Текст книги "Блондинка за левым углом"

Вот! Шаталов нащупал, кажется, то главное, что могло привлечь к нему любимую женщину. Помощь. Своевременная, не требующая благодарности – мужская.

– Конечно, – ответил он повеселевшим голосом. – Если образуется окно, позвони.

Лайма отвела запиликавшую трубку от уха и удивленно уставилась на нее. Странная реакция. Она думала, что Геннадий будет раздражен. Свежие кавалеры зачастую более требовательны, чем законные мужья. Кажется, ей попался идеальный вариант.

Она подгребла к себе журналы, разбросанные по одеялу. Сейчас, при свете дня, ее версия казалась даже более убедительной, чем ночью. Как она ухитрилась заснуть? Нужно вытащить Медведя из гостиницы, устроить большой совет, предпринять что-то!

Лайма сбегала в душ, сняла с волос бигуди и позвонила Корнееву.

– Алло, – ответил он бодреньким голосом. Как будто ему удалось выспаться, а службу за него ночью несла какая-нибудь Василиса Премудрая. – Привет, командир. Я собираюсь ехать к гостинице, чтобы держать объект в поле зрения. Медведь ко мне присоединится.

– Медведь? – удивилась Лайма. И, сощурив глаз, уточнила: – Он что, опозорился перед мировой знаменитостью? Она его выставила?

– Нет, его уволил Фергюссон, – ухмыльнулся Корнеев. – Не волнуйся, американец не потребовал возмещения ущерба. Даже наоборот, приплатил нашему герою. Но все равно. Это неудача. Рядом с Сандрой Барр теперь никого нет, поэтому я еду к гостинице.

– С Сандрой Барр с самого начала никого не было, – выпалила Лайма.

– Как это? – удивился Корнеев. – Что-то я…

– Я тебе потом все объясню, – она пошла на попятный. – Слушай меня внимательно. Я тоже скоро подъеду к гостинице. Подходить к вам не стану, дождусь, когда на улице появится Сандра Барр. Вы должны внимательно наблюдать за происходящим. Смотрите на меня и на Сандру, хорошо? Сравнивайте нас. И ничего не предпринимайте. Что бы ни случилось, не мешайте. Понятно?

– Понятно, – крякнул Корнеев. – Есть ничего не предпринимать.

Он положил трубку и пожал плечами. В это время Медведь, бурно переживающий свое ночное приключение, без аппетита завтракал в ресторане гостиницы.

– Там, наверное, дорого, – предположил Корнеев, когда узнал о его времяпрепровождении.

– Вам же за меня заплатили, – с горькой обидой парировал тот. – Кроме того, мне отлично виден главный вход. Считай, что я на наблюдательном посту.

– Учти, этой бабе машину мигом подадут, ты и крякнуть не успеешь!

– Не боись. Тут леваков больше, чем блох на собаке. Догоню, если потребуется. Кроме того, тебе добираться всего полчаса. За полчаса она не успеет улизнуть.

…Изгнание Медведя с вершины кинематографического олимпа произошло следующим образом. По дороге из аэропорта Иван с помощью переводчика втолковывал любознательному Фергюссону, чем отличается самовар от чайника и что именно подразумевает ритуал одномоментного выпивания двухсот граммов сорокаградусного алкогольного напитка.

Майка почему-то больше всего заинтересовал сосуд, из которого придется пить, так как за всю его сорокалетнюю жизнь, богатую событиями и приключениями, ему ни разу не доводилось держать в руках ничего, напоминающего «граненый стакан». Очевидно, сказались слабости перевода или невозможность простыми словами описать обычный граненый стакан советского образца, потому что Фергюссон так и не понял, что это за посуда, однако был сильно заинтригован.

Медведь, со своей стороны, старался не разочаровать гостя, мысленно уже прикидывая, как он, ловко спаивая американца, будет находиться рядом с кинозвездой, выполняя возложенное на него сложнейшее поручение. Единственное, что всерьез беспокоило Ивана, – как бы не переиграть в самобытность. Век Интернета все-таки во многом развеял дремучее невежество народов мира по отношению друг к другу. Но пока вроде все шло нормально.

По прибытии в гостиницу господин Фергюссон решительно заявил, что намерен начать период адаптации в загадочной азиатской стране немедленно. В связи с чем он сам, в неизменных шортах и футболке, его «большой русский друг», обливающийся потом в жарком треухе, который так и не решился снять, и очумевший от всего произошедшего, а заодно и грядущего переводчик Константин немедленно очутились в баре, расположенном этажом выше, чтобы сей же час попробовать коктейль под названием «Стакан водки».

