Текст книги "Последнее слово"

– Я уже обратил внимание, – кивнул эксперт-криминалист. – Есть… есть кое-что…

Тут у Халметова зазвонил его телефон, что остался валяться на тахте. Манербек быстро ушел. Хасан вышел к двери, прислушался. Обернувшись, сказал с улыбкой:

– Оправдывается, похоже, ему там хороший втык делают. Было, да?

– Никитина нашего задействовали, – со смешком ответил Грязнов.

– Нашли кого! – без всякого уважения ухмыльнулся майор…

Галя решила все-таки не сильно себя разоблачать перед соседями, которые ее уже видели, правда, в несколько ином «формате». Сейчас это была строгая милицейская дама, в которой от размалеванной рыночной хохлушки не осталось ровным счетом ничего. Ее даже сердобольная соседка так и не признала. Но о случае со вскрытием квартиры, когда прибегала наниматься одна девица, рассказала. Конечно, ей и в голову не могло прийти, этой простой женщине, то, что в жизни случаются подобные метаморфозы.

Она же, эта соседка, и стала одной из понятых во время производимого обыска.

Николай Анисимович, как увидела Галя, был далеко не прост, ничего компрометирующего после своего ухода не оставил, так что и искать здесь практически было нечего. Но польза уже оказалась в том, что была соблюдена формальность.

Быстро завершив дело и составив протокол, Галя, между делом, проверила установленную здесь после ее «посещения» сигнализацию, все действовало, и, стало быть, пора было менять объект.

Небольшая группа с Галей во главе отправилась в Перловку, где находилась бывшая дача семьи Савиных.

Новая хозяйка удивилась. Ведь относительно недавно сюда приезжал бывший хозяин, он искал тут, в сарайчике, какие-то бумаги, нашел их, они были в черной папке, и увез с собой.

Этих сведений хватило для того, чтобы разгрести на земле указанный хозяйкой угол, обнаружить железную крышку ящика и наконец понять, что именно здесь хранил Савин все добытые сведения. Он в течение многих лет работы еще в КГБ собирал нужные ему документы. О них, собственно, и шла речь на суде, хотя тот факт, что они действительно были у Савина, доказать следствию так и не удалось. Судили, по существу, за косвенные улики. И осудили. А он, зная, чья кошка мясо съела, затаил тем не менее в душе подлость. И решил в конце концов отомстить столь бесчеловечным способом.

Юра Гордеев, адвокат, как уже слышала Галя от Грязнова, говорил, что Савин точно неадекватен. Теперь Галя увидела, что все речи о несправедливом обвинении, похоже, строились на песке. Было за что его обвинять, просто не нашли. Но это уже другое дело. А обвинили предателя правильно. Доказательств не хватило, вот и казалось, что голословно. Но Бог шельму метит. И если Савин свихнулся, то туда ему и дорога.

Галя судила со всей решительностью и максимализмом молодости. Впрочем, позже эту ее точку зрения разделили и Грязнов, и Турецкий, и остальные члены бригады. Но пока надо было поймать преступника. А документы его никуда не денутся, их обязательно найдут, где бы этот ненормальный их ни перепрятывал…

Две бригады, в одной старшим был Яковлев, в другой Кашкин, одновременно производили обыски в квартирах Злобина и Базанова. Злобина Яковлев уступил следователю – его было дело, вот пусть и доводит до конца. А сам отправился в семью Базановых. Там, как он и предполагал, его приходу, да еще с командой, были совсем не рады.

Отец и мать – пожилые люди – смотрели вообще враждебно. Не радовал особой почтительностью к старшим, как полагал себя Яковлев, и младший Базанов, белобрысый, видимо, юнец, если судить не по прическе, которой не было, а имелся голый розовый череп, но по бровям – белесым и почти невидным на веснушчатом остроносом лице.

Как и предполагал Владимир, ничего компрометирующего Олег дома держать не стал бы. Но, копаясь в кладовке, где стояли ящики со всевозможным инструментом – оружие искали, что ж еще? – дошлый оперативник обнаружил длинные металлические цилиндрики и другие стальные заготовки, которые только опытный глаз эксперта-криминалиста, которого немедленно позвал оперативник, определил как заготовки для производства огнестрельного оружия. Это уже стало интересно. И Яковлев взялся за младшего Базанова – Стаса.

