Текст книги "Европа Гутенберга. Книга и изобретение западного модерна (XIII–XVI вв.)"

В наши намерения, конечно, не входит анализ истории искусства, но некоторые особенно значимые моменты стоит подчеркнуть. Эрвин Панофский построил особую хронологию истории искусства, пересекающуюся с той, что здесь представлена, в которой различаются три уровня изображений: 1) мотив, не зависящий ни от какого опыта, позволившего бы идентифицировать сцену, например, сцену Тайной Вечери: на этом доиконографическом уровне он рассматривается всего-навсего как мотив совместного принятия пищи в данном случае. 2) Иконографический анализ позволяет идентифицировать представленные посредством сцены темы, при этом проблемой становится интерпретация и субъективность художника. Соединение мотива и темы создает образ. 3) Наконец, содержание, или значение, присущее изображению: это уровень иконологического анализа, который занимается представленными в произведении символами и позволяет с точностью раскрыть его смысл. Однако Панофский показывает, что связь между двумя первыми уровнями в X–XI веках меняется: в эпоху Каролингов классические мотивы сочетаются с классическими темами, поскольку художники, среди которых и книжные миниатюристы, еще имеют перед глазами классические образцы. Но в Средние века постепенно начинает создаваться оригинальная цивилизация, сочетающая классические мотивы и неклассические темы или неклассические мотивы и классические темы:

Когда классический образ, то есть синтез темы […] и классического мотива, копировался […] в Каролингскую эпоху, забывался, когда средневековая цивилизация достигла своего апогея, и вспоминался снова не раньше итальянского Кватроченто. Привилегией собственно Ренессанса было восстановление нового синтеза между классическими мотивами и темами после […] период забвения…[112]112
  Панофски Э. Этюды по иконологии. СПб.: Азбука-классика, 2009.


[Закрыть]

История перспективы подтверждает эту хронологию, иным путем возвращаясь к отношениям между миром и его репрезентацией. Если художники греко-романской античности овладевали перспективой, то происходило это при помощи специфических методов построения в изогнутом пространстве и в соответствии с агрегативной репрезентацией. Для древних «тотальность мира остается по существу дисконтинуальной»[113]113
  Панофски Э. Перспектива как «символическая форма». СПб.: Азбука-классика, 2004, с. 92.


[Закрыть], поэтому пространство не поддается однородной репрезентации. Распад перспективы в живописи Высокого Средневековья отсылает к перевороту, произведенному христианством: мир – материализация слова Божьего, а значит, он образует континуум, который художник редуцирует, представляя простые плоские планы и при помощи игры линий и цветов. Хотя Каролингский ренессанс снова вводит мотивы античной перспективы, невозможность интегрировать ее данность и мысль, основанную на игре плоскостей, делает эту попытку тщетной: рисунок выполняется приблизительно, перспектива остается неправильной, изображение изобилует символическими элементами.

Средневековье верило, что все пребывает в Боге. Между вещами нет дистанции, потому что они всего лишь манифестации одной-единственной сущности. Отсюда вытекает изображение пространства через ценности, атрибуты морального значения[114]114
  Francastel P. Peinture et société, Paris, 1965, p. 133 («idées/arts»).


[Закрыть].

Открытое заново аристотелевское учение о конечном пространстве позволяет вернуться к проблеме. Чимабуэ (ум. ок. 1302), Дуччо (ум. ок. 1318) и Джотто (ум. 1337) берутся за воссоздание живописной перспективы при помощи геометрии (линии схода – это идея постоянно измеряемой дистанции) и в соответствии с моделью, которая очень скоро переносится в область книжного дела. Построение единого пространства при помощи единой точки схождения опирается на разработку математической теории пространства и его репрезентации. Это построение отсылает к тенденции возможной объективации внешнего мира и имплицитно в новых категориях ставит проблему артикуляции между ним и Откровением. Однако данный процесс идет медленно. Единое пространство также позволяет вписать в сцену, ставшую реалистическим отображением чувственного мира, и самого зрителя: пространство, из которого зритель смотрит на произведение, суть одно с пространством самого этого произведения. Этот способ представления поначалу появляется в Тоскане, а также в Неаполе, где некоторое время работает Джотто, в Авиньоне и в Ломбардии. Таким образом, стиль «Возрождение» знаменует собой не столько разрыв, сколько систематизацию математического построения пространства и постоянное обращение к античности.

