Текст книги "Танцтеатр Пины Бауш: искусство перевода"

Этапы работы

Хореографическое творчество Пины Бауш можно разделить на пять основных этапов, и только первый не был связан с Танцтеатром Вупперталя: 1967–1973, 1973–1979, 1980–1986, 1986–2000 и 2001–2009. Их характеристики будут представлены ниже, при этом не все пьесы будут перечислены[32]32
  Ср. Meyer 2012; Schmidt 1998; Servos 2008.


[Закрыть]. Рабочие фазы развивались по-разному и не характеризовались единственным определяющим признаком. Как правило, в постановках Пины Бауш присутствовали старые и новые элементы, в результате на каждом этапе прослеживалось много противоречивых тенденций и отсутствовали однозначные трактовки. То, что было характерным для одной фазы, обычно формировалось задолго до нее и прослеживалось после. Возможно, именно из-за этого до сих пор никто не пытался выделить периоды работы Пины Бауш с Танцтеатром Вупперталя и связать их с общеполитическим, культурным и художественным контекстом.

Когда Пина Бауш в сезоне 1973–1974 годов возглавила балетное направление Вуппертальских сцен, словом года было «бунтарский». Смелый новатор, директор Вуппертальского театра Арно Вюстенхёфер долго уговаривал молодую танцовщицу и хореографа устроиться к нему на работу. После нескольких выступлений, инициированных им в Вуппертале («Действия для танцовщиков» («Aktionen für Tänzer», 1971), где он организовал художественное «противостояние» Пины Бауш с тогдашним шефом Вуппертальского балета Иваном Сертицем, и «Вакханалия Тангейзера» («Tannhäuser-Baccanal», 1972), которую она поставила, еще будучи руководительницей танцевальной студии «Фолькванг» в Эссене, она наконец приняла предложение. «Я никогда не хотела работать в театре. Не доверяла себе. Я очень боялась. Мне нравилась свободная работа. Но он [Арно Вюстенхёфер] не сдавался и спрашивал меня все снова и снова, пока я наконец не ответила: „Я могу попробовать“»[33]33
  Bausch 2016a: 306.


[Закрыть].

Это согласие в ответ на годы упрашиваний стало переломным для Пины Бауш. В 1955 году она поступила в Школу музыки, театра и танца Фолькванг, где началась ее танцевальная карьера и где она могла развиваться под присмотром наставников. И вот она перешла из этого института в спокойном и буржуазном Эссен-Вердене в муниципальный театр региона, пострадавшего от постиндустриального кризиса, в Вупперталь – соседний город с ее родиной, Золингеном.

Всего за шесть лет до этого, в 1967 году, Пина Бауш начала заниматься хореографией в Высшей школе Фолькванг, которая получила статус университета в 1963-м. Через год она перенимает у Курта Йосса художественное руководство Танцевальной студией Фолькванг, возникшей на базе балетной. Два года она ставит хореографии и выступает со своими артистами на международных сценах. В то же время она начинает преподавать танец в Высшей школе Фолькванг и в других местах, например на Летних курсах во Франкфурте-на-Майне. После короткой, но очень напряженной работы руководителем и хореографом, которая принесла ей премию для молодых художников земли Северный Рейн-Вестфалия за несколько одноактных постановок, переезд стал отважным решением. Смело это было и для Вуппертальских сцен. Хотя такой процесс был обычным явлением для театров в период демократических потрясений и побудил многих директоров театров решиться на смелые эксперименты.

Экспериментаторы пришли не только в танцевальное искусство, но и, например, в область неоклассического сюжетного балета. Это направление в свое время учредил Джон Кранко, англичанин, родившийся в ЮАР и работавший в традиции Джорджа Баланчина. Кранко развивал его в Штутгартском балете, когда работал там директором, и создал «Штутгартское балетное чудо»[34]34
  Так называемое Штутгартское балетное чудо – резкое развитие балетной сцены Штутгарта в 1960-е годы благодаря активной и плодотворной деятельности Джона Кранко. Благодаря этому город получил статус одной из столиц балета.


