Текст книги "Коварство и любовь. Перчатка"

Четвертое действие

Зал у президента.

Фердинанд фон Вальтер быстро входит с открытым письмом в руках. В другую дверь входит камердинер.

Фердинанд. Не был ли здесь маршал?

Камердинер. Господин президент просит вас к себе, господин майор.

Фердинанд. Черт возьми! Я спрашиваю, не был ли здесь маршал?

Камердинер. Господин маршал наверху за карточным столом.

Фердинанд. Именем всех чертей, господин маршал должен явиться сюда!

Камердинер уходит.

Фердинанд (один, пробегает письмо и то останавливается в оцепенении, то в бешенстве бегает по комнате). Это невозможно! невозможно! В такой небесной оболочке не может таиться такое дьявольское сердце… А между тем… между тем, если бы все ангелы сошли с неба и ручались за ее невинность, если бы небо и земля, если бы Бог и мироздание соединились и ручались за ее невинность – ведь это ее рука… Неслыханный, чудовищный обман, какого еще не видывало человечество! Так вот отчего она так упорно не соглашалась на бегство! Вот отчего… Боже! теперь я прозрел; все становится мне теперь ясно! Вот отчего с таким упорством отказалась она от своих притязаний на мою любовь, и я готов был поверить этой коварной личине! (Быстрее ходит по комнате, потом опять останавливается в задумчивости.) Так глубоко понять меня! Отвечать на каждое смелое чувство, на каждый легкий трепет, на каждый пламенный порыв; понимать движение моей души по тончайшим, неуловимо-изменчивым звукам; рассчитывать на каждую слезу мою; следовать за мною на самые грозные вершины страсти; встречать меня у каждой страшной крутизны… Боже! Боже! И все это была лишь комедия! Комедия! О, если ложь так устойчива пред испытанием, как же случилось, что ни один дьявол не попал еще обманом в рай? Когда я открыл ей, какой опасности подвергается наша любовь, как убедительно сумела побледнеть притворщица! С каким победоносным достоинством встретила она дерзкие насмешки моего отца, а между тем в эту минуту она сознавала себя виноватою. Не выдержала ли она и самого главного испытания в своей правоте? Лицемерка упала в обморок… Каким языком будешь ты теперь говорить, чувство? И прелестницы падают в обморок. Чем ты оправдаешь себя, невинность? И потаскушки падают в обморок. Она знает, чтó она из меня сделала. Она видела всю мою душу. В моих глазах отражалось все мое сердце, когда я краснел от первого поцелуя. И она ничего не чувствовала? Может быть, чувствовала только торжество своего притворства? А я в пламенном безумстве думал обнять в ней целое небо! Самые бурные желания мои молчали! Душа моя не знала ни одной мысли, кроме мечты о вечности в союзе с нею!.. Боже! – и она ничего не чувствовала? Ничего не чувствовала, кроме того, что план ее удается? ничего не чувствовала, кроме сознания своих прелестей! – смерть и проклятие! – ничего не чувствовала, кроме того, что я обманут?

Фердинанд. Гофмаршал.

Гофмаршал (вбегая в комнату). Вы выразили желание, милейший…

Фердинанд (бормочет про себя). Сломать шею мерзавцу. (Громко.) Маршал, это письмо вы, должно быть, выронили из кармана на параде, и мне (со злобным смехом) – и мне, к счастию, пришлось обнаружить его.

Гофмаршал. Вам?

Фердинанд. Случай забавный! Кончайте свои земные расчеты.

Гофмаршал. Вы меня совсем напугали, барон.

Фердинанд. Читайте! Читайте! (Отходит от него.) Если я не гожусь уже в любовники, так, может быть, в сводники пригожусь. (Пока тот читает, он подходит к стене и снимает с нее два пистолета.)

Гофмаршал (бросает письмо на стол и хочет убежать). Ах! черт возьми!

Фердинанд (хватает его за руку и останавливает). Терпение, любезнейший маршал! Известие, по-видимому, приятное! Мне причитается за находку! (Показывает ему пистолеты.)

Гофмаршал (отступая в испуге). Будьте благоразумны, милейший…

Фердинанд (грозным и решительным голосом). Да, я настолько благоразумен, что сейчас же отправлю тебя, мерзавца, на тот свет! (Насильно всовывает ему пистолет и вынимает свой носовой платок.) Возьмите! Держитесь за этот платок. Он у меня от распутницы.

