Текст книги "Последнее слово"

Он сразу сказал, что не сомневается в отсутствии документов, уж если чего надо было уничтожить в те годы, то делалось это быстро и профессионально. И в то же время так не бывает, чтобы совсем не оставалось следов. Ведь если посмотреть, то что мы искали? А искали мы хотя бы малейшее упоминание о приказе «Сто объектов». И то, что его не оказалось, по-своему закономерно. Было строгое указание: уничтожить, вот и уничтожили.

Но ведь и сам по себе приказ, рассчитанный на скорое и секретное исполнение, быть осуществленным не может по той простой причине, что приказу нужны толковые исполнители. А где их взять в фактически уже осажденной Москве? Собственными силами в НКВД обойтись физически не могли, ну сколько в Москве оставалось сотрудников? А ведь речь шла, ни много ни мало, о сотне крупнейших объектов! И среди них могли быть не только правительственные здания, которых и было-то, кстати, немного, но крупнейшие московские заводы, в которых фашисты могли наладить свое производство, вокзалы, метро, наконец.

Для быстрого и тщательного минирования требовалось много людей, причем опытных в строительном деле. А где было их взять в те тяжелейшие для страны дни?

И тут Турецкий пытливо поглядел в глаза генералу.

– Вы хотите сказать, Александр Борисович?.. – как-то сразу оживился Чистяков.

– О судьбе рабов, строивших гробницы фараонам? Вы это ведь имели в виду?

– М-да… – Помолчав, Чистяков утвердительно кивнул. – Такой вариант, сознаюсь вам, как-то даже и не приходил в голову мне, старику. Значит, плохо дело… пора, давно уже, видно, пора…

Похоже было, старик всерьез загрустил, потому что молодой человек этаким элегантным образом ткнул его носом в откровенный промах. Ну конечно же надо было думать об исполнителях!

Но Турецкий не собирался наслаждаться своей победой, его волновал возможный результат. А для этого надо было «всего лишь» пересмотреть все материалы, касавшиеся наступления фашистов на Москву осенью 1941 года и особое внимание обратить на те приказы и прочие секретные документы (они были, по сути, все исключительно под грифом «ДСП» – для служебного пользования), в которых могла идти речь о каких-либо строительных работах вообще и об участии осужденных «врагов народа» в этих мероприятиях.

И лучше Галки Романовой, решил Турецкий, никто с такой рутинной и пыльной задачей не справился бы – по определению. Чертово слово, сказал себе Турецкий, привяжется и не отлипнет, как тот известный банный лист.

Александр Борисович позвонил Грязнову, обрисовал ситуацию и попросил срочно подослать в архив Романову.

3

Вячеслав Иванович был озабочен. Агент, которого он уже довольно продолжительное время не беспокоил, когда понадобился, вдруг словно сквозь землю провалился.

Этот Федот Егорович Зиберов, служивший, что называется, верой и правдой, еще в КГБ, хорошо помнил доперестроечные времена, а будучи в семидесятые годы сравнительно молодым человеком, лично знал многих сотрудников своего ведомства, чьи лучшие годы пришлись на службу аж еще в НКВД. Оттого, имея от рождения хорошую память, природную сметку и обладая абсолютно трезвым отношением к своей службе и некоторым ее неразменным, фигурально выражаясь, моральным ценностям, Федот Егорович представлял собой для Вячеслава Ивановича поистине бесценный кадр, некую кладезь полезной информации, чаще всего не нуждавшейся в дополнительной проверке. Особенно там, где дело касалось прошлого службы безопасности, в том числе некоторых ее нелицеприятных тайн. Именно у него и решил выяснить Грязнов, что тому могло быть известно о пресловутом плане «Сто объектов». Да вот только исчез агент. Домашний телефон прочно молчал, а «мобильник», который сам же Грязнов и устроил Зиберову, отвечал, что абонент недоступен. Хорошо еще хоть, что включен, значит, агент жив.

А агентом Зиберов стал по несчастливой для него и счастливой для Вячеслава Ивановича случайности. Это было в 1993 году, когда коверкались и решались заново многие судьбы людей, связавших свою жизнь с государственной безопасностью. Примерно то же самое произошло и с Зиберовым.

