Текст книги "Исполняющий обязанности"

– Такой важный? А Вахтанг что же?

– Они оба бакинцы, у них свой договор.

– А вы, значит, у них на подхвате?

Вспыхнул было полковник, дернулся, чтобы резко возразить, но быстро опомнился и покорно склонил голову. Да, ему лучше проходить в качестве жертвы шантажа, нежели прямого подельника.

– А последняя бомба, в квартире Грицманов?

– Я уже говорил, это приказ Вахтанга. Он имел виды на Еву, а потом ее следовало убрать.

– Чего ж вы кинулись бомбу-то ставить? Могли бы и подождать, пока ваш Вахтанг натешился бы с женщиной и своему окружению предложил? Не поторопились?

– Так ведь ее дома давно не было. Ничем не рисковали. А вот ваши наблюдатели, если бы они захотели устроить там засаду, определенно нарвались бы. Но это не мое предположение, так сказал Вахтанг. Он должен был прямо с поминок забрать ее к себе. Но, как я понял, ваши не позволили. Воображаю, что сейчас творится у Вахтанга! И ее нигде нет, и я пропал, о Ване уж и не говорю.

– Хорошо. Давайте все координаты своих паханов – Караева и Гуцерии. Где живут, где офисы, где бывают, – все называйте, и подробно, как привыкли давать информацию у себя на службе…

Полковник поколебался минуту-другую, потом решительно протянул руку за бумагой и авторучкой и стал писать.

3

Адрес родителей Жеребцова Турецкий получил в архиве отдела кадров МЧС.

Постепенно вымирающая деревня Шелепиха расположилась на речке Овсянке, впадающей в Горьковское водохранилище ниже районного центра Пучеж. Зимняя дорога вдоль замерзшей реки привела Голованова с Агеевым в это ветхое село, где сохранилось не больше десятка старых, видавших лучшие времена изб. В одном из подворий, бывшем родительском, от которого остались рожки да ножки – одна изба, да погреб на заросшем бурьяном огороде, а добротный сарай соседи давно растащили на дрова, – и поселился беглый минер.

Сотрудники «Глории» приехали на обычной «Ниве», не привлекавшей внимания по причине затрапезного и неухоженного вида. У соседки-старухи справились о том, где мог остановиться Ванька Жеребцов. Никакой другой власти в деревне, которая могла быть в курсе, не было. А в пяток также пустых изб мог вселиться любой прохожий, всякий пришлый бомж, кабы он знал, на что здесь существовать.

Затем они огляделись и решили подойти к Ивановой избе попозже, в темноте, чтобы он заранее их не увидел и не сбежал. Но не угадали.

Иван в тот час сидел у окна и пил чай, глядя на проезжую дорогу. Его хата стояла не как другие, у самой дороги, а в глубине усадьбы…

Голованов вспомнил, как однажды рассказывал Александр Борисович относительно вот этого обычая в российских деревнях строить дома у самой дороги, где и пыль, и грязь, и суета. И ведь никто не хочет отгородиться от нее, скажем, садом, огородом или просто палисадничком с густым кустарником – ну чтоб дорожная пыль окна не застилала. Нет, дом должен выходить фасадом именно на проезжую часть.

И вот сидит такой «справный хозяин» зимой, дует в блюдечко с горячим чаем, а потом на окно, где образовывается проталина, и смотрит. Телега проехала, другая… Мужик дрова повез. Одно полено упало, но тот не увидел. Сейчас же выскочит наш хозяин, подхватит его и – на зады, подальше от людских глаз. У другого проезжего еще чего-нибудь упадет – он тут же! И так проходит целый день. Почему и поговорка появилась: «Что с возу упало, то пропало».

А к избе Жеребцова решили подобраться в полной уже темноте. Но… промахнулись. Видно, еще днем засек их беглец и на всякий случай, но, понимая также, что здесь двое посторонних мужчин просто так появиться не могут, собрал свое барахлишко, встал на лыжи и дернул по задам деревни в лес, через который и вышел на другую проезжую дорогу, в стороне от главной трассы на райцентр.

