Текст книги "Русская народно-бытовая медицина"

Отношение к санитарным мерам и дезинфекции

Несмотря на совершенную новизну санитарной идеи для крестьянского населения, к восприятию которой у него не было никакой подготовки, ни в его быте, ни в понятиях[123]123
  Христианство, единственный культурный источник в народе до самого последнего времени, не могло влиять на образование понятий характера санитарно-гигиенического. Будучи по преимуществу религией духа, ставя его интересы превыше всего и даже как бы игнорируя тело, в противоположность другим религиям (Коран, санитарное законодательство Моисея), христианство никогда не затрагивало вопросы общественного здоровья.


[Закрыть], идея эта начинает проникать в население. Что всего удивительнее, здесь, если исключить прямое непонимание санитарных мер и нередкий индиферентизм к ним, в гораздо меньшей степени, по-видимому, проявляется тот отрицательный рационализм народа, который иногда так резко сказывается по отношению к лечебной функции медицины и врачей: быть может, причиной этого является новизна самой идеи, противовесом которой не служили веками сложившиеся взгляды и понятия, считаться с которыми приходится лечебной медицине.

«Еще несколько лет тому назад, – пишет нам сотрудник из Новоладожского у. (С.-Петербургской г.), – дифтерит, скарлатина и другие заразные болезни свободно разносились из одной деревни в другую и, раз начавшись, долго не прекращались. Теперь крестьяне начинают оценивать советы врачей, посылаемых земством в места начиняющихся эпидемий, сочувственно относятся к принимаемым ими мерам, благодаря чему эпидемии, большею частью, вскоре же ограничиваются. Когда в Ново-Никольской волости (Грязовецк. у. Вологодск. г.), в 1897 г., брюшной тиф охватил громадный район в 12 деревень, к мерам против эпидемии местное население отнеслось вполне доброжелательно, оказывая всё зависящее от него содействие как по приисканию удобных помещений для изоляции больных, так и по доставлению свежей пищи, устройству дезинфекции и пр.

Часто мужик протестует против принимаемых мер только на первых порах, когда цель их для него неясна, а потом, когда поймёт их значение, относится к ним уже совершенно иначе.

В д. Шеине (Череповецк. у. Новгородск. г.) развилась эпидемия сыпного тифа, которая приняла серьёзный и опасный характер. Санитарный врач, явившись на место, взял волостного старшину, созвал сельский сход и объявил крестьянам, что необходимо в деревне устроить больницу и отвести для неё просторную избу. Некоторые крестьяне было запротестовали, а большинство стало выжидать, что будет дальше. Врач объяснил мужикам, что болезнь эта прилипчивая, может перебрать всю деревню и унести много людей в могилу, а потому необходимо, как только кто заболеет, удалять на время в особую избу, где за ним будет уход и попечение. Кормить и чаем поить больных будут даром, даже вина будут давать.

– Что ж, ребята, – поддерживает врача старшина, – надо слушать, доктор говорит правду, он для вашей же пользы старается, а кто будет супротивничать, я сейчас протокол составлю и завтра к земскому».

– Да мы не супротивничаем, мы только, значит, так, – соглашаются мужики. – Коли надо, выбирайте избу, какая по нраву придёт».

Больница была устроена в просторной летней избе одного крестьянина. Послан был из Череповца фельдшер, сиделка, и нанята кухарка. Больница сразу приобрела к себе такое доверие, что больные, как только кто захворает, сами просились «в больничку». В первое время больных лежало человек 12–16, через месяц было уже только 6 человек, а через два месяца болезнь совсем прекратилась. Но она появилась в деревин Попадьине. Крестьяне этой деревни уже сами стали просить, чтобы у них устроили такую же больницу, какая была в Шеине, и Шеинскую больницу перевели в Попадьино. Также доброжелательно относились крестьяне и ко всем другим мерам, направленным против эпидемии.