Грязнов раскручивал в составе оперативно-следственной бригады довольно грязное дело, в котором была активно задействована солнцевская организованная преступная группировка. На крупном московском предприятии, точнее, в научно-производственном объединении «Позитрон» менялось руководство. Казалось бы, обычное дело, прошел срок старого, пришло время новых, молодых. Но было там далеко не все так просто, как представляется. Продукция «Позитрона» имела важное оборонное значение, предприятие было по-своему уникальным, с четко отработанной технологией и новейшим оборудованием. А менялась не власть, не руководящий состав, целью борьбы на «Позитроне» была собственность. Некая совместная фирма «положила глаз» на прибыльное и уникальное производство, а захват руководящих позиций попыталась осуществить с помощью солнцевской братвы. Вся операция по захвату собственности была проделана так четко и слаженно, что рабочий коллектив ничего даже и не заметил, спохватились, когда было уже поздно и зашла речь о сокращении штатных единиц. Вот только тогда народ сообразил, что речь у нового, непонятного руководства шла не об улучшении условий труда и кардинальном повышении зарплаты, как было обещано, а о закрытии этого производства, сильно мешавшего иностранным конкурентам, вообще навсегда. Бандиты уже решили, что «поезд ушел» и отыграть назад властям не удастся, но это же был безалаберный девяносто третий год, когда умные спокойно обходили закон, сильные перешагивали через него, хитрые находили удобные лазейки, и только неприспособленные к новой «капиталистической» жизни дураки стояли и ждали, когда закон скажет наконец свое веское слово. А он не мог его сказать, потому что просто уже не действовал.

Итак, одураченная власть забила тревогу. Генпрокуратура под давлением возмущенной общественности вынуждена была возбудить уголовное дело по захвату предприятия. В ту пору полковник милиции Грязнов вошел в состав бригады и занялся разборкой. И скоро выяснил, что захвата, возможно, не произошло бы, если бы не помощь и реальная поддержка действий наглой фирмы, созданной и зарегистрированной, кстати, специально для этой цели, со стороны одного пробивного, хотя и не афиширующего своей деятельности, полковника госбезопасности.

Грязнов заинтересовался полковником, которому до выхода на пенсию оставались считаные месяцы, а генеральская большая звездочка на погон уже не светила. Впрочем, пенсию он себе обеспечил, но она, возможно, не отвечала его моральным запросам. Вот, значит, и решил напоследок сорвать куш.

«Крышевание» всякого рода подозрительных лиц и организаций в начале девяностых, когда со стороны самого президента было разрешено делать все, что не запрещено, а фактических запретов просто не существовало, не до них было в тот период ожесточенной борьбы с коммунистами, считалось в обществе делом естественным и вполне закономерным. Именно тогда и укрепили свои позиции «оборотни» всех мастей, которых начали лениво разоблачать и отлавливать лишь десяток лет спустя. И сильно удивляться при этом, откуда они такие взялись: как могли? как им совесть позволила?! Какие интересные вопросы! А надо просто заглянуть в истоки, и всякие вопросы сами собой отпадут.

Короче говоря, нашел, определил «крышу» в той операции Вячеслав Иванович. Определил для себя и… задумался.

Ну хорошо, дальнейшая судьба полковника, в смысле – его жизненные перспективы, лично ему были ясны. Открой он, Грязнов, сейчас рот, и полковнику минимум «червонец» уже обеспечен. И никто, ни одна живая душа не станет утруждать себя выяснением тех обстоятельств, благодаря которым человек с приличным послужным списком оказался в конце концов кое-где. Другими словами, возникла дилемма: раздавить человека, как гниду, ибо там, куда его отправят после приговора суда, ему уже снова на ноги не подняться, или дать ему возможность дожить отпущенное Богом время в семейном покое. О продолжении службы речи вообще идти не могло.

