Текст книги "Теорика правительств и парламентарное правление"

Гаэтано Моска
Теорика правительств и парламентарное правление: монография

Книга опубликована при финансовой поддержке Министерства иностранных дел Итальянской республики

Перевод с итальянского и Послесловие – Е.И. Темнов.

Глава первая

I. – Недостаточное научное развитие общественных наук по сравнению с науками естественными.

II. – Критика аристотелевской классификации форм правления. Возможность нахождения критериев для более научного исследования. Политический класс.

III. – Каким образом критерий исследования науки о формах правления могли бы выявить существенные различия между теми или иными политическими классами.

IV. – Различные стадии координации и социального упорядочивания, которые проходят политические классы.

V. – Различные критерии формирования политических классов.

VI. – Важность исследования различных характеристик политических классов. VII. – Политическая формула. VIII. – Резюме и заключение главы.

I. Около четырехсот лет до нашей эры Сократ в Афинах учил, что любое точное и достоверное знание, любая истина, которая не являлась бы абсолютно очевидной человеку, не могла быть извлечена откуда-то ещё, кроме как, из наблюдения фактов. Тем самым, он выдвинул вполне справедливое правило. Но помимо этого он полагал, что исследование данных, фактов могло дать с легкостью наилучшие результаты скорее применительно к миру моральному, чем к миру физическому. В этой второй части его утверждения, не желая ни в чём его обвинить, поскольку в некоторых обстоятельствах даже наиболее высокий интеллект может ошибиться, мы можем с полной уверенностью утверждать, что афинский мыслитель обманывался. Результаты экспериментального метода, вплоть до нынешних дней, дают наилучшие показатели именно в физических науках, нежели в науках общественных.

На деле физика, химия, астрономия, география, геология, ботаника и другие науки, примыкающие к ним, такие, как анатомия и физиология, все те, которые находят своё применение к окружающей нас природе или к человеку, рассматриваемому как животный организм, приобрели уже строго научный характер. Они могут рассматриваться в качестве наук, находящиеся в совершенной стадии. Каждая из них обладает определённым числом научно скоординированных истин, демонстрация которых, хотя и недоступная профанам, повсеместно воспринимается всеми, кто специально занимается данной наукой, кто прекрасно разбирается в том процессе, благодаря которому эти истины открыты. Указанные научные истины отнюдь не являются плодом досужих и обыденных представлений, но специального метода наблюдений, применённого разработчиками для данной конкретной науки и, добавим, таких истин, которые подчас находятся в полном противоречии с результатами тривиальных наблюдений. В конце концов, несведущие люди не присваивают себе право поставить под сомнение тот или иной научный результат, достигнутый этими дисциплинами. Более того, они вполне уважают слово специалистов и не помышляют никоим образом смочь по собственной инициативе что-либо добавить или отнять в отношении тех знаний, которые обоснованно и, несомненно, утверждаются учёными.

Напротив, применительно к общественным наукам, за исключением политической экономии и в некотором отношении к статистике, во всех остальных, собирательно описываемых современным термином социология, не найдены ещё пока общие, научно обоснованные принципы, истинность которых единодушно признаётся всеми теми, кто занимается их изучением. Наоборот, какой-то из принципов всегда, остаётся более или менее обсуждаемой гипотезой. Сверх того, научная истина в данных дисциплинах чётко не отделена от обыденных суждений, так, чтобы быть полностью от них независимой; и, в конечном счёте, между дилетантами и учёными не установилось еще пока ясное разграничение, которое в любой дисциплине, достигшей определённой степени зрелости, должно неукоснительно присутствовать.

Недостаточность научного развития, характерная для общественных дисциплин по сравнению с дисциплинами естественными, происходит по различным причинам, которые можно кратко проанализировать.