Когда мы выходим за рамки модели чисто документального иллюстрирования текста, изображение вводит в игру системы кодов, идет ли речь о содержании или о художественных принципах. Особенно важен цветовой код: цвета как таковые уже что-то означают и складываются в иерархию, идущую от красного (престиж) к черному (наставление), зеленому (любовь, красота), коричневому и т. д. Символика может быть многообразной, как в случае синего цвета, который обозначает верность, но также и Французский королевский дом. Все цветовые значения в конце концов кодифицируются – например, в «Геральдике цветов», написанной около 1458 года. Но книга – это еще и символический объект, зависящий от социальных кодов. По мере того как создание книг освобождается от церковного влияния, схоластика развивается и появляются крупные монархические династии, составляющие значительные библиотеки, изображение все больше становится знаком богатства и престижа. В рукописях, принадлежащих правителям, применяется очень крупный шрифт, а качество носителя (прекрасно обработанный тонкий пергамен) призвано усиливать эстетическое впечатление от страницы. Манускрипты герцогов Бургундских или Беррийских украшают величайшие бургундско-фламандские или французские художники той эпохи. Пышность переплетов еще больше подчеркивает характер книги как предмета роскоши, которую порой не столько читают или листают, сколько похваляются ею – что подтверждается высокой степенью их сохранности. Стоят они тоже целое состояние: французская рукопись «Свойств вещей» Бартоломея Английского, украшенная миниатюрами, «совершенно новая и с виньетками», продана в 1400 году герцогу Бургундии Филиппу Смелому за баснословную сумму в 400 золотых экю…[115]115
  Королевская библиотека Бельгии, ms 9004.


[Закрыть]

У истоков этих изменений лежит эволюция практик чтения. В плане идей теория семиотического треугольника подсказывает, что создание теории знака сопровождается переходом от интенсивного чтения вслух к экстенсивной форме чтения про себя. Расширение, даже относительное, потенциальной читательской аудитории приводит к очень важным сдвигам в социологическом плане: начиная с XI века, книга все больше выходит из монастырей, чтобы в городских центрах проникнуть во всю структуру общества, и вследствие этого условия производства и распространения текстов претерпевают значительные изменения. Наконец, в практическом плане возможности чтения текста определяются их материальной формой, которую получает книга: переход от книги в свитке (volumen) к книге в тетрадях (codex) делает возможной иную практику чтения, изобретение строчных букв (минускула) становится предварительным условием быстрого чтения (IV век). Устройство рукописи делает возможным или невозможным ее чтение про себя, системы отсылок создают возможность обращаться за информацией к разным частям текста вместо того, чтобы читать его последовательно, и т. д. Там, где современный читатель, привыкший иметь дело с большим числом книг сразу, опирается на идею, что всегда можно с легкостью обратиться к тексту, слушатель или преподаватель средневекового университета отдавал предпочтение заучиванию текста и опирался при этом на отслеживание физических характеристик страницы с такими ее элементами, как почерк, рубрикация и т. д. Чтение нараспев – это тоже средство упростить запоминание, поэтому при регулярном его повторении потребность в физической книге отпадает. Наконец, сфера применения книги не исчерпывается ее чтением, и рост библиофильства среди правителей дает примеры, когда роскошные манускрипты призваны в той же мере, если не еще больше, служить прославлению их владельца, а не использоваться для регулярного чтения.

Однако в этой схеме необходимо должным образом присмотреться к нюансам. История чтения часто обращается к образу кривой с непрерывным развитием, показывающей, что эволюция проходит несколько последовательных стадий на пути к все более абстрактной и интеллектуализированной практике: от чтения вслух к чтению про себя, от интенсивного чтения к экстенсивному, от практики крошечного меньшинства к практике большинства в западных обществах. Постепенная модернизация практик чтения безусловно происходит, тем не менее следует подчеркнуть, что эта эволюция складывается в течение очень длительного промежутка времени (история чтения – это история «третьего уровня», если воспользоваться формулировкой Пьера Шоню), и что главный отличительный фактор связан с неравномерностью распределения каждого феномена в конкретную историческую эпоху. Иначе говоря, последствия некоторых инноваций (например, повсеместное вхождение в обиход кодексов) отражаются на практике чтения не сразу, а по прошествии длительного времени, в обществе конкретной эпохи современные и более архаичные практики всегда сосуществуют. Блаженный Августин, посетив Амвросия Медиоланского в его келье в Милане, с некоторым удивлением свидетельствует, что тому уже была знакома практика чтения про себя:

Когда он читал, его глаза пробегали по странице, а сердце изучало смысл, но голос его оставался нем и язык неподвижен. Кто угодно мог свободно войти, о посетителях обычно не объявляли, так что очень часто, когда мы приходили к нему, находили его занятым таким вот чтением в молчании, потому что он никогда не читал вслух…[116]116
  Блаженный Августин. Исповедь. Цит. в: Manguel A. Une Histoire de la lecture, trad. fr., nelle éd., Arles, 2000, p. 61 («Babel»).


