Текст книги "Коварство и любовь. Перчатка"

Явление VII

Президент. Фердинанд. Вурм. Последний вскоре уходит.

Фердинанд. Вы приказали, батюшка…

Президент. К несчастью, мне приходится приказывать, когда хочется порадоваться за своего сына! – Оставь нас, Вурм! – Фердинанд, в последнее время я наблюдаю за тобой и не нахожу в тебе прежней открытой юношеской живости, которая так восхищала меня. Какая-то странная грусть не сходит с твоего лица. Ты избегаешь меня, избегаешь общества. Фи! в твои годы можно простить десять кутежей, но непростительна и одна только забота. Предоставь мне думать о твоем счастье и старайся только следовать моим предначертаниям. Подойди ко мне и обними меня, Фердинанд!

Фердинанд. Вы сегодня очень милостивы, батюшка.

Президент. Сегодня, плутишка! И еще с какой кислой гримасой говорит! (Серьезно.) Фердинанд! Для кого прокладывал я опасный путь к сердцу герцога? Для кого я навеки нарушил мир с совестью и с небом? Слушай, Фердинанд!.. Я говорю с сыном… Для кого очистил я место, уничтожив своего предшественника? Эта история тем ужаснее терзает мне сердце, чем тщательнее стараюсь я скрыть свой нож от света! Слушай! Скажи мне, Фердинанд, для кого сделал я все это?

Фердинанд (отступает в ужасе). Уж не для меня ли, батюшка? Не на меня ли должно пасть кровавое отражение этого злодеяния? Клянусь всемогущим Богом, лучше совсем не родиться, чем служить оправданием этому преступлению!

Президент. Это что? Это что такое?.. Впрочем, твоей романтической голове можно простить. Фердинанд, я не хочу сердиться! Так-то вознаграждаешь ты меня, дерзкий мальчишка, за бессонные ночи, за мои безустанные заботы, за вечные угрызения совести? На меня падает вся тяжесть ответственности – на меня проклятье, гром вышнего Судии… Тебе счастье достается из вторых рук… Преступление не пятнает наследства…

Фердинанд (поднимает правую руку к небу). Торжественно отказываюсь от наследства, которое будет только напоминать мне злодея-отца.

Президент. Послушай, юнец, не раздражай меня! Если бы все шло по-твоему – ты весь век пресмыкался бы во прахе.

Фердинанд. Все ж это лучше, батюшка, чем пресмыкаться у трона.

Президент (сдерживая гнев). Гм!.. Тебя надо насильно заставлять думать о своем счастье! Чего десятки других не могут добиться при всех усилиях, то дается тебе играючи, как во сне! На двенадцатом году ты прапорщик, на двадцатом – майор. Я обделал это у герцога. Ты снимешь военный мундир и поступишь в министерство. Герцог говорил о чине тайного советника, о месте посланника, о необыкновенных милостях. Перед тобой – чудная перспектива: гладкий путь в соседство трона, к самому трону, если только власть стоит того, чтобы ее променять на призраки власти. И это не пленяет тебя?

Фердинанд. Нет, потому что понятия мои о величии и счастье не совсем похожи на ваши. Ваше счастье основывается редко на чем-нибудь ином, кроме погибели ближнего. Зависть, страх, хула – вот печальные зеркала, в которых отражается улыбка высокого властелина. Слезы, проклятия, отчаянье – вот страшная трапеза, за которою роскошествуют эти хваленые счастливцы, из-за которой они выходят охмелевшие и так идут, как в тумане, в царство вечности, перед престол Бога… Мой идеал счастья умереннее: он заключается во мне самом. Все мои желания схоронены у меня в сердце.

Президент. Превосходно! удивительно! неподражаемо! Через тридцать лет приходится мне опять выслушивать первую лекцию! Жаль только, что пятидесятилетняя голова моя стала уж тупа для ученья. Впрочем, чтобы не оставлять в бездействии такой редкий талант, я отрекомендую тебе кой-кого, и ты можешь тогда упражняться сколько хочешь в своем арлекинском ораторстве. Ты должен решиться – сегодня же решиться – вступить в брак.

Фердинанд (отступает в изумлении). Батюшка!