Первой причиной должна быть относительная достаточность наблюдений, требующихся в естественных науках по сравнению с науками общественными. Научный результат достигается всегда быстрее там, где для его получения необходимо меньше изучения. Добавим, что в сфере естественных наук имеется определённое число феноменов, которые по желанию могут воспроизводиться и позволяют достаточно легко их анализировать. Одним словом, они позволяют делать эксперименты, как это происходит в физике, химии и т. д. В общественных науках это невозможно никогда и все наблюдения базируются на опыте, то есть на изучении естественного хода явлений, в тех условиях, в которых они протекают, часто не самых удачных. В этом случае приходится продвигаться значительно медленнее, если мы желаем получить достоверные результаты.

Другой причиной являются сложности, существующие в общественных науках в большей степени, чем в науках естественных, в обеспечении материалами, над которыми осуществляется наблюдение. На первый взгляд кажется противоречивым, что социальные факты, то есть те, которые разворачиваются на наших глазах и в которых мы сами почти непосредственно принимаем участие, должны были бы давать наилучшие возможности для наблюдения, чем естественные феномены. Однако при ближайшем рассмотрении это не так. В естественных феноменах достаточно обладать теми или иными определёнными методами наблюдения и эксперимента, чтобы быть уверенными в том, что они не исчезнут и не скроются. Мы всегда их сможем изучать, лишь бы они оказались объектом исследования наших чувств или наших расчётов. Напротив, изучение социальных феноменов предполагает наличие векового опыта, информирующего о событиях в жизни различных человеческих обществ и дающего возможность различать наиболее важные, существенные из них, заслуживающих нашего внимания и, в конечном счёте, обеспечивающего обширное и точное их понимание. Вообще, требуется, чтобы учёный имел перед глазами подлинную и точную историю различных человеческих обществ и возможность по-серьёзному в неё углубиться. Чтобы далеко не уходить, вспомним, что ещё примерно век назад писатели, специализировавшиеся в общественных науках, не имели и не могли иметь достаточных познаний. Последние отличались несовершенством и скудостью по сравнению с историческим знанием сегодняшних времен. Поэтому, даже, если тот или иной писатель отличался тонкостью или яркостью ума, его теория почти всегда оставалась поверхностной или ошибочной, и при отсутствии знаний об исторических условиях жизни реального общества представала умозрительной, искусственной и парадоксальной.

В конце концов, если религиозные верования и догмы составили в своё время препятствие для свободного развития естественных наук, то сегодня это препятствие преодолено, с допущением, что религиозные верования являлись таковыми для научного прогресса или оказались несущественными для растущего со временем неверия. Таким образом, мы можем определённо продвигаться вперед в естественном знании, не останавливаясь перед радикальными предвзятостями и предрассудками в умах людей. Напротив, общественные науки ещё находят преграды в виде известного количества мнений а priori, уже не основанных на сверхъестественных верованиях, но питающихся как молоком, представлениями, полученными в раннем возрасте без каких-либо обсуждений, но, тем не менее, укоренившихся в сознании и выступающих против не только силой интеллектуальных привычек, но и телесных чувств. Каждая эпоха имеет такого рода предвзятости, формирующие почти что её особенность и, как мы увидим, имеет таковые и наш век. Если представить себе насколько трудно человеческому разуму освободиться от почти универсально распространенных ошибок, сколько мужества и беспристрастия требуется для того, чтобы решительно противопоставить себя мнению большинства, только тогда можно действительно оценить весомость трудностей, которые в данном отношении имели и должны были преодолеть общественные науки.