Такое сочувственное и разумное отношение населения к санитарным мерам, правда, далеко не составляет большинства сообщений сотрудников, но оно не представляет и особенной редкости. «Как только крестьяне убедятся в пользе принимаемых мер, сами идут к ним навстречу», – заявляет один из олонецких сотрудников (Вытегорск. у.). – «Санитарные миры, – характеризуют отношение к ним из Котельнич – го у. (Вятск. г., с. Юма), – крестьяне всегда исполняют неупустительно». – «К санитарным мерам, – сообщают о том же из Кадниковского у. (Вологодск. г.), – относятся сочувственно, а на дезинфекцию смотрят, как на необходимое средство дли искоренения заразы. – «Нередко, при эпидемиях скарлатины, – пишут из Великоустюжского у. (той же губ.), – народ сам просит, чтобы во всех домах, где были больные, делалась дезинфекция».

– «К мерам, принятым в ожидании последней холеры, – сообщают уже из совершенно другой области России (Карачев. у. Орловск. г.), – крестьяне отнеслись в высшей степени охотно: везде было чисто, лучше праздничного». О таком отношении крестьян к противохолерным мерам, при последней холерной эпидемии, существуют довольно многочисленные заявления земских врачей в их отчетах и статьях в медицинской прессе. Один из таких врачей[124]124
  Мартынов. «Из холерной деревни». Медицинская Беседа. 1892.


[Закрыть], переживший эту эпидемию в одной глухой деревушке (с. Егоровка, Воронежск. г.), отношение населения к своей санитарной и врачебной деятельности определяет таким образом: «все советы и наставления исполнялись крестьянами очень старательно и охотно и когда всё-таки люди заболевали и умирали, все были согласны, что против воли Божией ничего не возможно сделать человеку. После покойника, так как дезинфекция всем очень понравилась, тотчас прибегали просить, освежить избу.

Громадную роль в таких случаях играет предъявление этих требований в форме, доступной для понимания мужика, уменье подействовать на его логику и последовательная настойчивость со стороны медицинского и санитарного персонала. В Череповецком у. (Новгородск. г.), в ожидании холеры, санитарный попечитель толкует мужикам, что колодцы следует держать в исправности и окопать их такт, чтобы в них не просачивалась с улицы грязная вода. Крестьяне отвечают: «что ж, окопать можно, это не долго, отчего не окопать? Изволь, оброем так, что ни капли не попадет туда с дороги воды». – Действительно, мужики брали заступы и тут же, на глазах попечителя, окапывали колодцы.

При осмотре одного колодца санитарный попечитель заявляет, что в нем сгнил обруб, от гнилого обруба пахнет гнилью и вода, а чистая и хорошая вода – есть непременное и самое главное условие для предупреждения холеры. Крестьяне уже не так охотно соглашаются, а другие, кто заинтересован в этом колодце, стараются отклонить требование попечителя. – «Ну, где же обруб переменить? это, ведь, не шутка: обруб переменить, по крайности, рубля три будет стоить. Придет время, сами, без всякого принуждения, переменим, а теперь пора рабочая, да и лесу негде взять. Нет, уж от обруба ты нас, освободи», – заявляют мужики.

– Я же вам говорю, что первое дело, чтобы не пустить холеру, надо иметь чистую воду: холера больше всего через воду попадает».

– Да от нового-то обруба вода хуже будет пахнуть. Из нового-то колодца, пока обруб не обстоится, совсем нельзя воду брать. Мы, вон, и сами из нового колодца не только на чай или пить, а и для похлебки не берем воды, – протестуют крестьяне. Да и пустое на воду говорят: такую ли мы воду пьем на покосе? Зачерпнешь другой раз этой воды, так чего, чего там нет, того и гляди, лягушку проглотишь, дух от этой воды, так лучше и не нюхай, а то с души сопреть. Никто как Бог: помилует Бог, так какую угодно пей воду – жив останешься».

– Да разве вы не знаете пословицу, что Бог-то Бог, да и сам не будь плох, – старается убедить санитарный попечитель.

– Это верно, – возражают, мужики, – а все же без Бога не до порога.

Как не бился попечитель, не мог убедить мужиков в необходимости переменить обруб в колодце. Наконец, ему надоело вести бесполезные разговоры и он категорически заявил: «если через два дня не будет исполнено, что я говорю, то сряду же составлю протокол и отправлю к земскому начальнику. Это я не из своей головы выдумал, а того требует закон и начальство, а вот и бумага, чтобы вы слушались меня, пока я состою попечителем. Если я это несправедливо требую, вы можете жаловаться потом на меня, а теперь исполняйте, что вам говорят. Ты, староста, первый будешь в ответе, если через два дня не будет из колодца выбрана вся гниль».