[Закрыть]. Он новаторски ослабил традиционную иерархию балетной труппы и позволил молодым танцовщикам разрабатывать собственные хореографии. Кранко внес значительный вклад в то, что 29-летнего американца Джона Ноймайера, одного из молодых штутгартских танцовщиков, назначили директором балета во Франкфурте-на-Майне, несмотря на небольшой хореографический опыт. Это произошло в 1969-м, а через четыре года он перебрался в Гамбургскую государственную оперу: директор Август Эвердинг доверил ему реформирование балета. Ноймайер был на год старше Пины Бауш, он разработал первые групповые хореографии в тех же 1968–1969 годах и возглавил балетную труппу в 1973 году – принес ей мировую славу и выработал особый эстетический почерк. У Пины Бауш и Джона Ноймайера были всемирно известные наставники Курт Йосс и Джон Кранко и признанные, влиятельные и смелые художественные руководители Арно Вюстенхёфер и Август Эвердинг. Первые помогали им пройти путь от танцовщика до хореографа, вторые же дали им необходимые поддержку и уверенность для того, чтобы найти творческий путь в первые годы работы руководителями балета.

Пина Бауш как хореограф развивалась в атмосфере социальных, политических, культурных и танцевальных, художественных потрясений. Как и ее сокурсники в Высшей школе, она была «дитя войны» (см главу «Сompagnie»). Противостояние нацистскому прошлому поколения родителей и авторитаризму в семьях и социальных учреждениях, ранняя молодость в послевоенной Германии, эпоха Аденауэра[35]35
  Эпоха Адэнауэра – время правления первого федерального канцлера ФРГ Кондрада Адэнауэра, длившееся с 1949 по 1963 год. Ее характерными особенностями были антикоммунизм, сближение со странами Запада, а также участие в политике бывших нацистов, за которыми не числились военные преступления.


[Закрыть], обусловленная замалчиванием, протест против войны во Вьетнаме, движение за гражданские права в США, возмущение советским вторжением в Венгрию и Чехословакию и последующим жестоким военным подавлением демократического восстания, расстрел студента Бенно Онезорга[36]36
  В 26-летнего студента Бенно Онезорга без предупреждения и с близкого расстояния выстрелил полицейский Карл-Хайнц Куррас. Его оправдали. Это событие стало переломным в социально-политической жизни ФРГ, привело к значительной радикализации молодежи и послужило толчком к созданию «Фракции Красной армии".


[Закрыть] в 1967 году на демонстрации против визита иранского шаха в Западном Берлине, покушение на символ студенческого движения Руди Дучке[37]37
  Покушение произошло 11 апреля 1968 года. Правый радикал Йозеф Бахманн трижды выстрелил в Дучке перед офисом Социалистического союза немецких студентов, тот получил серьезные повреждения мозга, но выжил.


[Закрыть], чрезвычайные законы, принятые первой большой коалицией в немецком бундестаге в 1968 году, – все это раскалило социальный климат и привело к глубокому расколу в обществе.

В театрах «дети войны» подвергали фундаментальной критике и исполнительское искусство. Отрицались буржуазные проявления, лояльное отношение руководства к господствующему политическому порядку и его ориентация на потребности образованной буржуазии, авторитарные структуры руководства, строгая иерархия, «вертикальные» принятия решений, жесткое разделение труда, принуждение к выпуску продукции, далекой от искусства, деградация артистов до обслуживающего персонала и пассивная роль зрителей.

«Право голоса» – это не только требование профсоюзов, но и решающее кодовое слово демократического пробуждения: «Мы исходим из того, что вся деятельность театра изначально обсуждается со всеми участниками, то есть с актерами и художественным составом, и что репертуар определяют все вместе».[38]38
  Цит. по: Krug 2008.


[Закрыть]

2 Протест против законов о чрезвычайном положении, Mюнхен, 1968

3 «Контактхоф», Вупперталь, 2013

Когда Юрген Шитхельм в 1970 году заявил о новых формах коллективной театральной работы и модели совместного принятия решений в Шаубюне в Западном Берлине, напряженный процесс эмансипации актеров и танцовщиков из пассивных исполнителей до думающих сотворцов уже начался. Австрийский хореограф Иоганн Кресник, сыгравший в конце 1960-х годов важную роль в становлении театра танца как сценической формы в немецкоязычном пространстве, несколько лет спустя описывал эти изменения: «Раньше никто не мог зайти к художественному руководителю без спроса. Теперь же они могут открыть двери к руководству ‹…›, войти и сказать, что хотят иметь право голоса».[39]39
  Цит. по: Meyer 2008.