Тот божился, что к найденному «железу» никакого отношения не имеет, но Владимир заставил парня признаться, что работает он слесарем в механических мастерских Казанского вокзала. Как говорится, оба-на!

Обыск завершили, заготовки на всякий случай изъяли, протокол подробный составили, и Яковлев предложил Стасу одеваться. Родители испугались – то старший пропал неизвестно куда, то теперь милиция младшего без всякого к тому основания забирает. Но Володя постарался успокоить, сказал, что сейчас просто съездят в Москву, на Казанский вокзал, и парень покажет им свое рабочее место. После чего, если к нему не возникнут вопросы, вернется домой. В его интересах провернуть это дело как можно скорее. Немного успокоил – но родителей, а Стас явно забеспокоился. Стал ныть и просить перенести на завтра, но Яковлев, словно гончий пес, почуявший дичь, был неумолим. Пришлось Стасу очень неохотно подчиниться.

По дороге в Москву Яковлев продолжал размышлять, почему это у него возникло вдруг такое желание? И сообразил, что подсказку дали заготовки.

Ну да, он с самого начала обратил внимание на руки парня – они были темными, с несмываемыми следами металла и смазки у ногтей. Такие руки встречаются у мастеровых, имеющих дело с металлом, причем постоянно. То, что Олег занят работой «тонкой» – электрооборудованием, да и то, наверное, время от времени, а в основном руководящей деятельностью среди своих юных отморозков, к числу которых наверняка принадлежит и Стас, глядевший на милиционеров волчонком, было известно. У него руки такими быть не могли. А Стас, по сути, работяга. Значит, и заготовки, скорее всего, имеют прямое отношение именно к нему. Вот и возникло неожиданное решение. И Яковлев уже чувствовал по беспокойному поведению младшего Базанова, что напал на след.

Володя не ошибся. Он предупредил двоих сопровождавших его оперативников, чтоб они с парня глаз не спускали – удерет. Угадал, Стас сделал такую попытку, когда, предъявив служебные удостоверения, группа вошла в тесное и старое помещение мастерских. Выбрав момент, когда внимание сопровождающих было отвлечено, он метнулся в сторону, между тесно уставленными станками. Но не успел. Оперативник ловко подставил ногу, и Стас растянулся на полу, покрытом металлическими листами. Естественно, разбил себе физиономию до крови. Не очень удачно получилось, он конечно же попытается перевалить вину на милицию, которая обошлась с ним столь жестоко, но рядом был один из рабочих, который видел попытку побега. Вот ему и пришлось, хоть он всячески отказывался, не хотел влезать в чужие разборки, подписаться под протоколом, который тут же составил Яковлев. Упоминалась попытка побега, необходимость задержания и, как результат, неосторожное падение на пол. С этой шпаной, заявил Владимир, пряча протокол в свою папку, иначе нельзя.

А рабочее место у парня оказалось очень любопытным. Особенно шкафчик для рабочей одежды. Там, внизу, были найдены под кучей промасленных тряпок два газовых пистолета, стволы которых были расточены под боевые патроны девятого калибра. И еще несколько уже заготовленных стволов были спрятаны под грудой инструментов в ящике.

Стали составлять другой протокол. Затем Яковлев позвонил Грязнову и доложил о происшествии. Тот внимательно выслушал и велел везти Базанова-младшего на Петровку, 38, куда и сам собирался подъехать. Там, в следственном изоляторе, и состоится подробная беседа. А когда Яковлев возразил, что этот волчонок вряд ли теперь согласится говорить, Вячеслав Иванович спросил:

– Там кто с тобой из моих оперков?

Володя назвал.

– Дай трубку Корецкому.

Яковлев передал, Игорь выслушал генерала молча, улыбнулся и сказал:

– Будет сделано. – И, обращаясь к Яковлеву: – Сейчас сюда «воронок» с Петровки подойдет, и мы поедем. Ты, Володь, в кабину садись, генерал сказал, а мы уж с ним прокатимся.