К их величайшему изумлению, водки в баре не оказалось. Виски, мартини, шампанское, текила, французские, испанские, португальские, чилийские и грузинские вина, десяток сортов темного и светлого пива – было все что угодно, кроме банальной русской водки. А после того как Медведь поинтересовался, есть ли здесь граненые стаканы, бармен взмахом руки призвал подойти поближе местного вышибалу.

Тогда троица переместилась в ресторан на первом этаже отеля, где в большом зале собралось довольно много народа. Подскочивший к новым гостям метрдотель быстренько усадил их за неудобный маленький столик рядом с дверью на кухню и удалился, вежливо намекнув, что, хотя летом гардероб и не работает, меховую одежду можно оставить при входе на попечение швейцара. Медведь намек предпочел проигнорировать – отвратительная пахучая ушанка до сих пор была для него всем: легендой, алиби, пропуском в окружение Сандры Барр.

Подошедший официант после непродолжительного перечня пожеланий объяснил, что водки есть много, и разной, но вот последний граненый стакан был замечен в сих славных пятизвездочных стенах лет десять тому назад. Тут только оптимист Фергюссон стал понимать, сколь непростое дело затеял. Он жалобно взглянул сначала на переводчика, потом на Медведя, и тому вдруг показалось, что агент сейчас расплачется.

Сложно сказать, что двигало им в большей степени – служебный долг или оскорбленное в лучших чувствах национальное самосознание, но Иван решительно поднялся из-за стола, рванул на груди рубаху и проревел:

– Будет вам стакан! Ждите здесь! – затем бухнул кулаком по столу перед носом Константина и гаркнул ему: – Переводи!

В зале на мгновение воцарилась тишина, а испуганный абсолютно немотивированной, как ему показалось, вспышкой гнева переводчик напрочь лишился дара английской речи и пискнул по-русски, глядя на Фергюссона:

– Будет стакан, будет, будет.

Ивана это успокоило, и он быстро выбежал из ресторана в холл отеля, а уже оттуда, не задерживаясь, – прямо на улицу.

Оглядевшись по сторонам, он вдруг понял, что совершенно не представляет себе, где же раздобыть проклятый стакан. «Господи, – подумалось Ивану, – скажи кому хотя бы во время Московской олимпиады, что для иностранца граненого стакана в столице не сыскать, – в дурдом бы упекли». Он стал соображать, где в последнее время видел заветную посуду, но ничего не припомнил. Столовые, забегаловки, пельменные и рюмочные, где из этих самых стаканов пили все – от водки до чая с компотом, были сметены новейшим временем и исчезли во тьме веков, унеся с собой граненое счастье.

Остановив первую же машину, Медведь велел водителю ехать на площадь трех вокзалов. «Может, у алкашей каких завалялся, или у поездных бригад поспрашивать – они же там чай пассажирам во что-то разливают», – мелькали судорожные мысли. Водитель быстро погнал машину, с опасением поглядывая в зеркало заднего вида на огромного мужика в зимней шапке, лихо сдвинутой на затылок, и с озабоченной физиономией.

Алкаши сильно разочаровали Медведя – они выпивали из несвежих пластиковых стаканчиков, подобранных возле привокзальных кафешек. Но, как часто случается, в самый критический момент, когда кажется, что все идет прахом, происходит чудо. Чудо снизошло к Медведю в лице развеселой молодой девахи, проводницы поезда Москва – Мурманск, которая, проявив чрезмерное человеколюбие, выдала Ивану казенный инвентарь, числившийся за поездом с 1982 года. Через две минуты, сунув девахе сотню и неуклюже отговорившись от любезного приглашения «немного отдохнуть» в служебном купе, Медведь уже несся в сторону автомобильной стоянки. Драгоценный стакан с вожделенными гранями для безопасности завернул в треух. Еще через пятнадцать минут он строевым шагом входил в уже изрядно опустевший ресторанный зал отеля. Проклятый треух пришлось снова водрузить на голову, а стакан переложить в карман пиджака.

Медведь с облегчением заметил, что честная компания пребывает все за тем же неудобным столиком. Фергюссон, увидев «большого русского друга», который с сияющим лицом шел к ним через зал, отставил в сторону высокий бокал с цветным коктейлем. Переводчик Костя не обратил на триумфатора вообще никакого внимания, так как, вопреки всем существующим международным традициям, был пьян, что подтверждала на две трети пустая бутылка «Джек Дэниэлз», а единственная рюмка, которую он сжимал в кулаке, подчеркивала тот грустный факт, что виски выпит им единолично. Стало ясно, что вся предшествующая жизнь не подготовила Константина к стрессовым ситуациям.

Без услуг переводчика общение с американцем было исключено – бородатый строго наказал Медведю делать вид, что по-английски он ни бум-бум. Пришлось срочно принимать меры. Уже через пять минут, в мокрой рубашке, с взлохмаченными волосами, но с вполне осмысленным взглядом, Костя был готов осуществлять более-менее полноценный контакт между народами.

