

Голова мумии легла точно в ложбинку у нее на плече.

– Кто твои мама и папа? – спросила девушка.

Ответ родился у нее в голове моментально. Отдохновение, издав тихое восклицание, улыбнулась. Глаза ее довольно засветились.

– Ну, идем, что ли, встряхнем его? – предложила она через некоторое время.

Едва за Енохом захлопнулась дверь, Хейз встряхнулся. Сев и не застав в комнате Отдохновения, он вскочил с кровати и принялся одеваться. В голове вертелась одна-единственная мысль, пришедшая в голову – как и решение приобрести машину – внезапно, сразу после сна: надо срочно перебраться в другой город и проповедовать там от Церкви Бесхристовой, проповедовать там, где о ней еще не слышали. Хейз поселится в новой комнате, найдет себе новую женщину и начнет все заново, с чистым умом. Переезд в другой город стал возможен благодаря наличию авто: быстрого личного транспортного средства, способного доставить Хейза куда надо.

Выглянув в окно, Хейз посмотрел на «эссекс»: высокий и угловатый, тот стоял под дождем. Впрочем, дождя Хейз не заметил. Спроси его, и он не вспомнил бы о ливне – только о машине. Хейза переполняла энергия. Отвернувшись от окна, он закончил одеваться. Утром, проснувшись первый раз, Хейз ощутил, будто в груди у него зреет полноценный туберкулез – всю ночь в легких росла каверна. Свой кашель Хейз слышал словно бы со стороны. Через некоторое время он погрузился в дрему, которая не принесла отдыха, но от которой Хейз пробудился, имея в голове план, а в теле – силы для новых свершений.

Достав из-под стола вещмешок, Хейз принялся набивать его скудными пожитками. Руки Хейза до того ловко рассовывали вещи внутри, что он ни разу не коснулся Библии. Последние несколько лет Писание камнем лежало на самом дне. Когда же Хейз искал место для запасной обуви, пальцы его сжались на продолговатом предмете. Вытащив его наружу, Хейз увидел футляр с очками матери. Хейз и забыл о паре очков.

Он нацепил их на нос, и стена, на которую он смотрел, тут же наехала на него, расплылась. На двери висело зеркальце в белой рамке – Хейз подошел к нему и вгляделся в свое размытое отражение: возбужденное, лицо потемнело; морщинки стали глубже, извилистей. Небольшие стекла в серебряной оправе придавали Хейзу ложно-простецкий вид. Они как будто скрывали некий коварный план, читаемый в незащищенных глазах.

Пальцы Хейза стали нервно подрагивать, и он позабыл, что собирался сделать. В своем лице он увидал лицо матери. Быстро попятился и уже хотел сдернуть очки, как вдруг открылась дверь и в поле зрения оказалось еще два лица. Одно из них произнесло:

– Теперь зови меня мамой.

Второе – меньшее – лицо, прямо под первым, щурилось на Хейза, словно пыталось узнать старого друга, который вот-вот его убьет.

Хейз застыл на месте. Одной рукой он по-прежнему касался моста очков, а вторая зависла в воздухе на уровне груди. Шея вытянулась вперед так сильно, словно бы Хейз видел не только глазами, но и всем лицом сразу. Он стоял от вошедших в четырех футах, однако видел их так, будто они подошли к нему вплотную.

– Спроси у папочки, куда это он, больной такой, намылился? – сказала Отдохновение. – Спроси, не хочет ли он взять нас с собой?

Рука Хейза, что зависла в воздухе, потянулась к сморщенному лицу. Пальцы схватили пустоту, потом еще раз сомкнулись – и снова остались ни с чем. Хейз сделал выпад, сграбастал мумию и швырнул ее о стену. Сушеная головка раскололась, извергнув небольшое облачко праха.

– Ты разбил его! – вскричала Отдохновение. – Моего!..

Подхватив с пола череп, Хейз отворил дверь, за которой, как думала домовладелица, некогда начинался пожарный выход, и выбросил его в дождь. В лицо ударили капли воды, и он отпрянул. Осторожно посмотрел в сторону дверного проема, словно ожидая взрыва.

– Зачем было его выбрасывать? – завопила Отдохновение. – Я могла все исправить!

Высунувшись на улицу, Хейз всмотрелся в размытую серую картину. Капли дождя падали на шляпу с таким громким звуком, словно бились о железо.

