Текст книги "Душа за работой: От отчуждения к автономии"

Дигитальный панлогизм

В те же самые годы, среди прочих, обратился к проблеме соотношения между различными формами мышления и формами общественного производства Маркузе. Нацеленность технологий на решение сугубо производственных задач в конце концов привела к тому, что процесс мышления оказался поставлен в зависимость от своих же собственных эпистемологических структур:

Характерное для операцнонализма стремление превращать концептуальное понятие в синоним соответствующего набора операций проявляется и в тенденции языка рассматривать названия вещей как указывающие одновременно на способ их функционирования, а названия свойств и процессов как символы механизма их выявления или создания. В этом и заключается технологический способ рассуждения, который нацелен на отождествление вещей и их функций³⁹.

Исходя из идеалистических установок, изложенных в его ранних работах «Разум и революция» и «Онтология Гегеля» (где даётся истерзанная версия гегелевской философии – акцент сделан на негативистской составляющей, на процессуальности и разрыве), Маркузе пишет в книге «Одномерный человек»:

Последняя трансмутация идеи Разуму проявляется в тоталитарном универсуме индустриальной рациональности⁴⁰.

В другой своей работе, «Эрос и цивилизация» (итальянское издание вышло в 1967 году), Маркузе развивает тезис о содержащемся в технологиях высвобождающем потенциале. Однако в «Одномерном человеке» он критикует сведение этого потенциала к функционалистской одномерности. Функционалистской редукции Маркузе противопоставляет диалектику развёртывающегося разума. Его подход к этой проблеме остаётся идеалистическим; в философии Маркузе полностью отсутствуют какие-либо ссылки на конкретный процесс социального переустройства. Тем не менее ему удаётся точно уловить основополагающую особенность позднекапиталистической стадии общественного развития: он верно улавливает тенденцию к полной интеграции Логоса с производством за счёт внедрения технологий. На горизонте описанной Маркузе тенденции маячит процесс дигитализации мира. Торжество цифры это исполненное парадоксальности осуществление гегелевского панлогизма в его антидиалектической, лишённой творческого потенциала, умиротворённой версии.

Непрерывная динамика технического прогресса проникнута теперь политическим содержанием, а Логос техники превратился в Логос безграничного рабства. Освобождающая сила технологии – инструментализация вещей – обращается в оковы освобождения, в инструментализацию человека⁴¹.

Алгоритмизация производственных процессов и их внедрение в логический универсум ведёт к кристаллизации новой формы рациональности операционистской формы. Но тем самым мир, опровергая Гегеля, оказывается сведён к логико-цифровому устройству, а следовательно, обречён вечно находиться в ловушке капиталистического уклада, встроенного в технический Разум.

…технология стала великим носителем овеществления — овеществления в его наиболее зрелой и действенной форме⁴².

Можно сказать, что центральная проблема гегелевской философии – сведение реальности к Логосу, а следовательно, установление Идентичности, упразднение каких бы то ни было различий. На протяжении всей истории современности сменяли друг друга попытки навязывания идентичности путём насилия или унификации, в рамках как тоталитарных, так и демократических политических форм. В эпоху Просвещения пытались унифицировать граждан за счёт законов, юриспруденции, социальных гарантий. Романтизм стремился отыскать путь к истокам и основать принцип идентичности именно на этих предпосылках. Указанную навязчивую идею унаследовал и развил тоталитаризм XX столетия при всём многообразии его конкретных форм. Этический тоталитаризм фашистских государств стремился осуществить принцип идентичности на основе мифологии корней, в то время как тоталитаризм коммунистического толка намеревался учредить идентичность за счёт реализации исторического идеала бесклассового общества. В обоих случаях полное тождество индивидов так и не было достигнуто, даже если различия между ними всячески затушёвывались и приглаживались; вырываясь на поверхность, эти различия неизбежно подавлялись, что вело к конфликтам и насилию.

Поставленная Гегелем проблема так и не нашла своего решения в истории современности. Однако, судя по всему, это ненайденное (в историческом плане) решение неожиданно начало проступать в сферах информации и бинарной редукции, столь присущих эпохе постсовременности [1’ероса post-moderna]. Не удалось добиться идентичности на основе того или иного исторического процесса, способного превзойти несущественное, и максимально полно выразить истину Субъекта, ставшего Бытием.

Совершенно очевидно, что на исторической сцене современной эпохи, вслед за крушением политико-идеологических систем, уже никто не стремится освободиться от несущественного и довести до совершенства сокровенную истину Субъекта, ставшего Бытием.