[Закрыть]

Попутно Августин также выделяет элементы, которые образуют семиотический треугольник: страницу (знаки), взгляд, который ее пробегает, и артикуляция посредством сердца (означаемое). И наоборот, развитие чтения про себя отнюдь не ведет к полному исчезновению тех практик чтения, которые, как было показано, опирались на специфическую «запись» и использование очень небольшого числа сокращений. Для Женевьевы Асенор такое отсутствие сокращений, в особенности в манускриптах на народном языке, в действительности

указывает на то, что […] чтение […] текстов на лангдойлском и окситанском остается lectio romane, расшифровка вслух одного слова за другим по мере разворачивания речи в медленной диахронии, тогда как университетское чтение стало чтением синхронного типа, когда текст больше не слушают, но смотрят на страницу, которую глаз, при помощи многочисленных аналитических ориентиров, стремится охватить во всей ее полноте.

Логично, что с распространением новых практик чтения они нагружаются более важным социологическим измерением, между двумя полюсами, которые можно было бы описать как «читателей из элиты», клириков, образованных людей и выпускников университетов, и тех, кто в своем подавляющем большинстве просто не умел читать. Таким образом, в истории чтения, которая отводит особое место проблематике распространения читательских практик, мы уже имплицитно касаемся парадигмы экономики книги и изобретения рынка, которые станут предметом следующей главы.

Глава 3. Рождение рынка

Нас [книги] продают как рабов или слуг, мы стоим как заложники, без всякой возможности выкупа. […] Нас отдают сарацинам, еретикам…

Ричард де Бери

В ЕВРОПЕЙСКИХ городах растет спрос на образование и чтение: благодаря университетам, а также школам и колледжам письменность и книга проникают в более широкие круги общества. Этот феномен влечет за собой изменения в сущности книги: в эпоху Каролингов рукопись была, строго говоря, объектом просмотра, одалживания и обмена; но теперь она становится товаром, обладающим определенной стоимостью, так что постепенно разовьется целая экономика книги в собственном смысле слова. На систему будет действовать, вплоть до Гутенберга, совокупное влияние рынка и капитализма.

Классический анализ категорий, на которые опирается строение капитализма, проводит различие между тремя основными уровнями обмена. На первом уровне «материальная цивилизация» напрямую совмещает производство с потреблением и разворачивается за пределами денежного обращения. Она господствует в аграрном мире Средневековья: воспроизводство старинных технологий и практик, а также потребление собственного продукта не исключают, впрочем, определенного оборота товаров и услуг, и даже их обобществления, которое, однако, происходит внутри одного и того же сообщества. Что касается книги, то мы в данном случае имеем дело с системой монастырского скрипториума, в котором производство и «потребление» совмещается. Каждый монастырь создает для себя коллекцию книг, в которых он, по его мнению, нуждается и которые он в силах собрать. Долг послушания обуславливает то, что инициатива аббата или его представителя определяет вектор пополнения и управления коллекцией. Так, в 1104 году в храме св. Петра в Люксей директор школы при кафедральном соборе Констанс в конце одного экземпляра «Геометрии» Боэция дает следующее объяснение:

Я, Констанс, проповедник и недостойный служитель […], написал для монастыря эти книги Боэция о геометрии всего за одиннадцать дней […] по приказу благочестивого аббата Милона.

В этом контексте наиболее эффективными оказываются исследования по истории библиотек на основе изучения их состава. Манускрипты, имеющиеся в монастыре, – это преимущественно те манускрипты, которые были в нем скопированы или же специально привезены, чтобы находиться в доступе братии. Такой подход был разработан немецкими медиевистами и получил название «прагматической письменности»[117]117
  Pragmatische Schriftlichkeit im Mittelalter. Erscheinungsformen und Erscheinungsstufen, München, 1992.