Это уже утром следующего дня определили Голованов с Агеевым, пройдя сквозь лес по лыжным следам в неглубоком еще снегу. И где его теперь искать, это была уже задача посложнее.

Они позвонили в Москву, посоветовались с Турецким и Грязновым, после чего разработали свой план. Попрощавшись с бабкой, они сели в машину и уехали, но за поворотом Филя вышел из «Нивы» и с рюкзаком за плечами быстренько направился через лес, прямиком обратно к оставленной и еще не остывшей избе. В темном чулане, где можно было без опаски засветить фонарик и зажечь спиртовую горелку – для обогрева, он и устроился, приготовившись в этой засаде прождать ровно столько, сколько будет необходимо.

Исходили из того, что некуда было сейчас больше бежать Жеребцову. Тут какое-никакое жилье. А в других местах придется просто бомжевать. Уж если на него объявили облаву в милиции, то портреты – не мальчик ведь, все понимает и помнит, где служил, – наверняка развесили на каждом столбе! Значит, он, скорее всего, решит вернуться домой. Но спросит у соседей, что здесь было да к кому приезжали. Те и ответят, что искали его, но, не дождавшись, так и отправились восвояси. И еще ему могут сказать, что один мужик был здоровый, больше похожий на бандита, а второй – поменьше. Это и подскажет Ивану, что его, наверное, разыскивают люди Вахтанга. Но это для него не самое страшное. Уж как обвести вокруг пальца бандитов, этому учить его, Ивана Жеребцова, отставного майора, не надо…

Единственное, от чего страдал Филипп, – это от невозможности сварить себе чашечку кофе. Для такого дела надо было выходить во двор, а это опасно, могут днем увидеть, ночью – другой разговор. Но без кофе ему хотелось спать. А запах свежеприготовленного кофе в затхлой, старой избе немедленно выдал бы Филиппа с головой. Вот и приходилось терпеть, мысленно проклиная «дерьмового бомбиста».

Избегал Филя говорить и по телефону с Севой, который снял себе угол в Пучеже – на случай необходимости немедленно появиться в Шелепихе. Изба Жеребцовых была настолько стара и ветха, что в ней слышно было, о чем разговаривали бабки на улице.

А говорили они больше о приезжих, которые посидели да умчались, и никакой от них пользы местным людям. Другие б хоть гостинцев каких из района привезли, что ли. А эти… Потом они жалели неприкаянного Ваньку, который всего разок-то и удосужился к родителям своим покойным на могилку сбегать. И что ж за судьба у мужика такая? Взрослый давно, даже старый, а все как пацаненок какой? Ни семьи, ни добра… Все-то они знали здесь, в деревне, которая, скорее всего, и перестанет существовать как геодезическое понятие на районной карте вместе с их смертью…

Три дня сидел в засаде Филипп Кузьмич Агеев. Хотел уже плюнуть на все, позвонить Севе и отказаться от почетной роли засадного полка. Но тут посреди дня, даже ближе к вечеру, поскольку стало смеркаться понемногу, а в доме так вообще стало темно, услышал он разговор на улице.

День сегодняшний был солнечный, морозный, так что и голоса разносились далеко.

– Так они чего, так и уехали, не дождавшись? – спросил хриплый, застуженный голос.

– Дак, милай, а кого ждать-то, кады избы пустая? Посидели да отправились на энтой своей, на… вроде «козлика», на котором еще наш покойнай предсядатель ездил. Ишши тяперь!

Потом разговор стал потише. И только полчаса спустя послышались осторожные хрустящие шаги по снегу.

Дверь была незаперта, как в тот день, когда сбежал хозяин. Она медленно заскрипела, потом так же медленно закрылась. По полу избы протопали тяжелые, усталые видно, ноги… Заскрипела лавка, на которую сел человек.

Филя рывком открыл дверь чулана и выпрыгнул на середину избы с пистолетом в руке.

