Текст книги "Серебряное дерево"

Глава девятая
Как Гнилушка попался на месте преступления

Однажды вечером на поляне «Ёлочка» был большой карнавал. Не пришли на праздник только Гранат, занятый изготовлением эликсира, милиционер Гарпун, поклявшийся в эту ночь поймать в Свирельке акулу, и Гнилушка.

Гнилушка спустился в подвал своего дома и открыл шкатулку из древесины серебряного дерева. Шкатулку эту сделали старички-умельцы из кружка резчиков по дереву, и была она полна красных рубинов, зелёных изумрудов и синих сапфиров.

Гнилушка снял с головы жёлтый картуз и стал насыпать в него драгоценные камни. Картуз был у него меркой, которой он мерил свои богатства.

Очень изменился за это время Гнилушка. Оттого что за сто километров чуял он поживу, нос его вытянулся; оттого что хватал всё, что плохо лежало, пальцы его стали крючковатыми и цепкими.

– Во-о-от они, сокро-о-овища мои! Целых семь картузов! – приговаривал Гнилушка, погружая в самоцветы дрожащие руки.

Кто бы из свирельцев мог подумать, что Гнилушка такой богач! Многие замечали, что он ездит в другие страны, только не придавали этому значения – думали, что он путешествует.

Но не путешествовать ездил в заморские страны Гнилушка. Каждую ночь выходил он из дому за какой-нибудь поживой. Он воровал куски древесины серебряного дерева из мастерской старичков-умельцев. Он глушил красных рыб и вспарывал им животы, чтобы взять ценную икру. Он убивал ножом зверьков и сдирал с них пушистые шкурки. А потом всякий раз начищал башмаки, чтобы незаметно было пятен крови, и мыл руки с мылом.

Всё награбленное Гнилушка вывозил в другие страны, а взамен ему давали драгоценные камни.

Из драгоценного камня рубина Гнилушка хотел заказать себе сапоги. Дорогие – износу им не будет, с кроваво-красным переливом – глазам удовольствие и крови незаметно. Тяжёлые – пнёшь малого зверя или птицу, сразу убьёшь.

Да только мог ли Гнилушка нарядиться в рубиновые сапоги? Не спастись ему тогда от расспросов любопытных свирельцев, не уберечь от их глаз своё богатство!

– Нету, нету мне от них жизни! – бормотал Гнилушка. – Всё прячь, живи исподтишка, а им в лицо улыбайся… Носятся со своими порошками, хотят, чтобы и я стал добреньким дурачком, как они сами…

Случалось, подступала злоба к Гнилушкиному горлу, чуть не захлёбывался он собственным ядом. Тогда лез он на стены, катался по полу и от ярости грыз свой жёлтый картуз.

Уняв злобу, подходил Гнилушка к зеркалу. Он моргал и щурился до тех пор, пока в глазах не гасли зелёные огни, он изгибал тонкие, в ниточку, губы, делая сладкую улыбочку. А когда появлялся на людях, в глазах его, как всегда, тускло поблёскивало масло, а с тонких губ текли медовые слова.

Все преступления по-прежнему сходили Гнилушке с рук, ловко обводил он вокруг пальца простаков свирельцев, а порошки и микстуры Гематогена попросту выбрасывал на помойку.

В ночь карнавала Гнилушка отправился за новой поживой. Что ему какие-то кусочки розового дерева, наворованные из Плошкиной мастерской! Мало ему этого! Срубит он себе потихоньку целое серебряное дерево, да не одно, а два, десять!

Пробравшись к роще серебряных деревьев, Гнилушка остановился, прислушался.

– Не торчит ли поблизости старик Хвойка со своим новым ружьём? – пробормотал он, озираясь.

Вдруг Гнилушка услышал топот: наверное, это бежит лесник Хвойка.

– Тьфу, чёртова коряга! Железо, а не дерево! – выругался Гнилушка. – Надо уносить ноги! Прокрадусь потихоньку на реку, разживусь красной рыбкой…

Потом схватил топор, подкрался к самому стройному деревцу и изо всех сил рубанул его. Деревце вздрогнуло и застонало – никогда ещё топор не касался его ствола.

Но топор отскочил, и на стволе не осталось никакого следа.

Второй раз размахнулся Гнилушка – снова застонало деревце, и опять отскочил топор. Ведь древесина серебряного дерева была крепче железа и подчинялась только добрым рукам.

