Текст книги "Жареные зеленые помидоры в кафе «Полустанок»"

Полустанок, штат Алабама

25 марта 1940 г.

Культяшка лежал у себя в комнате на полу в темноте и слушал радио. Он любовался кольцом, которое приобрел всего за цент: вертел рукой и смотрел, как оно мерцает жутковатым зеленым сиянием.

Мужчина говорил из репродуктора глуховатым голосом: «Продаю семена преступления… горькие плоды… преступникам – со скидкой…» Затем раздался безумный смех: «Ха-ха-ха!!!»

В этот момент вошла Иджи и щелкнула выключателем, напугав его чуть не до смерти.

– Угадай-ка новость, Культяшка! Грэди только что сказал мне строго по секрету, что утром в семь пятнадцать здесь проездом будет мистер Пегий. Его везут кремировать, а в Полустанке делают пересадку.

Культяшка так и подскочил, сердце у него гулко забилось.

– Мистер Пегий? Неужели тот самый мистер Пегий?

– Да, тот самый. Грэди сказал, он тут пробудет всего несколько минут, пока тело не перегрузят на другой поезд. Я бы сходила с тобой, но мне надо везти твою маму в Бирмингем по каким-то там церковным делам. А если хочешь на него глянуть, то Грэди сказал, что там надо быть в пол седьмого, и велел никому не трепаться, не то весь город сбежится.

– Хорошо, я никому не скажу.

– И еще, Культяшка, ради всего святого, не проболтайся маме, что это я тебе рассказала.

Поскольку Культяшка на день рождения получил фотоаппарат, он спросил Иджи, нельзя ли ему будет сфотографировать мистера Пегого.

– Да ты не увидишь ничего, он же в гробу! Хочешь, сфотографируй, если, конечно, разрешат. Только сначала Грэди спроси, слышишь?

Культяшка со всех ног бросился к Пегги, надеясь поразить ее потрясающим секретом о мистере Пегом, которого удалось изловить только после долгой перестрелки в какой-то лачуге на севере Алабамы, при этом были убиты трое полицейских. Его застукали с подружкой по имени Хэйзел. Этот рыжий убийца с железным сердцем собственноручно застрелил одного адвоката в графстве Болдуин. Когда его приговорили к смертной казни, по всей Алабаме на рекламных щитах засветилась бегущая строка: «МИСТЕР ПЕГИЙ ПОЛУЧИЛ БИЛЕТ НА “БОЛЬШУЮ ЖЕЛТУЮ МАМУ”».

Большой Желтой Мамой прозвали огромный электрический стул в тюрьме Фолсом, на котором закончили жизнь сотни преступников. Но это был особый случай.

Когда Культяшка добрался до дома мистера Хэдли, доктор, сидя в кресле-качалке перед крыльцом, сказал, что Пегги сейчас на кухне помогает матери мыть посуду. Пришлось ему ждать на заднем дворе. Наконец Пегги вышла, и Культяшка выпалил ей новость, которая, как он и полагал, привела ее в полный восторг. Затем он сказал:

– Утром я приду к этому дереву и просигналю тебе вот так… – И он три раза свистнул по-птичьи. – Как услышишь, сразу выходи, но на всякий случай будь готова часам к пяти. Я хочу попасть туда заранее, вдруг поезд придет раньше.

Когда он на следующее утро подошел к ее дому, Пегги уже стояла у дерева. Это слегка огорчило его, поскольку идея с птичьим свистом пришлась ему сильно по душе. Он позаимствовал ее из только что прочитанной книги «Тайна убийства говорящих воробьев». Кроме того, он всю ночь тренировался, отрабатывая птичий свист, до тех пор, пока Иджи не пригрозила ему смертной казнью, если он не прекратит сию же минуту.

Это во-первых. А во-вторых, поезд не только не пришел раньше, но и опаздывал. Они торчали на станции уже битых три часа. Культяшка успел раз сто зарядить и перезарядить свой фотоаппарат, чтобы убедиться, что он не подведет.