Несмотря на это, мы твёрдо уверены в том, что подлинная и настоящая общественная наука, если она пока еще и не сложилась, вполне может, начиная с данного рубежа, состояться и развиваться. Если она не родилась к завершению XIX столетия, она не могла родиться и на его закате, прежде чем он закончится, в силу отсутствия материальных оснований. Очевидно, что среди препятствий, затруднявших её развитие, перечисленных выше, наиболее важными без сомнения, являются недостаточность и несовершенство исторического материала, без обращения к которому ничего серьёзного нельзя было бы предпринять. Сегодня можно сказать, что этих недостатков не существует. Сейчас мы не только знаем историю Греции, Рима, Средневековья и современность неизмеримо лучше, чем наши предшественники век тому назад, но мы можем также воспользоваться знанием истории Восточных Империй, Китая, Японии, Индии, о которой ранее имелись самые поверхностные представления: сегодня, когда мы совершенным образом информированы относительно структуры и социальной организации не только соседних народов, но и народов отдалённых, цивилизациях и культуре весьма отличных от наших; сегодня, когда наконец, дисциплины, помогающие истории в собирании и оценке социальных фактов – статистика, археология, история древнего мира, этнография, сравнительная филология появилось столько новых сведений о человеке и человеческом обществе, мы по-настоящему не можем утверждать, что существуют какие-то условия или факты, недостающие для исследований и выводов: факты есть, условия мы имеем – пора говорить нам самим: кто имеет глаза, пусть видит.

II.То, что общественная наука ещё не родилась, можно превосходно видеть из анализа критериев, на которых основывается классификация форм правления, повсеместно принятая до сих пор. Даже зрелая наука не всегда имеет возможности для классификации. Но когда классификация делается, она должна соответствовать наиболее существенным качествам тех вещей или феноменов, которые наука изучает, а не их внешним проявлениям, иначе она будет основана на тривиальных, а совсем не научных наблюдениях. Критерии классификации должны отвечать подлинным критериям исследования. Так, например, в зоологии животные не классифицируются по цвету кожи или весу тела, поскольку эти свойства, не лишенные впрочем, важности, все-таки являются больше внешними, чем существенными. Подлинными критериями, по которым можно подразделять и изучать животных, выступает их анатомическое строение. Аналогичным образом, растения не делят на плодоносные и неплодоносные, поскольку это основание, говоря языком ботаники, не носит характера существенного, но должно отражать их структуру. Или когда у нас классификация форм правления, восходящая к Аристотелю, как можно убедиться, повсеместно принятая, которая выделяет демократические, аристократические и монархические формы правления по тому, находится ли высшая власть у большинства граждан, у ограниченного класса или же у одного единственного человека, мы вправе ожидать, что и эта классификация выстроена на наиболее важных и существенных характеристиках правления, а не на тех, которые наиболее легко доступны восприятию и вполне очевидны. Тем более что исследования форм правления повсеместно ведутся на основе данной классификации. Если же мы приходим к выводу, что при составлении классификации вдохновлялись исключительно поверхностными критериями и, не имея возможности заменить её другой, мы, тем не менее, можем найти иные критерии, более важные и существенные, изучения социальной организации народов с помощью которых мы косвенно обнаружим ту примитивную стадию, на которой, ещё находится политическая наука, по другому называемая социологией.

Для демонстрации того, что классификационные критерии исследования до сих пор используемые социологией не являются наиболее важными, мы не найдём лучшего способа, чем предоставить перед взором читателя другие критерии, имеющие большую важность. С этого мы непосредственно и начинаем, обозначив, таким образом, один из кардинальных пунктов нашей работы.

Во всех обществах, существующих упорядоченно, в которых присутствует то, что называется управлением, помимо того факта, что власть в нём осуществляется от имени всего народа, или господствующей аристократии, или единственного суверена, того факта, который мы чуть позже будем тщательно рассматривать и убедимся в его значимости, мы неизменно сталкиваемся с другим фактом, а именно: что управляющие или те, кто держит в своих руках и осуществляет публичные полномочия, всегда являются меньшинством и что под ними располагается многочисленный класс людей реально никаким образом и никогда не участвующих в управлении и только подвергающихся управлению. Их можно назвать управляемыми.