Поплевал Гнилушка на ладони, как это делали перед работой Рубако, семь братьев-лесорубов, и рубанул по стволу с тройной силой и злобой. По-прежнему осталось деревце невредимым, но застонало громко и протяжно. Стон его был похож на звон струны, которую рванула грубая рука.

Долго дрожали ветви деревца, а листья звенели, и в вечернем воздухе далеко разлетались серебристые звуки-осколки.

Вдруг Гнилушка услышал топот: наверное, это бежит лесник Хвойка.

– Тьфу, чёртова коряга! Железо, а не дерево! – выругался Гнилушка. – Надо уносить ноги! Прокрадусь потихоньку на реку, разживусь красной рыбкой…

Лесник Хвойка – он, оказывается, тоже не был на карнавале – подбежал к Серебряной роще, прислушался: всё кругом тихо.

– Уж не померещилось ли мне – будто стук топора? Вздремнул, что ли, я нечаянно? – бормотал Хвойка. – Да нет же, не дремал ни капельки… Э-э-эх, подводят старые уши, и Фитильков аппарат не помогает. Или аппарат он мне сделал не ахти какой?.. Побежать разве к людям, спросить, не слыхали ль они чего? Нет, не побегу… Опять станут говорить: «Пора тебе, Хвойка, на Маковый лужок…»

Но тут Хвойка вспомнил, как однажды не поверил своим глазам, а у людей спросить постеснялся, и подменил ему кто-то материнскую землю.

– Пожалуй, всё же побегу! – рассудил Хвойка и решительно почесал затылок. – А то как бы ещё чего не случилось. Вот будет беда!

И он пустился к поляне «Ёлочка» со всех своих стариковских ног.

…Музыканты-свирельчата восседали на вышке, а Тромбус стоял перед ними в парадном фраке, с тонкой дирижёрской палочкой в руке. Недавно оркестр кончил исполнять весёлую фантазию собственного сочинения Тромбуса. Вся поляна дрожала от аплодисментов и возгласов «бис!» и «браво!».

Оркестр в ответ на это встал – так обычно музыканты благодарят слушателей.

Маэстро вновь вскинул палочку, а музыканты замерли, держа наготове инструменты и не сводя глаз с тонких рук маэстро.

И вдруг Тромбус вздрогнул, палочка его опустилась: тонкого слуха маэстро коснулся жалобный звон. Напоминал он звук струны, которую рванула чья-то грубая рука.

Все музыканты, словно по команде, тоже опустили смычки.

– Я слышу стон серебряного дерева! – не своим голосом вскричал Тромбус. – Его ударил топор!

Не поверить словам Тромбуса было бы непростительно: каждый школьник Свирелии знал, какой у маэстро замечательный слух.

– Тревога! – закричал Пять юпять. – Все за мной, в лес!

Навстречу свирельцам уже спешил Хвойка.

– Враг скрылся! – запыхавшись, доложил он, поняв, что слуховой аппарат Фитилька действует как положено.

Глава десятая
Как Гарпун поймал «акулу»

А Гарпун со своим спиннингом пришёл в эту ночь на обрывистый берег Свирельки. Он любил иногда порыбачить и находил в этом занятии отдых от беспокойных милицейских дел.

На берегу Гарпуна ждал его ближайший друг – Лягушонок.

Лягушонок подрос, ходил уже в пятый класс, но всё так же любил возиться с водой, и цыпки по-прежнему украшали его руки, ноги и даже нос.

Гарпун сбросил форменную куртку с блестящими погонами и остался в полосатой тельняшке. Потом он снял милицейскую фуражку и надел старую бескозырку, похожую на блин.

– Тысяча дьяволов! Куда запропастился пятидюймовый крючок? – ворчал Гарпун, роясь в карманах.

Отыскав наконец крючок, Гарпун раскурил трубку и задумался.

В гарпуновском воображении над тихими водами Свирельки ревели морские штормы и плыли, возвращаясь из дальних странствий, корабли с белоснежными парусами. А на капитанском мостике одного корабля стоял он сам, Гарпун, отважный морской волк, обожжённый солнцем и исхлёстанный ветрами всех широт…

Гарпун любил порассказать простодушным слушателям необычайные историйки, которые будто бы с ним случались. «Помню, когда я ещё не был списан на берег из-за своей огнестрельной раны…» – так обычно начинал Гарпун свои морские воспоминания и при этом гордо показывал всем небольшой шрам пониже коленки – след собачьего укуса.