– Руки вверх! – успел крикнуть он и, увидев, как в его сторону тут же метнулись стволы ружья, совершил мгновенный кульбит вперед и на выходе ногами врезал снизу по стволам. Грохнули один за другим два выстрела. Завоняло пороховым, кислым дымом. Жеребцов не успел опомниться, как железные руки вырвали у него ружье, с грохотом отбросили в сторону, а сам Иван с непередаваемой болью врезался лицом в лавку. И сознание его на миг отключилось…

Когда он пришел в себя, то увидел, что сидит на той же лавке, с руками и ногами замотанными липким скотчем. Зрение восстановилось, и он разглядел перед собой незнакомца, который сидел напротив на табурете. Рядом с ним на дощатом столе лежали толстый моток скотча, трубка мобильного телефона и пистолет Макарова.

Заметив, что пленник пришел в себя, Филипп снова утер найденной где-то в избе тряпицей, уже со следами крови, лицо пленника.

– Сам виноват, Иван Михайлович, – без всякого извинения в голосе заметил Филя. – Тебе приказано было поднять руки, а не пытаться меня убить. А ты слабак. От первой же плюхи красные сопли распустил. Ну давай руки освобожу, не подтирать же за тобой… Ты зачем доктору Артемовой, притворившись телефонистом, бомбу в мусоропроводе устроил, а? Ведь погибла женщина. На тебе страшный грех.

Жеребцов молчал, только освобожденными руками взял тряпку и пытался остановить текущую из носа кровь. И еще он продолжал щуриться.

– Кто тебе приказал это сделать? Не хочешь говорить?.. Не надо. Сейчас мой коллега подкатит сюда из Пучежа, мы с тобой еще побеседуем, уже по душам, а потом упакуем в багажник и отвезем в Москву, тебя ждут не дождутся там, где ты еще два заряда ставил – у Баранова и в доме покойного Додика Грицмана. А знаешь, кто тебя ждет больше всех, чтоб поскорее повесить на тебя все эти инициативы? Не знаешь? – удивился Филя, хотя тот ни словом не обмолвился. – Так Петя же Огородников, дружок твой. Он слабее тебя оказался, обгадился на первом же допросе и все выложил… Ну ты помолчи, помолчи, подумай о своем будущем. А мне тоже торопиться некуда – до приезда моего дружка. У него в руках ты запоешь. Отдыхай пока, да и я вздремну, устал тебя ждать… Нет! Я лучше вот что сделаю! Я себе хороший кофе наконец сварю!

И Филипп споро принялся за дело.

Спиртовка теперь горела на столе. Он насыпал молотого, душистого кофе из банки в джезву, налил туда холодной воды и поставил на огонь. Стал смотреть с интересом, как медленно зарождается и поднимается пена. Наконец запах в избе стал нестерпимо приятным, и тогда Филя чуть осадил пену и вылил кофе в чашечку.

По глазам пленника он увидел, что тот нестерпимо тоже хочет кофе.

Филя подумал, держа чашку, потом спросил:

– А что я буду иметь, если отолью тебе пару глотков?

– Да скажу, чего уж теперь… Вы от кого? От Вахтанга? Я ему ничего не должен!

– Нет, мы сами по себе, и ты это скоро узнаешь… Ну ладно уж, так и быть.

На полке у старой печки Филя нашел более-менее чистый стакан и честно отлил туда ровно половину чашки. Протянул Ивану. Тот, схватив горячий стакан обеими руками, стал греть ладони. Потом долго нюхал. И, наконец, слегка отхлебнул.

За совместной трапезой, какой бы она ни была, пусть и такой, мимолетной, рассчитанной всего на три-четыре небольших глотка кофе, приправленного – исключительно для создания атмосферы – малой толикой водки, которую Филя налил из своей фляжки, и разговор завязался как бы сам по себе.

– Это все Баранов, – сказал, словно самому себе, Иван. – Он сука поганая…

– Чем же не угодил? – небрежно бросил Филя.

– Он сам на меня через своих «гиппократов» гребаных вышел. Те дали наколку. Боксер со Шкафом. А я его и знать не знал.

– Но заплатил? – спросил предусмотрительный Филя.

– А куда, падла, денется? Тридцать кусков отвалил. «Зеленью».

– Так мало?

– А та врачиха больше и не стоила.

– Зачем это ему было нужно, не сказал? Не заходил разговор?