[Закрыть]. Рынка книги как такового не существует: книги циркулируют, но в очень небольшом числе, через одалживание или дары, а тексты переписываются теми, кому они нужны. Ученые, не колеблясь, заказывают книги и даже сами порой отправляются в дальние путешествия, чтобы их заполучить…

На первый уровень обмена очень быстро накладывается второй: мы все так же остаемся в логике, в которой доминирует натуральное хозяйство, но в этом случае оно позволяет установить и развить обмен. Производитель продает либо сам, либо через очень небольшое число посредников. Спрос существует, и он покрывается ростом торговли, но природа продуктов обмена в разных местах существенно разнится: в сельском мире практически все, что находится в обороте, – это товары первой или второй необходимости, сельскохозяйственная продукция и ее производные (мука и т. п.), инструменты, ткани и кое-какая одежда. Этот спектр товаров расширяется в городских центрах в соответствии с иерархией выполняемых ими задач. В каком-нибудь небольшом центре с зачаточными управленческими функциями, небольшим двором сеньора и близким монастырем требуется лишь незначительное количество письменных принадлежностей (пергамена, чернил, перьев, в некоторых случаях книг…). Совсем другое дело более значимые и динамичные центры, где сосредоточены функции административного, религиозного управления (резиденция епископа или архиепископа), а также экономическая и культурная деятельность (наличие сети школ или даже университета). Рост числа функций совмещается с социальным разнообразием, также более заметным. Именно на этом уровне может быть организован первый рынок книг, который часто связывает производство (копирование) и оборот (продажу и перепродажу рукописей).

Наконец, третий уровень – уровень, на котором между производителями и рынком вклиниваются торговцы: они покупают, чтобы перепродавать, они работают на гораздо более обширных территориях (связанных с ключевыми путями международной торговли и ярмарками), они стремятся получить как можно большую прибыль. Их технологии постепенно совершенствуются, как в плане производимых заранее закупок, так и в плане складирования товаров, финансовых или банковских технологий и т. п. В этом случае мы выходим за пределы принципов прозрачного рынка и вступаем в логику капитализма, которая благоприятствует концентрации капитала и монополии. Если не считать нескольких «княжеских книготорговцев», сфера рукописей не затронута этими процессами, разве что в весьма важном аспекте связи капитализма с техническими инновациями и их применением. На самом деле именно инвесторы, которые свыклись с принципом венчурного капитала для финансирования дальних путешествий ради ценившихся в Средневековье предметов роскоши, профинансируют также «исследования и разработки», результаты которых постепенно перевернут всю экономику книги и приведут в итоге к «революции Гутенберга».

Проясним, прежде всего, термины: librarius – термин, восходящий к античности, обозначает того, кто занимается книгами, писца, книготорговца и даже библиотекаря. Термин stationarius появляется в Болонье и Париже в рамках университетского мира. Корень «statio» указывает на определенное помещение, но также во времена Священной Римской империи он отсылал к подчиненной управленческой функции, то есть он обозначает определенную форму официальной должности: stationarius – это человек, обладающий определенной привилегией в университете, перед которым у него есть также некоторые обязательства. Ключевая деятельность stationarius’а – это pecia (то есть «тетрадь»). Даже если на деле противопоставления не столь ярко выражены (по мнению Жана-Франсуа Жене, существовал весьма активный «свободный сектор»), у pecia тройственная цель: сначала надо подтвердить и удостоверить исходный текст, который послужит основой для преподавания; потом обеспечить его размножение посредством надежного копирования, исключив по-максимуму число ошибок при прочтении; наконец, университет следит за тарифами, чем ограничивает возможности для спекуляций, создавая при этом для себя источник денежных сборов. Pecia соответствует, таким образом, определенной системе регулирования. С другой стороны, университеты и колледжи пытаются ответить на спрос на книги созданием и пополнением учебных библиотек, которым присущ как экономический (регулирование рынка), так и интеллектуальный фактор:

Таким образом постепенно были созданы городские сообщества преподавателей и студентов – колледжи, – которые не только покрывали полностью или частично расходы на проживание, но […] также открывали коллективный доступ к книге «по расписанию», что освобождало члена такого сообщества от необходимости иметь собственные копии всех работ, нужных для передачи знания[118]118
  La Face cachée du livre médiéval. L’histoire du livre vue par Ezio Ornatо, Roma, 1997, p. 91.


[Закрыть].