Повторим, что данный факт является в высшей степени постоянным и всеобщим и можно сказать что, когда мы рассматриваем общество не с научной, а с практической точки зрения, скажем, почти личной и частной, мы без труда этот факт допускаем и действуем, и рассуждаем в соответствии с ним. Допустим, мы знаем, что в любой стране имеются в некотором количестве люди, осуществляющие все публичные полномочия и что плебс, люди бедные и необразованные в силу факта, а не права, постоянно не делают ничего иного, как подчиняются законам, хотя никоим образом не участвуют ни в создании, ни в претворении жизнь. И люди, прекрасно знающие изнутри секретные дела абсолютистских правительств, со всей очевидностью представляют, что за исключением редчайших случаев они сами и являются великой личностью на троне, а суверен в большинстве случаев есть лишь принцип, на основе которого осуществляется власть правительства, персонально не имеющий или имеющий незначительное влияние на правление. И если этот факт столь очевидный и столь легко воспринимаемый в практической жизни, до сих пор выпадал из сферы научного наблюдения или по крайней мере не нашел в ней того важнейшего значения, которого заслуживает, то его невозможно объяснить, не прибегая к особенным причинам научного плана, к которым мы сейчас и переходим.

Прежде всего, исторические предубеждения, которые по обыкновению заставляют нас рассматривать социальную организацию давно ушедших народов в таком свете, который искажает точное видение истины. У всех нас голова в большей или меньшей мере заполнена сведениями о знаменитой демократии в Афинах, о прославленных эдиктах римского народа, о народных правительствах средневековых республик, что зачастую, рассматривая вещи не слишком внимательно, мы пребываем в убеждении, что в Афинах в век Перла, в Риме во время Гракхов, во Флоренции XIV века численное большинство тех, кто проживал на территории государства и подчинялся его законам, и управлял им. Желания народа, граждан всегда возбуждают у нас идею большинства, и зачастую представление о том, что суверенитет государства как раз и заключается в общности людей по отношению к которым всем вместе и употребляют одно из этих слов. Мы привыкли к этому положению, что правительство большинства в той или иной стране есть факт, если и не постоянный, то часто встречающийся, в котором нет ничего необычного.

Подобным же образом, уже в другом порядке исторических фактов, мы привыкли персонифицировать правительства с суверенами и королями, и часть наследование и чередование их на троне и видеть в этом политическую историю стран с монархической формой правления. Мы даже допускаем, как вполне обычную и возможную вещь, что произволение одного единственного человека может стать законом для многочисленного и политически организованного общества, что один единственный может заставить подчиниться своим командам миллионы людей.

Мы пока больше не настаиваем на этой первой причине научных ошибок обусловленной исторической предвзятостью. Достаточно того, что мы её подчеркнули. Для её раскрытия потребовалась бы широкая панорама исторических фактов, к которой мы вернёмся в последующих главах.

Наряду с историческими предубеждениями можно поставить предубеждения, которые мы назовём современными. В наши дни многие правительства представляются выразителями воли страны; допускают и полагают также, что легальное основание для них состоит в том, что большинство их добровольно допускает. Естественно многие не задумываются о том, является ли эта легальная презумпция фактом действительности и таким образом в уме постоянно укрепляется принцип, что большинство – это те, кто управляет или, по крайней мере, те, кто могут управлять. Мы также часто слышим разговоры о правительствах, от нас не столь давнишних, которые управляют, исходя из автократических начал, и даже в этом случае этот легальный принцип принимается за факт, и мы верим, что целые нации подчиняются абсолютистскому правлению одного человека. С этим современным предрассудком, весьма укоренившимся и распространённым, мы встретимся в следующих главах и найдём ему полное опровержение.