Так вот, будучи человеком вовсе не кровожадным, хотя и относящимся к представителям известной «конторы» без всякого пиетета, – это преувеличивал Паша Лаврентьев, считая, что Грязнов чекистов на дух не переносит, Вячеслав Иванович решил вопрос в пользу Зиберова. Не забыв, однако, при этом урвать кусочек и для себя. То есть Федот Егорович прошел по делу солнцевских не в качестве «крыши», а лишь как свидетель. Но «друзьям» Зиберова в его «конторе» было достаточно и этого факта, чтобы немедленно вытурить человека на пенсию. Без всяких санкций. А Грязнов приобрел себе толкового агента, обязанного ему по гроб жизни. Такая вот получилась история.

Вячеслав Иванович знал, что у старика где-то есть дача, да вот только где?

Пришлось отправиться к нему домой, бестолково стучать в запертую дверь, а затем пытаться выяснить у соседей, куда мог отправиться Федот Егорович. Разумеется, Вячеслав Иванович был не в форме, светить своего агента он не хотел ни при каких обстоятельствах. А потом он подумал, что человеку в генеральской милицейской форме вряд ли кто из соседей, если они не прирожденные стукачи, захочет помогать искать пожилого соседа. Таков уж наш, российский менталитет на это счет.

И он оказался прав, поэтому ему повезло. Одна тетка, подозрительно оглядев тучную фигуру Грязнова, решила, видимо, что такие люди опасности представлять не могут, и подробно описала, как добраться до садового участка ее соседа, куда он отправился уже больше недели назад и теперь вряд ли вернется раньше осени. А почему «мобильник» не отвечает? Так наверняка опять забыл деньги положить, с ним постоянно такое случается.

Дорога во Фрязино пролетела быстро. Легко отыскался и садово-огородный кооператив «Дзержинец» на окраине поселка, точнее, на выселках, ну а узнать в проворном лысом толстяке, одетом в старую, вытертую и выгоревшую на солнце камуфляжную форму, бывшего полковника было вообще делом нетрудным.

Они приветствовали друг друга. Грязнов – с довольной ухмылкой, а Зиберов – с озабоченно бегающими, почти поросячьими, с красноватыми веками глазками. Агент пригласил пройти в дом. Хозяйки не было, она отправилась в поселок, в магазин, и должна была скоро вернуться.

Но сказал об этом Зиберов, как понял Грязнов, не для того, чтобы намекнуть: мол, бабы нет, ты подожди, вот вернется, приготовит, что Бог послал, мы и посидим за столом, в тенечке под яблоней. Другое понял Вячеслав Иванович. Стал забывать бывший полковник о том благодеянии, благодаря которому остался фактически живым и здоровым. Забывать и тяготиться необходимостью в чем-то помогать своему спасителю. А вот неблагодарности вовсе не терпел Грязнов и подчеркивал это при каждом удобном случае. Сейчас был как раз такой случай, в самый раз напомнить.

Они сели в тенечке.

– Ну что, живой, Егорыч? Не кашляешь? Прошлое твое о себе не напоминает?

– Да будь оно неладно, это прошлое, – сразу нахмурился и даже заметно насторожился Зиберов. – А ты ради этого и приехал, что ли? Или просто так навестить? Только, вижу, вряд ли. Опять же и без формы.

– Правильно видишь. Это удачно, что твоей хозяйки сейчас нет, разговор мне нужен с тобой откровенный.

– Господи, да что ж ты все никак не успокоишься? Вон времени сколько прошло! Я уж и думать забыл…

– А ты не переживай за меня, друг Егорыч, когда надо будет, тогда и успокоюсь, а пока дела не дают. И если мне что требуется для этих дел, тебя придется потормошить. И ты, я уверен, окажешь мне любезность вспомнить кое-что, голову на отсечение даю.

– Ну, твоя голова тебе еще поди самому наверняка понадобится, так что давай, не томи, что опять случилось?

– А вспомнить тебе придется, Егорыч, аж сорок первый год.

– Дак я ж в ту пору под стол пешком ходил!

– А ты не про себя, а про то, что, наверняка слышал от коллег. Нужно мне, прямо кровь из носу, найти свидетеля закладки взрывчатки в Москве, в октябре сорок первого, когда немец у ворот стоял, и Сталин отдал приказ о минировании важнейших зданий и сооружений. Приказ о «Ста объектах» знаком?