Президент. Без комплиментов! Я послал от твоего имени карточку к леди Мильфорд. Ты сейчас же отправишься к ней и скажешь ей, что ты ее жених.

Фердинанд. Мильфорд, батюшка?

Президент. Надеюсь, ты знаешь ее!

Фердинанд (вне себя). Да есть ли позорный столб в герцогстве, который бы не знал ее? Но, не правда ли, я смешон, батюшка, что принимаю шутку вашу за дело? Захотите ли вы быть отцом подлецу-сыну, соединяющему судьбу свою с привилегированной прелестницей?

Президент. Напротив! Я и сам посватался бы за нее, будь ей годен пятидесятилетний муж. Захотел бы ты быть сыном подлеца-отца?

Фердинанд. Нет! видит Бог – нет!

Президент. Клянусь, эту дерзость можно простить разве только ради ее оригинальности!

Фердинанд. Умоляю вас, батюшка, не оставляйте меня в этом сомнении: при нем мне невыносимо называться вашим сыном!

Президент. Да ты с ума сошел! Всякий благоразумный человек стал бы добиваться чести занять таким образом место своего государя.

Фердинанд. Вы становитесь для меня загадкой, батюшка. Вы называете это честью – честью разделять с государем то, в чем и он перестает быть человеком?

Президент разражается смехом.

Смейтесь, смейтесь! Оставим даже это в стороне, батюшка! С каким лицом покажусь я самому жалкому ремесленнику, который за своею женою взял в приданое по крайней мере неопозоренное тело! С каким лицом покажусь я в свете! Герцогу! С каким лицом явлюсь перед прелестницей, которая омоет в моем позоре пятно своей чести!

Президент. Где это ты разглагольствовать на-учился?

Фердинанд. Заклинаю вас небом и землею, батюшка! Эта гибель вашего единственного сына не сделает вас настолько счастливым, насколько он будет несчастен. Возьмите мою жизнь, если это может возвысить вас! Жизнь получил я от вас, и, не колеблясь ни минуты, я готов пожертвовать ею вашим успехам. Но честь мою, батюшка! Если вы отнимете у меня честь, то и дать мне жизнь было легкомысленной подлостью – и я буду проклинать в отце сводника.

Президент (ласково треплет его по плечу). Браво, браво, мой милый! Теперь я вижу, что ты вполне молодец и стоишь лучшей невесты во всем герцогстве. Так и будет! Сегодня же в полдень ты обручишься с графинею Остгейм.

Фердинанд (в новом изумлении). Этому часу назначено окончательно сокрушить меня!

Президент (подозрительно глядя на него). Надеюсь, против этого нечего возмущаться твоей чести.

Фердинанд. Да, батюшка, Фредерика Остгейм могла бы составить счастье всякого другого. (Про себя в крайнем смущении.) Что оставила в моем сердце нетронутым его злоба, то разрывает теперь его доброта.

Президент (не спуская с него глаз). Я жду твоей благодарности, Фердинанд!

Фердинанд (бросается к нему и с жаром целует у него руку). Батюшка, ваша милость воспламеняет все мои чувства! Батюшка, горячо благодарю вас за вашу сердечную заботу обо мне! Ваш выбор безукоризнен… но… я не могу… я не смею… сжальтесь надо мной… я не могу любить графиню!

Президент (отступая шаг назад). Ага! Теперь я поймал молодца! Так на эту удочку ты поддался, хитрый притворщик? Значит – дело вовсе не в чести, что ты отказываешься от леди? Значит, тебе противна не невеста, а самый брак?

Фердинанд стоит сначала в оцепенении, потом срывается с места и хочет уйти.

Куда? Стой! Этак-то ты уважаешь отца?

Майор возвращается.

Леди извещена о твоем визите. Я дал слово герцогу. Все в городе и при дворе знают об этом. Если ты сделаешь меня лжецом перед герцогом, перед леди, перед светом, лжецом в глазах двора… смотри, Фердинанд!.. Или если я проведаю про какие-нибудь истории… Ага! что это вся краска исчезла вдруг с твоих щек?

Фердинанд (бледный, как снег, дрожащим голосом). Как? что? Я – ничего, батюшка!