– Я сразу поняла, какой ты подлый и жестокий, – произнес за спиной яростный голос. – Ты бы никому не позволил заиметь ничего. Догадалась, что ты и ребенка сможешь о стену швырнуть. Ты сам бы не радовался и никому другому не позволил бы, потому что думал только о своем Иисусе!

Хейз развернулся и угрожающе занес руку. Потеряв равновесие, он чуть не вывалился на улицу. Очки и побагровевшее лицо его были забрызганы дождевой водой; капли воды свисали тут и там с полей шляпы.

– Нет, мне нужна истина! – проорал Хейз. – Истина перед тобой, и я ее узрел!

– Проповедуешь… Так куда ты намылился?

– Я узрел единственную истину!

– Намылился куда?

– В другой город, – громко и хрипло ответил Хейз. – Проповедовать истину. От Церкви Бесхристовой! У меня есть машина – чтобы уехать. Есть…

Он не договорил – его прервал приступ кашля. То есть не кашель даже, а тихое подобие вопля о помощи со дна каньона. Краска схлынула с лица, и оно сделалось совершенно бесцветным – как водяные капли.

– И когда едешь? – спросила Отдохновение.

– Как только высплюсь, – ответил Хейз. Снял очки и выбросил их на улицу.

– Никуда ты не уйдешь.

Глава 12

Как ни старался Енох, он не мог избавиться от предвкушения награды со стороны нового Иисуса – в обмен на услуги. Такова была добродетель Надежды, состоящая в Енохе на две трети из подозрительности и на треть – из вожделения. И она не покидала парня весь следующий день, после того, как он ушел из дома Отдохновения Хоукс. Он не знал еще, какой благодарности следует ждать, но человек он был не без претензий, желал стать кем-то. Улучшить свое положение до степени совершенства. Стать Юношей будущего, вроде тех, которых показывают в рекламе страховых фирм. Чтобы в один прекрасный день к нему за рукопожатием выстроилась целая очередь.

До вечера он суетился или бездельничал, кусая ногти у себя в комнате и разрывая в клочья остатки шелкового купола зонта. Наконец он оторвал последние лоскуты и отломил от стержня спицы. Осталась черная палка с острым наконечником и собачьей головой на рукояти. Из нее можно было бы сделать особое орудие пыток, если бы мода на них не прошла. Зажав палку под мышкой и побродив по комнате, Енох решил: такая вот трость выделит его среди прочих пешеходов.

В семь часов вечера, надев плащ и взяв трость, Енох собрался в небольшой ресторан в двух кварталах от дома. Он чувствовал, будто идет получать положенные почести, однако нервничал. Боялся – вдруг почести придется не получать, а красть.

Енох прежде никуда не выходил, предварительно не поев. Ресторан, куда он пошел, назывался «Пэрис дайнер»; заведение представляло собой тоннель в шесть футов шириной, расположенный между лавкой по чистке обуви и химчисткой. Пройдя в дальний конец, Енох забрался на табурет у стойки и заказал себе гороховый суп и солодовый молочный коктейль с шоколадом.

Официантка – высокая женщина с зубным протезом на желтой пластине и волосами того же оттенка, собранными в черную сеточку, – выполняла заказы одной рукой. Вторую постоянно держала на поясе. И хотя Енох наведывался в это заведение каждый вечер, она так и не сумела проникнуться к нему симпатией.

Вот и сейчас официантка не спешила выполнять заказ; вместо этого она принялась жарить бекон. Кроме Еноха в ресторане был всего один посетитель – да и тот трапезу закончил и теперь читал газету. Бекон никто не заказывал, то есть жарила официантка его для себя. Перегнувшись через стойку, Енох ткнул ее тростью в бок.

– Эй, – позвал он. – Мне идти надо. Я спешу.

– Скатертью дорога, – ответила официантка. На скулах у нее зашевелились желваки; женщина неотрывно смотрела на сковородку.

– Тогда мне вон того пирога, пожалуйста, – попросил Енох, указывая на половинку розового с желтым лакомства на стеклянной подставке. – Мне вроде надо сделать что-то. И значит, пора идти. Отнесите мой заказ вон туда.

Он указал в угол, где читал газету другой посетитель. Переместившись со своего табурета поближе к мужчине, Енох стал читать, что написано на внешних страницах.

Посетитель опустил газету и взглянул на Еноха – тот улыбнулся, и посетитель вновь погрузился в чтение.