– Погоди-ка… – Зиберов задумался, достал из кармана пачку сигарет без фильтра, вытянул одну для себя, протянул пачку Грязнову, угощая, но Вячеслав Иванович отрицательно покачал головой, и тогда хозяин стал с озабоченным видом закуривать. – Не торопи меня… Что-то было, точно помню. Но когда и кто говорил, хоть убей…

– Вспомни, Егорыч, – почти взмолился Грязнов, и Зиберов даже с удивлением уставился на него – такой интонации, похоже, никогда не слыхал от генерала.

– Вспомнить-то надо бы… Ты погоди, Вячеслав Иванович. А что, это очень важно? Серьезно, да?

– Ты телевизор смотришь? Газеты читаешь?

– Так иногда. Глянешь в него вечером, днем-то все некогда, земля ухода требует, а там то насилуют, то убивают, и такая пакость в душе закипает! Я американские фильмы смотрю, там ведь крови нет, один клюквенный сок, и заранее известно, что наши победят, вот и нет душевного волнения, один здоровый, стало быть, интерес.

– Согласен с тобой. Но дело в том, что днями крепко тряхануло Киевский вокзал. И есть подозрение, что это дело рук террористов, которые прослышали про старые закладки военных времен, понимаешь? Вот мы и ищем хоть кого-нибудь, кто имел бы, пусть малейшее, отношение к тем делам. Ведь, не ровен час, сам понимаешь. У тебя не было в прошлом каких-нибудь контактов с кем-то из тех мужиков, из прошлого? Нет же сомнений, что готовила взрывы ваша «контора».

– Да вот и думаю…

– Ну думай, думай, я торопить тебя не буду. Но от того, когда и что ты вспомнишь, зависит сейчас очень многое, Егорыч. И я очень надеюсь на тебя.

– Слышь, Вячеслав Иванович, – Зиберов хитро сощурился, – а если я чего действительно вспомню, ты… того… не отвяжешься от меня?

Спросил и замер в ожидании ответа. Грязнов тяжелым взглядом внимательно посмотрел на него, потом окинул дом, сад, снова посмотрел в глаза и наконец ответил:

– А я думал, Федот Егорович, что жизнь тебя все-таки чему-то научила. Что значит – отстану? Я что, пристаю к тебе с капризами? – Голос Грязнова стал повышаться, и Зиберов огляделся с испугом. – Я тебя о личном одолжении прошу? Я с тобой о бабах речь веду? Стыдись! Старый ведь уже, а ума так и не нажил… Противно слушать такие речи, ей-богу…

– Да ты меня не так понял, – попытался дать обратный ход Зиберов, суетливо разводя руками.

– Я тебя, мил-друг, прекрасно понял. И обещаю твердо: не отстану, пока… пока сам не поумнеешь, чекист гребаный… А будешь кочевряжиться, дело твое прошлое достану. Ничего, есть такие дела, где срок давности – фигура условная. Быстрей вспоминай. А то супруга твоя вернется, и тебе же будет стыдно, если она узнает, кто ты есть такой на самом деле.

– Ты меня не пугай, Вячеслав Иванович, – примирительным тоном заговорил Зиберов, – я уже на всю жизнь пуганый. А вот если ты с добром, так и я соответственно…

– А я, стало быть, по-твоему, со злом? Там вся Москва на ушах стоит, а ты, извини, про какую-то фигню вспоминаешь! Совсем, что ли, старый стал?

– Так ведь не молодеем, – сделал попытку вывернуться из ситуации, в которую сам же себя и загнал, Зиберов. – Вон и сам совсем пегий стал. А ведь помню, каким рыжим был! Девки, поди, помирали, а? Ты ж ведь наверняка тот еще ходок был! Или я неправ?

– Был, Егорыч, – примирительно вздохнул Грязнов. – Да и ты тогда постройнее казался. Брюшка-то не было, нет… Ну ладно, такими воспоминаниями сыт не будешь. Так что ты мне скажешь по поводу моего вопроса?