Гофмаршал. Через платок? В уме ли вы? Что вы это вздумали?

Фердинанд. Держись за этот конец, говорят тебе, а то промахнешься, трус! Как он дрожит, подлец! Да тебе бы следовало благодарить Бога, мерзавец, что у тебя в первый раз будет хоть что-нибудь в голове.

Гофмаршал бежит прочь.

Потише, сделайте одолжение! (Догоняет его и запирает дверь на ключ.)

Гофмаршал. В комнате, барон?

Фердинанд. Да стоит ли за город плестись из-за тебя? Ведь здесь выстрел раздастся громче, и это будет, верно, первый шум, сделанный тобою на свете. Целься!

Гофмаршал (обтирая свой лоб). И вы хотите подвергнуть опасности вашу драгоценную жизнь – вы, молодой человек, полный надежд?

Фердинанд. Целься, говорят тебе! Мне нечего больше делать на этом свете!

Гофмаршал. Зато мне есть еще здесь дело, несравненнейший барон.

Фердинанд. Тебе, болван? тебе… Быть затычкой там, где с каждым днем все меньше охотников? В одну минуту семь раз съежиться и семь раз вытянуться, как бабочка на булавке? Вести реестр, сколько раз прослабило твоего господина, и быть мишенью его острот? Не все ли равно, если я поведу тебя с собою, как какого-нибудь редкого зверька? При вое осужденных грешников будешь ты плясать, как ручная обезьяна, подавать поноску и служить и увеселять вечное отчаяние своим придворным искусством!

Гофмаршал. Все, что вам угодно, барон! Все, что угодно!.. Только отложите пистолеты!

Фердинанд. Как он струсил, несчастный! Ты родился, кажется, на позор шестому дню творения. Как будто тебя не Бог создал, а какой-то мошенник подделал. Жаль только, жаль унции мозга, которому так неуютно в этом убогом черепе. Стоило бы добавить эту унцию к мозгу павиана, чтобы сделать его вполне человеком, а теперь это лишний нарост. И с такою тварью может она делить свое сердце? Непостижимо, непростительно! Да он создан скорее отучить от греха, а не то что увлечь.

Гофмаршал. Слава Богу, он начинает острить…

Фердинанд. Я пощажу его. Терпимость, которая щадит червяка, пусть и на его долю достанется. Встретившись с ним, иной пожмет плечами и подивится, может быть, мудрому устройству природы, которая кормит несколько тварей и навозом и илом, которая приготовляет обед вороне на виселице, а царедворцу – в грязи около трона; подивится и предусмотрительности провидения, которое и в духовном мире держит тарантулов и змей для выделения ядов. Но (снова впадая в бешенство) моего цветка да не коснется эта погань, или (хватает маршала за плечо и трясет его) я раздавлю его и вытрясу из него душу!

Гофмаршал (слабо стонет). Боже мой! как бы мне от него уйти? За сто миль отсюда, в парижский Бисетр [7]7
  Дом умалишенных в Париже.


[Закрыть], только бы не у него в руках!..

Фердинанд. Слушай! если она уже не невинна, если ты уже наслаждался, где я благоговел (с большим ожесточением), удовлетворял свою похоть, где я чувствовал себя Богом!.. (Внезапно смолкает и потом продолжает страшным голосом.) О! лучше бы тебе, подлец, искать убежища в аду, нежели встретиться в небе с моим гневом. До чего дошло у тебя с девушкою? Признайся!

Гофмаршал. Оставьте меня… Я все скажу…

Фердинанд. О! быть любовником этой девушки должно быть слаще, чем предаваться с другою самым небесным мечтам. Если б она захотела распутствовать, если б она захотела – она могла бы убить цену души и животную похоть превратить в добродетель! (Приставляет пистолет к груди гофмаршала.) До чего дошло у тебя с нею? Признавайся, или я спущу курок!

Гофмаршал. Да ничего не было – ничего не было! Да потерпите минуту. Ведь вас обманули!

Фердинанд. И ты открываешь мне глаза, злодей? Далеко ли зашло у тебя с нею? Признавайся, или я на месте убью тебя!

Гофмаршал. Mon Dieu! Боже мой! Ведь я говорю – выслушайте меня… ее отец, родной отец…

Фердинанд (с ожесточением). Сосводничал тебе дочь? И далеко ты зашел с нею? Признавайся, или я уничтожу тебя!