[Закрыть]

В разгар студенческого движения сливаются театр и акция, искусство и протест. Театр теперь также означал акцию, хеппенинг, агитпроп и партиципацию. Он обращался не только к образованному среднему классу, но и к менее образованным людям. Поскольку некоторые из существующих театров считались нереформируемыми, развивались новые формы вне институций, возникла «независимая сцена», а с ней и альтернативные практики за рамками устоявшегося литературного театра и классического балета. Прежде всего в мегаполисах расцветала сцена, которая считалась альтернативой муниципальным и государственным театрам. Разочарованные театральные деятели покидали учреждения и объединялись в рабочие группы и художественные коллективы, которые зачастую были коммунами.[40]40
  То, что театр не был одной из многих общественных институций, охваченных процессом демократизации, а сам мог стать инициатором, доказывает случай в Варшаве. Там запрет показа «Дзядов" Адама Мицкевича (1798–1855) из-за антирусского содержания привел к студенческим протестам. (См.: Spiegel online. URL: spiegel.de/ spiegel/print/d-46135831. html. Zugriff 4.2.2019). Как следствие, из университетов исключили 20 000 студентов. И хотя протесты в Польше тем самым были задушены, они привели в движение снежный ком и позже вылились в демократическое движение «Солидарность".


[Закрыть]

Требование демократизации как организационного принципа в учреждениях сопровождалось изменениями в художественных рабочих процессах. Молодое поколение противопоставляло строгому иерархическому режиму производства и авторитарным структурам командную работу и равенство. Художественных руководителей, правивших до сих пор в одиночку, заменили управляющими комитетами. Темы, эстетика, площадки, зрители, художественные подходы и критика – все подвергалось сомнению. На эстетические новшества и движение за демократизацию в художественном сценическом танце сильно влияло движение 1968 года. Тогда активный коммунист Иоганн Кресник представил на хореографическом конкурсе в Кельнской летней академии танца политическую постановку «Рай?» («Paradies?») о покушении на Руди Дучке. В пьесе показан мужчина на костылях, которого милиционеры избили дубинкой и которому тенор поет арию «О, парадиз!» («O, Paradies!»). В зале сидели представители студенческого движения с красными флагами и скандировали: «Хо Ши Мин». Однако это провокационное произведение, исполненное всего раз, не помешало влиятельному директору Бременского театра Курту Хюбнеру в том же году взять 30-летнего Кресника на работу. На новом месте тот продолжал развивать эстетические принципы своего хореографического театра: эстетическое исследование империализма, разжигания вражды и репрессий с одной стороны и поиск адекватных театральных форм – с другой.

В 1972-м Герхард Бонер также переехал из иерархичной Берлинской государственной оперы в Дармштадт, где собрал выдающихся солистов – среди них Сильвию Кессельхайм и Марион Цито, тоже приехавших оттуда. Позже они примкнули к Танцтеатру (см. главу «Сompagnie»).

Он сформировал ансамбль, который называл себя театром танца, и хотел отказаться от старой иерархии и балетной эстетики в пользу демократического сотворчества. Однако эта попытка быстро провалилась. Радикальный подход оказался несвоевременным. Лишь в 1990-е, когда новое поколение зрителей понемногу обучилось новым формам театра, можно было заново опробовать модели соучастия.

Именно с этим бурным желанием перемен, широко распространенном и среди студентов Высшей школы Фолькванг, связано решение 33-летней Пины Бауш взять на себя подразделение танца в Вуппертале, чтобы инициировать демократизацию и модернизацию общества, прежде всего через культуру, искусство и их институты. Авантюрный шаг, ведь у нее был небольшой опыт работы и женщины тогда практически не занимали такие должности. Даже во время революционных процессов 1968 года права женщин отстаивались довольно вяло.

Пина Бауш принимает вызов. Своими первыми постановками она уже показала, что хочет порвать с танцевальными традициями и зрительским восприятием, а также преодолеть прежний символический язык танцевального театра по Йоссу. В «Nachnull» (1970) она впервые уходит от традиции выразительного танца, с которой познакомилась в школе Фолькванг, и из modern dance, который она интенсивно изучала на учебе в Нью-Йорке (1960–1962) в Джульярдской школе. Тогда в этом главном танцевальном центре она видела широкий спектр практик, например постановки Джорджа Баланчина или Марты Грэм, работала с пионерами хореографии и танцовщиками, такими как Энтони Тюдор, Хосе Лимон, Маргарет Краске, Альфредо Корвино и Луи Хорст. Она танцевала в недавно созданном Новом американском балете Пола Тейлора. Энтони Тюдор, тогдашний художественный руководитель «Метрополитен-опера», пригласил ее танцевать в «Тангейзере» («Tannhäuser», 1960) и «Альцесте» («Alcestis», 1960), а также участвовать в постановках на пуантах; она нашла выход в оперный театр.