Еще примерно через полчаса большой черный поезд наконец подошел к перрону, злобно свистнул и остановился. Грэди с бригадой из четырех железнодорожников вышли из здания управления маневровыми работами, открыли дверь товарного вагона и спустили огромный ящик из белой сосны, который, по мнению алабамцев, как нельзя лучше подходил для перевозки мистера Пегого.

Поезд снова загудел и отъехал, оставив ящик на грузовой платформе. Железнодорожники отправились подгонять другой поезд, а Грэди остался охранять. В рубашке и штанах цвета хаки, с кожаной кобурой у бедра на широком ремне, он имел весьма внушительный вид.

Заметив Культяшку и Пегги, которые бежали к нему по платформе, он сказал: «Привет, ребятишки» – и пнул ящик.

– Ну вот, как я и говорил Иджи, перед вами мистер Сеймор Пегий, большой, как сама жизнь, и мертвый, как все мертвецы.

Культяшка спросил, можно ли ему сделать фотографию.

– Валяй.

Культяшка принялся щелкать аппаратом со всех точек, пока Грэди предавался воспоминаниям о тех временах, когда он работал охранником в тюрьме «Килби» в Этморе, штат Алабама.

Пегги держала наготове вторую кассету с пленкой, преисполненная чувства ответственности. Она спросила у Грэди, доводилось ли ему видеть настоящих убийц.

– Ну разумеется, сколько раз! Двое даже работали у нас с Глэдис в доме, когда мы жили в Этморе.

– Два настоящих убийцы в вашем доме? – не поверила Пегги.

Грэди удивился:

– Конечно. А почему бы и нет? Многие лучшие люди страны – убийцы. – Он сдвинул со лба фуражку и с большим чувством сказал: – За вора я бы и ломаного гроша не дал. Вор до конца своих дней остается вором. Убийство же совершают один раз в жизни, особенно если это делает женщина. Такое преступление не повторяется.

Культяшка щелкал уже вторую пленку, а Грэди все разглагольствовал перед потрясенной Пегги.

– Нет, я против убийц ничего не имею. Большинство из них – люди хорошие, как правило, тихие.

Культяшка перебил его:

– А вам хоть раз приходилось видеть, как сажают на электрический стул?

Грэди засмеялся:

– Приходилось, раз триста. На это, я вам доложу, стоит посмотреть. Перед тем как повести к Большой Желтой Маме, их бреют, голова становится как бильярдный шар, и на теле не оставляют ни одного волоска – они остаются голые, как новорожденные. Потом мочат губку в холодной соленой воде и подкладывают под шлем. Это чтоб электричество сразу сработало. Последнего из тех, кого я видел, поджарить удалось только с седьмой попытки. Весь Этмор злился, потому что из-за этого вырубился свет во всем городе и люди не могли дослушать передачу по радио. Врачу пришлось воткнуть иглу в сердце этого ниггера, чтобы удостовериться, что он помер… – Грэди поглядел на часы: – Какого черта они копаются? Пойду-ка посмотрю, как там дела. – И ушел, оставив их около ящика.

Культяшка решил не терять времени даром:

– Помоги-ка мне сдвинуть крышку, я хочу сфотографировать его лицо.

Пегги в ужасе отшатнулась:

– Ты что, нельзя, это же покойник! Смерть надо уважать.

– А вот и не надо, он ведь преступник, а это совсем другое дело. Отойди, если не хочешь смотреть.

Культяшка пыхтел, пытаясь сдвинуть крышку, а Пегги, отойдя к телеграфному столбу, сказала:

– Ох и влетит же тебе!

Наконец его попытки увенчались успехом. Культяшка заглянул в ящик, постоял молча и сказал:

– Иди сюда.

– Нет, я боюсь.

– Да иди же! Все равно ничего не видно, он под простыней.

Пегги подошла и опасливо взглянула на тело, оно действительно было закрыто.

Культяшка в приливе отчаянной храбрости бодро сказал:

– Придется тебе помочь мне. Отодвинь с его головы простыню, а я сделаю снимок.