Итак, stationarius располагает экземпляром текста, который нужно воспроизвести, причем его содержание было проверено властями университета (exemplar). Рукопись делится на тетради (pecia), каждая из которых отдается отдельному переписчику, чтобы их все можно было скопировать за одно и то же время. Это предполагает точный календарь, применяемый, однако, редко (текст, который нужно скопировать, может оказаться недоступным, поэтому переходят к следующему, выделенное время оказывается недостаточным и т. д.). Работа осуществляется на заказ (stationarius поручает определенную работу переписчику) или за счет платы за пользование (клиент или его доверенный берет напрокат один фрагмент за другим, копирует их сам или отдает на копирование): как правило, переписывание одной pecia занимает четыре дня. Stationarius составляет список exemplaria, которые он предлагает своим клиентам, и taxatio, в котором уточняется цена аренды каждого из них. Иерархизация терминологического аппарата свидетельствует о нормализации труда: charta – это бифолио (два листа), pecia, блок из четырех листов, то есть лист свернутый дважды, а quaternus представляет собой две pecia. Рукописные примечания показывают, что мы имеем дело с манускриптом, скопированным по системе pecia, в частности нумерация pecia концевыми формулами, например, «fi [nit] x pe [cia]» («конец десятой тетради»).

Что касается временной последовательности, институциональная система stationarius-pecia получила достаточное развитие в Болонье уже в 1200-е годы, а потом распространилась в других больших университетских городах, в том числе в Париже к 1270 году[119]119
  Rouse R. H., Rouse M. A. The Book trade at the university of Paris, ca 1250-ca 1350 // La Production du livre universitaire au Moyen Âge: exemplar et pecia, Paris, 1988, p. 41–114. Destrez J. La Pecia, Paris, 1935.


[Закрыть]. В Болонье эта отрасль контролируется комиссией peciarii. В Париже самый старый университетский книготорговый регламент (1275) не проводит различия между librarius и stationarius, и единственное предписание касается того, что книжные лавки должны прилагать все усилия, чтобы избегать копий экземпляров с ошибками и продавать книги только по разумной цене[120]120
  Chartularium Universitatis Parisiensis, éd. H. Denifle, E. Chatelain, Paris, 1889–1897, 4 vol., I, 462: AN M68, n° 1 (и Le Livre, 419).


[Закрыть]. Контроль над книготорговцами находится пока в зачаточной стадии, более строгим он станет в последней четверти XIII века (как показывает университетский регламент 1302 года). В 1316 году уже проводится различие между librarius и stationarius, причем университет обладает юрисдикцией над всей сферой книжных профессий, среди которых как librarii («librere»), так и stationarii, а также копиисты («escripvain»), миниатюристы, пергаменщики, переплетчики и т. д. Представители этих профессий приносят присягу и освобождаются от налогов. Большинство из них пока еще совмещают в своей работе несколько функций. Последний пример: на севере Испании, в Лериде, работа stationarii в городе регламентирована особым официальным актом.

Списки, составленные stationarii, и кодикологическое исследование позволяют определить границы корпуса текстов, распространяемых посредством системы pecia. В одном списке парижских exemplaria, датированных 1272–1276 годами, перечислены сначала тексты Отцов Церкви и теологов XII века, а затем

трактаты, в большей или меньшей мере относящиеся к факультету искусств: Бартоломей Английский [и т. д.], затем латинские переводы греческих комментариев к Аристотелю. Потом следуют три учебника по теологии, постоянно используемых в преподавании: Summa de penitentia Раймунда де Пеньяфорте, «Сентенции» Петра Ломбардского, Historia scolastica Петра Коместора. Затем еще одна рубрика: Ista sunt exemplaria in theologia [следуют рукописи по теологии]…[121]121
  Bataillon L. J. Les textes théologiques et philologiques diffusés à Paris par exemplar et peci // La Production du livre universitaire…, op. cit., p. 155–163. Здесь мы опираемся на эту статью.


[Закрыть]

Далее по списку приводятся систематизированные по авторам работы св. Фомы Аквинского, Бонавентуры и Петра Тарантезского, Библия с толкованиями, сборники проповедей, шестнадцать работ по каноническому праву, десять по гражданскому, итого 138 наименований. В другом парижском списке (1304) приводятся exemplaria, имеющиеся в лавке стационариуса Андре де Сенса: 156 наименований, но сборников проповедей, комментариев Библии, текстов Отцов Церкви и теологов XII века в нем намного меньше. Луи Жак Батайон подчеркивает, что исследование сохранившихся до наших дней рукописей приводит к составлению корпуса, в какой-то мере отличного от того, что представлен в списках. Например, сохранилось лишь три Библии, созданные по системе pecia, при этом имеется значительное количество произведенных в рамках этой системы манускриптов, которые не фигурировали в списках. Предостаточно фактов, свидетельствующих о пробелах в документации и о том, что система pecia применялась не только в контексте систематически и строго организованного труда.