Пина Бауш не говорила, работала ли в то время в Нью-Йорке с церковным Театром танца Джадсона и молодыми хореографами – последователями Люсинды Чайлдс, Стива Пакстона или Триши Браун: те видели в хореографии зарождающийся порядок, ситуативный и перформативный, словно акция. Но огромное разнообразие танцевальных эстетик в Нью-Йорке, несомненно, оказало неоценимое влияние на ее решимость найти новый язык за пределами традиций танца модерн.

Через год после «Nachnull» в «Акции для танцовщиков» («Aktionen für Tänzer», 1971) она перевела на язык сцены термин «акция» (хеппенинг/перформанс) из композиции Гюнтера Беккера. Он использовался не только в политике, но и в искусстве и в театре как антитеза буржуазному театру представления[41]41
  В театре представления, по К. С. Станиславскому, актеры воспроизводят на сцене заранее заготовленные шаблоны чувств, а не испытывают их каждый раз заново.


[Закрыть]. В ассоциативно-сатирической хореографии она безошибочно дает понять, что отказ от традиционных форм сценического танца необратим, и начинает ставить под сомнение сценический танец как театральное событие. В постановке женщина в рубашке неподвижно лежит на больничной койке, вся труппа забирается на кровать и играет в жуткие игры с безжизненным телом. Его перекатывают по сцене, натягивают на шкив и подвешивают под потолком.

4 Пина Бауш в «Ветре времени» («Im Wind der Zeit»), Эссен, 1969

5 Пенелопа Слингер, «Свадебное приглашение» («Wedding Invitation»), 1973

6 «Фриц», Вупперталь, 1974

7 Пленный боец Национального фронта за освобождение Южного Вьетнама,

Thuong Duc/ Vietnam, 1967

8 Ники де Сен-Фаль, «Она – собор» («She – A Cathedral»), Стокгольм, 1966

В конце этого этапа Пина Бауш продемонстрировала в нескольких одноактных постановках, что хочет ступить за пределы традиции современного танца и создать новый, а также новую сценическую эстетику.

Когда Пина Бауш начала сезон 1973–1974 годов в Вуппертале, в нем разгорался постиндустриальный кризис. Такие города, несмотря на проблемы, становились центрами нового искусства – и Вупперталь не стал исключением. Здесь в 1960–1970-е годы возникла известная в стране джазовая сцена, куда входил и музыкант Маттиас Буркерт, коллега Пины Бауш с 1979 года. Кроме того, Вупперталь был одним из центров движения «Флюксус»[42]42
  «Флюксус" – международное авангардное движение конца 1950-х – начала 1960-х годов, объединившее знаковых художников в создании интермедиального свободного искусства.


[Закрыть]. Здесь в 1965 году в знаменитой галерее «Парнас» прошел 24-часовой хеппенинг с акциями Йозефа Бойса и Вольфа Фостелла, музыкальными пьесами Джона Кейджа и видеоэкспериментами Нам Джун Пайка, считающимися ключевыми в «Флюксусе». «Пять утра. Профессор Бойс все еще сидит на бруске маргарина. Он наклоняется к другой маргариновой подушке, занимается „художественной йогой“. Своего рода одухотворенная тренировка пресса», – писали в то время.[43]43
  Probst 2015.


[Закрыть]

В театре до таких экспериментов не доходило: зрители ценили классически-современные балетные постановки под руководством Ивана Сертика. «Все ждали определенную эстетику, – вспоминала Пина Бауш. – Не возникало даже мысли, что возможны другие формы красоты»[44]44
  Bausch 2016a: 307.


[Закрыть]. Большинство танцовщиков покинули Вуппертальские сцены с Сертиком. Бауш сразу же начала воплощать в жизнь свои идеи эстетических реформ и демократизации. Она не только настаивала на автономии своего ансамбля, но и присоединилась к небольшой группе молодых хореографов, которые уже принесли что-то необычное в западногерманские театры и использовали словосочетание «театр танца». Она тоже переименовала Вуппертальский балет в Танцтеатр Вупперталя. Первоначальное беспокойство, в котором она позже призналась танцевальному критику Йохену Шмидту, превратилось в решимость: «Я думала, что совсем невозможно сделать что-то свое. Я думала о рутине и обо всем, что с ней связано, думала, что в театре нужно играть как обычно. Этого я очень боялась»[45]45
  Schmidt 1979: 5, также: Steckelings 2014: 29.