Гофмаршал. Вы вне себя! Не слушаете? Я никогда ее не видал! Я не знаю ее… Я ничего о ней не знаю…

Фердинанд (отступая). Ты никогда не видал ее? не знаешь ее? не знаешь ничего о ней? Она погибла из-за тебя, а ты трижды отрекаешься от нее одним духом? Вон, мерзавец! (Ударяет его пистолетом и выталкивает из комнаты.) Для таких, как ты, не изобретен еще порох!

Фердинанд (после долгого молчания, во время которого черты его выражают страшную мысль). Погибла! Да, несчастная! Да, мы оба погибли – и я и ты. Да, клянусь всемогущим Богом! уж если погиб я, погибла и ты. Всевышний судия! не отнимай у меня ее! Эта девушка моя! За нее уступил я тебе всю твою вселенную, отрекся от всего твоего дивного создания. Предоставь эту девушку мне! Всевышний судия! Миллионы душ с воплем зовут тебя. Обрати к ним свое милосердное око – меня же оставь действовать одного! (Ломает в отчаянии руки.) Неужто щедрый, богатый Творец не пожалеет одной души, и притом худшей во всем его творении?.. Эта девушка моя! Я был ей когда-то Богом, теперь буду дьяволом! (Устремляет неподвижный и страшный взгляд в угол.) Целую вечность быть сплетенным с нею на колесе пытки – очи погружены в очи – поднявшиеся дыбом волосы – наши глухие стоны слились воедино… И тут-то повторять свои нежности! и тут-то напоминать ей ее клятвы!.. Боже! Боже! Союз ужасный, но вечный! (Быстро идет к двери и встречается с президентом.)

Фердинанд. Президент.

Фердинанд (отступая). Батюшка!

Президент. Очень рад, что встречаю тебя, Фердинанд. Я пришел сообщить тебе приятную весть и кое-что, чему ты верно удивишься. Сядем.

Фердинанд (долго смотрит на него пристально). Батюшка! (В сильной тревоге подходит к нему и хватает его руку.) Батюшка! (Целует его руку и падает перед ним на колени) Батюшка!

Президент. Что с тобою, Фердинанд? Встань! Руки у тебя дрожат и горят.

Фердинанд (тревожно и с сильным чувством). Простите мена за мою неблагодарность, батюшка! Я потерянный человек! Я усомнился в вашей доброте! Вы так по-отцовски заботились обо мне… Ваша душа все предугадала… Теперь уже поздно… Простите! простите! Благословите меня, батюшка!

Президент (притворившись непонимающим). Встань, Фердинанд, ты говоришь загадками.

Фердинанд. Эта Миллер, батюшка… О! вы знаете людей… Ваше негодование было тогда так справедливо, так благородно, так родительски горячо… Только ваша горячая отцовская забота не тронула глухого сердца… Эта Миллер…

Президент. Не мучь меня, сын мой! Я проклинаю свою жестокость! Я пришел извиниться перед тобою!

Фердинанд. Извиниться передо мною? Проклясть меня… Ваше порицание было мудростью! Ваша жестокость была небесным состраданием! Эта Миллер, батюшка…

Президент. Прекрасная, честная девушка! Я отказываюсь от обоих необдуманных подозрений! Она приобрела мое уважение.

Фердинанд (вскакивает, глубоко потрясенный). Как! и вы, батюшка, и вы? Не правда ли, батюшка, это как будто сама невинность? И любить эту девушку – так понятно!

Президент. Скажи лучше: не любить ее – преступление!

Фердинанд. Это неслыханно! Это ужасно! А вы еще так умеете читать в сердцах! И притом вы смотрели на нее предубежденными глазами! Беспримерное лицемерие… Эта Миллер, батюшка…

Президент. Достойна быть моею дочерью! Ее добродетели стоят длинного ряда предков, красота ее дороже богатства! Мои правила уступают твоей любви. Пусть будет она твоею!

Фердинанд (как обезумев, бежит вон из комнаты). Этого еще недоставало! Прощайте, батюшка! (Уходит.)

Президент (идя вслед за ним). Постой, постой! Куда ты бежишь? (Уходит.)

Пышный зал у леди Мильфорд. Входят леди и Софи.

Леди. Так ты ее видела? Придет она?

Софи. Сию минуту! она была еще не одета и хотела только наскоро одеться.

Леди. Не говори мне ничего о ней. Молчи! Я трепещу, как преступница, что увижу счастливицу, которая чувствует так страшно согласно с моим сердцем. Что же она, когда ты пригласила ее?