О чем они там говорили, Яковлев спрашивать не стал, но Стаса вывели из кузова машины в полусогнутом состоянии. Он шел с трудом, но шел. Точнее, послушно передвигал ноги.

Оформили его прибытие быстро. Отвели и заперли в небольшой одноместной камере, так просил начальника СИЗО Грязнов, не мог же тот отказать в такой мелочи бывшему начальнику МУРа?

Подъехавший Грязнов сказал:

– Вы немного подождите, ребятки, а я схожу переговорю с ним. Он как, нормальный?

– Вполне, – ответил Игорь.

Через час Вячеслав Иванович вышел и сказал:

– Они все прячутся на даче в Кратове. Адрес он не знает, но как пройти и как выглядит дача, описал. Пора, хлопчики, трубить общий сбор.

Обыденно так сказал, будто это был не итог всей операции, а простая «рабочая» поездка.

4

Вечерело. По Рязанскому шоссе в сторону Раменского двигалась небольшая колонна машин. Впереди ехала милицейская «Волга» с мигалкой и сиреной, требовавшая немедленно освободить дорогу своему сопровождению. За ней катили два микроавтобуса с затемненными стеклами, а замыкала процессию черная «Волга» Генеральной прокуратуры. В милицейском автомобиле ехали оперативники и эксперт-криминалист, в микроавтобусах отделение спецназа при полном обмундировании для проведения «жестких» операций. В черной «Волге» сидели Грязнов, Турецкий и Яковлев.

Володя рассказывал о проведенных в Мытищах обысках. Ему уже перезвонил Кашкин и голосом именинника сообщил, что дело в шляпе. Ну в том смысле, что теперь уже не только два взрыва в Мытищах получили свое документальное подтверждение, но и акции в Люберцах, в Тайнинке и на Арбате. Недаром он отметил в свое время в этих преступлениях серийный почерк, а ему не верили. Это ж сколько дел сразу можно завершить!

А все произошло потому, что Михаил Игнатьевич послушался совета Яковлева и отправился не к бабкам, а к Ивану Аристарховичу, в двадцать седьмую квартиру. И тот вспомнил многое про «химика». Намекнул и про то, что у Злобина была, наверное, где-то мастерская, поскольку он постоянно таскал домой всякие причиндалы – железки, старые телефонные аппараты и прочий хлам, который выбрасывают люди на помойку за ненадобностью. А зачем человеку, который в серьезном институте учился, такое барахло? Ясно – для мелких поделок.

Вот и учел эти соображения Кашкин, когда вскрыл и начал планомерный обыск квартиры Злобина. Одного он не мог при этом понять: куда девался весь тот хлам, который притаскивал Андрей? Может, старуха-мать выбросила? Да вроде не видели ее, совсем уже болела, тяжести носить не могла, а там же, поди, тонны!

Не было никакого хлама в квартире, зато в ящике письменного стола нашелся небольшой ключик от висячего замка, как определил эксперт-криминалист. Стали искать сам замок и не нашли. Думали, где-то на улице, где население обычно сарайчики всякие ставит. Но когда вышли и оглянулись на дом, эксперт обратил внимание Кашкина на то, что у дома наверху есть еще технический этаж. А раз он имеется, значит, там должен быть люк.

Уже через несколько минут они вошли в прекрасно оборудованную слесарную мастерскую. А еще через короткое время обнаружили несколько телефонных трубок, откуда были вынуты внутренности, лежали электрические батарейки и старые разобранные электрические будильники. То есть полный набор для начинающего террориста.

А еще, к удовольствию эксперта-криминалиста, на всех предметах имелись четкие отпечатки пальцев.

Так что, можно сказать, со Злобиным вопрос отчасти решился. Осталось только идентифицировать эти отпечатки с теми, что были оставлены на деталях от бомб, оставшихся после взрывов. Если эксперты-криминалисты, разумеется, их в свое время нашли. А отсюда получала логическое объяснение и пьяная драка, которую затеял Злобин в игорном заведении, – он мог испугаться разоблачения.