– Ну уж нет, Культяшка, я не хочу на него смотреть.

Признаться, Культяшке и самому не очень-то хотелось смотреть на лицо мистера Пегого, но он решил заполучить фотографию во что бы то ни стало. И тогда Культяшка придумал, как сделать, чтобы им обоим не пришлось смотреть на покойника. Он протянул Пегги фотоаппарат.

– На, направь его на то место, где должна быть голова, и закрой глаза, а я сосчитаю до трех, сдерну простыню, ты щелкнешь, я снова его накрою, и ты ничего не увидишь. Ну давай, а! Пожалуйста! Грэди вот-вот вернется.

– Нет, я боюсь.

– Ну я очень тебя прошу. Ведь ты единственный человек в городе, кому я сказал.

Пегги сдалась:

– Ладно, только не вздумай трогать простыню, пока я не закрою глаза. Обещай мне это, Культяшка Тредгуд!

Культяшка поклялся бойскаутской клятвой.

– Ну, теперь давай действуй.

Пегги направила дрожащий в руках фотоаппарат на покрытую простыней голову.

– Ты готова?

– Да.

– Так. Теперь закрой глаза и на счет «три» нажимай кнопку и не смотри, пока я не разрешу.

Пегги зажмурилась. Культяшка тоже. Он осторожно приподнял простыню и сказал:

– Раз, два, три, давай!

Пегги щелкнула, но тут сзади подошел Грэди и со всей силы рявкнул:

– Это что же вы творите, мелюзга?

Оба подскочили, открыли глаза и уставились прямо в лицо мистеру Пегому, еще тепленькому после посещения Большой Желтой Мамы.

Пегги испустила вопль, уронила аппарат в гроб и бросилась в одну сторону, а Культяшка, визжа как девчонка, – в другую.

А мистер Пегий лежал очень спокойный, покрытый горелой корочкой, широко распахнув глаза и рот, и, останься у него на голове хоть один волосок, он наверняка стоял бы дыбом и указывал строго вверх, в небо.

Весь этот день Пегги пролежала в постели под грудой одеял, с неотступно маячившей перед глазами физиономией мистера Пегого, а Культяшка забился в стенной шкаф в своей комнате. Его била дрожь, и он был уверен, что до конца своих дней не сможет забыть это лицо.

Грэди зашел в кафе около шести вечера и принес фотоаппарат.

– Вы не поверите, – сказал он со смехом после того, как поведал об утренних приключениях, – но они сломали нос бедному покойнику!

Руфь была в ужасе. Смоки уставился на свою чашку с кофе, едва сдерживая смех, а Иджи, которая в тот момент готовила виноградный напиток для своего друга Осин Смита, ожидавшего у черного хода, так хохотала, что вылила на себя весь стакан.

Валдоста, штат Джорджия

30 сентября 1924 г.

В детстве Фрэнк Беннет обожал мать, и это вызывало отвращение у его отца. Отец, чем-то похожий на буйвола, любил развлекаться, сшибая Фрэнка со стула или пиная с таким расчетом, чтобы тот пересчитал головой ступени. Мать была для мальчика единственным источником теплоты и нежности, и он любил ее всем сердцем.

Однажды он пораньше вернулся из школы, сказавшись больным, и увидел мать и брата своего отца на кухонном полу. За пять секунд вся его любовь обернулась ненавистью. Он закричал и выбежал из дому. И эти пять секунд врезались в его память на всю жизнь.

В тридцать четыре Фрэнк был тщеславным и пустым человеком. Его черные ботинки, начищенные самым лучшим кремом, всегда сверкали, волосы были аккуратно причесаны, одежда выглядела безукоризненно, и был он одним из тех немногих представителей мужского пола, кто каждую неделю делает маникюр в парикмахерской.

Он, можно сказать, был денди, черноволосым красавцем с серо-голубыми глазами, и хотя один был стеклянный, второй излучал такой холод, что отличить настоящий от искусственного было почти невозможно.