На другой день сельский староста приходит к попечителю и говорить: «ты уж ослобони как-нибудь мужичков от этого колодца, а то, шутка ли теперь бросать дело и ладить обруб? Вот, поуправятся с работами, осенью все в лучшем виде справят, а теперь оставь и не жалуйся начальству». – «Да, ведь, ты слышал, поди, как болезнь-то косит людей, не дожидает, когда люди управятся с работами? Надо стараться не допустить ее, а придёт – тогда уж поздно будет: тогда и новый обруб не поможет. Хотите делайте, хотите – нет, я насильно заставить вас не могу, а не будет обруб исправлен к сроку, пожалуюсь земскому начальнику, тогда пеняйте на себя». – Через два дня попечитель является в деревню для санитарного осмотра и первым делом к злополучному колодцу.

– Ну, что, исправили колодец? – обращается он к собравшимся мужикам.

– Исправили, исправили, ступай погляди: все как есть, в аккурат сделали.

– Вишь ты какой строгий, как не исправить?»

– Я думаю, вам и самим нравится брать воду из хорошего колодца, чем из какой-то гнилой ямы».

– Это, что говорить, – соглашаются мужики, – знамо, приятнее. А уж больно не хотелось, признаться сказать, чинить этот родник, потому не время. Думали, поговоришь, поговоришь, да и отстанешь».

И никакого неудовольствия мужики больше не выражали.

– Вот еще что, – говорит санитарный попечитель, – не надо пить сырую воду, а надо употреблять кипяченую: сырая вода при этой болезни вредна.

– Не то, что кипяченую воду, а мы готовы и чаек пить, как бы нам дали хоть по четверточке на семью, да сахарку фунтиков по пяти, – шутят мужики. – За колодцы-то, вот, жаловаться хотел, а о чайке не похлопочешь. А славно бы с устатку брюхо пораспарить. А так пить кипяченую воду никто не будет: не вкусна она так-то.

В некоторых случаях санитарная идея, видимо, только слегка коснулась сознания населения и иногда понимается даже уродливо. Своеобразный способ уничтожения вещей тифозных больных, касающийся одной из деревень Инсарского у. (Пензенской г.) и приведенный выше, вызвал волнение жителей соседних деревень. Деревенские санитары, рассчитывая так просто отделаться от заразы и бросая вещи больных в речку, думали только о себе и совсем не думали о других. Когда жители нижележащих по реке деревень заметили, что в реке появляется какая-то одежда и рухлядь и узнали, откуда все это берется, пришли в волнение и начали толковать о том, что их хотят заразить. В деле принял участие священник, сделал подобающее разъяснение, и санитарное недоразумение кончилось благополучно. Поэтому, нет ничего удивительного, когда, при таком неглубоком понимании значения санитарных мер, всякая память о них, лишь только прошла непосредственная опасность, скоро изглаживается и о них легко забывают (Кадниковск. и Тотемск. уу. Волог. г., Скопинск. у. Рязанск. г., Р.-Борисоглебск, у. Ярославской г. и др.).

Но не в малом числе случаев, главным образом, тогда, когда принятие санитарных мер не сопровождается надлежащими разъяснениями и лишено уменья подействовать на логику крестьянина и сообразоваться с его психологией, является, с его стороны, полное непонимание их значения и, как следствие этого, нежелание исполнять их даже временно. – «Как бы болезни от вони да грязи заводились, – возражает мужик, – то на свете и людей-то не было бы: давно бы все перемерли» (Дорогобужск. у. Смоленск, г.). Нередко и здесь опять выступает вековая и испытанная надежда на Бога, и крестьяне, в ответ на все требования, отвечают: «ничего против Бога не сделаешь, никакие средства не помогут, если Бог захочет наказать». – В тех же случаях, когда формальные требования приобретают характер насильственности, со стороны крестьян является, большею частью, только внешнее их исполнение, внутренне же они настроены против них скептически и даже враждебно. Когда, при эпидемии, является медицинский персонал и начинает принимать ряд мер, запрещая здоровым сообщаться с больными, переводя больных в другие помещения и ставя караульных у сельских ворот и возле домов, где есть больные, крестьяне ко всем этим мерам относятся недоброжелательно, считая их пустым делом и выдумкой начальства, и говорить, что все это делается не для того, чтобы прекратить болезнь, а чтобы мучить и морить народ: «кому умереть, тот и без осторожности, и с осторожностью умрёт» (Спасск. у. Казанск. г.).