Турецкий с Грязновым слушали, но не разделяли особых восторгов Володи, их больше волновало не это пусть и важное, но уже понятное прошлое, а нынешнее. Сейчас все будет зависеть, во-первых, от обстановки в районе кратовской дачи – где и как она расположена, какие подходы имеются, все ли террористы там, а во-вторых, от умения, собственно, мастерства омоновцев. Во всяком случае, это были уже опытные, обстрелянные бойцы, не мальчики, а люди, прошедшие, точнее, заставшие еще военные действия в Чечне. Ну и если рассуждать вообще, то немало зависело и от простой удачи. От везения, без которого никак не получается, хотя оба генерала были людьми не суеверными. В принципе. Но ведь и в каждом твердом принципе случаются свои исключения. Вот об этом больше и думали.

Грязнов был немного расстроен. Он же дал команду не спускать с Натоева глаз, а что вышло? Упустили. Вместо того чтобы аккуратно «вести» его, выясняя связи, самым элементарным образом упустили. Впрочем, тут, может быть, и сам Вячеслав Иванович был виноват: еще в первую встречу, чтобы прижать покрепче Манербека, при нем заговорил со своими сотрудниками о Натоеве. Хотел как лучше, а получилось, действительно… Но он все равно никуда не денется, дом его под контролем, сам Манербек в открытую не поможет, а тайком ему будет себе дороже. С другой стороны, у Натоева вполне могли быть и свои контакты, однако долго он отсиживаться не сможет. Тем более что его фотография уже пошла во все отделения милиции. Но – никуда не денешься от правды, нехорошо получилось. Саня вон молчит, но тоже, наверное, так думает. Непростительный промах. Грязнов поглядывал на мрачноватого Турецкого и был уверен, что размышляют они об одном и том же.

Грязнов был неправ, Александра Борисовича сейчас меньше всего волновала проблема с Натоевым. Да и никакая это не проблема, просто Славка переживает собственный прокол. Ясно же теперь, что речь идет о связнике. Значит, не он, так будет другой, вот того и не надо упускать. Сейчас гораздо важнее не упустить самих террористов. Хотя они представлялись Турецкому какими-то странными, особенно этот, бывший подполковник. Листал его обвинительное заключение Александр Борисович и удивлялся: нормальный служака, на таких, как он, вся госбезопасность отродясь стояла. Это в девяностых годах, когда рухнуло все, начиная с экономики и кончая нравственными позициями, многие из этих деятелей остались как бы морально не у дел. Да, в общем, и материально тоже. Вот и начались разлады с совестью. Юрка Гордеев прав, большинство обвинений было шито белыми нитками. Но кое-что инкриминировалось все-таки по делу. Документы он все-таки воровал, Галка-то ведь обнаружила тайничок, правда, пустой. Но он же есть! Значит, были и документы, однако, как, возможно, и не желая того, продемонстрировало обвинение, в основном те, что подрывали честь и достоинство организации, «конторы». А это, натурально, грех непростительный! В то время как о предательстве Родины и говорить-то смешно – особенно после всех тех обосновавшихся в Европе и Америке генералов, полковников… Вот и получил Савин, будто в отместку за них, свое. Впрочем, по мизеру, могли бы и больше закатать.

А может, он и есть на самом деле именно такой, в смысле подлинный террор? Простенький. Почти бытовой. Обиделся на любовницу, изменившую ему с собственным мужем, и взорвал к чертовой матери половину Москвы? Или, скажем, просквозил мимо очередного повышения в звании, да еще и свою жену с приятелем в пикантной позе увидел, на что-то обиделся – вот и взлетел Киевский вокзал вместе со многими сотнями обычных, не озабоченных жаждой мщения людей. Ведь не станет нормальная, любящая жена бросать своего мужа в такой тяжкий момент? Или станет? Это смотря какая жизнь была… Вон, соседи Галку уверяли, что он души в ней не чаял, а она с его же дружком и сбежала. Правда, не куда-нибудь, а в Китай, супругой дипломата, а не занюханного подполковника. Он виноват или она? Но какая разница, если он решил мстить так бессмысленно и страшно? Значит, надо его изолировать, и лучше навсегда.