Президент (останавливая на нем грозный взгляд). А если это не ничего, и я найду причину твоего упорства?.. О! уж одно только подозрение приводит меня в бешенство! Иди сию же минуту! Вахтпарад начинается. Ты будешь у леди тотчас после пароля. Стоит мне захотеть, и дрогнет все герцогство! Посмотрим, как-то сломит меня упрямый сын! (Идет и еще раз возвращается.) Слышишь! ты будешь там, или берегись моего гнева! (Уходит.)

Фердинанд (приходя в себя после оцепенения). Ушел? И это был голос отца! Да! я поеду к ней, поеду, выскажу ей все… покажу ей ее, как в зеркале… Презренная! И если ты и тут захочешь моей руки, ничтожная… пред лицом всего дворянства, войска и народа… вооружись ты всею гордостью своей Англии… я отвергну тебя – я, молодой немец! (Быстро уходит.)

Второе действие

Зал во дворце леди Мильфорд. Направо – софа, налево – фортепиано.

Явление I

Леди в простом, но изящном утреннем костюме с распущенными, еще не завитыми волосами, сидит за фортепиано и фантазирует. Софи, камеристка, подходит к ней от окна.

Софи. Офицеры расходятся! Парад кончился… Но Вальтера еще не видать!

Леди (в сильном беспокойстве, встает и проходит по комнате). Я не знаю, что со мною сегодня, Софи. Никогда еще со мною этого не было. Так ты его совсем не видала? Впрочем, ему нечего торопиться… Это давит мне грудь, как преступление… Поди, Софи, – вели оседлать мне самую бешеную лошадь, какая только есть на конюшне. Мне надо на простор – увидеть людей, ясное небо. Может быть, будет легче на сердце.

Софи. Если вы чувствуете себя не совсем хорошо, миледи, назначьте прием сегодня у вас. Пусть герцог обедает здесь или сядет за карты перед вашей софой! Будь у меня в распоряжении герцог и весь его двор – да я бы и не подумала никогда скучать!

Леди (бросаясь на софу). Прошу, пощади меня! Я готова платить тебе по брильянту за каждый час, только бы они не мозолили мне глаза! Не меблировать же мне комнаты этим народом?.. Все это дрянные, жалкие люди: их берет ужас, когда у меня срывается с языка теплое, сердечное слово; они раскрывают рты и поднимают носы, словно привидение увидали… Это рабы-марионетки на проволоке, которой мне легче управлять, чем шить или вязать. Что мне за дело до этих людей? У них и душа-то заведена на один лад, как часы. Мне не может быть удовольствия спрашивать их о чем-нибудь: ведь я заранее знаю, что мне они ответят. Могу ли я обмениваться с ними словами, когда у них не хватает смелости быть иного мнения, чем я? Прочь их! Досадно и на лошадь, если она никогда не закусывает удила. (Подходит к окну.)

Софи. Но уж герцога-то вы исключите из этого числа, миледи! Мужчины более красивого, любовника более пламенного, человека более умного не найти во всем его герцогстве.

Леди (возвращается). Оттого, что это его герцогство, и только герцогский сан, Софи, – может служить слабым извинением моему выбору. Ты говоришь, мне завидуют. Бедная! Меня следовало бы скорее жалеть. Из всех, кого питает трон, никто не кончает так грустно, как фаворитка: ее судьба похожа разве на судьбу великого и богатого человека, которому пришлось взяться за нищенскую клюку. Правда, талисманом своего величия он может вызвать из земли, как волшебный дворец, все, чего запросит мое сердце. Он ставит передо мною на стол дары обеих Индий; он создает эдемы в пустынях; по его мановению родники из земли взлетают под облака гордыми водометами… или вспыхивает в пышном фейерверке пот и кровь его подданных… Но может ли он приказать своему сердцу биться могучим и огненным биеньем около могучего, пламенного сердца? Может ли он отдать свою скудную душу одному прекрасному чувству? Сердце мое томится голодом при всем этом избытке наслаждений; и что мне в тысяче лучших чувств, если я обречена лишь утолять похоть!