А в последнее время Гарпун начал уверять всех, будто в свирельскую реку из дальнего моря заплыла акула и что он видел, как она в камышовых зарослях пожирала рыб.

Свирельцы не считали Гарпуна вруном. Они понимали, что просто у милиционера разыгралось воображение. Только один слушатель – Лягушонок – без оглядки верил каждому его слову.

Лягушонок любил среди мальчишек быть самым главным, командовал громким голосом и даже иногда грубил. Но как только поблизости появлялся Гарпун, Лягушонок затихал и не сводил с рыбака-милиционера восхищённых глаз.

– А реку ты запрудить можешь? – спрашивал Лягушонок затаив дыхание.

– Могу! – не моргнув, заверял Гарпун. Обожание Лягушонка воодушевляло его.

– И настоящую акулу поймать можешь? – снова замирал от восторга мальчишка.

– Пусть я проглочу тысячу морских ежей, если не поймаю! – громыхал в ответ бравый моряк.

Скоро слух о том, что Гарпун поклялся поймать акулу, распространился по всей Свирелии. Может, поклялся-то он сгоряча, но раз клятва дана, надо разбиться, а выполнить её. Моряки, как известно, слов на ветер не бросают.

И вот Гарпун явился на берег Свирельки, чтобы – сегодня или никогда! – сдержать морскую клятву.

Отсюда, с кручи, удобнее всего было забросить шнур спиннинга в камышовую заросль, где красная рыба метала икру и куда, по наблюдениям Гарпуна, повадилась хищница акула.

Гарпун проверил, в порядке ли снасть, и полюбовался новым электрическим моторчиком, приделанным на удилище спиннинга. Моторчик этот ему подарил Фитилёк. Теперь спиннинг Гарпуна был не как у всех, а механизированный: шнур наматывался на катушку не вручную, а электрическим моторчиком.

– Таким спиннингом не только акулу, но самого морского дьявола поймать – пустяки! – сказал Гарпун.

Он закинул шнур в камыши, уселся поудобнее и стал ждать. Ночь была чёрная, хоть глаз выколи.

– В такую ночь акула придёт наверняка, – уверял Лягушонка Гарпун.

Не успел он это сказать, как в камышах послышались всплеск и подозрительная возня.

Гарпун включил моторчик, шнур стал наматываться на катушку и тащить что-то тяжёлое.

– Акула! – крикнул Лягушонок.

А у самого Гарпуна даже бескозырка подскочила на макушке.

Наконец над камышами показалась необыкновенная рыба, настоящее чудовище. Но тут, как назло, моторчик затарахтел, фыркнул и замолк. В нём что-то заело, шнур перестал наматываться, и чудовище повисло в воздухе высоко над водой.

– Клянусь, вместо акулы, я, кажется, изловил само́го морского дьявола! – вскричал Гарпун.

– Помогите! Спаси-и-ите! – завопило вдруг чудовище.

Лягушонок в испуге попятился, а у бравого моряка бакенбарды-мочалки встали дыбом.

– Т-тысяча морских чудовищ! – пробормотал он, заикаясь. – Такое бывает только в рассказах рыбаков…

Тут к берегу подбежала толпа свирельцев. Луч карманного фонарика, захваченного Хвойкой, осветил камыши.

И все увидели: вместо акулы на конце шнура, зацепившись за самодельные гарпуновские крючки, болтался Гнилушка. С головы его свисали водоросли и тина, к одежде прилипли красные икринки.

– Так вот, оказывается, какая это акула! – закричали свирельцы. – И серебряное дерево, наверное, хотел срубить он!

Тут шнур спиннинга оборвался, и Гнилушка, как жаба, шлёпнулся в лодку, которую он привязал у камышовых зарослей.

– На абордаж! – скомандовал Гарпун.

На морском языке это значило, что надо немедленно приблизиться к неприятельскому судну и вступить в рукопашный бой.

Артист Пятью пять не заставил себя долго просить.

Он тотчас бросился к лодкам, что качались внизу, у берега, подплыл к неприятелю и доставил его на берег.

Сперва Гнилушка метнул в Пятью пять зелёный от злобы взгляд и весь сжался, будто собрался броситься на артиста. Но когда увидел, что на берегу целая толпа свирельцев, начал притворяться бедненьким.