Софи. Она, кажется, удивилась, задумалась, смотрела на меня такими странными глазами и молчала. Я уже ждала отговорки, тут она взглянула на меня так, что я удивилась, и сказала: «Ваша леди приказала мне прийти, а я завтра хотела сама просить у нее позволения».

Леди (в сильной тревоге). Оставь меня, Софи! Пожалей меня! Я буду краснеть, если она даже обыкновенная женщина, и робеть, если она нечто большее.

Софи. Но, миледи… что за каприз пришел вам видеть свою соперницу? Вспомните, кто вы! Призовите на помощь свое происхождение, свой сан, свою власть. Гордое сердце еще более возвысит ваш гордый блеск.

Леди (в рассеянности). Что ты такое болтаешь?

Софи (ядовито). Уж не случай ли это, что на вас именно сегодня горят самые драгоценные ваши брильянты? Что именно сегодня на вас самое пышное платье? Что ваша прихожая полна гайдуков и пажей? Что вы ждете мещанскую девушку в самом роскошном зале вашего дворца?

Леди (ходит взад и вперед, с сердцем). Несносно, невыносимо, что у прислуги такие рысьи глаза для женских слабостей! Но как глубоко, должно быть, я пала, что подобная тварь разгадывает меня.

Камердинер (входит). Мадемуазель Миллер.

Леди (к Софи). Вон, вон, отсюда! Уходи!

Софи медлит.

(Леди с угрозой.) Я приказываю тебе!

Софи уходит.

(Леди ходит по залу.) Хорошо! прекрасно, что я в волнении! Я именно этого желала! (Камердинеру.) Позови ее сюда!

Камердинер уходит.

(Леди кидается на софу и принимает небрежно-важную позу.)

Луиза Миллер робко входит и останавливается на расстоянии от леди. Та, оборотившись к ней спиною, осматривает ее несколько минут внимательно в противоположное зеркало. Молчание.

Луиза. Миледи, я жду ваших приказаний.

Леди (оборачивается к Луизе и слегка кивает ей головою, холодно и сдержанно). А! ты здесь! Это верно – мадемуазель… как бишь зовут тебя?

Луиза (с некоторой горечью). Отца моего зовут Миллером, и ваша милость посылали за его дочерью.

Леди. Точно, точно! Помню – дочь бедного скрипача, о котором недавно была речь. (Помолчав, про себя.) Очень интересна, хоть и не красавица. (Громко Луизе.) Подойди поближе, дитя мое. (Про себя опять.) Глаза у нее немало поплакали. Как мне нравятся эти глаза! (Опять громко.) Подойди же – ближе, ближе. Ты как будто боишься меня, милая?

Луиза (с гордою решительностью). Нет, миледи. Я презираю суд толпы.

Леди (про себя). Ого! и высокомерие это от него… (Громко.) Мне тебя рекомендовали. Говорят, что ты кой-чему училась и вообще не глупа. Разумеется, как этому и не поверить? Да я бы не поручилось всей вселенной, чтобы заставить солгать такую горячую заступницу.

Луиза. Я, однако ж, не знаю никого, миледи, кто бы дал себе труд отыскать мне покровительницу.

Леди (как на иголках). Кто бы дал себе труд для тебя или для твоей покровительницы?

Луиза. Не пойму, миледи!

Леди. Судя по твоему открытому взгляду, никак нельзя подумать, что ты такая плутовка. Тебя зовут Луизой? А сколько тебе лет?

Луиза. Минуло шестнадцать.

Леди (быстро вставая). Понимаю! Шестнадцать лет! Первое биение этой страсти. Девственный серебряный тон еще не тронутого инструмента. Нет ничего обольстительнее… Садись, милая! ты мне очень по сердцу. И он тоже любит впервые. Удивительно ли, что лучи одной зари слились вместе. (Очень ласково, взяв ее за руку.) Я решила: я составлю твое счастье, милая. Это не что иное, как упоительная, но скоро отлетающая греза. (Треплет Луизу по щеке.) Моя Софи скоро выходит замуж. Ты поступишь на ее место. Шестнадцать лет! Это не может быть надолго.

Луиза (почтительно целует ей руку). Благодарю вас за эту милость, миледи, хоть и не могу принять ее.

Леди (раздраженным тоном). Какая важная дама! Девушки твоего сословия считают себя счастливыми, коль могут найти господ. Куда же ты метишь, моя милая? Или эти пальцы слишком нежны для работы? Или ты возгордилась своим смазливым личиком?