Софи (смотрит на нее с удивлением). Давно уже служу я вам, миледи…

Леди. А узнала меня только сегодня! Да, это правда, Софи. Я продала герцогу свою честь; но сердце свое сохранила я свободным – сердце, милая Софи, которое может быть еще достойно любви. Заразительный воздух двора коснулся его лишь, как дыханье касается зеркала. Верь мне, милая, что этот жалкий герцог давно бы сделал меня первою дамой при дворе, если бы только пожелало того мое честолюбие.

Софи. А это сердце очень уж повиновалось честолюбию?

Леди (с живостью). Будто оно не довольно уж мстило за себя? Не мстит и теперь? Софи! (Серьезно, опуская руку на плечо Софи.) У нас, женщин, только один выбор – повелевать или служить; но и высшее наслаждение властью – лишь жалкое утешение, когда мы лишены самой высшей радости – быть рабами любимого человека.

Софи. Эту истину я желала бы слышать от вас в последний раз, миледи.

Леди. Отчего, Софи? Глядя на детское неуменье наше держать скипетр, как не подумать, что мы годимся лишь для помочей? Иль ты не замечала, что этим капризным легкомыслием, этими безумными удовольствиями я хотела заглушить бурные желания своего сердца?

Софи (отступая в изумлении). Миледи!

Леди (с еще большим одушевлением). Удовлетвори их! Дай мне человека, о котором я теперь думаю, которого боготворю… Ах, Софи! или умереть, или обладать им! (Замирающим голосом.) Дай мне услышать из его уст, что слезы любви в наших глазах блещут прекраснее всех брильянтов в наших волосах (пламенно), и я брошу к ногам герцога и его сердце, и его герцогство и убегу с этим человеком, убегу в самую далекую пустыню на земном шаре…

Софи (смотрит на нее в испуге). Боже мой! Что вы? Что с вами, миледи?

Леди (в смущении). Ты бледнеешь?.. Уж не сказала ли я чего лишнего?.. О, так пусть же моя доверчивость наложит молчание на твой язык. Выслушай больше – выслушай все!..

Софи (робко озирается). Я боюсь, миледи, – боюсь… зачем мне это знать?

Леди. Брак с майором… и ты, и свет – вы ошибаетесь, думая, что это придворная интрига. Софи, не красней – не стыдись меня: это дело моей любви!

Софи. Боже мой! Я это предчувствовала!

Леди. Их было нетрудно уговорить, Софи. Слабодушный герцог, хитрый придворный Вальтер, дурак маршал… каждый из них готов присягнуть, что этот брак – самое действительное средство сохранить меня для герцога, упрочить нашу связь… Нет! навеки разорвать ее! навеки разбить эти позорные цепи! Вас самих обманули, обманщики! Слабая женщина перехитрила вас! Вы сами соединяете меня с моим милым! Ведь я этого только и хотела… Только бы он был мой… и тогда прощай навеки, отвратительное величие!

Явление II

Входит старый камердинер герцога со шкатулкой в руках.

Камердинер. Его высочество герцог приказал кланяться миледи и прислал ей на свадьбу эти брильянты. Они только что получены из Венеции.

Леди (открывает шкатулку и отступает в испуге). Слушай, что заплатил твой герцог за эти камни?

Камердинер (мрачно). Они не стоят ему ни гроша.

Леди. Как! Ты с ума сошел? Ничего! Но ты (отступает от него шаг назад) – ты смотришь на меня так, будто хочешь пронзить меня насквозь своим взглядом. И эти дорогие камни, которым нет цены, ничего не стоят ему?

Камердинер. Вчера семь тысяч человек отправилось в Америку… те все заплатят!

Леди (тотчас же ставит шкатулку и начинает быстро ходить по залу; потом, после некоторого молчания, обращается к камердинеру). Старик! что с тобой: ты никак плачешь?

Камердинер (вытирает глаза и говорит глухим голосом, дрожа всем телом). Эти брильянты… И моих сыновей двое на них пошло…

Леди (отворачивается в тревоге и хватает его руку). Но не поневоле?

Камердинер (с горьким смехом). Боже мой!.. Нет – все по доброй воле!.. Правда, вышли двое-трое молодцов посмелее перед фронтом и спросили полковника, почем продает герцог пару людей. Но милостивый наш принц велел выступить на плацпарад всем полком и расстрелять крикунов. Мы слышали, как грянули ружья, видели, как брызнул на мостовую мозг, – и вся армия крикнула: «Ура! в Америку!»