– Не могли бы вы одолжить мне страницы, которые не читаете? – попросил Енох.

Мужчина, опустив газету, опять уставился на Еноха мутными немигающими глазами. Потом не спеша пролистал выпуск, вытащил и отдал Еноху страницы с комиксами. Любимая часть Еноха! Он каждый вечер зачитывался ею, словно исполнял некую обязанность. Проглядывая комиксы и поедая пирог – официантка запустила десерт в сторону Еноха по стойке, – он чувствовал, как переполняется добротой, отвагой и силой.

Просмотрев и прочитав комиксы, он перешел к афише кинофильмов. Глазами Енох пробежался по трем колонкам не останавливаясь и наткнулся на афишу Гонги, гиганта и царя джунглей; в ней перечислялись кинотеатры, перед которыми в указанное время появится горилла. Через полчаса она должна была предстать перед публикой возле «Виктории» на Пятьдесят седьмой улице – последний раз в Толкингеме.

Если бы кто-нибудь в этот момент посмотрел на Еноха, он заметил бы, как переменился тот в лице. Оно по-прежнему светилось вдохновением, почерпнутым из чтения комикса, однако к нему примешалось еще кое-что: выражение пробудившегося человека.

В этот момент официантка обернулась посмотреть, не ушел ли Енох.

– Что это с тобой? – спросила она. – Семена проглотил?

– Я знаю, чего хочу, – пробормотал Енох.

– Ну так и я тоже, – мрачно ответила официантка.

Подобрав трость, Енох выложил на стойку мелочь.

– Мне пора.

– Не давай мне тебя задерживать.

– Вы меня, может, больше и не увидите. Таким, какой я есть сейчас.

– Все одно – лишь бы тебя не видеть вовсе.

Енох ушел.

Вечер выдался приятный; камни мостовой влажно поблескивали, в запотевших витринах лавок стояла ярко подсвеченная дребедень. Свернув на боковую улочку, Енох быстрым шагом пошел по темным проходам города, остановившись раз или два – стрельнуть по сторонам глазами и побежать дальше. «Виктория» был маленьким семейным кинотеатром, стоящим неподалеку. Енох нырнул в переплетение темных переулков и задних улочек и по ним выбрался в деловую часть города, окружающую кинотеатр. На подходе к нему Енох замедлил шаг. Кинотеатр сверкал огнями примерно в квартале впереди, на другой стороне улицы. Енох не стал переходить дорогу, он пошел дальше, не отрывая косого взгляда от яркой точки. Напротив здания Енох остановился и спрятался в нише для лестницы, делящей дом надвое.

Грузовик, на котором привезли гориллу, стоял припаркованный через дорогу. Сам зверь уже был под козырьком кинотеатра – пожимал руку пожилой даме. Дама отошла в сторону, и на ее место встал господин в рубашке поло – он энергично, будто спортсмен какой, пожал лапу горилле. После него к обезьяне подошел мальчик лет трех, в высокой ковбойской шляпе – мальчик из-под нее практически ничего не видел, и пришлось следующему в очереди подтолкнуть его.

Какое-то время Енох с перекошенным от зависти лицом наблюдал за процессом рукопожатий. Вслед за мальцом к обезьяне приблизилась дама в шортах, а с ней – старичок. Пытаясь привлечь к себе внимание, он вместо того, чтобы шагать чинно, с достоинством, приплясывал на ходу. Енох бесшумно пересек улицу и проскользнул внутрь фургона.

Рукопожатия продолжались почти до самого начала сеанса, и после гориллу отвели назад в кузов машины. Водитель и ведущий забрались в кабину, и грузовик, зарычав, тронулся с места. Он быстро пересек город и понесся прочь по шоссе.

На ходу машина издавала глухие звуки, но производила их отнюдь не горилла – то гудел мотор и терлись об асфальт шины. Ночь была светла и тиха, ничто не тревожило ее покоя, кроме редких жалоб совы да отдаленного стука колес товарного поезда. У перекрестка шоссе и рельсов грузовик притормозил, и уже когда он стал переезжать железную дорогу, через заднюю дверь, едва не упав, выскользнула фигура. Оказавшись на земле, она, хромая, поспешила в сторону леса.

Под сенью сосновой чащи фигура остановилась и, отложив в сторону остроконечную палку и объемный бесформенный предмет, принялась раздеваться. Предметы одежды она складывала в аккуратную стопку и, наконец оставшись совсем голой, начала копать заостренной палкой яму.