– Наверное, Вячеслав Иванович, сумею я тебе помочь. А что я толстый вроде стал, говоришь, так то совсем не от сытой жизни. – Он несколько притворно, как показалось Грязнову, вздохнул. – Пенсия-то сам знаешь какая. На всем экономить приходится, пища простая, можно сказать, деревенская, разносолов никаких. А картошка – она и есть картошка. Бабу иной раз жалко, я-то понятно, а ей за что мука на старости лет?..

Оглядел с усмешкой Грязнов ухоженный садовый участок, но никаких грядок с картошкой не обнаружил – и тут врет бывший полковник, пухнет он от картошки, видите ли! Зато повсюду аккуратные грядки с цветами – на продажу наверняка, для любителя их количество великовато будет. Хотелось ответить порезче, но решил не обострять – дело важнее.

– Егорыч, – Вячеслав Иванович совсем необидно поморщился, – не скули. Ты же знаешь, что за стоящие сведения я не скуплюсь. Вот и исходи из этого. Подкину я тебе, но на твою профессиональную память очень рассчитываю.

– Да это мне понятно, – будто бы даже с облегчением вздохнул Зиберов, услышав о возможном гонораре. – Тогда ты вот что послушай. Был один такой мужичок, которого звали Вася Ребров. Василий Никифорович. Я его знал, когда он в подполковниках бегал. Его с оперативной работы в архив перевели, чтоб, значит, в звании повысить и тем самым решить вопрос с хорошей пенсией. Там мы и пересекались. Так вот, я к чему? Рассказал он мне одну историю, которая, как я теперь вижу, имеет прямое отношение к твоему интересу…

– Этот Ребров еще жив?

– Вряд ли, наши ветераны до ста лет не живут, а это когда было! Я и говорю, рассказал он мне историю о том, как за одним мужичком уже много после войны охотился, а тот на поверку оказался чистым психом. Обидно, да? Так я к чему? Тот самый псих, который проживает в Воронеже, если еще живой, имел непосредственное отношение к тем закладкам, о которых ты рассказываешь. Мне и фамилия его почему-то впечаталась в башку, хотя особой нужды не было. Заскокин, понимаешь? Наверное, по ассоциации – заскок в голове, и фамилия такая же. Судьба, видать. Нехорошая у него вышла судьба, хотя, с другой стороны, как поглядеть. Жив остался все-таки. А мог бы, как все остальные…

– Ты что имеешь в виду?

– Ну ведь… всех, кто теми закладками занимался, их того… не дожили. Приказ вроде такой был. Закрытый, конечно.

– И что ты предлагаешь? Отправиться к нему? Отыскать?

– Это уж твои дела, Вячеслав Иванович, тут я советовать не могу. Но если он жив, полагаю, окажется именно тем, кто тебе нужен.

– Ну ладно, будем считать, что заработал маленько. – Грязнов достал бумажник, отсчитал пять голубых тысячных купюр и положил на садовый столик. – Думаю, этого пока достаточно. А если найду его, разговор будет особый. Хорошо, Егорыч, поеду… Кстати, адреса или каких иных координат Реброва у тебя, случаем, не осталось?

– Да было где-то в записной книжке. Ты посиди малость, сбегаю.

Зиберов, аккуратно забрав деньги, поднялся и ушел в дом, а Грязнов, щурясь, стал смотреть в небо – чистое, ни облачка. Вот жизнь – никаких тебе забот, сиди радуйся… Так нет же…

Вернулся хозяин с записной книжкой в руках.

– Вот, нашел-таки… Переписывай.

Через десять минут Вячеслав Иванович, отказавшись перекусить, чем был богат хозяин, катил в Москву.

Старый чекист оказался живым. Но у Грязнова появилось опасение, что этот вариант тухлый. Что может рассказать человек, которого и назвать-то человеком можно с известной долей условности? Правда, есть люди, которые даже в девяносто выглядят еще какими молодцами. А в восемьдесят – так вообще диво поглядеть. Но сказать то же самое о Реброве было нельзя, молодечеством тут и близко не пахло.