Что касается дезинфекции, то по отношению к ней настроено скептически чуть ли не большинство населения. Очень многие относятся к ней с полным индифферентизмом, не считают необходимостью, но, в то же время, и не протестуют: «охота, так пусть прыскают, чем хотят, нам от этого ни тепло, ни холодно», – отзываются о дезинфекции эти индифферентисты (Ростовск. и Пошехонск. уу. Ярославск, г., Грязовецк. у. Волог. г., Суздалъск. у. Владимирск. г). Нередко дезинфекции не придается никакого практического значения и она считается пустым делом, шуткой, баловством и выдумкою господ, которым делать нечего и некуда бросать деньги.

«Всё это пустое, смерть свою причину найдёт и никакая дезинфекция, тут, ничего не сделает»[125]125
  Алатыр. у. Симбирск, г., Васильсурск. у. Нижегор. г., Галичск. у. Костромск, г., Яренск. у. Волог. г., Орловск. у. Вятск. г., Тихвинск. у. Новг. г., Сычевск. у. Смоленск, г., Хвалынск, у. Саратовск. г., Калужск. и Жиздрин. уу. Калужск. г.


[Закрыть]. Многие относятся к дезинфекции недоверчиво и в высшей степени подозрительно. «В старину обходились без этого, а нынче начались различные выдумки и заразы больше стало». – «Попрыскал, попрыскал да и думает, что нашел болезнь и уморил ее: подставит она рот-то. как бы не так», – пренебрежительно критикует дезинфекцию скептик-мужик (Тульск. г. и у.). В немалом числе случаев крестьяне не противодействуют дезинфекции только из страха наказания, внутренне же настроены против нее несочувственно и недоброжелательно, видят в ней не пользу, а скорее вред и даже считают её чуть ли не главной заразой: «как понакурят да понапустят вони – и без болезни болезнь придёт» (Юрьевск. у. Владим. г.). В некоторых случаях дело доходит до того, что крестьяне, не желая подвергаться дезинфекции и избегая иметь дело с медицинским персоналом, тщательно скрывают от него больных (Новоржевск. у. Псков, г.).

Холерные беспорядки и убийство врача Молчанова в Хвалынске

Это последнее отношение некоторой части народа к врачам и их санитарной деятельности, коренящееся, как это можно было видеть из предыдущей главы, в каком-то затаенном недоверии к ним, является в высшей степени опасным, может, в некоторых случаях сделаться источником крупных недоразумений между врачом и народом и принять размеры настоящего бедствия.

Таким бедствием в последнюю холерную эпидемию было убийство в г. Хвалынске[126]126
  В наши дни административный центр Хвалынского р-на Саратовской области.


[Закрыть] врача Молчанова, явившегося жертвою своего врачебного долга.

Вот как, по описанию нашего хвалынского сотрудника[127]127
  Г-на Миронова.


[Закрыть], шло развитие этого события, ныне сделавшегося историческим.

«Вслед за первым извещением о появлении, в 1892 г., холеры в Баку, наступила в народе паника. Припоминались прежние нашествия холеры, при которых выздоравливающих было очень мало. Появившаяся народные брошюры о холере лишь усилили беспокойное состояние населения и увеличили существовавшую бестолочь.

9-го июня в городе был получен циркуляр губернатора, которым предписывалось озаботиться очисткой города. Правительственным врачом при борьбе с холерой был назначен Молчанов, бывший до того городовым врачом, не поладивший с городом, и в особенности не пользовавшиеся расположением низшего класса населения, мелких торговцев и домохозяев, за свой взыскательный и придирчивый характер[128]128
  В то же время народная молва обвиняла Молчанова, что он мирволил богатым и сильным города; не касаясь вопроса о справедливости такой молвы, мы заметим только, что она подала повод для дальнейших, самых чудовищных и нелепых обвинений против Молчанова.