Время от времени темнота сосновой чащи нарушалась бледными лучами лунного света. И когда он падал на фигуру, то становилось видно, что это Енох. Его привычную внешность портили кровоточащая ссадина в уголке рта и фингал под глазом. Благодаря синяку лицо Еноха приняло иступленный, сосредоточенный вид. Однако не стоило обманываться видом ран и увечий, поскольку сам Енох пылал и светился от чистейшего счастья.

Он быстро выкопал канаву в фут длиной и в фут глубиной. Опустил в нее одежду и встал чуть в сторону – отдохнуть. Закапывая одежду, Енох не хоронил себя прошлого, он лишь избавлялся от ненужных вещей. Отдышавшись, Енох забросал яму землей и притоптал ее ногами. В ту же секунду заметил, что забыл снять туфли – разувшись, он зашвырнул их в чащу. Подобрал с земли объемный предмет и яростно потряс им в воздухе.

В неверном свете пропала сначала одна тонкая и бледная нога Еноха, затем вторая. Пропали поочередно и его руки; на месте Еноха появилась гора черного меха. Какое-то время у нее было две головы – светлая и темная, однако через мгновение фигура натянула темную голову на светлую и, посадив ее поудобнее, занялась некими скрытыми креплениями.

Оправив на себе шкуру, Енох какое-то время стоял тихо и неподвижно. Потом начал рычать и бить себя в грудь; подпрыгивать на месте, выпрастывая лапы, и тянуться вперед головой. Рычание поначалу было слабым и неуверенным, однако с каждой секундой становилось все громче, ниже и злобней. Сделавшись совсем громким, низким и ядовитым, оно прекратилось. Енох протянул лапу, сжал в пальцах воздух, энергично потряс ею и опустил. Снова протянул и, схватив пустоту, опять потряс. Повторив свой ритуал раза четыре или пять, он подобрал с земли остроконечную палку и, щеголевато зажав ее под мышкой, отправился в сторону шоссе. Ни одна горилла в мире – будь то в джунглях Африки, в Калифорнии или самых роскошных апартаментах Нью-Йорка – не чувствовала себя в тот момент счастливее, чем эта, получившая наконец награду от Бога.

На камне у самой дороги сидела парочка: мужчина и женщина. Обнимаясь, они смотрели на полоску долины и вид города вдалеке, а потому не заметили, как к ним приблизилась мохнатая фигура. Столбы дыма и квадратные крыши зданий образовывали неровную черную стену на фоне неба; тут и там какой-нибудь шпиль срезал краешек облака. Обернувшись, молодой человек увидел всего в паре футов у себя за спиной гориллу – черная, страшная, она протягивала ему лапу. Убрав руку со спины барышни, юноша молча рванул в сторону леса. Девушка, обернувшись, закричала и помчалась к шоссе. Горилла, с виду удивленная, осталась стоять на месте, уронив свободную лапу. Присев на камень, она устремила взгляд на изрезанную линию городских крыш.

Глава 13

За вторую ночь работы – на пару с нанятым Пророком Святой Церкви Христовой Без Христа – Гувер Шотс выручил пятнадцать долларов тридцать пять центов. Пророк за вечер получал три доллара – в оплату услуги и аренды его авто. Звали Пророка Солис Лейфилд. У него был туберкулез, жена и шестеро детей, и на большее, чем подрабатывать Пророком, он не соглашался. Ему и в голову не приходило, насколько эта работа может оказаться опасной. Во второй вечер он не заметил припаркованную в половине квартала от места выступления Шотса высокую машину крысиного цвета; в салоне сидел бледный юноша, следивший за Лейфилдом с таким напряженным видом, по которому становилось ясно: скоро и несмотря на все предосторожности что-то случится.

Бледный молодой человек следил за Пророком весь вечер, пока тот вещал с капота машины, стоило Гуверу Шотсу поднять руку с оттопыренными двумя пальцами. Когда закончился последний сеанс, когда разошлась публика и проповедовать стало уже некому, Гувер и Солис, получивший причитающиеся деньги, сели в машину. Проехали десять кварталов и остановились у дома, где жил Гувер.