Луиза. Лицо мое, миледи, не от меня, как и мое происхождение.

Леди. Уж не думаешь ли ты, что этому и конца не будет? Бедняжка, тот, кто это тебе втолковал, – кто бы он ни был, обманул нас обеих. Ведь эти щеки не в огне вызолочены. Что тебе кажется в зеркале прочным и вечным – не более, как легкий налет румянца, которого рано или поздно не найдет и следа твой поклонник. Что мы будем тогда делать?

Луиза. Жалеть о поклоннике, миледи, который купил алмаз, потому что оправа показалась ему золотой.

Леди (как будто не слушая). У девушек твоих лет всегда два зеркала разом – настоящее и их поклонник. Ласковая угодливость обожателя исправляет грубую откровенность действительности. Зеркало показывает на щеке безобразный след оспы. «Неправда! – говорит поклонник, – это ямочка граций». В простоте душевной вы верите зеркалу лишь в том, что вам сказал обожатель; кидаетесь от одного к другому, пока не смешаете под конец, кто что говорил. Что ты на меня так смотришь?

Луиза. Извините, миледи! я только лишь хотела пожалеть об этом рубине с такой великолепной игрой, который верно не знает, что его владелица так сильно порицает суетность.

Леди (краснея). Не перебивай меня, плутовка!.. Если бы ты не надеялась на свое личико, я думаю, ничто на свете не помешало бы тебе занять место, где только и можешь ты научиться светским манерам и отделаться от твоих мещанских предрассудков.

Луиза. И от моей мещанской невинности, миледи!

Леди. Какой вздор! Самый беспутный мужчина побоится заподозрить нас в легкомыслии, если мы сами не дадим ему на то повода! Надо только уметь держать себя! Только веди себя честно и с достоинством, так и соблазнов никаких не будет.

Луиза. Позвольте мне все-таки не верить этому, миледи! Дворцы известных дам редко обходятся без самых разгульных забав. Можно ли требовать от дочери бедного скрипача такого героизма, чтобы она бросилась в зачумленное место и при этом не боялась заразиться? Кто бы мог подумать, что леди Мильфорд вечно чувствует угрызения совести, что она бросается деньгами, лишь бы иметь возможность каждую минуту сгорать от стыда? Я откровенна, миледи! Было бы вам приятно видеть меня, когда вы собираетесь на какое-нибудь развлечение? Не было бы вам несносно встречать меня, возвращаясь? О! пусть лучше разделят нас целые страны – целые моря! Подумайте, миледи! для вас могут настать часы отрезвления, минуты истощения – змеи раскаяния могут зашевелиться у вас в груди; не пыткою ли будет для вас тогда – видеть в лице вашей горничной ясное спокойствие, каким невинность награждает чистое сердце? (Отступает шаг назад.) Еще раз прошу у вас прощения, миледи.

Леди (ходит в сильной внутренней тревоге). Тяжело мне слышать это от нее, но еще тяжелее знать, что она права! (Подходит к Луизе и пристально смотрит ей в глаза.) Ты меня не перехитришь! Так горячо не высказываются взгляды! Сквозь эти рассуждения проглядывает какой-то сердечный интерес, и оттого-то быть в моем услужении кажется тебе особенно противно… оттого ты так разгорячилась… но я (с угрозой) – все узнаю!

Луиза (прямо, с достоинством). Что же? узнавайте! разбудите презрительным толчком вашей ноги обиженного шмеля, которому Творец дал жало для своей защиты! Я не боюсь вашей мести, миледи! Бедной грешнице, приведенной к позорной плахе, все равно, хотя бы сгорел весь мир! Несчастье мое так тяжело, что я не могу увеличить его своею откровенностью! (Помолчав, строго.) Вы хотите извлечь меня из праха моего происхождения. Я не хочу обдумывать ее, эту подозрительную милость. Об одном спрошу вас, миледи: что заставило вас считать меня дурой, которая стыдится своего происхождения? Что дало вам право навязывать себя в дарительницы моего счастья, еще не зная, захочу ли я принять его из ваших рук? Я навеки отказалась от притязаний на светские радости; я простила моему счастью его непрочность. К чему хотите вы опять увлечь меня ими? Если верховное божество скрывает лучи от глаз своего создания, чтобы и ангел-хранитель не убоялся своего затмения – зачем люди стремятся быть так жестоко милосердны? Как это так, миледи, что ваше хваленое счастье просит, как милости, зависти и удивления у несчастья? Или вашей радости необходимо видеть рядом отчаяние? О! дайте мне лучше слепоту, которая одна еще может примирить меня с моею горькою участью! Ничтожное насекомое чувствует и в капле воды такую же радость и такое же блаженство, как если б оно было в раю, пока не расскажут ему об океане, где плавают флоты и киты! Но ведь вы хотите, чтоб я была счастлива? (Помолчав, вдруг подходит к леди и быстро спрашивает ее.) Счастливы вы сами, миледи?