Но главное, этот человек всегда получал то, что хотел, а хотел он Руфь Джемисон. Он перепробовал уже почти всех доступных девушек в округе, включая и даже предпочитая негритянок, которых брал силой, пока их держали его дружки. Овладев девушкой, он терял к ней всякий интерес. Одна блондинка, которая теперь жила где-то на городской окраине, родила девочку, как две капли воды похожую на Фрэнка, но, после того как он подбил женщине глаз и угрожал ребенку, она перестала предъявлять ему какие-либо претензии. Понятное дело, его не интересовали использованные женщины. Особенно если ими пользовался он сам.

Однако в городе его знали как простого, доброго парня, и он решил, что ему необходим сын, чтобы было кому носить фамилию Беннет – фамилию, которая никому ничего не говорила, кроме того, что ее владельцу принадлежит большое поместье к югу от города.

Руфь была молода, красива, разумеется, невинна, и ей с матерью нужно было как-то жить. Что могло быть лучше? Руфь была польщена – а как же иначе! Разве он не был одним из самых подходящих кандидатов на роль мужа? Разве не ухаживал за ней как истинный джентльмен, очаровав ее мать?

Руфь пришла к выводу, что этот красивый молодой человек любит ее, значит, и она тоже должна любить его – и, наверно, уже любит.

Но кто мог предположить, что за этими блестящими ботинками и костюмами-тройками таилась злоба, все эти годы копившаяся в его душе…

Само собой, в городе никого не стали оповещать, все прошло по-тихому. В последний вечер холостяцкой жизни Фрэнк повез своих друзей в лачугу на окраине, где их поджидали три шлюхи, снятые на ночь. По дороге они зашли в бар. На свою беду туда же забрел и старый бродяга. Он сидел у стойки и смотрел на молодых ребят, веселившихся в конце зала. Фрэнк, который всегда выбирал для своих забав чужаков, решил подшутить над ним. Он подошел к старику и хлопнул его по спине:

– Слышь, старикан, если угадаешь, какой глаз у меня стеклянный, поставлю тебе стаканчик.

Дружки его засмеялись, но старик уверенно сказал:

– Левый.

Приятели загудели, а Фрэнк, хотя и был разочарован, все же засмеялся и бросил на стойку полдоллара. Подождав, пока компания удалится, бармен обратился к старику:

– Что вам подать, мистер?

– Виски.

Он налил бродяге стакан и спросил:

– Послушайте, дружище, а как это вам сразу удалось узнать, что стеклянный глаз у него левый?

Старик допил виски и буркнул:

– Очень просто. Только в левом я заметил каплю человеческого сострадания.

Валдоста, штат Джорджия

28 апреля 1926 г.

Иджи уже исполнилось девятнадцать. Эти два с половиной года она каждый месяц приезжала в Валдосту, чтобы посмотреть, как Руфь идет в церковь или возвращается оттуда. Ей просто хотелось убедиться, что с ней все в порядке, и Руфь ничего не знала о ее визитах.

В одно воскресенье, совершенно неожиданно для себя, Иджи остановила машину возле дома Руфи, подошла к парадной двери и постучала. До последнего момента она не думала, что решится на это.

Открыла ей мать Руфи, хрупкая, болезненная женщина.

– Вы к кому?

– А Руфь дома?

– Она наверху.

– Будьте добры, скажите, что к ней приехала повидаться заклинательница пчел из Алабамы.

– Кто?

– Ну, скажите, что здесь ее подруга из Алабамы.

– Может быть, вы зайдете?

– Нет, спасибо. Я лучше здесь подожду.

Мать Руфи подошла к лестнице и крикнула:

– Руфь, там к тебе какая-то пчелиная девушка приехала.

– Что?

– Тебя ждут на крыльце.

Спустившись, Руфь замерла от удивления. Иджи старалась держаться непринужденно, хотя ладони у нее были мокрые, а уши горели. Она быстро заговорила:

– Слушай, я не хотела тебя беспокоить. Ты, наверно, очень счастлива и все такое… То есть я в этом, конечно, уверена, просто я хочу, чтобы ты знала, что я тебя не ненавижу, и никогда у меня к тебе не было ненависти. И я хочу, чтобы ты вернулась. Я уже не ребенок и вряд ли когда-нибудь стану другой. Я до сих пор люблю тебя и всегда буду любить, и мне наплевать, кто что скажет.