– Гром и молния, это он губил красную рыбу! – пробасил Гарпун. – Говори – ты?!

– Я… – отвечал Гнилушка, притворяясь, будто он раскаивается.

– Ты хотел срубить серебряное дерево? – возмутился Чинарий.

– Я… Сознаюсь, только прости-и-и-ите!..

– Ты воровал в нашей мастерской кусочки розового дерева? – сердито спросил столяр Плошка.

– Извини-и-те…

Вдруг старый Хвойка хлопнул себя по лбу и сказал:

– Вот беда, теперь я понял – его рук дело!.. Он подменил землю в мешочке…

Гнилушка и в этом сознался: да, подменил, назло свирельцам.

Тут к толпе подъехал Гранат на Аргамаке. Толпа расступилась, и не успели они приблизиться к Гнилушке, как Аргамак вдруг взревел страшным голосом. Он узнал того, кто его ранил.

– Это, наверное, Гнилушка стрелял в оленя? – догадался Осечка.

– Он, он! – в гневе закричал Гранат. – Из-за него мой Аргамак стал хромым!

И опять преступник сознался: да, он хотел убить оленя и сделать из его рогов вешалку для своего картуза.

– Ах, это ужасно! – повторял маэстро Тромбус и тёр виски тонкими пальцами. – Как можно дойти до такой низости! И кто бы подумал – он всегда был такой тихий, такой воспитанный молодой человек…

– Я говорил вам, я говорил!.. Пустите, я с ним за всё рассчитаюсь! – воскликнул Пятью пять, и от головы его дым повалил столбом.

– Нет! – остановил его Минус. – Спокойствие прежде всего. Вспомни умножение…

Тут и другие свирельцы, обычно такие спокойные, начали шёпотом умножать, чтобы сгоряча не натворить чего-нибудь лишнего.

Доктор Гематоген был бледен и только успевал протирать запотевающие очки.

– Довольно! – вдруг хриплым от волнения голосом решительно сказал он. – Завтра же я сделаю Гнилушке операцию… Только операция может спасти его.

– Граждане Свирелии! – громко сказал Минус. – У Гнилушки окаменело сердце, и доктор Гем сделает ему операцию. Человек серьёзно болен, не будем пока судить его очень строго.

– Раз операция – тогда другое дело, – заговорили свирельцы, сразу успокаиваясь. – Выздоровеет – хорошим станет… Он и теперь понял, что поступал плохо…

Гнилушку проводили до дому, и Гематоген напоследок сказал ему:

– Утром сам придёшь ко мне в больницу!

– Разрешите охранять преступ… то бишь больного? – козырнув, обратился к Гематогену Гарпун. Он опять надел форму и выглядел как полагается милиционеру.

– Раз больной – зачем охранять? Больных разве охраняют?! – закричали свирельцы.

Наутро Гем напрасно ждал Гнилушку в больнице и, готовясь к операции, тщательно дезинфицировал каждый палец. Пустовал и Гнилушкин дом в лесу. Злодей сбежал.

– Ну и пусть! – закричали свирельцы. – Раз так – не нужен он нам! Вот и всё!

Прошло время, все снова принялись за дела и скоро забыли про Гнилушку.

А на Свирелию тем временем надвигалась беда.

Глава одиннадцатая
Гнилушка в царстве Булыгана

Удрав от свирельцев, Гнилушка направился в царство Булыгана.

Страна Булыгания была чёрной пустыней среди скал. Ноги там вязли в раскалённом песке, и жаром веяло от разбросанных всюду каменных глыб.

Булыган тоже был весь каменный, изнутри набитый злобой и глупостью. Голову ему заменял серый булыжник с одной большой и двумя маленькими трещинами. Большая трещина обозначала рот, а две маленькие щёлочки – глаза. Когда Булыган злился или удивлялся, у него выкатывались из щёлочек каменные глазищи, и он жутко вращал ими.

На краю пустыни возвышался дворец Булыгана, а рядом с ним, у чёрной скалы, была сооружена крепость, где наказывали провинившихся воинов. Вокруг росли большие колючки, на песке извивались рогатые гадюки.