Леди быстро и в изумлении отступает от нее.

(Луиза следует за нею и прикладывает свою руку к ее груди.) Так же ли ясно это сердце, как ваш наружный вид? И если б мы могли теперь обменяться сердцем на сердце и судьбою на судьбу – если б я в детской простоте – если б я по совести спросила вас, как свою мать, – посоветовали бы вы такой обмен?

Леди (в сильном волнении кидается на софу). Непостижимо! невероятно! Нет, милая! нет! Это душевное величие у тебя – не врожденное, а для твоего отца оно слишком юношески пылко! Не запирайся передо мною! У тебя был другой учитель…

Луиза (тонко, проницательно смотрит ей в глаза). Как, миледи? Будто только теперь пришел вам в голову этот учитель, а между тем вы уже прежде приготовили мне место!

Леди (вскакивая). Этого нельзя выдержать! Да! уж мне не вывернуться. Я знаю его – знаю все – знаю больше, чем хотела бы! (Вдруг останавливается, потом с ожесточением, которое мало-помалу переходит в бешенство.) Но только посмей, несчастная, – посмей и теперь любить его или быть им любима! Что я говорю? Посмей думать о нем или быть одною из его мыслей… я сильна, несчастная, – моя месть ужасна… клянусь Богом – ты погибла!

Луиза (непоколебимо). И без возврата, миледи, если вы его принудите любить вас!

Леди. Я тебя понимаю… Но он не должен меня любить! Я погашу эту позорную страсть, заглушу свое сердце и сокрушу твое! Я воздвигну между вами утесы, вырою пропасти; как фурия, буду являться в вашем раю; имя мое будет спугивать ваши поцелуи, как привидение спугивает преступников; твой молодой цветущий стан будет мертветь, как мумия, в его объятиях… Я не могу быть с ним счастлива, но и ты не будешь! Знай это, несчастная! Разрушать блаженство – тоже блаженство!

Луиза. Этого блаженства вас уже лишили, миледи! Не клевещите на свое сердце. Вы неспособны привести в исполнение то, чем так грозно меня стращаете! Вы неспособны мучить существо, которое не сделало вам никакого зла и только чувствовало так же, как и вы. Но я вас уважаю, миледи, за этот порыв страсти!

Леди (приходя в себя). Где я? что со мною? что я высказала? кому? – О Луиза! благородная, чистая, божественная душа! прости, прости сумасшедшую! Я не трону волоска на голове твоей, дитя мое! Пожалей! потребуй! я буду носить тебя на руках, буду твоим другом, твоею сестрою! Ты бедна – вот! (Снимая с себя некоторые драгоценные вещи.) Я продам эти брильянты, продам свой гардероб, лошадей и экипажи; все будет твое, – только откажись от него!

Луиза (отступает назад в тревоге). Смеется она над моим отчаянием или в самом деле не участвовала в этой бесчеловечной интриге? А! так я могу еще придать себе вид героини и превратить в заслугу свое бессилие! (Стоит несколько времени в задумчивости. Потом подходит ближе к леди и смотрит на нее пристально и многозначительно.) Возьмите его, миледи! Добровольно уступаю я вам человека, которого адскими клещами отрывали от моего окровавленного сердца. Может быть, вы сами этого не знаете, миледи, но вы разрушили рай двух любящих; вы разлучили два сердца, соединенные Богом; вы сокрушили существо, которое близко ему, как вы, которое создал он на радость, как вас, которое славило его, как вы, и уже больше не будет никогда славить. Миледи! до слуха Всевидящего доходит и последний вздох раздавленного червя! Он не может равнодушно видеть, как убивают души в его руках! Теперь он ваш! Теперь, миледи, возьмите его себе! Бегите в его объятия! Влеките его к алтарю! Но помните, что между вашим свадебным поцелуем встанет призрак самоубийцы. Бог смилуется надо мною! Нет для меня другого спасения! (Убегает.)