Глубокий старик, с провалившимися глазами и ртом, согнувшись, не сидел, а скорее находился в кресле на колесиках, и пожилая женщина с недобро поджатыми узкими, бесцветными губами и тусклым взглядом – его дочь – стояла за спинкой этой каталки и в буквальном смысле буровила незваного гостя тяжелым взглядом. Но Грязнов не обращал на нее внимания, от недоброжелательства на этот раз его спасал генеральский мундир.

Мягким тоном он попросил уважаемого Василия Никифоровича вспомнить, если это возможно, некоего фигуранта по фамилии Заскокин. Это связано с известной операцией сорок первого года.

Такая постановка вопроса оказала на дряхлого чекиста неожиданное действие. Он оживился, если ряд бессмысленных его движений можно было обозначить таким словом, попытался вглядеться в лицо гостя, но быстро устал и проскрипел:

– Как же, как же… Был такой сукин сын, ушел от… Но я его достал… потом… после войны… Хи-итрый был, бля, симулянт… Витьком звали… В Михайлове… Потом Воронеж… Не дали, а зря… Я б расколол…

Старик уронил голову и, кажется, собирался всхрапнуть.

– Ну хватит, – сердито заявила женщина, – вы же видите, что он не в себе! И чего, спрашивается, допрос учиняете?

– А где вы видели допрос? – суровым тоном, поднимаясь и одергивая мундир, спросил Грязнов. – Требовалось только обычное уточнение от свидетеля, и я его получил.

– Ну а получили, так и…

Женщина явно нарывалась на грубость, но Грязнов не был расположен ругаться. Да и что толку? Зачуханная, усталая баба, которой надоело бесконечно ходить за немощным стариком, от которого если и есть какая польза, так это его пенсия. Можно посочувствовать. А своей жизни у нее, судя по обстановке в квартире, лишенной обыкновенной человеческой радости, уюта, нет. Небось и детей – тоже. Одна тоска и ожидание, когда старик наконец освободит ее от этой тяжести.

– А вы никогда не слышали от отца, уважаемая, как вас?

– Татьяна Васильевна, – недружелюбно отозвалась женщина. Но хоть отозвалась.

– Об этом странном симулянте, которого Василию Никифоровичу, по его словам, так и не удалось расколоть? О Викторе Заскокине? Может, какой-нибудь разговор краем уха слышали?

– У нас в семье не принято было подслушивать, – строго заявила женщина.

– Само собой, – подтвердил Грязнов. – Есть закон, есть государственная тайна. Но есть же и семья, где люди делятся своими успехами и неудачами, разве не так? Да и потом, за давностью лет все это уже никакие не секреты. Но бывает, как старые мины, лежат, пока их не тронешь, а задел – могут так рвануть, что человека в куски разнесет. Вот и с Заскокиным – то же самое. Срочно искать его надо, прав был ваш батюшка, когда пытался его расколоть. Вам, надеюсь, это наше служебное словечко знакомо, Татьяна Васильевна?

– Можете не беспокоиться… А про симулянта я слыхала, конечно. Батя рассказывал, что Заскокин этот был задействован в секретной операции, но потом бежал, скрывался, кажется, даже у немцев был короткое время, а потом объявился. Вычислили его. Но врачи признали этого человека психически больным вследствие перенесенной тяжелой контузии. Батя пробовал с ним работать, но ничего не вышло, ловкий оказался симулянт, много он бате крови попортил.

– Как вы полагаете, Татьяна Васильевна, он может быть еще жив, этот Заскокин?

– Не знаю… Вообще-то он, батя говорил, совсем молодым тогда был, помоложе его. Если и жив, так ему должно быть все равно за восемьдесят… Ох, одно мучение с ними, вы и не представляете…

– Вижу, как вам нелегко. И сочувствую.

Покидая неприятную квартиру, Грязнов подумал, что это очень любопытный и показательный жизненный сюжет, если бы палач и его бывшая жертва дожили бы до таких весьма преклонных лет и неожиданно встретились. Но так в жизни, увы, не бывает. И, вероятно, надежд не может быть никаких…

Вячеслав Иванович ошибся.