Леди (в ужасе опускается на софу). Боже мой! Боже мой! А я ничего не слыхала! Не замечала!

Камердинер. Так-то, сударыня! Напрасно поехали вы с нашим герцогом на медвежью травлю как раз как ударили сбор к выступлению. Жаль, что вы это торжество пропустили, когда гром барабанов нам возвестил, что пора. Там сироты с воем догоняли живого отца, а тут бежала, как обезумев, мать, чтобы пропороть штыками своего грудного младенца; невест и женихов отгоняли друг от друга сабельными ударами; в отчаянии стояли седые старики и кидали под конец вслед детям свои костыли: возьмите, мол, и их в Америку!.. А барабаны-то со всех сторон трещали, чтобы Господь всеведущий не услыхал наших молитв.

Леди (встает в сильном волнении). Прочь эти камни! Они жгут адским огнем мое сердце! (Кротко камердинеру.) Успокойся, бедный старик! Они возвратятся. Они опять будут на родине.

Камердинер (с чувством). Богу это известно! Да! будут!.. Они еще у городских ворот обернулись и кричали: «Бог вас храни, жены и дети! Да здравствует наш герцог!.. На Страшном суде свидимся!»

Леди (ходит большими шагами взад и вперед по комнате). Ужасно! бесчеловечно!.. А мне говорили, что я осушила здесь все слезы!.. Страшно, страшно открываются у меня глаза. Ступай, скажи своему господину – я поблагодарю его лично! (Камердинер хочет идти. Она кладет ему в шляпу кошелек с деньгами.) Вот тебе за то, что ты сказал мне правду.

Камердинер (с презрением бросает кошелек на стол). Положите его к остальным. (Уходит.)

Леди (глядит с изумлением ему вслед). Софи, беги за ним! спроси, как его зовут! Сыновья возвратятся к нему!

Софи уходит.

(Леди ходит задумавшись. Молчание. К возвращающейся Софи.) Не правда ли, недавно говорили, что пожар истребил один город на границе, и около четырехсот семейств пошло по миру? (Звонит.)

Софи. Как вы это вспомнили? Это точно правда; и большая часть этих несчастных теперь в кабале у своих кредиторов или пропадает в шахтах герцогских серебряных рудников.

Слуга (входит). Что прикажете, миледи?

Леди (отдает ему брильянты). Сейчас же отнеси это в банк! Сказать, что я приказала немедленно превратить это в деньги и раздать их четыремстам несчастным, потерпевшим от пожара.

Софи. Подумайте, миледи, какой немилости можете вы подвергнуться!

Леди (с достоинством). А, по-твоему, мне лучше носить на голове проклятие его страны? (Делает знак слуге.)

Тот уходит.

Или ты хочешь, чтобы я упала под страшным бременем человеческих слез? Да, Софи! Лучше носить в волосах фальшивые алмазы, а в сердце сознание такого поступка.

Софи. Но такие камни! Что бы вам взять прежние, похуже! Нет, право, миледи, этого вам простить нельзя.

Леди. Глупая! за это в одну минуту дается мне больше брильянтов и жемчугу, чем могут насчитать десять королей у себя в коронах, и более ценных…

Слуга (возвращается). Майор фон Вальтер.

Софи (кидается к леди). Боже мой! Вы побледнели.

Леди. Это первый человек, которого я страшусь, Софи! Эдуард, скажи, что мне нездоровится… Подожди!.. Что, как он? Весел? Что говорит? Ах, Софи! Не правда ли, я сегодня ужасно выгляжу?

Софи. Ради бога, миледи…

Слуга. Прикажете отказать?

Леди (нерешительно). Нет, проси!

Слуга уходит.

Говори, Софи!.. Что мне сказать ему? Как принять его?.. Я буду нема… Он будет смеяться над моей слабостью… Он будет… О! какое ужасное предчувствие!.. Ты оставляешь меня, Софи? Останься! Нет!.. Иди!.. Нет, останься!

Майор показывается в дверях.

Софи. Придите в себя! Он уже здесь.

Явление III

Фердинанд фон Вальтер. Те же.

Фердинанд (с легким поклоном). Не беспокою ли я вас, миледи?