– До завтра, друг, – сказал Гувер, выпрыгивая из машины. Когда он скрылся в темноте подъезда, Солис Лейфилд поехал дальше. Позади, держась на расстоянии в половину квартала, за ним следовала другая машина крысиного цвета. За рулем ее сидел Хейзел Моутс.

Обе машины ускорили ход и уже через несколько минут оказались на окраине города. Первое авто повернуло на одинокую дорогу, по сторонам которой росли облепленные мхом деревья, и в кромешной тьме лучи света от фар казались упругими жучиными усиками. Хейз постепенно сокращал расстояние до передней машины, а потом, резко прибавив ходу, врезался ей в задок. Оба авто остановились.

Хейз немного сдал назад, и Пророк вылез из салона своей машины и прищурился в свете фар «эссекса». Потом подошел ближе к Хейзу и заглянул в салон. Вокруг царила тишина; только стрекотали сверчки да квакали лягушки.

– Чего тебе? – нервно спросил Пророк. Хейз не ответил. Он посмотрел на Пророка, и через мгновение у того отвисла челюсть. Мужчина заметил сходство одежды и, возможно, лиц: своего и Хейза.

– Чего тебе? – спросил Пророк, повышая тон. – Я тебе ничего не сделал.

Хейз надавил на газ и ударил переднюю машину в задок под таким углом, что та скатилась с дороги на обочину и дальше – в канаву.

Упавший на асфальт Пророк поднялся и подбежал к «эссексу». Остановился в четырех футах от окна и снова заглянул в салон.

– Зачем встал посреди дороги? – спросил Хейз.

– С машиной все в порядке. Зачем ты ее столкнул в канаву?

– Шляпу сними, – велел Хейз.

– Послушай, – закашлялся мужчина, – чего ты хочешь? Прекрати просто пялиться на меня и скажи, чего тебе надо!

– Ты лжец. Зачем залазишь на капот машины и отрицаешь то, во что на самом деле веришь?

– Тебе-то какая разница? – просипел мужчина. – Какое тебе дело до меня?

– Я спросил: зачем лжешь?

– Человек должен о себе заботиться, – ответил Пророк.

– Опять врешь. Ты веришь в Иисуса.

– Какое тебе дело? Зачем ты столкнул мою машину с дороги?

– Сними шляпу и костюм.

– Послушай, я не высмеиваю тебя. Тот мужик купил мне этот костюм, а я свой выбросил.

Хейз высунулся из салона и сбил шляпу с головы Пророка.

– Теперь снимай костюм, – велел он.

Мужчина стал потихоньку, боком, отступать к середине трассы.

– Снимай костюм! – проорал Хейз и повел машину вслед за ним. Солис двигался по дороге вприпрыжку, скидывая с себя на ходу пиджак.

– Все снимай! – кричал Хейз, близко наклонившись к ветровому стеклу.

Пророк побежал быстрее. Сорвал с себя рубашку, расстегнул ремень и буквально выбежал из брюк. Потом он стал хвататься за ноги, собираясь стянуть с себя туфли, но не успел – «эссекс» сбил его на асфальт. Через двадцать футов Хейз нажал на тормоз и дал задний ход. Оказавшись над телом Пророка, остановился и вылез из салона.

Из-под «эссекса» торчала половина тела Пророка, словно авто настигло и теперь с удовольствием стерегло загнанную добычу. Лежа на асфальте лицом вниз, без костюма и без шляпы, Пророк уже не так сильно походил на Хейза. Вокруг его головы расползалась лужа крови; мужчина лежал неподвижно, только подергивался у его лица один палец руки, как будто отстукивал проходящие секунды. Хейз ткнул мужчину в бок носком туфли – тот слегка засипел и вновь умолк.

– Двух вещей я не могу вытерпеть, – заговорил Хейз. – Когда лгут и насмехаются над правдой. Не стоило тебе вмешиваться в мои дела, если не хотел такой судьбы.

Мужчина попытался что-то сказать, но смог лишь засипеть. Присев у его головы, Хейз прислушался.

– Маму огорчал, – пробулькал Пророк. – Беспокоил. Спер машину. Врал папе и не давал Генри, никогда ему не…

– Заткнись, – оборвал его Хейз, наклонился и стал слушать исповедь дальше.

– Сказал, где его снимок – в обмен на пять долларов, – выдохнул мужчина.

– Заткнись, – повторил Хейз.

– Господи…

– Сказал же: заткнись.

– Господи, помоги, – просипел Солис.