Напротив, в нынешней общественной жизни доминирует как раз несущественное, установка на частное; процветают разного рода варианты национализма, регионализма и расизма. Между тем принцип идентичности реализует себя в другой сфере в области Информатики. Ныне информатика проникает во все среды обитания человека и подменяет историческое восприятие времени дигитальным. При этом выработка идентичности предстаёт как программа, порождающая некую последовательность состояний, исключающих несущественное путём определения его границ. Тем самым проблема различения оказывается пусть и не решённой (хотя идеализм претендовал на её решение), но пережитой. Именно алгоритмы (а не сущности, не целеполагания) порождают череду закодированных конфигураций.

Исходя из этого компьютеризированное общество может быть истолковано как осуществлённый Панлогизм.

Абсолютное Знание воплощается в универсуме умных машин. Целостность это не История, а виртуальная совокупность взаимосвязей, полностью предсказанных и предопределённых универсумом умных машин. Таким образом, гегелевская логика реализуется через компьютеры, а с их точки зрения истинно лишь то, что зафиксировано универсумом машин, нацеленных на производство и телекоммуникацию. Целостность, созданная компьютерами, сменила целостность Гегеля.

Матрицы заменяют события. Именно в этом направлении движется процесс рационализации. Современный общественный универсум не приемлет ничего, что не генерирует логика матрицы.

Разумеется, феномены, не подлежащие никакой кодификации, продолжают существовать. Но они не являются релевантными и распознаваемыми в социальном смысле. Буквально их как бы нет. Именно поэтому они столь ожесточённо, безнадёжно, с кровавыми последствиями реагируют на сложившуюся ситуацию, пытаясь заново доказать своё существование.

Современная история есть не что иное, как формирование Абсолютного Компьютеризированного Знания.

На самом деле различия не преодолены, не устранены, но становятся остаточными, неэффективными, неузнаваемыми.

IV. Предпринимательство, труд, желание

Что сегодня следует понимать под словом «работать»? Всё более отчётливо вырисовывается вполне определённая схема: мы усаживаемся перед экраном компьютера, перебираем пальцами по клавиатуре и созидаем цифровую реальность.

Труд становится всё более единообразным с точки зрения его физических и эргономических характеристик, и всё более дифференцированным и специализированным с точки зрения вырабатываемого в его процессе содержания. Архитектор, агент бюро путешествий, программист и адвокат выполняют одну и ту же последовательность физических жестов, но ни один из них никогда не справился бы с работой другого. Ведь каждый решает свои индивидуальные, локальные задачи, которые невозможно механически возложить на другого, то есть на кого-то, кто не получил соответствующего образования и не имеет ясного представления о специфическом комплексе познаний.

Цифровой труд и абстракция

В те времена, когда труд по самой своей природе носил взаимозаменяемый и обезличенный характер, он воспринимался как нечто отделённое от субъекта. Последнему механически навязывался уже в силу существующей социальной иерархии некий объём работ, который выполнялся лишь постольку, поскольку за труд полагалось вознаграждение в виде заработной платы. Вследствие этого и определение зависимого и оплаченного труда выстраивалось в соответствии с указанным типом социальной активности, сводившейся к выделению определённого времени на трудовую деятельность.

Благодаря использованию цифровых технологий перед трудовой деятельностью открылись совершенно новые перспективы. Во-первых, радикальным образом изменились отношения между планированием и осуществлением труда, иначе говоря, между интеллектуальным его содержанием и рукотворным исполнением. Теперь ручной труд всё чаще берут на себя автоматизированные управляемые механизмы; инновационный труд, тот, что на самом деле и вырабатывает стоимость, это труд умственный. При помощи цифровых технологий стало возможным моделировать требующее переработки исходное сырьё. Производительный труд (тот, который производит стоимость) сводится к моделированию, результаты которого затем при помощи цифровых автоматизированных систем применяются к сырью.

Содержание труда становится ментальным, но одновременно с этим утрачивают свою определённость сами границы производительного труда. Нечётким становится и понятие «производительность»: всё труднее определить соотношение между рабочим временем и объёмом выработанной стоимости, поскольку когнитивный труд характеризуется неравномерностью трудозатрат в течение рабочего дня (с точки зрения объёма выработанной стоимости).

Надлежит дать новые определения понятиям «абстрактное» и «абстрактный труд». Что такое «абстрактный труд» в понимании Маркса? Он означает количество времени, потраченное на производство стоимости безотносительно к качеству получившегося продукта, к конкретно-специфической полезности изготовленных предметов. Промышленный труд изначально тяготел к труду абстрактному, поскольку его специфические качества и утилитарная польза не имели принципиального значения по сравнению с функцией производства экономической стоимости.