Леди (в заметном смущении). Нимало, господин майор. Я очень рада…

Фердинанд. Я явился по приказанию моего отца.

Леди. Очень благодарна ему.

Фердинанд. И должен объявить вам, что мы жених и невеста… Таково поручение отца.

Леди (бледнеет и дрожит). А что говорит вам ваше сердце?

Фердинанд. Министры и сводники никогда не справляются с сердцем.

Леди (в тревоге, через силу). А вам самим нечего прибавить к поручению?

Фердинанд (бросая взгляд на Софи). Очень много, миледи.

Леди (делает знак Софи; та удаляется). Не угодно ли вам сесть сюда, на софу?

Фердинанд. Моя речь будет недолга, миледи.

Леди. Я слушаю.

Фердинанд. Я человек честный.

Леди. И я умею ценить вас.

Фердинанд. Я дворянин.

Леди. Лучший в герцогстве.

Фердинанд. И офицер.

Леди (льстиво). Вы касаетесь достоинств, которые разделяют с вами и другие. Зачем умалчиваете вы о лучших ваших качествах, в которых нет вам равных?

Фердинанд (холодно). Здесь они мне не нужны.

Леди (с возрастающим беспокойством). Как понимать мне это предисловие?

Фердинанд (медленно и выразительно). Примите его за протест чести, если у вас есть охота насильно соединить свою судьбу с моей.

Леди (вскакивая). Что это значит, господин майор?

Фердинанд (небрежно). Голос моего сердца, моего герба и этой шпаги!

Леди. Эту шпагу дал вам герцог.

Фердинанд. Рукою герцога дало мне ее государство… Сердце мое дал мне Бог… Мой герб – целые пять столетий.

Леди. Имя герцога…

Фердинанд (запальчиво). Не может же герцог извращать законы человечества или чеканить поступки, как монету? Он сам стоит не выше чести, но может зажать ей рот своим золотом. Он может прикрыть свой стыд горностаевой мантией. Прошу вас, миледи, оставим этот предмет. Речь уж не о забвении составленных планов, не о предках, не об этом темляке, не о мнении света! Я готов попрать все это, только бы вы убедили меня, что награда не хуже самой жертвы!

Леди (отходя от него, скорбно). Господин Вальтер, этого я не заслужила!

Фердинанд (схватывает ее руку). Простите! Мы говорим здесь без свидетелей. Обстоятельство, которое свело нас – в первый раз, – дает мне право, вынуждает меня не скрывать от вас заветного моего чувства. Я никак не могу понять, миледи, чтобы женщина с такой красотой, с таким умом – качествами, которые оценил бы всякий достойный человек, – могла отдаться принцу, который сумел оценить в ней лишь ее пол. И эта женщина не стыдится предлагать свое сердце…

Леди (глядя ему прямо в глаза). Договаривайте!

Фердинанд. Вы называете себя британкой! Извините меня – я не могу поверить, чтобы вы были британка, свободно рожденная дочь самого свободного народа в мире – народа, который так горд, что не благоговеет и перед чужою доблестью, которая не может наняться служить чужому пороку! Не может быть, чтобы вы были британка!.. или сердце этой британки настолько же мелко, насколько смела и благородна кровь, текущая в жилах Британии!

Леди. Вы закончили?

Фердинанд. Можно, пожалуй, ответить, что это женская суетность, страсть, горячий темперамент, жажда удовольствий. Не раз случалось, что добродетель переживала честь. Не раз женщины, позорно вступавшие на эту дорогу, примиряли с собою свет благородными делами и облагораживали отвратительное ремесло хорошим его употреблением… Но отчего же здесь такой страшный гнет на всей стране? Прежде его не было. Я говорил от лица герцогства. Я кончил.

Леди (кротко, но с достоинством). Вы первый, Вальтер, решились обратиться ко мне с такими словами, и вы единственный человек, которому я на них отвечу. Вы отвергаете мою руку – и я уважаю вас за это! Вы хулите мое сердце – это я прощаю вам! Но я не верю вам, чтобы вы говорили серьезно. Решаясь обращаться с такими оскорблениями к женщине, которой довольно одного слова, чтобы погубить вас навеки, надо предположить в этой женщине высокую душу или – быть безумцем. Что разорение страны взваливаете вы на мои плечи – да простит вам Господь всемогущий, который некогда рассудит и вас, и меня, и герцога. Но вы обратили ваш вызов ко мне как англичанке, а на подобные упреки должно отвечать вам мое отечество.