Хейз дал ему подзатыльник, и мужчина замолк. Хейз наклонился и послушал – Солис больше не дышал. Затем поднялся и осмотрел передок «эссекса»: не помялся ли. На бампере краснели брызги крови, и все. Хейз стер их тряпочкой, сел в машину и поехал обратно в город.

На следующее утро Хейз проснулся очень рано. Перебрался с заднего – «спального» – места на водительское и поехал на заправку – залить полный бак и проверить «эссекс» перед дальней поездкой. К себе в комнату Хейз не возвращался. Он заночевал в машине, припаркованной в переулке. Он даже не спал, а все думал о новой жизни, которую собирался начать, проповедуя для Церкви Бесхристовой в другом городе.

На заправке Хейза встретил сонный белый паренек-механик. Хейз сказал, что надо заправиться, а заодно проверить масло, воду и шины – перед длительной поездкой. Механик спросил, куда же Хейз собирается. Хейз ответил: «В другой город». Паренек спросил: «Вот на этой самой машине?» Хейз ответил: «Да, на ней, – похлопал механика по плечу и добавил: – Если машина у тебя хорошая, то беспокоиться не о чем» – и, в свою очередь, спросил юношу: понимает ли он это? Юноша ответил: да, понимает, он того же самого мнения.

Хейз представился и сказал, что проповедует для Церкви Бесхристовой – каждый вечер, с капота вот этой самой машины. И в другой город, добавил Хейз, он собирается тоже нести свою веру. Паренек заправил «эссекс», проверил масло и воду, затем – шины, и все время, пока он работал, Хейз следовал за ним хвостом и разглагольствовал о том, во что следует верить. Говорил, дескать, не следует верить в то, чего не видишь, не можешь подержать в руках или попробовать на зуб. Еще он сказал, мол, всего несколько дней назад верил, будто бы путь к спасению – в богохульстве, однако и это неверно, поскольку тогда ты веришь в того, на кого возводишь хулу. Что до Христа, якобы рожденного в Вифлееме и распятого на Голгофе, то записи о нем чересчур бредовы (если ты – человек вменяемый). Дабы придать словам весу, Хейз схватил ведро, с которым ходил паренек, и саданул им о землю. Потом начал ругаться и хулить Христа – тихо, но крепко и убежденно. Паренек аж оторвался от работы и прислушался. Закончив же осмотр, сказал: в баке есть протечка, в радиаторе – целых две, а задняя шина продержится самое большее миль двадцать, да и то если ехать медленно.

– Послушай, – возразил Хейз, – эта машина только начинает свой жизненный путь. Ее и шаровая молния не остановит!

– Нет смысла заливать в радиатор воду. Вытечет.

– Все равно заливай, – велел Хейз и стал смотреть, как паренек выполняет распоряжение. Потом взял у него дорожную карту, сел в машину и уехал, оставляя за собой на дороге цепочку из капель воды, масла и бензина.

На высокой скорости Хейз направился в сторону шоссе и, проехав несколько миль, понял, что вперед не продвинулся. Мимо пролетали лачуги и заправочные станции, стоянки и знаки с числом 666, заброшенные сараи с полуоторванными рекламными плакатами и надпись «Иисус умер за ТЕБЯ», которую Хейз заметил, но намеренно не прочел. Крепло чувство, будто дорога скользит под ним не назад, а вперед. Хейз прекрасно видел: от сельской местности ничего не осталось, однако дивился, не замечая впереди другого города.

Проехав пять миль, Хейз услышал позади сирену – черный патрульный автомобиль поравнялся с «эссексом», и полицейский жестом приказал Хейзу свернуть на обочину. Патрульный имел румяное и приятное на вид лицо, глаза у него были цвета чистого свежего льда.

– Я не превысил скорости, – сказал Хейз.

– Нет, не превысили, – ответил коп.

– И ехал по своей полосе.

– Да, по своей, вы правы.

– Тогда чего вы хотите?

– Лицо мне ваше не нравится. Покажите права.

– А мне не нравится ваше лицо, и прав у меня нет.

– Что ж, – произнес коп приятным голосом, – вряд ли они вам нужны.

– Даже если нужны, у меня их все равно нет.

– Послушайте, – сменил тон патрульный, – не отведете ли свое авто на вершину вон того холма? Хочу показать один вид – милейший вид из всех, что есть.