Потом Турецкий вспомнил недавний звонок Володи Поремского, тот докладывал с Русаковской улицы, где они с Пашей Лаврентьевым и спецназовцами из госбезопасности штурмовали гнездо скинов. Оно оказалось на поверку обыкновенным подпольным борделем, в котором в дневное время собирались всякие скинхеды, новые «русские моджахеды», есть, оказывается и такая шантрапа в политическом раскладе, а в остальное время «активисты движения» развлекались с проститутками. И когда спецназ, с грохотом высадив стальную, сейфовую дверь, ворвался в длинное подвальное помещение, увешанное различными плакатами, растяжками, постерами и флагами с непонятной символикой, напоминающей стилизованные свастики, перед ними предстала потрясающая воображение картина.

На двух диванах, установленных вдоль стен, под всей этой символикой и флагами, на двух абсолютно голых и пьяных, как выяснилось, девках скакали в свое светлое будущее двое тоже голых и пьяных вдрызг борцов за это самое будущее. Ни кавалеристы, ни их послушные кобылы так и не среагировали на грохот. Ничего не поняли. А когда им постарались объяснить ситуацию, при этом даже и не пытаясь удержаться от хохота, они возмутились по той причине, что здесь, оказывается, грубо нарушены их гражданские права, а кроме того, незаконно прервано важное идеологическое совещание. Это заявление и стало последней каплей для видавшего всякие виды спецназа. Володька сказал, что в помещении добрых полчаса стоял даже и не истерический хохот, а рев, которому трудно подыскать название для сравнения.

Самое же пикантное, пожалуй, заключалось в том, что эти двое парней оказались теми самыми, что преследовали Владимира в черном «БМВ». Имена-то их были уже известны ему. Он объяснил Павлу ситуацию, и тот с удовольствием передал задержанных «идеологических работников» в полное Володино распоряжение.

Короче говоря, все претензии по поводу происходящего были высказаны сотруднику местной милиции и представительнице жилконторы, которая и сдавала этот «нежилой фонд» под офис общественной организации. На тетку было жалко смотреть – так ее поразило это «совещание». Она стала клясться, что больше никогда, никому и так далее. Ей, конечно, никто не поверил, но участкового сам Лаврентьев строго предупредил.

Потом отпустили не утихающий от восторга спецназ и взялись за «документы». Их набор оказался стандартным. Ваххабистская литература на арабском и русском языках, националистские брошюрки от РНЕ и всякая прочая пропагандистская макулатура. Все было изъято, погружено в два больших картонных ящика и увезено. Павел сказал, что их спецы поглядят, скорее всего, сделают из этих материалов «лапшу» и отправят на переработку. Вряд ли там найдется что-то новое и неизвестное, но кто знает. И, кстати, никаких там ведомостей, списков организации и прочих документов, которые могли представить интерес для следствия, обнаружить так и не удалось. Достаточно и того, что общими усилиями ФСБ, МВД и Генпрокуратуры уничтожили еще одно осиное гнездо… разврата…

Турецкий не стал рассказывать пока об этом, чтобы не расхолаживать товарищей. Это можно потом, на обратном пути, когда все закончится. А в том, что закончится удачно, Турецкий был уверен. Однако… тьфу, тьфу, тьфу – через левое плечо…

К даче подъехали в темноте. Навстречу машинам, въезжающим в дачный поселок Кратово, вышел грязновский оперативник. Махнул рукой, и все машины погасили фары. Совещание длилось недолго. На нем присутствовал и командир отделения спецназа.

Оперативник набросал план дачи, участка, всех пристроек на нем, а также планы соседних участков. Спецназовец прикидывал, где разместить своих ребят, чтобы удар на нужный дом нанести с трех сторон – через окна и дверь: четвертая стена была глухая.

Высота окон – небольшая, они расположены в двух метрах от земли, гораздо ниже, чем на учебных полигонах, так что и трудностей при одновременном внезапном штурме возникнуть не должно было.