Можно ли утверждать, что подобного рода редукция труда продолжает иметь место и в эпоху инфопроизводства? В известном смысле да; более того, именно в эту эпоху данная тенденция достигает своей наивысшей точки. Ведь теперь практически исчезает конкретно-материальная оболочка трудовой деятельности, и остаются лишь символические понятия: всякие там «биты» и «дигиты», информационные разграничения, в рамках которых осуществляется производственная деятельность. Есть все основания утверждать, что дигитализация трудовой деятельности полностью сравняла все виды работы с физической и эргономической точек зрения. Все мы заняты одним и тем же: сидим себе перед монитором, жмём на клавиши; эта наша деятельность оказывается преобразована за счёт взаимодействия целой цепи машинных операций то в архитектурный проект, то в телевизионный сценарий, то в хирургическую операцию, то в перемещение сорока металлических сейфов, то в поставки продуктов ресторанам.

С физической точки зрения, во время работы нет никакой разницы между агентом бюро путешествий, оператором нефтехимической компании и автором детективных романов.

С другой точки зрения, есть основания утверждать и обратное. Труд превратился в ментальный процесс, в выработку плотных слоёв знаков, относящихся к сфере познания. Он приобрёл гораздо более специализированный, чем прежде, характер. Адвокат и архитектор, работник IT и служащий супермаркета сидят у одинаковых мониторов и нажимают на одни и те же клавиши, но при этом ни один из них никогда не сможет занять место другого, ведь содержание их труда, направленного на выработку знаков, в каждом случае совершенно иное, а один тип работы невозможно свести к другому.

И напротив: рабочий химического предприятия и рабочий-металлург совершают различные с физической точки зрения операции, однако металлургу понадобится всего лишь несколько дней, чтобы обрести необходимые для замещения рабочего химического предприятия познания; и наоборот.

Чем больше упрощается промышленный труд, тем он более взаимозаменяем. Сидящие у компьютеров пользователи, связанные одной цепью со вселенским механизмом по выработке смыслов и коммуникации, совершают одни и те же физические телодвижения; но чем более упрощается их труд с физической точки зрения, тем менее взаимозаменяемы их познания, способности, профессиональные навыки.

Дигитализированный труд оперирует абсолютно абстрактными знаками, однако его рекомбинирующая составляющая тем более специфична, чем более персонализирована, а следовательно, и менее взаимозаменяема. Вследствие этого работники сферы high tech стремятся рассматривать собственный труд как наиболее существенную часть их жизни, самую специфичную и персонализированную. С промышленным рабочим дело обстояло в точности наоборот: восьмичасовой рабочий день являлся для него некоей временной смертью; рабочий воскресал, лишь когда раздавался гудок, возвещавший о конце рабочего дня.

Предпринимательство и желание

В гуманистическую эпоху Ренессанса под «предпринимательством» понималась деятельность, направленная на придание миру человеческой формы. Для мастера искусства Возрождения предпринимательство знак и условие независимости человеческого универсума от слепой судьбы и даже от самого Божественного промысла. В теории Макиавелли intrapresa составляет единое целое с политикой, которая стряхивает с себя оковы фортуны и закладывает основы республиканского правления, в котором отдельно взятые, преследующие каждый свою собственную цель индивиды занимаются созиданием и соревнуются в предприимчивости и в творческой способности.

При капитализме слово «предпринимательство» приобретает новые оттенки, хотя основной смысл понятия при этом сохраняется: свободное, созидательное действие. Указанные новые оттенки заключены в противопоставлении предпринимательства и труда. Предпринимательство это свободное действие и изобретение. Труд это повторение и исполнение кем-то предначертанного плана. Предпринимательство это вложение капитала, которое порождает новый капитал благодаря прибавочной стоимости, возникающей благодаря труду. Труд это исполнение чужой воли за вознаграждение, по мере которого увеличивается стоимость капитала, но снижается ценность работника. Что же осталось в наше время от противопоставления работников и предпринимательства? Как изменилось ныне понятие «предпринимательство», что нового появилось в его восприятии коллективным воображением?

В глазах общества понятия «предпринимательство» и «труд» всё меньше воспринимаются как антитетичные.

Сказанное относится и к самоосознанию представителей когнитивного труда, то есть той группы, которая характеризуется наиболее высоким уровнем производительности и наиболее высокой способностью к валоризации. Именно указанная социальная группа воплощает в себе общую тенденцию общественного трудового процесса. Тот, чей труд насыщен высоким когнитивным содержанием (а следовательно, характеризуется низкой взаимозаменяемостью), не может противопоставлять свою работу предпринимательской деятельности. Напротив, он склонен рассматривать свой труд – при том, что с формальной точки зрения не является самостоятельным хозяйствующим субъектом – как своего рода предпринимательство, которому надлежит отдавать всю свою энергию независимо от того экономического измерения, которому эта деятельность юридически подчинена.