Пожав плечами, Хейз направил машину в указанном направлении. Если патрульный хочет драки – что ж, он ее получит. Хейз въехал на вершину холма; патрульный – за ним.

– Теперь развернитесь в сторону насыпи, – велел коп. – Так лучше будет видно.

Хейз послушно развернулся.

– Может, вам лучше выйти из салона? – предложил коп. – Так будет видно еще лучше.

Выйдя из машины, Хейз взглянул на склон: насыпь круто уползала вниз футов на тридцать; чистая размытая глина красного цвета, переходящая в частично сожженное пастбище, на котором у лужи валялась худющая корова. А дальше, на среднем расстоянии, стояла однокомнатная хижина, и на крыше ее – горбящийся гриф.

Патрульный зашел за «эссекс» и столкнул машину с насыпи. Корова резко вскочила и побежала в сторону леса; гриф снялся с места и полетел к дереву на самом краю опушки. Автомобиль приземлился на крышу; оставшиеся на месте три колеса бешено вращались; мотор вылетел из-под капота и покатился по земле; брызнули в стороны прочие детали.

– Тем, у кого нет авто, и права не нужны, – сказал коп, отряхивая руки о штанины.

Некоторое время Хейз молча взирал на картину у подножия холма. У него на лице словно отразилось все: и опушка, и то, что простиралось за ней, – насколько хватало глаз, до самого серого неба, слой за слоем переходящего в космическую пустоту.

Колени подогнулись, и Хейз присел, свесив ноги через край насыпи.

Встав над ним, патрульный предложил:

– Могу ли я подбросить вас до места назначения?

Минуту спустя коп подошел ближе.

– Куда вы ехали?

Уперев руки в колени, он наклонился и возбужденно задал другой вопрос:

– Вы вообще ехали куда-нибудь?

– Нет, – ответил наконец Хейз.

Присев на корточки, коп положил ему руку на плечо.

– Так вы никуда не собирались?

Хейз покачал головой. Выражение его лица не изменилось; Хейз не обернулся к патрульному. Он как будто полностью ушел в созерцание вида.

Поднявшись, патрульный отошел к машине. Встав у двери, посмотрел на затылок Хейза под шляпой.

– Ну что ж, еще встретимся, – сказал коп, сел в машину и уехал.

Посидев еще, Хейз поднялся на ноги и отправился обратно в город. Через три часа он оказался в его пределах и там зашел в ближайший хозяйственный магазин. Купил ведро, пакет негашеной извести и с покупками отправился на съемную комнату. У самого дома остановился, вскрыл мешок и высыпал известь в ведро. Потом из колонки у крыльца залил ее водой и стал подниматься по лестнице. На крыльце, покачивая на руках кота, сидела домовладелица. Заметив Хейза с ведром, она спросила:

– На что вам это, мистер Моутс?

– Хочу ослепить себя, – ответил Хейз и вошел в дом.

Домовладелица просидела в прежнем положении еще некоторое время. В одном слове она видела зла не больше, нежели в другом. Все слова она принимала по номинальной стоимости, а номинальная стоимость у них была одинакова. И все же, случись ей захиреть настолько, что захотелось бы себя ослепить, она скорее свела бы счеты с жизнью. Странно, почему другие не поступают так же? Можно ведь сунуть голову в духовку или наглотаться таблеток снотворного – так выйдет умереть без боли. Возможно, мистер Моутс считает себя слишком уродливым – иначе зачем хотеть себя ослепить? Женщина вроде нее, домовладелицы, с таким ясным зрением, не стерпела бы слепоты. Скорей умерла бы.

Внезапно до нее дошло: умерев, она так и так ослепнет. Устремив перед собой напряженный взгляд, домовладелица впервые задумалась о вечном: вспомнила фразу «вечная смерть», частенько произносимую проповедниками, и тут же изгнала ее из мыслей. (При этом в лице она переменилась не более, чем кот – в мордочке.) Домовладелица не была религиозной, но и грешницей себя не считала – за что постоянно благодарила свои счастливые звезды. Однако человеку, наделенному религиозной жилкой, она доверяла бы полностью – и мистер Моутс ею как раз обладал. Иначе не стал бы проповедником. Он ослепит себя известью, и домовладелица нисколько в этом не сомневалась. Ведь все ему подобные – по правде-то говоря – немного не в себе. По какой такой причине может человек самому себе разонравиться?

Этого домовладелица уразуметь не могла.