В доме, по докладу оперативника, ведшего скрытое наблюдение за дачей, чуть ли не с того момента, как Грязнов узнал адрес от Стаса Базанова, находились в данную минуту четверо. Оперативник не знал их имен и фамилий, но видел выходящих из дома в разное время пожилого дядьку с черноволосым парнем, которые заходили в сарай зачем-то, потом вышли еще двое – оба высокие, крепкие такие ребятки, один из них был лысым, другой со светлым ежиком прически. Они постояли, огляделись, потом обошли дом, о чем-то беседуя негромко, и ушли в дом. А потом, до самой темноты, появлялся на крыльце только лысый. Он оглядывался, будто прислушивался – неужели все-таки что-то чуял, мерзавец? Потом уходил в дом, чтоб через полчаса снова выйти. А может, ждал кого-то.

Грязнов с Турецким, да и Володя тоже, примерно догадывались, кого мог ожидать Олег Базанов. Либо своего братца, тот же недаром нервничал, все уйти норовил во время обыска в их квартире, либо Натоева. Или у них был еще кто-то на связи, о ком пока неизвестно.

В любом случае тянуть больше нельзя. Если бы неизвестный подошел к даче, его бы сразу перехватили оперативники, сидевшие в засаде. Но никого не было. А в темноте уже только раз Базанов вышел из дома – видели огонек сигареты. Да и в бинокле с прибором ночного видения он рисовался довольно четко.

Командир спецназа попросил всех присутствующих не мешать ему работать и подойти к даче по сигналу – выстрелу из ракетницы. И ушел к своим ребятам. Через несколько минут от двух микроавтобусов пошли в темноту несколько громоздкие силуэты, их повел оперативник. Остальные прибывшие медленно отправились по неширокой песчаной улице, мимо заросших сиренью и жасмином, если судить по запахам, сплошных заборов.

– Ты не захватил случайно сигареты? – негромко спросил Грязнов у Турецкого, тот улыбнулся, показав в темноте белые зубы:

– Случайно захватил.

Они закурили, постояли немного, остановились и шедшие за ними оперативники, эксперт, Володя Яковлев. Вокруг стояла тишина, только вдалеке нарастал гул приближающейся электрички. Кто-то из группы чиркнул зажигалкой, осветив наручные часы. И в тот же миг, с громким хлопком, высветив крыши домов и обозначив силуэты заборов, взлетела и вспыхнула между кронами высоких сосен обычная белая ракета.

Это означало конец операции…

5

Савин молчал. А Турецкий и не настаивал, он просто сидел напротив, за столом, привинченным к полу, и, не затягиваясь, курил себе неторопливо. Заговорит, куда он теперь денется…

Штурм и захват, как узнал тем же вечером Александр Борисович, произошел настолько стремительно и даже без единого выстрела, что четверо сидевших в доме за чаем так и не успели даже поставить свои чашки и стаканы на стол. По этой причине двое – Злобин и Савин – обожглись горячим чаем. Не успел оказать сопротивления Зайцев, хотя, как позже понял Турецкий, должен был, его этому долго и упорно учили, да вот сплоховал.

А о том, что учили, Александр Борисович узнал от Злобина. Этот крысеныш, полагая, что в прошлые его дела никто так и не залез, решил маленько заработать себе снисхождения от следствия. Не успели они между собой договориться – везли в разных машинах, посадили в одиночки. Вот Андрюша и стал закладывать своих подельников – первым Савина с его «проектами», которыми тот совсем задурил голову ему, Злобину, за три года совместной отсидки.

Второй был Генка Зайцев, который на самом деле Ахмед, и он у боевиков практику проходил, в Афгане был и других странах. И когда это успел ему Халметов-младший проболтаться о своих тайнах? Неужели поверил партнеру? Плохо, значит, его учили.

Ну про Олега Злобин знал только одно – тот явился главным организатором всего этого дела. И он рассказал о своей встрече с ним после колонии, о том, что сам узнал от Савина, об общих договоренностях. Олег их всех и на работу устроил, и сам следил, чтоб никто не мешал.

Про себя же Злобин сказал лишь то, что оказался слабым и подверженным чужому влиянию, в чем глубоко раскаивается.