[Закрыть]. Благодаря этому, 15 думских гласных, по преимуществу мещан, в одном из заседаний думы, подали на Молчанова жалобу, прося уволить его от должности и за месяц до описываемого события это увольнение состоялось.

Назначение Молчанова правительственным врачом, благодаря недовольным, увеличило волнение в народе: «непременно нанялся морить нас», – стали говорить в собиравшихся толпах. Толки и предположения еще больше усилились благодаря появлению в городе массы бурлаков, бежавших сюда из-за страха перед холерой, с низовьев Волги. Они передавали возбуждающе рассказы о том, как в Астрахани и Саратове полиция, доктора и попы подкуплены «англичанкой» морить народ, как по улицам разъезжают особые телеги, с крышками, как совершенно здоровых людей хватают железными крючьями, бросают их в эти телеги и увозят в больницы, где кладут живыми в гроба и засыпают известкой. Толпа с жадностью слушала эти рассказы и, дополнив собственным воображением, с необычайной» быстротой переносила их с места на место.

17-го июня губернатор предписал учредить санитарную комиссию, что тотчас же и было сделано. В состав комиссии вошли 5 врачей, полицейские и городские власти. Двадцать второго июня, в первом заседании этой комиссии, было постановлено отнести пароходные пристани в самый конец города и здесь, для прибывающих с пароходами холерных больных, устроить особый холерный барак и обнести его изгородью. В этот же барак было решено помещать также и больных из города, если они будут не в состоянии лечиться на дому, а для перевозки их устроить, на первое время, три экипажа и держать их наготове при пожарных частях. В то же время было постановлено разделить город на 30 участков, с санитарными попечителями во главе, при содействии их немедленно произвести очистку всего города, заготовить дезинфекционные средства и нанять особый персонал для дезинфекции в городе. Наблюдение за проведением обще-санитарных мероприятий, а равно заведование холерным бараком было возложено на врача, Молчанова. Отношение ко всем этим мерам со стороны населения было таково, что некоторые из горожан не только не пожелали пойти в попечители, но отказались даже расписаться на разосланных управой повестках. До народа доходили лишь извращенные слухи о постановлениях комиссии. Стали толковать, что и в Хвалынске «англичанка» подкупила всех, что будут заготовляться крючки, телеги и гробы с известкой и что и здесь, как в Астрахани и в Саратове, собираются морить людей.

Началась работа но очистке города, санитарное состояние которого было ужасно: грязь, нечистота и вонь на каждом шагу. В каждом доме приходилось сталкиваться с неряшливыми хозяевами и, при невозможности останавливаться в каждом доме и разъяснять смысл и пользу требуемых мер, прибегать лишь к строгим формальным предписаниям и требовать немедленного исполнения. Меры эти вызвали ропот, жители не хотели очищаться от накопившейся годами грязи. – «Наши деды и отцы так жили, да не умирали, а теперь понадобилось чистоту заводить», – роптали хозяева. Как на самое главное, было обращено внимание на водоснабжение. Осмотр бассейнов был в состоянии привести в содрогание каждого своим неряшливым содержанием. Пришлось чистить как внутри накопившиеся нечистоты, так и около самых бассейнов заравнивать и засыпать целые болота, грязи. При этом земля посыпалась известью, а бассейны забивались сверху деревянными крышками, чтобы жители не могли лазить в них с своими ведрами. Было объявлено жителям, чтобы воду для питья брали хорошо прокипяченную, отнюдь не пили сырую и, в особенности, из Волги. Комиссия во главе с Молчановым ездила за город, к источникам водоснабжения, где тоже пришлось произвести основательную чистку. Самое же худшее пришлось увидать при осмотрах жилых помещений. Настроенные против всяких санитарных мероприятий, жители встречали комиссию неприязненно и к дезинфекции относились, как к чему-то вредному. Опрыскивание сулемой, посыпание известью и в особенности поливание карболовой кислотой принималось за попытки травить и заражать народ. Немало возбуждали население и бестактные приемы санитарных деятелей. Они оглядывали и поливали не только дворы, но запускали свои носы, что называется, и в укромные уголки. Иногда, ради потехи, они позволяли себе опрыскивать даже находящееся в печке хлебы, заявляя с усмешкой, что скоро придет холера и заберет всех: тогда не нужно будет и хлебов печь. Уже к вечеру первого дня таких санитарных мероприятий досужие кумушки, перебегая из двора во двор, передавали разукрашенные рассказы о «тиpaнстве народа» Молчановым и санитарными попечителями.