[Закрыть]. В интервью «Балетному ежегоднику» 1973 года она заявила о принципе соучастия в труппе и подчеркнула, что хочет побудить танцовщиков «активно участвовать в создании новых хореографий, высказывая мнение, критикуя или советуя»[46]46
  Koegler 1973: 40.


[Закрыть].

Этого не произошло, потому что танцовщики не имели равного права голоса. Но, используя метод вопросов/ответов (см. главу «Рабочий процесс»), с 1978 года Бауш стала художественно реализовывать модель соучастия (см. главу «Сompagnie»). Этими действиями и признаниями Пина Бауш вписала себя в группу молодых хореографов, которым удалось работами в долгосрочной перспективе расширить сферу деятельности театров от классического балета до современного танца. Так родились не только новая эстетика сценического танца, которая выкристаллизовывалась многие годы и десятилетия, но и новый рынок художественного сценического танца. Это, в свою очередь, сформировало молодую аудиторию: она отвергала буржуазный театр представления, искала адекватную форму, способную отразить социальные потрясения вокруг, и находила в современных формах танца возможность самоидентификации и выражения своего отношения к жизни. В Германии это привело к новому жанру – танцтеатру, – а Пина Бауш своими постановками обеспечила его необходимой эстетической взрывчаткой.

Когда молодая хореограф начала переворачивать сценический танец с ног на голову, США и Северный Вьетнам после десятилетней войны подписали соглашение о прекращении огня, и американские военные подразделения стали выводить войска. В южноамериканском Чили летом объявили чрезвычайное положение, которое в сентябре привело к кровавому военному перевороту, унесшему жизни тысяч граждан. С протестами против войны во Вьетнаме и Уотергейтским скандалом Америка переживает серьезный и глубокий внешне– и внутриполитический кризис, кульминацией которого оказывается отставка президента Ричарда Никсона в 1974 году. Вторая волна феминизма 1970-х годов развивает концепцию, отвергающую политику представительства и депутатов и разделение частной и общественной жизни и ставящую в центр политизацию личного. С лозунгом «Личное – это политическое» открывается новое поле для демонстраций против запрета абортов, кампаний против насилия в отношении женщин, сексуального насилия в медиа, рекламе, порнографии и семьях. То, что в Германии называлось политикой от первого лица, повлияло на новые общественные движения, движение гражданских инициатив, альтернативное и экологическое движение, а позже и на партию «зеленых».

В классическом феминистском исследовании «Политика пола» 1970 года американской литературоведа, писательницы, скульптора и феминистки Кейт Миллет, ставшем классикой феминистского движения, написано: «Слово „политика“ используется потому, что только так можно понять и описать истинную природу гендерной иерархии в прошлом и настоящем. Наша историческая ситуация требует, чтобы мы разработали психологию и философию властных отношений, которые адаптированы к настоящему времени и выходят за рамки упрощенных концептуальных категорий традиционной структуры. Необходимо дать определение теории политики, которая рассматривает властные отношения на менее конвенциональной основе, чем это принято»[47]47
  Millet 1974: 38.


[Закрыть]. В то время никто еще не предвидел, что политизация частной сферы, важная для разоблачения гендерных отношений, поспособствует тому, что гедонизм и «новая искренность» 1980-х годов превратят личное и частное в товар.

Препарирование гендерных отношений как властных – одна из центральных тем творчества Пины Бауш, по крайней мере на первых этапах. Но она не была первой: в феминистском искусстве перформанса с начала 1960-х годов реализовывался лозунг «Личное – это политическое», а частное, личное и телесное оказалось в центре нового художественного жанра. Только с перформансом, хеппенингом и боди-артом дебаты о гендере вступают в сферу искусства и теории искусства. Эти новые интермедиальные формы вытекают в основном из изобразительного искусства. Они пересматривают концепцию произведения в пользу процесса творчества, затрагивают отношения между искусством и жизнью, художником и его работой. Они ставят художников и их тела в центр творчества и противопоставляют «готовому произведению» ситуативный показ. Под сомнение ставится связь между перформативностью и репрезентацией, предпоказом и показом, представлением и изготовлением. И эта новая, радикальная форма искусства формируется прежде всего женщинами.