Сделав некоторое усилие, абстрагируемся на время от этих распространённых идей, которым общеупотребительный язык, примитивная вера, привычка думать на основе вышеуказанных стереотипов, заставляют нас полагаться на эти идеи без особых сомнений и размышлений со стороны нашего разума. Мы рассматриваем человеческое общество многочисленное, упорядоченное и гражданское и смотрим, возможно ли, чтобы оно управлялось волей одного человека или волей большинства. Один человек, ещё не правительство, даже если он может создавать законы, он один не в состоянии заставить всех их исполнять. Конечно, в каком-то диком племени, численностью в сотню-другую человек, вождь в состоянии, полагаясь на свою смелость, личную силу, опыт, хитрость, осуществлять самую настоящую и эффективную власть над всеми своими соплеменниками в силу своего личного влияния, но в государстве, включающем несколько миллионов человек это невозможно. Если единственный человек кое-когда может актом своей воли произвести действие, которое заставит слышать на всем пространстве одного из этих государств, то это происходит потому, что он находится в таком положении, которое позволяет ему включить всю огромную и сложную правительственную машину. Последнюю создаёт не он. Это организация людей, её элементы определяются комплексом исторических и социальных факторов, которые один единственный человек не может ни создать, ни глубоко модифицировать. Включение, о котором шла речь, этот человек может осуществить лишь в чрезвычайные и решающие моменты, намечая только главные направления, что же касается обычных условий, событий каждодневной публичной жизни, указанная машина, эта организация людей, этот организм действует сам по себе. С другой стороны мы не можем себе представить общества в той или иной мере демократическое, в котором управление исполнялось бы всеми. И в этом случае также необходима правительственная машина, организация, естественно немногочисленная, посредством которой и выполняется вся управленческая деятельность. Таким образом, и в данных обстоятельствах все публичные функции фактически выполняются ни одним человеком, ни всеми, а специальным классом людей.

Этот особый класс людей формирует из себя правительство, а правительство полностью состоит из них. Этот организм, который столько делает, столько может и представляется столь внушительным для всех, по существу, в обычных условиях включает в себя, поддерживается, допускается лишь небольшим числом людей. Массы, большинство, и это истинно, ему предоставляют средства, позволяющие правительству утверждать себя и проводить свою деятельность. Но очень часто массы делают это уже не добровольно, хотя и признают полезность данного института, но принуждаются к этому силой, лишенные возможности её избежать. Секрет этого положения, т. е. невозможности противостоять действию властей, скрывается в двух неоспоримых свойствах социальной природы человека. Первое состоит в том, что превосходство моральных качеств имеет обыкновение превосходить приоритет численности и грубой силы. Второе, более важное и менее очевидное, чем первое, заключается в том, что организованное меньшинство, действующее скоординировано, всегда одерживает верх над дезорганизованным большинством, не обладающим ни волей, ни стимулом к действию, ни совместной деятельностью.

Итак, существовали бароны, клир, консулы средневековых корпораций, бюрократия и придворная знать в прошлом веке, служащие и так называемые представители народа сегодня, мандарины в Китае, чины в России, даймиосы и самураи в Японии, крупные собственники и капиталисты в Англии, политики в Соединенных Штатах – во всех местах и во все времена, всё, что касается управления, предписаний, отправления власти, влечет за собой командование и ответственность, всегда является принадлежностью особого класса. Верно, элементы его формирования могут весьма значительно варьироваться в зависимости от времени и страны, но каким бы образом этот класс не был составлен, он всегда будет представлять собой перед массой управляемых внушительное, хотя и незначительное меньшинство. С этого момента и в последующем, данный особый класс, мы будем именовать классом политическим.

III. Существенная часть правительства состоит полностью в организации политического класса, поэтому если бы можно было составить по-настоящему научную классификацию правительств, то её следовало бы основывать с учётом наиболее важных характеристик, по которым подразделяются разные типы политических классов. Если же отличия в их организации таковы, что не допускают классификации, то в любом случае, даже если её невозможно составить, остаётся вполне определённым, что критерии, если и не классификации, то изучения правительств, всегда остаются теми, которые мы можем вывести из исследования различных политических классов. Тщательно изучая их природу, их способ действия, важнейшие характеристики, по которым они различаются, мы без сомнения обнаружим разные критерии, которые должны учитываться, если мы хотим изучать политические организмы в их самой глубокой сущности.