Фердинанд (опершись на шпагу). Любопытно послушать!

Леди. Так выслушайте же то, чего, кроме вас, не доверяла я никому никогда и никогда не доверю ни единому человеку! Я не искательница приключений, какою вы меня считаете, Вальтер! Я могла бы хвастливо сказать вам, что я знатного происхождения – из рода несчастного Томаса Норфолка, павшего жертвою за шотландскую Марию. Отца моего, старшего камергера при короле, заподозрили в изменнических сношениях с Францией; парламент приговорил его, и ему отрубили голову. Все наши имения отобрали в казну. Нас самих изгнали из родной земли. Мать моя умерла в самый день казни. Я – тогда четырнадцатилетняя девочка – бежала в Германию со своей воспитательницей, с ящичком драгоценностей и с этим наследственным крестом, который умирающая мать моя надела мне на шею с последним своим благословением.

Фердинанд задумывается и устремляет на леди глаза с большим сочувствием.

(Леди продолжает с возрастающим волнением.) Больная, без имени, без помощи и средств, чужестранка и сирота, приехала я в Гамбург. Я ничему не училась; знала лишь немножко по-французски, умела немножко вязать да немножко играть на фортепиано. Зато привыкла есть на серебре и золоте, спать под атласными покрывалами, одним знаком руки рассылать десятки слуг и слушать лесть великих мира сего. Я проплакала шесть лет. Последняя брильянтовая брошка исчезла. Воспитательница моя умерла. А тут как нарочно судьбе нужно было привести в Гамбург вашего герцога. Я гуляла тогда по берегам Эльбы, смотрела на реку и только что принялась думать, что глубже: эта ли река или мое горе, – как герцог увидал меня, стал следить за мной, отыскал мою квартиру, упал к моим ногам и клялся, что любит меня. (Приостанавливается в сильной тревоге, потом продолжает со слезами в голосе.) Картины моего счастливого детства воскресли передо мной во всем их обольстительном блеске… Черной могилой казалось мне мое безутешное будущее… Сердце мое пламенно просило другого сердца… И я припала к его сердцу. (Убегая от него.) Теперь осуждайте меня!

Фердинанд (сильно встревоженный, бросается к ней и останавливает ее). Миледи! Боже мой! Что я слышу! Что я наделал?.. Мне самому ужасна моя дерзость! Я не могу ждать от вас прощения!

Леди (возвращается, стараясь собраться с духом). Слушайте дальше! Правда, герцог овладел моей беззащитной молодостью… но кровь Норфолков возмутилась во мне. «Эмилия! – говорил мне мой внутренний голос, – в тебе течет королевская кровь, а ты наложница герцога!» Гордость боролась у меня в душе с моею судьбой, когда герцог привез меня сюда, и глазам моим сразу явилось ужаснейшее зрелище… Сластолюбие великих этого мира – ненасытная гиена, в неутомимом голоде вечно ищущая себе добычу. Оно уже страшно свирепствовало в этой стране: разлучало женихов и невест, разрывало даже священные узы брака; здесь оно подтачивало скромное счастье семьи, там проникало тлетворной заразой в молодое, неопытное сердце – и умирающие ученицы, с пеной на устах, в последних судорогах проклинали своего учителя. Я встала между агнцем и тигром, потребовала от него в минуту страсти торжественной клятвы – и эти бесчеловечные жертвы прекратились.

Фердинанд (в сильнейшей тревоге быстро ходит по залу). Довольно, миледи! довольно!

Леди. Печальный период этот сменился еще более печальным. И двор, и сераль наполнились исчадиями Италии. Ветреные парижанки играли страшным скипетром, и народ истекал кровью от их прихотей. Царству их был положен конец! Я видела их жалкое падение: я была больше всех их кокетка! Я взяла бразды у тирана, разомлевшего в моих объятиях. Отечество ваше, Фердинанд, впервые почувствовало над собой человеческую руку – и доверчиво склонилось ко мне на грудь.

Молчание.