Вторая волна феминизма развивается параллельно с потрясениями в современном искусстве. Так, художницы формируют «феминистское искусство», возникшее в США в конце 1960-х, обнажают патриархальные структуры в мире искусства и обращаются к традиционным образам женственности, телесности, сексуальности, к образам сексуального насилия, порнографии и проституции. Главные протагонистки здесь – Луиз Буржуа, Вали Экспорт, Хельке Зандер, Линн Хершман, Орлан, Йоко Оно, Джина Пане, Ульрике Розенбах, Синди Шерман, Катарина Сивердинг и Розмари Трокель. Еще до гендерных исследований, в которых с 1970-х годов обсуждали телесность, эти художницы показали, что гендер непосредственно связан с телом, в нем он материализуется, символизируется и отображается и именно на него возлагается ответственность за гетеронормативные образы и фантазии[48]48
  Vgl. Betterton 1996. Ср.


[Закрыть]. В их работах напрямую связаны не только тело и пол, но и тело и образ[49]49
  Ср.: Frei Gerlach u.a. 2003


[Закрыть]. Художники исследуют свое тело, выставляют его напоказ, ставят его на сцену – и таким образом практикуют «Doing Gender»[50]50
  Ср. Buikema/ Van der Tuin 2009; West/ Zimmerman 1987


[Закрыть] (сотворение гендера) и «Performing Gender»[51]51
  Ср. Klein 2004.


[Закрыть] (представление гендера)[52]52
  «Doing Gender" – концепция, предполагающая, что гендер не является заранее заложенной психической моделью, а формируется и закрепляется ежедневно при социальном взаимодействии. «Performing Gender" – концепция, близкая «Doing Gender", но акцентирующая внимание на изменчивости гендера через культуру и его репрезентации перед Другим


[Закрыть]. Это искусство достигает своего пика в 1970-х годах, хотя для некоторых (например, директора Музея современного искусства в Лос-Анджелесе Джереми Стрика) оно до сих пор остается «самым влиятельным международным послевоенным движением»[53]53
  Gopnik 2007.


[Закрыть].

Однако было бы неправильно называть всех женщин, которые в своем творчестве обращались к гендерным ролям, образам и специфическим властным отношениям в творчестве, феминистками. Художница Марина Абрамович или художница и скульптор Ники де Сен-Фалль не считали себя феминистками, так же как и Пина Бауш: «Феминизм… Может быть, потому что он стал таким модным словом, но я всегда прячусь в раковину, когда его слышу. Возможно, потому что возникает странное разделение, которое мне не нравится. В нем слышится противопоставление, а не объединение»[54]54
  Hoghe 1987: 28.


[Закрыть].

Лозунг второй волны феминизма «Личное – это политическое» Пина Бауш переводит как связь между жизнью и искусством. Ее работы, особенно на первых трех этапах, посвящены жизненным ситуациям – личным, частным и повседневным отношениям и взаимодействию полов. Ее первой визитной карточкой в качестве главы Танцтеатра стала пьеса «Фриц» («Fritz»), премьера которой состоялась в январе 1974 года. Она напоминает «Сказку о том, кто ходил страху учиться» братьев Гримм[55]55
  Bausch 2016b: 323–324.


[Закрыть]. Постановка вписана в трехчастную программу творческого вечера: Пина Бауш рассказывает о карьере, уделяет в своей пьесе, как и в последующих работах, внимание гендерному равенству и обрамляет ее хореографическими шедеврами. С одной стороны – известный антивоенный «Зеленый стол» («Der grüne Tisch», 1932) ее наставника Курта Йосса, в котором она танцевала в 1960-х годах. Первая мировая война здесь изображалась как пляска смерти, согласованная за «зеленым столом» и стоившая миллионам жизни. С другой стороны – самый известный балет американского хореографа Агнес де Милль «Родео» («Rodeo», 1942). В нем де Милль сыграла главную роль, что положило начало ее карьере и принесло международную славу. Это легкая, оптимистическая, крепкая и нежная постановка.

В данные полярные рамки Пина Бауш помещает «Фрица» – пьесу о детстве; этой теме посвящены и многие более поздние работы, например «1980. Пьеса Пины Бауш»[56]56
  В дальнейшем сокращенно «1980".