Фрэнк крикнул из спальни:

– Кто там еще?

Иджи, пятясь, спускалась по ступеням крыльца.

– Я просто хочу, чтобы ты знала это. Все, я ушла. Руфь, не проронив ни звука, смотрела, как она села в машину и уехала.

Дня не проходило, чтобы она не думала об Иджи. На крыльцо вышел Фрэнк.

– Кто это был?

Руфь провожала глазами машину, превратившуюся в черное пятнышко на желтой дороге.

– Одна моя старая подруга, – сказала она и вошла в дом.

Приют для престарелых «Розовая терраса»

Старое шоссе Монтгомери, Бирмингем, штат Алабама 6 апреля 1986 г.

Миссис Тредгуд заговорила, как только Эвелин ступила на порог:

– Ой, милочка, наша Веста Эдкок совсем сбрендила. Сегодня часа в четыре она ворвалась к нам в комнату, схватила маленький стеклянный башмачок, в котором миссис Отис держит шпильки, и сказала: «Господь говорил: если глаз твой согрешил, вырви его!» – потом вышвырнула башмачок в окно вместе со шпильками и всем остальным и ушла.

Миссис Отис так расстроилась, ужас просто. А потом пришла эта маленькая негритяночка, сестра Джинин, принесла башмачок и велела миссис Отис не огорчаться, мол, сегодня миссис Эдкок целый день ходит по комнатам и выбрасывает из окон всякие мелочи, – наверно, она окончательно рехнулась, и не стоит обращать на нее внимания. Да… глупый клоп – плоский лоб.

Знаете, мне еще повезло, что у меня мозги в порядке, а то тут такого насмотришься. Я живу себе, изо дня в день переползаю, копошусь, как могу, а что еще делать-то.

Эвелин протянула ей коробку вишен в шоколаде.

– Вот спасибо, милочка, как это славно!

Какое-то время старушка молча ела конфеты, что-то обдумывая. Наконец спросила:

– А как вы считаете, эти клопы на самом деле такие плосколобые или это люди придумали?

Эвелин сказала, что не знает.

– А мне довелось убедиться, что клопы – симпатичнейшие существа, правда же?

– Что – правда?

– Правда, что клопы – симпатичные?

– Я не уверена, что повидала достаточно клопов, чтобы судить о том, симпатичные они или нет.

– Ну а я повидала. Мы с Альбертом могли разглядывать их часами. У Клео на столе стояла огромная лупа, и мы, бывало, наловим кузнечиков, стрекоз, сороконожек, жуков, травяных клопов, букашек всяких, посадим их в банку и наблюдаем. У них такие прелестные маленькие рожицы, и ведут они себя презабавно. А как наглядимся, отпускаем в сад, пусть летят и ползут по своим делам.

Однажды Клео поймал нам шмеля. Ну до чего чудное создание! Иджи любила пчел, а я больше всего любила божьих коровок. Счастливая коровка! А знаете, у всех букашек разные характеры. Паук – он такой нервный и сердитый, головка у него крохотная. И еще мне всегда нравились богомолы. Очень религиозное насекомое!

Я никогда не смогла бы убить жучка. По-моему, это невозможно, после того как познакомишься с ними поближе. Мне кажется, они тоже умеют думать, как мы. Конечно, и вреда от них предостаточно. Всю мою калину вокруг дома объели. И кусты жасмина изгрызены, все в каких-то шишках. Норрис сказал, что хочет пойти их опрыскать, но у меня духу не хватило позволить ему. Я вам вот что скажу, у микроба нет ни единого шанса уцелеть в «Розовой террасе». Ему, бедняге, пришлось бы очень постараться, чтобы остаться в живых. Знаете, как здесь говорят? «Мало выглядеть чистым, надо быть чистым!» Порой мне кажется, что я живу в целлофановой упаковке, как сандвичи, которые когда-то продавали в поездах.