Вход во дворец охраняла огромная ящерица по кличке Ядозуб. Только не подумайте, что это была безобидная ящерица, вроде весёлого Желтопузика. Нет, Ядозуб был чуть ли не с крокодила величиной, на маленьких кривых ногах, с тупой и злобной мордой. Из пасти Ядозуба торчал жёлтый клык, под ним был мешочек с ядом, а в толстых чешуях, что покрывали тело Ядозуба, прятались ядовитые пауки и змеи.

И был ещё у Ядозуба длинный и мощный хвост с жёсткой метёлкой на конце. Когда он принимался крутить хвостом и взметать этой метёлкой пыль, песок и камешки, начинался настоящий ураган. Булыгану это нравилось: он любил нежиться в пыльных бурях и освежаться душем из песка. Поэтому правитель пустыни неотлучно держал Ядозуба при себе.

Около крепости, где мучили воинов, находился вход в подземелье. Он был завален огромным камнем, а на этот камень Булыган велел взгромоздить ещё семь камней – один на другой.

Каждую весну из-под самого большого камня, что держал на себе всю эту пирамиду, выбивались ярко-зелёные травинки. Откуда-то черпали они силу: где-то в неведомых земных глубинах бился ключик жизни.

Это приводило Булыгана в ярость. При виде тоненьких, но таких храбрых травинок он принимался лязгать зубами, в животе у него начинались колики, и он орал: «Вырвать с корнем! Растоптать!»

Булыганские слуги набрасывались на травинки, топтали их сапожищами и заваливали грудой камней. Но бесстрашные травинки снова находили щёлочки и выбивались из темницы.

По всему свету разлетелась молва о стране Свирелии, и ветер повсюду разносил аромат её цветов и звучные песни.

Только правитель пустыни и каменное его войско ничего не знали об этой стране. Булыган оставался глух и бесчувствен ко всему прекрасному. Лучшей музыкой он считал завывания и рёв своих воинов, лучшим ароматом – запах пыльных колючек, а наивкуснейшим лакомством – жареных змей и скорпионов. Змеиным ядом смазывались и наконечники копий-колючек, которыми Булыган вооружал своё войско.

Когда слуги доложили о приходе Гнилушки, Булыган сидел развалясь в каменном кресле, а Ядозуб кончиком хвоста с метёлкой щекотал ему пятки. Настроение у Булыгана было отличное, и он распорядился впустить непрошенного гостя.

Каменный правитель взглянул в глаза неожиданному гостю и сразу понял, что сердце у того окаменело.

Как только Гнилушка сбежал от свирельцев, вся его злобность прорвалась наружу: жёлто-зелёные огни заполыхали в его глазах, кривой оскал сменил сладкую приторную улыбочку.

«Не явился ли он проситься в моё войско?» – с надеждой подумал Булыган. В последнее время не часто приходили к нему новые воины: людей с окаменевшими сердцами становилось всё меньше. А Гнилушка казался достойным пополнением. Таких великолепных злобных глаз Булыган не видел даже у своих подданных.

Выражение глаз у многих воинов Булыгану в последнее время не нравилось. Он хотел, чтобы глаза их горели ненавистью, но всё чаще замечал в них что-то похожее на раздумье.

Разглядев печаль в глазах воина, властитель пустыни приказывал бросать его в крепость и колоть колючками.

– Чтобы не думали, чтобы не раскисали! – приговаривал он, слушая стоны воинов с грустными глазами. – Боль – лучшее лекарство от нежных чувств! От боли скапливается злоба, от злобы сердце каменеет до самой серединки…

Но Булыгану было мало того, что у его солдат каменеют сердца, он хотел, чтобы неуязвимо-каменными становились и их тела. Поэтому он приказал им носить каменные сапоги, каски и панцири, чтобы всё тело покрывала эта тяжёлая каменная броня.

Труднее было справляться с детьми, что росли в каменном царстве. Булыганчата, как все дети на свете, любили смеяться и играть. И это делало их похожими на обыкновенных детей, которые были ненавистны правителю пустыни. Поэтому каменные надзиратели строго следили, чтобы дети Булыгании не смеялись и не играли. Иногда лишь им удавалось поиграть, да и то не в игрушки, а в песок и камешки.

Чтобы сердца булыганчат твердели и покрывались каменной коркой, их, как и взрослых воинов, били и посылали на тяжёлые работы. Дети ремонтировали каменный дворец Булыгана и крепость. Во время работы их били ещё сильнее, потому что горькие детские слёзы в смеси с песком хорошо скрепляли камни.