– А мне ни к чему. Лишняя морока… Капни еще водочки. – Он протянул к Филе свой недопитый стакан, и Филипп щедро плеснул туда из фляжки. Разговор того стоил.

– Ну закрыли вы вопрос с женщиной, а дальше что? Опять этот Баранов?

– Ну да, я ж говорю… Но Петя потребовал, чтобы я раскололся насчет заказчика. Видно, сами захотели, уже вместе с Вахтангом его за жопу взять. Такой случай! Лучше не придумаешь. Ну, короче, поставил я и ему фугасик, но так, чтоб беды не было. Нет, все по делу, но если не рыпаться, а подходить с толком… А после, я слышал от Пети, они с Вахтангом такую подставку разыграли, будто по их указанию я ставил фугасы. А это фигня. Вот последний, да, это сам Вахтанг приказал. Я подумал, что зря, бабу жалко. Был я с ней уже, хорошая баба… А Петя сказал, что с ней ничего ровным счетом не случится, что это против тех, кто на мой след вышел. Может, на вас грешил, не знаю. Мол, в квартире нас с ним засада ждала и обратно вернется, вот и… Ну как же я сам, козел старый!.. Ведь чуяло сердце, что тут нечисто, а так и тянуло вернуться… да и замерз… Век себе не прощу…

– Зато теперь в «крытке» до конца дней твоих тебе тепло будет. Если не скостят маленько…

– Скажешь тоже…

– Слышь, парень, а когда ты для Артемовой бомбу свою начинял, у тебя совесть не пробудилась, нет? Не мучила?

– У каждого своя работа… Да и не парень я давно…

– Нам известно, что ты отставной майор. А за что тебя из МЧС поперли? Ведь не пенсионер еще?

– Да… – отмахнулся он. – Взрывчатку браткам продал. Дела-то самая малость. А раздули, блин! И все недостачи на меня списали. Хорошо, тогда не посадили, хватило у них совести не вешать все собственные грехи на мою шею. Я б им не простил.

– Вот, значит, почему! Мстишь, выходит, подлому человечеству за то, что сам вором оказался? Удобное оправдание. Но в суде его не примут. Придумай что-нибудь пожалостливее. Как тебя, например, жена бросила. Как родители от тебя в малолетстве отказались. Как ты рос фактическим сиротой.

Поникший Жеребцов вздохнул:

– Все вы уже про меня знаете.

Но он ошибся, Филя о нем ничего не знал, а попал, что называется, в точку. И этим обстоятельством следовало воспользоваться до конца.

– Знаем не знаем, какая разница, ты один, что ль, такой? На, глотни еще, совсем, вижу, продрог, бедолага…

Филя добавил ему в стакан еще водки, сделав его содержимое прозрачно желтым, а сам принялся готовить новую порцию кофе. Пленник внимательно следил за его движениями.

– А эти, как ты сказал, «гиппократы», ну Шкаф с Боксером, они-то кто? Что-то я про таких еще не слышал… – Филипп спросил словно бы небрежно, между делом.

И Жеребцов, увлеченный наблюдением за процессом приготовления кофе, с ходу ответил, даже не думая:

– Да клиника «Гиппократ», а они там в морге санитарами. Борька и Никита. Слышь, а ты пену просто водой, что ли, осаживаешь, да?

– Ну а чем же еще? А что это за клиника такая? Частная какая-нибудь?

– Ну! Принадлежит крутому деятелю. Роберт Каспарович Долин, вот кто! На пятисотом «мерине» раскатывает. У него, брат, даже свой крематорий под боком. Частная лавочка. А кого они там жгут, одному Богу известно…

– Постой, – недовольно оторвался от дела Филя, – да это на Пироговке, что ли?

– Зачем? В Орехове, новое здание. Там полно разных клиник. А у Роберта своя, частная.

– Вон что… Развелось их…

– А я про что? Ну ладно, будь, раз уж свела судьба. – Иван поднял свой стакан и выпил его до дна.