Что касается меня, то я с превеликим удовольствием вернусь домой, к моим мерзким приятелям букашкам. Даже муравья не прогоню. Знаете, милочка, это хорошо, что я стою на пути туда, а не сюда… «В доме Отца Моего обителей много, и я готов уйти…»[24]24
  Неточная цитата из Евангелия от Иоанна, 14:2.


[Закрыть]

Единственное, о чем прошу Тебя, Господи, убери линолеум с пола, прежде чем я к Тебе попаду.

Полустанок, штат Алабама

17 октября 1940 г.

Когда Веста Эдкок была молодой, кто-то попросил ее говорить погромче, и с тех пор она об этом не забывала. Голос ее мог пробить кирпичные стены и был слышен за несколько кварталов.

Клео Тредгуд как-то заметил, что Эрлу Эдкоку, должно быть, досадно оплачивать телефонные счета Весты, когда она может просто открыть окно, повернуться к дому, куда ей нужно позвонить, и крикнуть.

Принимая это во внимание, а также учитывая тот факт, что Веста сама назначила себя президентом клуба «Я лучше всех», поступок Эрла никого не удивил.

Эрл Эдкок был тихим, приличным человеком. Он всегда все делал правильно и был одним из тех не воспетых героев, которые женятся только потому, что не хотят причинить боль влюбленной в них девушке. В покорном молчании Эрл наблюдал, как Веста вместе со своей будущей свекровью суетятся, готовясь к свадьбе и медовому месяцу, и приводят в порядок их будущий дом.

После того как родился их первенец, Эрл-младший, – мягкий, пухлый малыш с каштановыми кудряшками, который отчаянно вопил, стоило отцу приблизиться к его колыбельке, – Эрл понял, что совершил ошибку. И все же он поступил мужественно и очень по-джентльменски: остался с женой и вырастил сына, хотя тот, живя с ним в одном доме и имея одну с ним кровь, оставался для него совершенно чужим человеком.

Эрл отвечал более чем за две сотни рабочих на железной дороге, заслужил большое уважение и прекрасно знал свое дело. Он храбро воевал в Первую мировую и убил двух немцев, но в собственном доме к нему относились как к еще одному ребенку Весты, причем далеко не самому любимому.

– Вытирай ноги! Не садись на этот стул!

– Не смей курить в моем доме! Убирайся на крыльцо!

– Не вздумай тащить сюда эту мерзкую рыбу Сначала почисти ее на заднем дворе!

– Или ты выгонишь этих собак, или я забираю ребенка и ухожу!

– Боже мой, и о чем ты только думаешь! Вы, мужики, просто стадо скотов!

Она выбирала ему одежду, она выбирала ему друзей, она набрасывалась на него, как дикая кошка, когда он пару раз пытался шлепнуть Эрла-младшего, и наконец он сдался.

Так уж получилось, что все эти годы Эрл носил строгий синий костюм, мясо ел при помощи ножа и вилки, ходил в церковь, был мужем и отцом и ни слова не сказал наперекор Весте. Но теперь Эрл-младший вырос, а железнодорожная компания уволила мистера Эдкока, подарив ему золотые часы и назначив хорошую пенсию, которую он тут же перевел на имя жены. После чего, так же тихо, как и жил, он уехал из города, оставив только записку:

«Все, с меня хватит. Если ты не веришь, что я ухожу, просто считай дни с тех пор, как я исчез. И когда ты слышишь, что твой телефон молчит, знай, что это я тебе не звоню.

Прощай, старушка, и удачи тебе.

Твой Эрл Эдкок.

Р. S. Я не глухой».

Веста залепила пощечину удивленному Эрлу-младшему и на неделю слегла в постель с холодным компрессом на голове, в то время как весь город тайно поздравлял Эрла. И если бы каждое доброе пожелание стоило десять долларов, он стал бы настоящим богачом.