[Закрыть] (1980) или «Для детей вчерашних, сегодняшних и завтрашних» («Für die Kinder von gestern, heute und morgen», 2002). Во «Фрице» внимание сосредоточено на мальчике, который в своем привычном окружении двигается слишком активно и размашисто. Танцовщики двигаются в сюрреалистической обстановке, как в кошмарном сне. Доминик Мерси танцует в рубашонке, каждый раз прерываясь, и кашляет. Программная значимость этой пьесы четко сформулирована уже в буклете: «Сегодняшний вечер показал: „Фриц“ играет ключевую роль в творчестве Пины Бауш и ее труппы. Танец понимается как язык, который артикулируется телесно, не загоняя себя в рамки нормативного классического балетного стиля. Можно привести это к следующей формуле: танец для Пины Бауш – это „открытая“ форма „балета“, определяемая рефлексией и игровым началом»[57]57
  Из буклета к пьесе «Фриц", премьера 05.01.1974 в Вуппертальской опере.


[Закрыть].

Две других пьесы принесли своим хореографам мировую известность; «Фрица» же критики и вуппертальская публика приняли кошмарно. Писали о «30 минутах мерзости, где асоциальная среда и сумасшедший дом показываются как мир детских переживаний»[58]58
  Steckelings 2014: 33.


[Закрыть]; зрители говорили, что молодая хореограф не справляется и директор театра должен защитить их от нее.

Но звучали и другие голоса. Так, родившаяся в 1959 году писательница Джудит Кукарт вспоминает, как на нее, подростка, повлияла эта постановка: «Радикализм „Фрица“, за который в то время нападали на Пину Бауш и высмеивали ее, вырвал меня из моей девичьей молодости. С тех пор я заразилась этим языком движений и образов, жаждой смысла, преследовавшей даже во сне. Так же как они на сцене в Вуппертале, я хотела отныне обращаться к жизни, и не только в театре»[59]59
  Kuckart 2018.


[Закрыть].

Пина Бауш не отчаивалась из-за яростной и грубой критики, хотя на вручении премии Киото в 2007 году она призналась: «Первые годы было очень тяжело. Некоторые зрители выходили из зала, хлопая дверью, или освистывали. Иногда нам звонили на репетиции с проклятиями. Однажды во время спектакля я вошла в зал в сопровождении четырех охранников. Мне было страшно. Про одну постановку в газете писали: „Музыка очень красивая. Можно просто закрыть глаза“»[60]60
  Bausch 2016a: 307.


[Закрыть].

В следующих трех работах Пина возвращается к опере и современному танцу. Она ставит ранние классические оперы Кристофа Виллибальда Глюка: через три месяца после «Фрица» – танцевальную пьесу «Ифигения в Тавриде» («Iphigenie auf Tauris», 1974), а год спустя – «Орфея и Эвридику» («Orpheus und Eurydike», 1975). В них она изобретает жанр танцоперы: танец, который в опере более развлекательный и менее драматургический, теперь оказывается равноценен музыке. «Я выбирала только те произведения, которые позволяли связать с ними что-то свое. Например, Глюк оставил мне в „Ифигении“ и „Орфее и Эвридике“ достаточно места для моих слов. И я нашла там именно то, о чем мне нужно было высказаться. Так возникла новая форма – танцопера»[61]61
  Bausch 2016b: 324–325.


[Закрыть]. В «Орфее и Эвридике» она дала ведущие партии как певцам, так и танцовщикам, но не только из-за концепции: хор и оркестр Вуппертальских сцен отказывались работать вместе. «Оркестр и хор также усложнили мне задачу. Мне так хотелось поработать с хором. Но они отклоняли все мои идеи»[62]62
  Bausch 2016a: 307.


[Закрыть].

Сам Глюк также хотел реформировать оперу и поэтому во время репетиций перед премьерой «Орфея и Эвридики» в Париже в 1774 году, за двести лет до постановки Бауш, призывал певца перестать просто петь: «Кричите с такой болью, как если бы кто-то отпилил вам ногу, и, если сможете, ощутите это всем сердцем!»[63]63
  Gluck, цит. по: Michaelis 1992.


[Закрыть] У Доминика Мерси, который танцует Орфея в первом составе, часто подкашиваются ноги, он размахивает руками и корчится – и все же, при всех экстазе и эксцентричности, это скорее молчаливый, ушедший в себя и полный скорби страдалец. Подобно тому как Глюк хотел запретить чистое пение, Пина Бауш в своей танцопере отказывается от танца – и делает это в центральной, самой известной арии, плаче «Потерял я Эвридику» («Che faro senza Euridice»). Там, где зритель ожидает движений, Орфей на несколько минут встает на колени в дальнем левом углу сцены, спиной к зрителям, и превращается в страдающий комок, который скоро убирают со сцены.