Вечером с одного из низовых пароходов сошло несколько оборванцев – «горчишников», которые стали рассказывать, что в Астрахани и Саратове народ уже бунтует: «бьет докторов, фельдшеров, полицию и властей, сжигает больницы, вырывает из рук и спасает от смерти заколоченных в гроба и засыпанных известью людей. Рассказы эти еще более усилили брожение.

– Надо ножами запасаться, и как только кто из докторов коснется, тому и нож в бок, – слышалось уже тогда в начинавших собираться толпах.

В одном месте, сошедший с парохода татарин уверял, что он лично участвовал при разгроме в Саратове холерных бараков и находил в гробах засыпанных известкой людей. Другой рассказчик[129]129
  Крестьянин Пётр Усов, приговоренный военным судом к смертной казни, через повешение.


[Закрыть] передавал, как он в Саратове, пьяный, возвращался на постоялый двор и как его схватили и привезли в больницу.

«Пока везли дорогой, с меня куда и хмель сошел, хотел было вырваться, но два архаровца крепко держали меня за руки, попробовал было кричать, так мне живо рот заткнули. Привезли в больницу, начал я было сопротивляться, куда тут: еще с десяток подручных подскочило, живо раздели меня и бросили в ванну. Сразу у меня разум помутился и что со мной было – не помню. Только, когда очнулся и открыл глаза, – вижу, лежу в гробу, засыпан известкой, а кругом совсем тихо. Тут же, кроме меня, еще лежало много народу в гробах: в мертвецкой, должно, догадался я, хоронить, значить, собираются нас. Сел в гробу, оглядываюсь, как бы мне убежать, думаю? Вдруг, вижу, из гроба еще приподнимается человек, глядит на меня и спрашивает: живой ли я? Жив, говорю, Стали мы советоваться, как нам быть: если сейчас бежать – поймают, не жди тогда пощады. Видим, вечереет, решились спасаться, когда совсем темно станет. А в сарае, то и дело, то в одном, то в другом месте слышим, стоны в гробах и новые гроба все подносят да, подносят. А мы, как только заслышим шаги, так сейчас же и притворимся мёртвыми. Дождались, стемнело. Вот мы тихонько марш из сарая. Вышли, озираемся, на наше счастье никого не видно. Недалеко, видим, огород, мы туда, да ползком, по канаве, и выбрались на свет Божий. Бежим прямо к нашим, знаем, где они собрались. Вбежали, знать, все в известке, рассказали, каким чудом спаслись. Bсе живым манером пустились собирать народ. а уж через час валом валили в барак на освобождение. Уж и потешились наши душеньки! Первым делом, начали с докторов – человек двадцать там их было. Уж и живучие, скажу я вам, братцы, эти люди: ты его хватишь ножом в бок. кровища так и свищет, а он хоть бы что, стоит себе да и шабаш. В другого таким же манером палили из пистолета – все равно, не берет, – спасибо, кто-то догадался хватить его задней осью по голове – ну, и капут! Вторым делом, отправились освобождать больных: видимо-невидимо повытаскивали их на волю. Потом бросились в сарай, открыли гроба, – глядим, люди засыпаны. известкой и многие из них живы и еще дышат. Стали выносить и этих, очнулись, плачут, чуть-чуть языком ворочают, а некоторых рвёт. Видим, отрава, значить, давай отпаивать молоком – раздышались и эти. Освободивши всех, запалили потом мы больницу да которых докторов-то так живьём и спалили. А уж потом пошли громить докторов и по Саратову. Уж и потешились мы, всех перебили. Задали мы им холеру да показали, как христианские душеньки англичанке продавать: теперь в Саратове ни одного доктора не осталось живого[130]130
  Многие врачи, наблюдавшие холеру, указываюсь на развитие галлюцинаций в ее продромальном периоде. Очень возможно, что первоначальный источник подобных рассказов заключается в этих галлюцинациях. При довольно распространенной вере в то, что врачи способны морить народ в больницах, галлюцинации эти легко могут принять именно такое направление.