Для осознания указанного сдвига в понимании предпринимательства следует учитывать один принципиально важный фактор: если промышленный рабочий вкладывал в свой оплаченный труд собственную механическую энергию, по модели, основанной на повторяемости и деперсонализации, то работник high tech вкладывает в производство свою личностную компетенцию, свою коммуникативную энергию, инновационное, креативное начало, короче говоря, всё лучшее из своего интеллектуального потенциала. В результате предпринимательство (независимо от юридического статуса взаимоотношений между собственностью и трудом) стремится сделаться своего рода центром притяжения желания, предметом не только экономического, но и психического инвестирования. Теперь понятно, по какой причине за последние двадцать лет потеря интереса к труду и абсентеизм сделались феноменами абсолютно маргинального порядка, тогда как в общественной жизни позднего индустриального общества они играли ключевую роль.

Как показали исследования, проведённые Джульет Шор, автором книги «Заработавшийся американец»⁴³, в 1980-х годах (а последующий опыт показал, что и в 1990-х, причём в ещё большей мере) средняя продолжительность труда впечатляющим образом возросла. В среднем рабочее время возросло на 148 часов по сравнению с 1973 годом. Процент персонала, который трудился более чем по 49 часов в неделю, возрос с 13 % в 1976 году до почти 19 % в 1998-м (данные Американского управления трудовой статистики). Что же касается менеджеров, то соответствующие цифры возросли с 40 до 45 %. Таким образом, прогнозы, согласно которым распространение цифровых технологий, способствуя автоматизации, приведёт к сокращению рабочего времени, сбылись и не сбылись одновременно, но в конечном итоге всё же не сбылись.

Действительно, не подлежит сомнению, что в области промышленного производства необходимая продолжительность труда сокращается; а следовательно, происходит высвобождение значительного количества рабочих мест именно в области промышленного труда. Либо рабочих заменяют операторы компьютеров, либо эти рабочие места перемещаются в отдалённые уголки мира, где труд рабочего имеет мизерную стоимость и к тому же никак не защищён профсоюзами. Но правда и то, что как будто бы высвобожденное благодаря использованию современных технологий время преобразуется в кибервремя, то есть время умственной работы, полностью нацеленной на непрестанную выработку киберпространства.

Очереди в одном из офисов городского управления социального обеспечения.

Балтимор. Январь 1970. Фото Томаса О'Хэллорана

Чем объяснить изменения в установке рабочих: от потери интереса к труду к его принятию? Несомненно, главная причина заключается в политическом поражении рабочего класса в конце 1970-х годов в связи с технологической перестройкой производства, последующим ростом безработицы и ожесточёнными репрессиями против рабочего авангарда. Но этого недостаточно.

Для глубокого осмысления трансформации психосоциальных установок в отношении труда необходимо учитывать решающий культурный сдвиг, связанный со смещением центра тяжести из сферы физического труда в сферу когнитивного труда.

Что же принципиально нового произошло в области когнитивного труда? Почему работник нового типа рассматривает свой труд как наиболее привлекательную часть собственной жизни и более совершенно не противится продлению рабочей недели, наоборот, стремится продлить её по собственной воле?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует принять во внимание множество факторов, некоторые из которых сложно было бы рассматривать в данном контексте. Так, например, на протяжении последних десятилетий городское сообщество постепенно утратило вкус к жизни и превратилось в какой-то безжизненный сосуд расчеловеченных и безрадостных взаимоотношений. Сексуальные связи и дружба мало-помалу преобразовались в стандартизированные, дежурные, проникнутые меркантильным духом контакты, а способность отдельно взятого тела испытывать наслаждение обратилась в чреватый многими тревогами поиск собственной идентичности. С эмоционально-психологической точки зрения качество жизни снизилось, и причиной тому, как показал в своих работах Майк Дэвис, в том числе в книгах «Город из кварца» и «Экология страха»⁴⁴, является нарастающая разрежённость общественных связей и их выхолащивание, продиктованное заботой о собственной безопасности.

Складывается такое впечатление, что человеческие взаимоотношения, повседневная жизнь в целом, эмоциональная коммуникация всё реже приносят людям чувство удовлетворения и психологического комфорта. Одним из последствий указанной «деэротизации» повседневной жизни становится стремление вложить собственные желания в свой труд. Последний при этом толкуется как единственная возможность нарциссического самовыражения для индивида, который привык воспринимать своего ближнего как соперника, иначе говоря, как потенциальную угрозу, как источник собственного обеднения и ограничения деятельности, а не как опыт, удовольствие и обогащение.

В повседневной жизни последних десятилетий всё это привело к процессу всеобщей самоизоляции. Законы конкуренции стали доминировать не только в труде, но и в коммуникации, в культуре; процесс этот сопровождается систематическим превращением всех окружающих в соперников, а следовательно, врагов.