4

Весть о том, что Ваню Жеребцова везут в Москву, позволила Турецкому сделать решительный шаг в направлении доктора Баранова. Филипп сказал по телефону, что о Вячеславе Сергеевиче бывший майор рассказал много интересного, начиная с тех пор, как тот вышел на него со своей нуждой. Немало о том же самом наговорил в своих последних показаниях и полковник Огородников. Сложив все, вместе взятое, можно было наконец представить себе не только роль Баранова как минимум уже в трех преступлениях, но и, по существу, закрыть в определенной степени дело о якобы покушении на вице-мэра Алексеева. То есть, другими словами, весь шум вокруг одного из руководителей Московской мэрии прекратить одним махом. А не такую ли задачу поставил перед Александром Борисовичем сам генеральный прокурор?

И раз оно действительно так, то и ответ будет теперь однозначным: вас, уважаемый господин Алексеев, никто не имел в виду! Можете успокоиться, на вас не покушались… Но как это будет ему обидно!

А тут еще неизвестно, что лучше – сказать правду и закрыть дело или продолжать расследование, выявляя истинных виновников и их жертвы – явные и потенциальные? Да и дело ли это теперь Генеральной прокуратуры – расследовать каждое случившееся в стране убийство? Есть для этих целей и прокуратуры рангом пониже – окружные, межрайонные – кому и положено заниматься такими делами.

Но был все-таки один факт, который никак не могли выпустить из своего внимания ни Турецкий, ни, естественно, Грязнов.

Ну о коррупции в рядах МВД и говорить нечего, очередной факт налицо. И тот же Огородников сам по себе не пешка, не фигура на подхвате, хотя жизнь показала именно это. С той только разницей, что оказался он, по его же признанию, на подхвате у наркомафии, – это если опять-таки тоже судить по его последним показаниям, которые он поторопился изложить, когда узнал от Щербака, что Ваню, его приятеля, взяли и везут в Москву. Ну понятно, почему поторопился – боялся опоздать с признаниями.

А основной вопрос заключался в том, что передавать эти дела нижестоящим прокуратурам – значит загубить дальнейшие расследования на корню. А дело ветвилось прямо на глазах. Вот уже и некие «гиппократы» появились, через которых, оказывается, и выходил Баранов – если верить агенту Грязнова – на исполнителя для своих преступных замыслов. И всю эту шайку-лейку в какой-то степени уже подмяли под себя либо собираются подмять новые московские наркобароны из Баку. И если их немедленно не остановить, то есть не взять за шиворот, убийства не прекратятся, а, скорее всего, их станет больше, как всегда бывает при освоении бандитами новых территорий.

Однако при этом следует учитывать еще один чрезвычайно важный фактор. Брать преступников надо стремительно, не принимая никаких возражений со стороны, которые наверняка возникнут. Ведь почему они действуют так свободно и бесстрашно? Да потому, что в первую очередь чувствуют «высокую» поддержку. И тут та же роль полковника Огородникова определенно не сводится только к действиям на подхвате, о чем он без устали повторяет. Именно на своевременное давление начальника отдела по борьбе с организованной преступностью и рассчитывают эти мерзавцы. Он их «крыша». А вынужденная или нет – это уже совсем другой разговор. И вряд ли полковник Огородников – последнее звено в этой цепи, тянущейся наверх. Есть кто-то и над ним, иначе он и сам не действовал бы столь нагло и откровенно.

А во-вторых, захват преступников надо форсировать еще и по той причине, что немедленно со всех сторон раздадутся крики: не своим делом занимаетесь! Вам президент, генпрокурор и министр внутренних дел совсем не то поручали, чем вы сейчас занимаетесь! Оставьте самодеятельность и ищите убийцу! А ваша собственная версия не выдерживает никакой критики! И ведь свяжут по рукам и ногам, вот в чем беда…

Значит?.. Серьезный вопрос.

Следовательно, они все еще раз убедились, что операции должны пройти не только стремительно, но и тихо. Чтоб никто не знал. Особенно когда придется брать наркобаронов. А что без этого не обойтись, было уже понятно. Так же как и без неведомых пока еще «гиппократов», которые могут поставлять заказчикам убийц. Только и в этом случае потребуются неопровержимые доказательства и свидетельства очевидцев.