IV. Способ, которым формируются, или лучше, были сформированы в период примитивного социального соединения различные политические классы, мы в общем не знаем. До сих пор в отношении первого этапа история нам мало помогает. Мы можем в весьма несовершенном виде проследить этот первый соединительный период только по двум эпохам, относительно недалёким от нас, у народов, тесно связанных с нами, можно сказать, у наших отцов. Мы намерены говорить о первом периоде образования греко-римского государства и о воссоздании унитарного государства, имевшего место в конце средневековья. Из этих двух единственных случаев мы едва ли извлечём некие общие теории. То, что можно решительно подчеркнуть, основываясь не только на этих данных, но и из других несовершенных сведениях, это то, что грубая сила, необходимость, больше, чем соображения человеческого разума или спонтанные акты воли, явились подлинными факторами объединения людей в многочисленные общества. Можно быть уверенным в том, что социальная общность достигается поэтапно, таким образом, что люди из состояния анархического и разобщенного сначала соединяются в небольшие сообщества, а потом они сливаются в сообщество большое. Большой социальный агрегат всегда является результатом серии соединении мелких агрегатов. Постоянным фактом является то, что при распаде по какой-либо причине большого социального агрегата, маленькие примитивные агрегаты, его сформировавшие, имеют тенденцию вновь обнаруживаться. В особенности это происходит, когда черты их древней автономии ещё не пропали.

Когда мы говорим о цивилизации в анархическом и разобщенном состоянии, мы не имеем в виду утверждать, что люди в этом состоянии живут абсолютно изолированно друг от друга. Это невозможно, потому что противоречит не только, скажем, природе, но также и продолжению рода человеческого. Общество, представленное семьёй, примитивной ордой, состоящей из нескольких десятков индивидов, абсолютно необходимо. В этих примитивных монадах человеческого общества всегда имеются начальники, элементы доминирующие и элементы подвластные или простые ведомые. По мере того, как формируются социальные общности среди превратности борьбы, сильные, властные, начальники, скоординировавшись между собой, образуют господствующий класс или класс политический, а остальные, элементы подвластные, остаются массой индивидов, зависимых и управляемых. Это обоюдное слияние не происходит вдруг и внезапно, оно идет в течение длительных веков. Часто, рассматривая разные народы, мы можем видеть различные ступени этого процесса. В истории одного и того же народа от одного века к другому мы можем отметить такого рода отличия. В общем плане, характеристики, свойственные социальному объединению, ещё пока только начинающемуся и незрелому, указывают нам на стадию разобщенную и анархическую жизни человечества. Например, существуют некоторые руководители, имеющие в сфере своего влияния личного, абсолютного, но достаточно большого, некоторое число индивидов и время, когда индивидуальная деятельность руководителей относительно велика, деятельность политического класса относительно незначительна. Напротив, в зрелой политической организации нет следов персональной власти одного человека над другими, но скоординированный политический класс, организованное меньшинство, вбирает в себя такое количество социальных сил, её действие становится настолько мощным, настолько неотвратимым, что ее начальный этап не идёт ни в какое сравнение со зрелой стадией.

Мы уже упоминали, что в Средние Века европейское общество претерпело вначале процесс раздробления и уже позже вошло в период объединения. И, тем не менее, изучая европейское общество определённого периода средневековья до наших дней, мы легко можем выделить фазы различной степени зрелости, которые были и остаются характерными для её политической организации.

Пока не будем принимать в расчёт века, следующие после смерти Карла Великого до начала одиннадцатого века, то время, когда, несмотря на то, что существовали короли и императоры и видимые формы регулярных правительств, тем не менее, можно утверждать, что анархия в значительной части Европы была почти полной. Рассматривая, таким образом, вышеупомянутое время, можно отметить, что во всех европейских странах начал устанавливаться определённый порядок и феодальная организация как будто приобретала ту урегулированность, которая необходима при том политическом режиме, где ещё легко можно обнаружить многочисленные черты незрелости и, следовательно, слабого сцепления и непрочности. Частная война, право самому осуществлять правосудие были только что легально отменены, но некоторые состоятельные и хорошо вооруженные люди могли дерзко нарушать правовые запреты. Короли, олицетворявшие принцип единства государства, институт, вокруг которого соединялись все социальные силы, и чья деятельность отвечала запросам всех организованных социальных сил, была ещё слишком слабой, простой и даже примитивной. В законах, защищавших жизнь и собственность, формально не было недостатка, однако их эффективность оставалась низкой из-за не развитости сил, обеспечивающих их исполнение.