Запрос, немедленно посланный им по своей службе в Воронеж, принес неожиданный ответ: Виктор Михайлович Заскокин, 1920 года рождения, инвалид первой группы, проживает по адресу…

В тот же день Грязнов передал всю информацию Турецкому, и на следующее утро Александр Борисович выехал на своем синем «пежо» в Воронеж. Это, как он объяснил, чтобы не быть связанным ни с общественным транспортом, ни с услугами местных «правоохранителей».

4

Разделавшись с грудой «личных дел», Владимир Поремский взял список лиц, начатый Турецким и законченный им самим, и занялся наконец практическим делом. Он терпеть не мог бумажной возни, хотя и понимал ее суровую необходимость.

А заинтересовал его в первую очередь не факт приема на работу нескольких лиц, за которыми никаких прежде особых грехов, связанных с нарушением закона, не имелось. Он обратил внимание на тот факт, что незадолго до громкой акции, как они теперь все в группе называли неудавшийся теракт, из электроцеха были уволены электромеханик и подсобник. Причем видимых оснований для такого шага у руководства этого производственного подразделения не просматривалось. Но, может быть, имелись в виду какие-то соображения морального порядка, которые не имеют прямого отношения к «личным делам». Вот их и решил проверить Поремский.

О вещах подобного рода надо беседовать в первую очередь не с начальством, которое всегда отыщет в своих бездонных ящиках письменных столов затерявшиеся было «приказы» о прошлых выговорах и прочих санкциях, а с простыми рабочими, товарищами уволенных. Уж эти-то будут максимально объективны в своих суждениях.

И первый же, с кем пришлось «пересечься» Владимиру Дмитриевичу, объяснил увольнения Шапкина и Старостина исключительно капризом замначальника, который в цехе и занимается кадрами по поручению начальника. «Ну не нравишься ты мне!» – вот такой главный аргумент.

Этот молодой и куда-то спешащий парень не был расположен к длительной беседе и поэтому отделался тем, что высказал свое мнение и посоветовал обратиться к Петровичу – одному из ветеранов. Тот – человек справедливый, зря на человека клепать не станет.

Вадим Петрович работал в углу помещения у маленького токарного станка. На приветствие посетителя ответил небрежным кивком, но даже не посмотрел. Не обращая внимания на такое «негостеприимство», Поремский сказал о цели своего прихода. Петрович продолжал молча работать, словно и не слышал вопроса. Потом вдруг резко выключил станок и обернулся к Владимиру.

– Не кричи, парень, я не глухой. Понял, чего тебе надо. Но ничего определенного сказать не могу, тому есть причина.

– Какая? Мне говорили, что вы…

– Что – я?

– Как бы совесть цеха, – преувеличил степень оценки Поремский.

– Врут, – убежденно заметил Петрович и снова включил станок.

– Значит, вы ничего не можете мне сказать о тех двоих уволенных?

– Это смотря что вы хотите услышать, – обернувшись почти к самому уху Поремского, сказал сквозь визг станка Петрович. – Извините, за неудобство, – он кивнул на суппорт, в котором был зажат резец и вилась тоненькая пружинка стружки. – Все самим приходится, – прокричал он, – малая деталька, а хрен сыщешь…

Поремский заметил, что Петрович, выкрикивая это, чтобы перекрыть визг станка, при этом зорко оглядывался, словно охотник, выслеживающий осторожную дичь.

– А вы никак боитесь чего-то? Или кого-то?

Петрович сразу нахмурился.

– Ничего я не боюсь… Отбоялся, – сказал с непонятной и безнадежной усталостью. – А вот если вашего сына или дочь встретят трое бритых бандюганов и начнут популярно объяснять, почему неправ их папаша, вот тогда я на вас посмотрю, молодой человек.

– Значит, было?

Петрович неопределенно пожал плечами. Понимай, мол, как хочешь, может, и было, а может, пока отделывались только угрозами.

– И кто ж это у вас такой суровый? – с насмешливой ухмылкой спросил Поремский, но Петрович не ответил, продолжая обтачивать небольшой цилиндрик.