Ее хореографический шедевр «Весна священная» («Le Sacre du Printemps», 1975) также продолжает заданную тенденцию. Это пьеса на музыку Игоря Стравинского, считающаяся одним из ключевых произведений XX века из-за необычной ритмической и тональной структуры. Ее премьера состоялась в блестящей и скандальной хореографии Вацлава Нижинского с «Русским балетом»[64]64
  Русский балет Дягилева – антреприза, основанная деятелем театра и искусства С. П. Дягилевым. Выросла из «Русских сезонов" 1908 года.


[Закрыть] в Париже за год до начала Первой мировой войны. Тогда «Весна священная» и обрела свой статус[65]65
  См. подробней: Brandstetter // Klein 2015a.


[Закрыть]. Ее ставили несколько сотен раз, в том числе Морис Бежар (1959) и Джон Ноймайер (1972) – оба, как и Вацлав Нижинский в свое время, интерпретировали жертвоприношение как подавление эротики и сексуальности. Пина Бауш переводит миф о жертве в контекст гендерных отношений. У нее женщина становится одновременно и жертвой, и избранной. Ее приносят в жертву наблюдатели. Эту сцену придумали во время репетиций: Марли Альт репетировала роль при Пине Бауш, затем они показали это труппе. И именно их реакция вошла в постановку. Историк искусства Михаэль Дирс[66]66
  Там же, 2015.


[Закрыть] вписал интерпретацию жертвы у Бауш в контекст истории Западной Германии, проведя параллель с «Фракцией Красной армии» и фокусируясь на враждебных отношениях между ней и властью.

Для Пины Бауш эта новаторская постановка – еще и прощание. Никогда больше она не разрабатывала хореографию, целиком состоящую из ее собственных движений; лишь раз она сосредоточилась на одном классическом произведении – в «Синей Бороде. Прослушивая запись оперы Белы Бартока „Замок герцога Синяя Борода“»[67]67
  В дальнейшем сокращенно «Синяя Борода".


[Закрыть] («Blaubart. Beim Anhören einer Tonbandaufnahme von Béla Bartóks Oper „Herzog Blaubarts Burg“», 1977). В следующих постановках она переворачивает эстетику танца и обманывает зрительские привычки. Первым шагом в этом направлении оказывается следующая двухчастная пьеса – «Вечер Брехта/Вайля. Семь смертных грехов / Не бойтесь» («Brecht/Weill-Abend. Die sieben Todsünden / Fürchtet Euch nicht», 1976)[68]68
  В дальнейшем сокращенно «Вечер Брехта/ Вайля".


[Закрыть]. В ней используется новый хореографический прием – монтаж, в котором ассоциативно переплетаются «части» или «акции». В этой пьесе Пина Бауш доказывает, что уже работает концептуально – то есть фундаментально осмысляет традиционные сценические концепции. Это происходит за двадцать лет до возникновения концептуального танца, который с 1990-х годов считает это своим открытием. Ведь здесь, как и в танцоперах, она деконструирует социально-критический текст Брехта и переосмысливает его, ставя в центр точку зрения женщин (Анны I и Анны II). Вместо изображения социальных условий, которые, по мнению марксиста Брехта, делают людей такими, какие они есть, на первый план выходит судьба женщин. Вместо протестантской трудовой этики – жертва ради семьи, вместо капиталистической эксплуатации – эксплуатация мужчиной, вместо изнурительного, монотонного труда – продажа тела платящему клиенту. Брехтовская идея о том, что в капитализме добро всегда основано на эксплуатации, трансформируется в противоречие между самоопределением и ориентацией на нормативный порядок, которое для Пины Бауш затрагивает и женщин, и мужчин. Это показано в жанре ревю, находящемся в традиции музыкального театра. Через него она представляет бездумно разрушенный мир в последующих постановках, например в «Рената эмигрирует» («Renate wandert aus», 1977)[69]69
  Геральд Зигмунд на конференции в Гамбурге Dance Future II. Claiming Contemporaneity в январе 2017 года говорил о соотношении современного танца и танцтеатра, представил Пину Бауш как концептуалистку и тем самым сильно расширил понятие концепта. См.: Siegmund 2018.


[Закрыть].