Очередное короткое совещание определило новые важнейшие ориентиры.

Владимир Поремский, как и прежде, продолжал заниматься окружением Баранова. Доктор, еще в самом начале знакомства с ним, перечислил десятка два фамилий своих потенциальных недоброжелателей. И Владимир, не пропуская ни одного, успел встретиться почти с каждым из них. Толку от разговоров было совсем мало, но он убедился лишь в одном: в этом наркологическом врачебном «содружестве» идет постоянная внутренняя грызня и царит черная зависть. Одного только не мог добиться Поремский от своих собеседников – высказывания о том, что хотя бы один из них мог пожелать своему оппоненту смерти. Нет, до такого не доходило. Чем больше Владимир беседовал с врачами, тем четче осознавал, что его поиски возможного заказчика здесь тщетны.

Но ведь заказ-то был, вот в чем дело… Причем такой, о котором сам Баранов несомненно знал, что и подтвердило отчасти следственное мероприятие, проведенное Александром Борисовичем. Словом, никак не сходилось. Но он с настойчивостью, требующей лучшего применения, продолжал активно заниматься своим неблагодарным трудом.

Турецкий его понимал, но… оба они знали, что все версии должны быть отработаны до конца.

С Жеребцовым решили поступить иначе.

Видя, что все имеющиеся у следствия факты говорят против него, Иван Михайлович, прекрасно понимавший, чем могут грозить ему уже совершенные преступления, сказал, что готов сотрудничать со следствием. И в доказательство сказанного пообещал немедленно, как только возникнет нужда, лично обезвредить установленную им в квартире Грицман бомбу, причем без всякой опасности для жизни и здоровья окружающих.

Это был серьезный вопрос. Если бы он, например, решил покончить жизнь самоубийством и тем самым как бы уйти от публичного наказания, лучше способа, чем ошибка минера, и не придумаешь. А ведь он был необходим следствию, как, в сущности, единственный свидетель по обвинению Баранова в совершении им преднамеренного убийства врача Артемовой, на чей пост он, оказывается, претендовал. Так, во всяком случае, объяснил свои действия Жеребцов.

Он вообще был откровенен. Допрашивая его, ни Турецкий, ни Грязнов никакого «зверства» не демонстрировали. Все, что было необходимо, Жеребцов уже прошел со своими сопровождающими, доставившими его в Москву, в Северное Бутово, – он и сам уже был предупрежден, с кем придется говорить, а потому «стесняться» не стоит. Вот он и не стеснялся, понимая, что терять больше нечего.

Подробно рассказал, как в свое время он познакомился с двумя санитарами из частной клиники – Борей Дранниковым и Никитой Крысиным, как иногда встречался с ними, выпивал, баб пользовал, которых «гиппократы» любили привозить к нему на квартиру, а потом оставляли, за что подбрасывали деньжат в трудные минуты. А их у бывшего минера всегда хватало. Рассказал, как однажды те свели его с Додиком – большим любителем кайфа, а уж Додик в свою очередь познакомил его с доктором Барановым, когда у того возникла острая нужда в ловком исполнителе.

Этот Додик был мужик, в общем, ничего, но большой растяпа. А жена его, сев однажды Ване на «шишку», больше не могла отказать себе в удовольствии и совсем измучила его своими жалобами на физическую несостоятельность мужа. Дошло до того, что Ваня «порекомендовал» ее другому своему знакомому – полковнику Огородникову, большому любителю этого дела. А однажды они заявились в гости вдвоем и такое доставили ей удовольствие – не описать словами! Хотел было уже и «гиппократам» ее передать, но те могли просто замучить свою жертву, а потом продать ее знакомым сутенерам, как иногда поступали с опостылевшими женщинами прежде. После чего те пропадали.