И всё-таки Булыган не мог спокойно спать и опасался бунта. Всю ночь напролёт ломал он голову над тем, как ему впредь удерживать войско в повиновении.

Итак, взглянув в бегающие глазки Гнилушки и на розовую шкатулку, которую тот поставил перед собой на пол, Булыган милостиво сказал:

– Говори, кто ты и зачем явился в мои владения?

– Великий повелитель пустыни! Пришёл я в твои владения из ненавистной мне Свирелии. Там растёт дерево, которое глупцы свирельцы называют серебряным… Подари мне рубиновые сапоги, и я отведу тебя в эту страну. Мы завоюем её, а свирельцев, мастеров-умельцев, добряков-глупцов заставим работать на тебя… Они не умеют драться и при виде зла закрывают глаза. Мы завладеем серебряными деревьями, отвезём их в заморские страны и получим горы драгоценных камней!

Глазки Булыгана сверкнули жадностью.

– Взгляни на эту шкатулку, – продолжал Гнилушка, заметив, что его речи Булыгану нравятся. – Она сделана из древесины серебряного дерева. А в ней камни, которые я получил за несколько кусочков этого дерева. За несколько деревяшек, украденных у старичков-умельцев, мне заплатили рубинами, изумрудами, алмазами! Их и принёс я тебе показать.

Услыхав названия драгоценных камней, Булыган нетерпеливо закричал:

– Открывай свой ящик! Давай их сюда!

Драгоценные камни – это было единственное, что могло вывести жадного Булыгана из состояния каменного равнодушия.

Гнилушка кинулся к шкатулке и тут только спохватился, что ключи от неё он забыл впопыхах, когда ночью удирал из Свирелии.

– Э-э, безмозглый дуралей! – свирепо взревел Булыган и грохнул по шкатулке каменным кулачищем.

Но шкатулка оказалась цела и невредима.

Второй раз ударил по ней Булыган – каменной палицей. Шкатулка опять уцелела.

Правитель пустыни был явно озадачен. Обеими руками ухватился он за палицу и третий раз изо всех сил трахнул по шкатулке.

Палица раскололась пополам, и даже каменные плиты пола разбились на мелкие кусочки.

Но шкатулка была по-прежнему целёхонькой, только железные замки её не выдержали ударов и отлетели.

Крышка открылась, драгоценные камни сверкнули на солнце.

Но не на камни смотрел Булыган: тараща глазищи, он так и впился взглядом в шкатулку.

Потом глаза его уползли в щёлки, он оглушительно захохотал, разевая пасть так, что в неё влезли бы три Гнилушкины шкатулки, и заорал:

– Не нужны мне твои камни! Их не счесть в моих кладовых! Дерево, дерево, которое твёрже камня и железа, – вот что мне надо! Немедленно веди меня в страну, где растёт каменное дерево! Я велю нарубить из него дубинок, превосходных дубинок! Сто ударов такой дубинкой – и сердца моих воинов станут твёрже алмаза! Я уничтожу страны, где растут проклятые леса – бр-р, ненавижу лес!.. – где текут реки! Я покорю весь мир! А тебя, Гнилушка, назначаю главным моим генералом… Эй, слуги, выдайте ему сапоги на алмазных подошвах!.. А рубиновые сапоги получишь после, когда заслужишь!.. Веди меня немедленно в страну, где растут эти… дубинки! Да здравствуют несокрушимые каменные дубинки!

– Не спеши, мой великий господин, – вкрадчиво остановил его Гнилушка. – Скажи-ка мне, чем вооружено твоё войско?

– Ядовитыми копьями – ха-ха-ха! – громыхнул в ответ Булыган.

– Мало! – буркнул Гнилушка.

Булыган озадаченно уставился на него. Гнилушка, соображая, прикрыл свои жёлтые глаза. А когда оглядел булыганских воинов с ног до головы, заявил Булыгану:

– Ты не любишь лес, так надо его спалить! Пусть твои воины семь дней калятся на солнце, пока не потрескаются их панцири и станут эти трещины вроде карманов… Пусть воины наполнят трещины раскалённым песком, чтобы выжечь зелень, засыпать луга Свирелии.

Семь дней, по совету Гнилушки, жарились на солнце воины. А через семь дней булыганское войско, пыша зноем, двинулось на Свирелию.