[Закрыть]. «Жалеючи, православные, и предупреждаю вас в этом, – заключил рассказчик своё повествование – смотрите, не давайтесь в руки: власти, всё начальство и доктора подкуплены англичанкой вас морить, – англичанка-то, вишь, хочет завладеть всем нашим царством. Не причащайтесь и у попов – они тоже подкуплены, один только apxиерей не пошел на подкуп, и его хотели уморить, сидел он уже в казаматке, да мы его освободили».

Слова рассказчика подействовали па толпу ошеломляющим образом. Все поверили в истину рассказа, и стали советоваться, что делать? – «II нас уж продали, – заголосил народ, – строят бараки, заготовили гроба, нарыли могил, закупили известки и крючьев, что бы таскать народ». – «А всё Молчанов… смерть ему! смерть изменникам!» – уже тогда раздавались отдельные голоса. Народ ходил толпами по улицам, и возбуждение всё возрастало. Нелепые толки дошли до апогея под влиянием рассказов пастуха Салынова, уверявшего всех, что он собственными глазами видел, как Молчанов, голова и поверенный ходили за городом и пускали в родники мешочки с мором, от которого, будто бы, стали околевать коровы, напившись из этого родника, воды. – До поздней ночи шумел народ, издавая крики: «сжечь барак, убить Молчанова, убить голову».

Вечером, в доме аптекаря-именинника собрались гости. Тут были многие городские власти, врачи и большинство санитарных попечителей. Разговор вертелся на тему начавшейся холеры и только что происшедших холерных бунтов в Астрахани и Саратове. Обсуждали брожение умов народа и в Хвалынске. Одни, во главе с городским головой, утверждали, что возмущение в городе с минуты на минуту готово вспыхнуть, и советовали бывшему здесь же доктору Молчанову, возможно скорее, оставить город, другие, наоборот, подсмеивались над трусостью первых и старались ободрить Молчанова, советуя не бояться уличных буянов. В самый разгар спора Молчанов получил письмо от неизвестного автора, с сообщением, что против него составлен заговор, и если он не уедет в эту же ночь, то его могут убить. Письмо еще более обострило спор, и, в конце концов, было решено, что Молчанову следует переговорить с исправником. Тот советовал успокоиться, говоря, что для его защиты есть полиция и войска. Вместе с тем исправник, предупрежденный о народном волнении, ежеминутно готовом перейти в бунт, впал в большую крайность: он вообразил, что, оставив постовых городовых вооруженными, легче можно будет вызвать столкновение с народом и потому распорядился, чтобы одни из них переоделись в штатские костюмы, а от других было отобрано всякое оружие. Всем солдатам строжайше было запрещено показываться на улицах и вступать в какие-либо разговоры с народом.

Наступило 30-е июня. По утру, провод и м в стадо скотину, хозяйки отправились к бассейнам, за водой, и пришли в ужас: вода была окрашена в кроваво-красный цвет и, в довершение беды, около одного из бассейнов рвало двух людей, по их словам, только что напившихся этой воды[131]131
  В извлеченных потом из некоторых колодцев мешочках был обнаружен порошок, в состав которого входил дурман (Datura Stramonium) и красящее вещество органического происхождения. В других колодцах находили какие-то загадочные пузырьки, бутылки и т. п. Очевидно, все это было делом одной и той же руки, оставшейся необнаруженной.


[Закрыть].

«Воду отравили, морят народ», – понеслось по городу, и на улицах, шумя и крича, стали появляться отдельные группы людей. Около обеда народ шумел уже большими толпами, волнение росло и росло. К вечеру отдельные парии, слившись в одну огромную массу, до 5000 человек, двинулись к центру города. Видя начинающееся возмущение, миссионер-священник, о. Карманов, врезался в толпу и вступил с ней объяснение. Толпа на минуту остановилась, окружила его и, мало-помалу, стала поддаваться увещеваниям. В этот момент толпе начали раздавать листки, с объявлением от Городской Управы, что барак строится для бурлаков Правительством, для городских же жителей дума постановила открыть особые больницы и кто хочет может лечиться в больницах, а нежелающие могут лечиться дома. Вместо успокоения, объявление это только усилило волнение. Послышались восклицания: «не надо барака, не надо больниц, нас морить хотят, зачем опрыскивать»? – О. Карманов старался объяснить, что опрыскивание производится не ядом, а карболовой кислотой, которая не только не вредна, а, напротив, полезна, как средство, предохраняющее от заразных болезней.