Последний аргумент, видимо, был нужен Жеребцову для того, чтобы доказать свое нежелание убивать Еву Грицман, когда ставил в ее квартире бомбу. Они и с полковником договорились, что женщина не пострадает, а заряд рассчитан на тех, кто охраняет Еву и наблюдает за ее недоброжелателями. Вот пусть они и нарвутся на взрыв. А женщину, да еще такую страстную, за что же ее на тот свет отправлять? Пусть живет себе, другим в утеху!.. Он собирался снова навестить ее, уже в качестве вдовы, но полковник сказал, что на нее глаз положили Вахтанг с его братвой, а с этими не поспоришь, пришлось уступить…

Чрезвычайно «приятно» было слушать эту исповедь Грязнову с Турецким, особенно Александру Борисовичу. Но он слушал со всем присущим ему вниманием, хотя и хмурился и прятал глаза при этом – от правды, видно, никуда не уйдешь.

Жеребцов назвал и частную клинику «Гиппократ», и адрес ее в Орехово-Борисове, куда немедленно отправился Валентин Арнольдович Кучкин вместе с Головановым и Демидовым – последние исключительно для моральной поддержки.

А Иван Михайлович тем временем продолжал свою исповедь. Вот теперь наконец речь зашла о докторе Баранове.

Это он через Додика сделал предложение Жеребцову устранить одну женщину. До него, то есть до Баранова, доходили слухи, что в вопросах, касавшихся неугодных женщин, всегда можно положиться именно на «гиппократов». Но когда Додик, который тоже был отчасти в курсе дела, сообщил, какие способы «устранения» применяют дружки-санитары из частной клиники, Баранову такой вариант не понравился. Да и слишком пожилой уже была, по его мнению, мадам Артемова, чтобы на старости лет вдруг заняться вынужденной проституцией в каком-нибудь закрытом заведении для извращенцев. Нет, ее требовалось убрать попроще, но наверняка. Тогда оставался только один вариант – киллер.

Но и тут незадача: киллеры иногда попадаются– и тогда немедленно на свет всплывает заказчик, а этого Баранову не хотелось. Вспомнив про своего приятеля Ваньку-бомбиста, Додик предложил иной вариант, на котором они и остановились. Оставалось только спланировать и исполнить покушение, что и было сделано. Он женщину не видел, просто рассчитал взрыв точно по минутам.

А короткое время спустя тому же Баранову потребовалось повторить тот же номер, но уже как цирковой трюк, то есть с подстраховкой, чтобы несчастья не случилось. И это было сделано – за ту же цену.

Ну жизнь у него, Ваньки Жеребцова, такая нескладная! Другой бы со своим мастерством горы перевернул, миллионером стал, а ему такая вот судьба предназначена…

Впрочем, ему можно было о своей дальнейшей судьбе больше не размышлять, ибо она была во многом определена его предшествующими поступками. А вот перед Турецким и Грязновым задачка стояла посложнее. Жеребцову надо было непременно сохранить жизнь до суда. А значит, в тюремную камеру его отправлять нельзя – там достанут. В Лефортове, где охрана на высоте, и то бывают срывы, а об обычном СИЗО типа Бутырок, и говорить не приходилось – суток не проживет. Найдется какой-нибудь отморозок, коему и без того грозит уже пожизненная мера. Вот и не станет Вани Жеребцова, который вполне оправдывает свою фамилию только, как он сам считает, в общении с женщинами…

Продолжительный допрос под протокол заканчивался, когда позвонил обескураженный следователь Кучкин и доложил срывающимся от волнения голосом, что указанные санитары Борис Дранников и Никита Крысин в клинике отсутствуют. Главврача, который подписывал, возможно, приказ об их отпуске, в настоящее время также нет, он на симпозиуме в Праге и вернется не раньше чем через неделю. Кадрами занимается всегда он лично, поэтому и все документы, касающиеся медперсонала, он хранит у себя. И, вполне возможно, что санитары, предвидя, что в отсутствие Роберта Каспаровича в клинике будет некоторое затишье, отпросились в отпуск. Либо вообще уволились, поскольку зарплаты здесь маленькие, а для здоровых мужиков – просто-таки смехотворные. Одним словом, никто ничего не знает, а санитаров, «гиппократов» этих, говорил открытым текстом Кучкин, видели тут что-то около недели назад. Может быть, чуть меньше.