В начале современной эпохи, в шестнадцатом и семнадцатом веке обстановка в этом отношения ощутимо изменилась, но не настолько, чтобы сравнив её с современной, не увидеть разницы. Больше не было баронов, засевших в своих крепостях-башнях и открыто бросавших вызов и королю, всей исполнительной власти, и силе законов государства. Но институты власти тратили бюджетные средства и разрастались количественно значительно быстрее, чем у них появлялась способность эффективно работать. Пока еще были возможны персонажи, типа хорошо известных дона Родриго и Инномито. С другой стороны материальные средства, которыми располагала социальная организация, хотя и более объёмные и регулярные по сравнению со средневековьем, всё-таки уступали нынешним и для того, чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить публичные финансы или армию тогда и сейчас.

Только в восемнадцатом веке европейские правительства начинали приобретать силу и эффективность современных правительств. От открытого противодействия правительственной деятельности не осталось и следа. Большие армии и большие финансы обобщаются. Действительно, если сравнить мир столетней или стопятидесятилетней давности с нынешним, сколько различии можно отметить. Верно, никто не освобождался от наказания в случае серьезного нарушения закона, но последний применялся с оглядкой в отношении тех, кто совершил большое или мелкое правонарушение, авторитет и влияние могли обеспечить безнаказанность. Прочность публичной администрации, аккуратность и правильность выполнения ею своих обязанностей заметно уступали ещё нынешним. Государственные доходы, военные силы, ресурсы, собираемые правительственной организацией с общества и концентрирующиеся в её руках, увеличились с тех времен до наших дней четыре раза.

Мы видим, что правительство, представляющее собой не что иное, как организацию меньшинства, отличающуюся особыми свойствами, скоординированную и использующую в своих действиях все наличные силы против индивидов изолированных и разобщенных, поглощает часть их экономических ресурсов, их материальных сил, заставляя их служить своим целям. Свою деятельность ему удаётся превращать в мощную и неотвратимую. Чем лучше организована эта машина и чем больше объём сил, объединяемых её действием, тем в большей степени её деятельность становится неотвратимой, а развитие индивидуального действия дисциплинированным. Наоборот, когда эта машина в стадии становления или расстроена, тогда её эффективность ослаблена. Доминирующие элементы общества вместо того, чтобы скоординироваться, действуют каждый за себя и индивидуальное насилие, власть человека над человеком поднимают голову. Легко видно, насколько эта характеристика различных степеней совершенства, которой достиг социальный организм, является существенной в правительстве. Понятно, таким образом, почему мы его рассматриваем в качестве одного из наиболее важных критериев, применимых в исследовании самих правительств.

Конечно это критерий исследования, но он с трудом может стать критерием классификации. Действительно, на основе чего можно было бы подразделить правительства на две, три или четыре категории, учитывая различное количество интеллектуальных и материальных сил, которые они способны поглощать из общества и концентрировать в своей деятельности? Но с другой стороны, если эта классификация на основе данного критерия, по крайней мере, бесполезна, то какую ценность имеет общая классификация, что говорит она нам действительно существенного и характерного? Что общего имеют империя Августа, современный Китай и королевство Людовика XIV, почему мы должны ставить их вместе в классе монархических правительств? Что имеет общего классическая демократия в Афинах и в Соединенных Штатах Америки? Ничего, кроме названия. Согласимся, по крайней мере, на критерий исследования, применив который к обществу можно сразу высветить существенные стороны его политической организации: или его строй, внутреннюю упорядоченность, потенциал её коллективного действия.