– Да, ведь, мы не хвораем! – реветь толпа.

– А, вот и хорошо, – урезонивает о. Карманов: – правительство распорядилось и просило врачей принять меры к ограждению нас от холеры».

– А ты думаешь, Бог не убережет, так какой-нибудь Молчанов да полиция нас защитит? Будет людей-то морочить, – выступил впереди, с заявлением седой старик.

– Уйдем, ребята, нечего на него смотреть, – послышались возгласы и, оставив о. Карманова, толпа, шумя и крича, двинулась дальше по улицам.

Видя тщетность своих увещеваний, о. Карманов, как к последнему средству, решил прибегнуть к публичному молебствию и пошел за разрешением к благочинному. Как раз, в этот момент с постройки бараков ехал Молчанов. Он был остановлен и немедленно окружен толпой.

– Сказывай, кто приказал строить барак и копать ямы? – ревет и волнуется толпа.

– Все это я делаю по приказанию начальства, – объясняет Молчанов.

– На свою голову делаете. – Мором зачем дома опрыскиваете?

Молчанов старается что-то объяснить толпе, но крики его теряются в общем гаме. Кучер, видя, что приходится плохо, ударяет по лошади и ему удаётся выбраться из толпы, при криках: «Держи! Молчанов, Молчанов!» – Кучер, свернув в другую улицу, подъехал к квартире судебного пристава Боголепова. Сюда же, узнав об угрожающей Молчанову опасности, вскоре прибыли и многие его знакомые. Во время разговора и колебаний, что делать, вбегает сосед и заявляет, что толпа, узнав, где Молчанов, валит сюда. Опасность была очевидной, Решили выпустить Молчанова из задней калитки, на противоположную улицу, и одного из знакомых просили ждать на лошади, невдалеке, чтобы увезти Молчанова из города.

Тем временем, городской голова и исправник, желая успокоить народ, подошли к толпе, которая их мигом окружила. В первое время ничего нельзя было понять от поднявшегося крика: это был какой-то рев, сопровождавшийся маханием рук. Немало прошло времени, прежде чем удалось восстановить порядок.

– Что надо? – обратился голова к народу.

– Зачйы продали нас англичанке?

– Как вам не стыдно верить нелепостям? – возражает голова.

– Зачем барак делают?

– Барак делаем не мы, а Правительство и не для горожан, а на случай доставки холерных с низовых пароходов.

– Врёт, врёт, – голосила толпа.

– Зачем Молчанова оставили, – мы его прогнали? подавай нам его, мы с ним разделаемся.

Рев толпы мало-помалу начал совсем заглушать слова головы и исправника. Они начали теряться, обещая и барак уничтожить, и Молчанова удалить.

– Не верьте, православные, – орал очутившийся тут же пастух Салыпов. – Давя он с Молчановым опять ездил за город и пускал яд в родники. У меня и то корова издохла в стаде.

– Ого-го! – ревела толпа, – не нам умирать, а вам. Чего с ними разговаривать, поднимайте их на ура, бейте!

Ярость толпы достигла, высшего возбуждения, когда из нее вышли два мужика и, потрясая в руках мешочками, из которых сочилась красная жидкость, заявили: – «Вот что даве нашли мы в бассейнах, нас рвало, насилу живы остались».

Толпа напирала больше и больше. Вдруг, внимание всех привлёк въехавший в толпу извозчик. Толпа расступилась и дала дорогу. Махая бумагой, он кричал: «голову надо, телеграмма от Губернатора!» – В момент водворившегося затишья, голова поспешил продвинуться к экипажу и сесть в него. Едва он это сделал, как извозчик гикнул и, опрокидывая встречных, мигом умчал голову: обман удался.