Все это было подробно записано в протоколе допроса и подписано обвиняемым. Да, уже обвиняемым, поскольку доказательств вины оказалось более чем достаточно.

Зайцев проявил упорство. Но это – дело временное, пусть помолчит, тюремная камера учит многому. Да вряд ли и папаша его захочет, чтобы к сыну его применили самые крутые меры. Честь-то она честь, да жизнь дороже, когда у тебя в руках крупный бизнес. Поди, все возможные рычаги нажмет, лучшие адвокатские силы подключит, денег не пожалеет. Вот пусть сынок и делает выбор.

А Базанов, узнав, что всех их заложил братец, взятый на «горячем», расстроился до такой степени, что потерял контроль над собой. Стал вину переваливать на всех остальных, уверять, божиться, что сам он православный, в Бога истово верит, что был он всего лишь послушной овечкой, – врал, изворачивался, пока Поремский, работавший с ним и описавший, как они «штурмовали» его офис, не прижал его к стенке фактами. Базанов заврался и понял это сам, попросил дать ему время одуматься и сформулировать в голове свои признательные показания.

А Савин ничего не собирался «формулировать».

Он молчал. При нем после штурма, во время обыска, была найдена папка с документами. Видимо, он попросил Злобина не оставлять их в его мастерской на время их «командировки» и прихватить с собой. Лаврентьев посмотрел, полистал и плюнул – такая это была никому не нужная чушь. Тайну представляли лишь материалы, касавшиеся заложения взрывчатки. Вот это действительно представляло серьезную опасность. И надо было узнать, не прячет ли этот полусумасшедший в своей ненависти к бывшим коллегам человек еще где-то столь же опасные документы.

Турецкий попытался найти к нему подход. Он даже Гордеева пригласил, якобы разрешил тому переговорить с бывшим клиентом. Но и из этого их разговора ничего не получилось. Не захотел раскалываться Николай Анисимович, видно, он на что-то надеялся. Но на что?

Турецкий стал подбираться, пытаясь воздействовать на элементарную человеческую гордость. Это кем же надо себя представлять, чтобы скатиться до абсолютно свинского, скотского состояния? К месту пришелся и рассказ бывшего заключенного о расстреле их этапа в сорок первом, о том, как НКВД преследовал людей и после, а это – та самая «контора», в которой «имел честь» служить подполковник. И чем он лучше тех, кого так ненавидит? Сложный такой заворот придумал Александр Борисович. И ведь добился своего – разозлил Савина.

Тот начал орать, что он – мститель. Что все происшедшее – это лишь первый шаг. Что он еще скажет свое слово, и оно будет невероятно громким и последним.

Из этого сумбурного крика, больше похожего на бред, Турецкий понял, что ничего больше за душой и в тайниках у Савина нет. Он живет в настоящий момент еще не свершившимся взрывом, катастрофой, которую приготовил им всем. Кому «им», в расшифровке не нуждалось. По Савину уже не кричала, а рыдала психиатрическая клиника. Но точку надо было поставить. И Турецкий предложил ему изложить в письменном виде все свои претензии к государству, миру, бывшей своей «конторе», наконец.

Идея неожиданно понравилась Савину.

Он писал медленно, но не отрывая ручки от бумаги. Закончил, расписался, спросил, какое сегодня число, и поставил дату. После чего с пафосом произнес:

– Это мое к вам последнее слово! Мне не давали говорить, меня унижали, гноили в тюрьмах, меня даже на суде последнего слова лишили! Но я остался жив и невредим. А теперь, вопреки вашему желанию, я говорю мое последнее слово! Вот оно! – И он швырнул исписанный лист Турецкому, а сам принял позу Наполеона на известной картине Верещагина, где полководец, сложив руки на груди, мрачно смотрит сквозь кремлевские зубцы на бушующий над Москвой пожар.

Неожиданное сравнение почему-то заставило Александра Борисовича слегка поежиться. Черт его знает, что за ассоциации промелькнули. Он взглянул на текст, отметил правильное и вполне логичное построение фраз – смысл пока ускользал от него – и вдруг подумал совершенно трезво: «Какое это счастье, что последнее слово все-таки скажу я…»