Потом снизошел:

– Вы у Вовки Шапкина либо у Сени Старостина спросите. Они ответят. Адреса-то, поди, взяли уже в кадрах?

– Взял.

– Вот и правильно, – подвел итог разговору Петрович и неожиданно подмигнул Поремскому, словно заговорщик.

Было ясно, что ничего больше он не скажет, уже и так объяснил положение дел в цехе. Осталось его поблагодарить и убраться восвояси. Ни начальника, ни его зама Поремский так в цехе и не встретил, видно, каждый рабочий здесь знал свое прямое дело и ни в каких указаниях не нуждался.

Тезка Поремского Володя Шапкин оказался совсем молодым человеком и приход старшего следователя Генеральной прокуратуры воспринял как совершенно непонятное проявление высшей справедливости.

Виноватым он себя не чувствовал, хотя у него на работе не все сразу получалось. Но серьезных выговоров, на основании которых Базанов подписал его увольнение, тоже не было. Ну делались замечания по ходу, так это у всех случается. На то и новая работа. А Володя пришел из армии, где фактически занимался тем же делом, служил механиком в ремонтных мастерских, значит, и дело знал.

Обида же его заключалась в том, что Базанов ни разу не поговорил с ним по-человечески, ни разу не подсказал, в чем ошибка, а накричал и подписал приказ, который и отправил в управление кадров. Ну а там, конечно, разбираться не стали, уволили за неоднократное нарушение трудовой дисциплины. С такой формулировкой не очень-то разбежишься. Вот Володя и попробовал «покачать права». Базанов ничего не сказал, отвернулся и ушел, будто перед ним был не человек, а ничтожное существо. Но зато тем же вечером, точнее, ночью, когда Шапкин возвращался домой, его догнали трое парней и так отделали, что пришлось обращаться к участковому врачу. Вот они, синяки, до сих пор, какой уж день не проходят…

Синяки были впечатляющие, знать, не зря затронул эту тему Петрович.

– Ну а со Старостиным они тоже так? – поинтересовался Поремский.

– А к нему какие вопросы? – Володя пожал плечами. – Он ничего не вякал, метлу в угол поставил, повернулся и ушел. Подсобникам всегда место найдется. Не здесь, так в другом месте. Он, кажется, уже на Казанском устроился. Или на Павелецком.

– Неужели Базанов такой страшный, что с ним никто справиться не может? – задал провокационный вопрос Поремский.

– Да ничего он не страшный, – зло отмахнулся Шапкин. – Если б наши не были такими равнодушными, ну единоличниками, давно бы его самого уволили ко всем чертям. Это его банда действует. И все про это знают. Скины они, бритоголовые, которые на словах вроде бы русский народ защищают, а на самом деле устраивают погромы, азиков на Киевском рынке гоняют, герои… И ведь кому-то нравятся! Защищают этих подонков, милиция их не трогает, говорят, есть указание только задерживать и отпускать. Это уж когда они совсем с резьбы срываются, тогда шум поднимают. А Базанов – командир ихний, это все знают, у него даже форма есть.

– И все, говоришь, знают?

– А то!

– Он что же, увольняя вас, для кого-то место освобождал, не знаешь? – осторожно спросил Поремский, уже кое о чем догадываясь.

– Почем я знаю, наверное. Говорили, там двое каких-то освободившихся зэков нуждались в работе. А я так думаю, что просто в «крыше». Вы поинтересуйтесь в кадрах.

– Так вот, интересовался, да результата нет. Есть несколько кандидатов, но это – прошлые дела, годичной почти давности.

– Нет, это совсем недавно. Я когда заходил в нашу медчасть, чтобы зафиксировать следы побоев, это мне Петрович посоветовал сделать, и в милицию заявить, от него же, от Петровича, и узнал о новеньких.

– А что милиция? Завела дело?

– Да какое там! – отмахнулся Володя. – Послали меня подальше с моим заявлением и велели пить меньше, а то в следующий раз уже они сами меня отдерут, как сидорову козу. Добьешься чего от нашей милиции, как же… на свою голову. Все они… – И Шапкин опасливо посмотрел на гостя.