(Она страстно глядит на него.) Боже мой! и перед единственным человеком, мнением которого я дорожу, я принуждена хвастаться и сжигать свою скромную заслугу на огне изумления! Вальтер! я отворяла темницы, разрывала смертные приговоры и сократила не одну страшную вечность каторги. В неизлечимые раны лила я, по крайней мере, утоляющий бальзам; я повергала во прах могучих преступников и своею слезой наложницы спасала не раз проигранное дело невинности. О, Вальтер! как отрадно было мне это! С какою гордостью могло опровергать мое сердце всякое обвинение моего царственного происхождения! И вдруг является человек, который один должен был бы вознаградить меня за все это, – человек, созданный моею истощенной судьбой, может быть, взамен пережитых мною страданий, – человек, которого я уже в грезах обнимала с палящею страстью…

Фердинанд (глубоко потрясенный, прерывает ее). Довольно! Это уж слишком! Это против уговора, миледи! Вы должны были оправдать себя от обвинений – и делаете меня преступником. Пощадите, умоляю вас, пощадите мое сердце! его терзают стыд и жгучие угрызения совести.

Леди (крепко сжимая его руку). Теперь или никогда! Долго выдерживала я, как героиня… Но ты должен же почувствовать тяжесть этих слез! (Нежно.) Послушай, Вальтер. Неужели в минуту, когда несчастная, в непреодолимом, всемогущем влечении к тебе, прижмется к тебе грудью, полною пламенной, неистощимой любви, – неужели, Вальтер, ты и тут произнесешь холодное слово – честь? Когда эта несчастная, подавленная чувством своего позора, отвращаясь от порока, героически восставая на зов добродетели, бросится вот так в твои объятия (обнимает его; потом торжественно, умоляющим голосом) и захочет, чтобы ты спас ее – возвратил ее к небу, неужели (отворачивается от него; потом глухим, дрожащим голосом) – неужели ей бежать, от твоего образа и, повинуясь страшному голосу отчаяния, ринуться опять в еще более ужасный омут порока?

Фердинанд (в сильном смущении, стараясь вырваться из ее объятий). Нет, клянусь всемогущим Богом – мне не выдержать этого! Миледи, я должен… небо и земля требуют этого от меня, я должен вам признаться, миледи!..

Леди (убегая от него). Не теперь, не теперь – умоляю вас всем, что для вас свято! В эту минуту сердце мое и без того окровавлено тысячью ударов. Будь это решение на жизнь и смерть – я не могу, я не хочу его слышать.

Фердинанд. Нет-нет, миледи, вы должны выслушать. Мое признание уменьшит в ваших глазах мою вину и будет теплым ходатайством за прошедшее. Я обманулся в вас, миледи; я ожидал, я желал найти вас достойной моего презрения. Я пришел сюда с твердым решением оскорбить вас и заслужить вашу ненависть. Если бы предположение мое удалось, это было бы счастье для нас обоих. (После некоторого молчания, тише и застенчивее.) Я люблю, миледи, – люблю простую девушку, Луизу Миллер, дочь одного музыканта.

Леди бледнеет и отворачивается от него.

(Он продолжает с большим одушевлением.) Я знаю, чтó меня ждет; но если бы благоразумие и заставило умолкнуть страсть, тем громче заговорил бы долг. Я – виноват. Я первый нарушил золотой мир ее невинности, баюкал ее сердце дерзкими надеждами и коварно вовлек в пекло бурной страсти. Вы напомните мне мое состояние, мое рождение, правила моего отца – но я люблю! Моя надежда тем смелее, чем глубже разлад между природой и приличиями. Мое решение и предрассудок! Посмотрим, что победит – предубеждение или человечность!

Леди между тем удалилась в глубину комнаты и закрыла лицо руками.

(Он подходит к ней.) Вы хотели мне что-то сказать, миледи?

Леди (тоном глубочайшей скорби). Ничего, господин фон Вальтер. Ничего. Разве то, что вы губите и себя, и меня, и еще третью.

Фердинанд. И еще третью?

Леди. Мы не можем быть счастливы друг с другом; но мы должны пасть жертвой поспешности вашего отца. Никогда не владеть сердцем человека, который лишь поневоле отдал мне свою руку.