И вот тут словно что-то екнуло у Грязнова где-то под селезенкой. Или печенью, кто их разберет. Неприятное, короче говоря, появилось ощущение и в животе, и во рту. Что-то пакостное в связи с термином «гиппократы» всколыхнулось в памяти у Вячеслава Ивановича. Но что, он вспомнить конкретно не мог. «Гиппократы», «гиппократы»… А ведь что-то связано именно с этим словом. Где оно могло прозвучать?

И вдруг всплыл как из небытия перед внутренним взором «нехороший» взгляд того официанта Васи, что обслуживал его в баре на «Щелковской»!

Стоп! Грязнов выхватил свою записную книжку и стал ее лихорадочно листать. Вот он, Исай Брискин, Розенбаум!

Вячеслав Иванович набрал телефонный номер. Пошли долгие гудки без ответа. Отключился и набрал номер домашнего телефона снова. Трубку наконец подняли.

– Вам кого эта-а? – раздался негромкий старушечий голос. – Звонитя куда-а?

– Это квартира Брискина Исая Матвеича? – строго спросил Грязнов, ничего не понимая.

– Яво, яво, милай! Только была яво, а тяперя я здесь живу, соседка его, Матрена Ивановна, стало быть. А ты, милай, к Исаю? Так это тябе не сюда-а, а на Богородское надо. Снясли яво, уж неделю, как снясли, милай. К Фирочке яво и снясли, как жа…

– В каком смысле снесли? – переспросил Грязнов, хотя ответ подсказывался, что называется, сам. – Он что, умер?

– Умер, милай, умер. Убили яво. Прямо в подъезде. Кирпичом, стало быть, по голове. Умер он. К жене его покойной и положили, в могилку-то. А что надо-то?

Действительно, что теперь надо? Да ничего, вздохнул Грязнов и отключился.

Умер… Убили кирпичом по голове… Надо бы съездить на Преображенку, там, в отделе милиции, наверняка этот случай известен. Странно, что по телевизору не видел в происшествиях, который смотрел регулярно… Да и невелика птица была этот человечек по кличке Розенбаум, чтоб сюжет о нем по телевидению показывать. А место себе на кладбище он, выходит, заранее приготовил. Рядом с покойной женой. Гляди ж ты, и не знал, что он был когда-то женат… На Богородском, кажется, давно уже не хоронят, значит, место для себя имел… Вот и отпел свое Исай Матвеич…

Но минутная скорбь была тут же вытеснена приступом злости. «Гиппократы» – будь они неладны! Ведь это про них развязал свой язык Розенбаум, когда его развезло от кайфа и от выпитого пива. А тот официант Вася вполне мог подслушать разговор – они же приятельствовали с Исаем. И разве непонятно было тому Васе, что за «клиент» пожаловал на встречу с Исаем? Вот, возможно, и результат.

Плохо это или хорошо, но спускать просто так смерть своего агента каким-то «гиппократам» Грязнов был не намерен. И чтобы не тянуть время, генерал кликнул Филиппа Агеева и попросил его съездить с ним на Преображенку и, возможно, сразу вернуться обратно.

Делать сразу несколько дел было неудобно, поэтому обезвреживание бомбы, оставленной в квартире Евы, отложили. Как и окончательное решение судьбы полковника Огородникова. Он по-прежнему отдыхал в ванной под неусыпным наблюдением Щербака, и дело это стало уже для него привычным. Оставался в квартире и Жеребцов. Прикованный одной рукой к батарее, под присмотром Володи Яковлева он писал свои подробные показания.

Ни полковник, ни бывший майор между собой не общались. Они даже и не знали о присутствии друг друга в этой квартире.

5

В ОВД «Преображенское», естественно, были в курсе о случае с гражданином Брискиным, которого огрели кирпичом по голове прямо у его собственного подъезда. Причем удар был нанесен с такой силой, что вмешательство хирургов вообще не потребовалось – голова была разнесена вдребезги. Человека, обладавшего такой чудовищной физической силой, в районе что-то не помнили.

Искать следы отпечатков пальцев на том же окровавленном кирпиче никто не стал, да их и невозможно было различить – зима же, люди в перчатках ходят, какие пальцы?