Словно почувствовав важность момента, подбежал официант.

– Бутылку «Столичной», только не в графине, а как есть, – приказал Медведь.

Нечетко ориентирующийся в пространстве Константин начал было переводить официанту заказ, но Медведь вовремя прикрыл ему рот ладонью.

– Закусывать чем будете? – поинтересовался официант.

– Ну, как положено: грибочки, рыбка красненькая, икра. Да, соленого огурчика, если есть…

Тут Иван остановился и задумчиво посмотрел на Фергюссона, который напряженно вслушивался в чужую речь. Костя, который все еще жил в ином измерении, соображал явно с большими паузами. Иван дернул его под столом за штанину и сказал:

– Да переводи же ты, тютя! И спроси, он горячее будет, или закусками обойдемся?

Костя добросовестно перевел, и Фергюссон немедленно поинтересовался, что такое zakuska.

– Слушай, объясни ему, ты же переводчик, – рассердился Медведь, которого просто распирало перейти на английский.

В ответ на его угрозу Константин, вдруг обретший несвойственную ему ранее наглость, развязно заявил:

– Ты же у нас подрядился быть скоморохом, вот и давай, действуй.

Но, взглянув на враз окаменевшее лицо, обрамленное овчинными ушами, съежился и залопотал по-английски, к радости приунывшего было Фергюссона.

Наконец стол накрыли, и наступил момент истины. Откупорив бутылку «Столичной», Иван бережно достал из кармана заветный стакан и поставил в центр стола. Фергюссон как завороженный смотрел на экзотический продукт мутного стекла с выщербленным краем. Затем бережно, словно фарфоровую китайскую вазу эпохи Мин, взял его в руки и стал поворачивать в разные стороны, покачивая головой и прицокивая языком.

Однако не успел Медведь порадоваться столь неожиданному успеху своей миссии, как задумчивая улыбка с лица Фергюссона стала медленно сползать. Кончик носа американца нервно задергался, и через секунду он уже откровенно принюхивался к предмету, который держал в руках. Затем, поднеся стакан к самому лицу, брезгливо скривил губы. Наблюдавшие за этими метаморфозами Медведь и Костя поняли, что дело пахнет керосином. Нет, точнее, не керосином, а черт знает чем. Плохо вымытый ленивой проводницей, побывавший в овчинном треухе и у Ивана в кармане стакан впитал все запахи окружавшей его среды.

Медведь оценил ситуацию как критическую и решил действовать быстро, не давая противнику опомниться. Он взял из рук скисшего агента пахучий стакан и со словами «От грязи микробы дохнут!» налил его доверху.

Костя перевел, американец замер и испуганно посмотрел на Ивана. Похоже было, что он мысленно прощается с жизнью. Тут переводчик догадался добавить от себя, что это идиоматический оборот, и прояснил его смысл. Фергюссон нахохлился.

– Мы будем пить из него? – уточнил он.

– Из него, родимого, – пробасил Медведь. – Зря я, что ли, его для вас разыскивал! – И поставил полный до своих грязных краев стакан прямо перед американцем.

– Но здесь много, мне не надо так много, – заныл деморализованный Фергюссон.

– А кто просил тяпнуть стакан водки? Пушкин? – расстроился Медведь. Он столько сил потратил на добывание этого стакана, и что же?!

– Пушкин – ваш великий поэт, – напомнил сбитый с толку Фергюссон переводчику. – Он тоже пил водку? Все русские пьют водку…

– И ты пей, – сурово приказал Медведь Фергюссону. – Пей до дна!

Костя, почувствовав, что дело движется к скандалу, дрожащим голосом перевел. Тогда Фергюссон медленно понес стакан к пересохшим губам, расплескивая водку на голые колени.

– Стоп, – вдруг сказал Иван. – Стоп. Константин, блин, скажи ему «стоп». Я же его не проинструктировал, как это по науке делается, а то загнется ведь, они же так не пьют.

Фергюссон послушно застыл со стаканом в руке. Вид у него был как у приговоренного к смертной казни, которому уже и петлю накинули на шею, но тут вдруг прискакал посланец короля с приказом о помиловании.

– Значит, так, – начал Иван, обращаясь к американскому гостю, который смотрел на него во все глаза. – Задерживаешь дыхание, затем одним залпом вливаешь в себя стакан, берешь огурец или кусок черного хлеба, быстро и вдумчиво нюхаешь. И только затем выдох. Вот это и значит – «тяпнуть стакан водки». А как закончим с этим, будем чай из самовара пить. Йес?

Процесс смертной казни двинулся своим чередом – за дело взялся толмач Костя. В объяснение он вложил всю душу, но Фергюссон потребовал демонстрации процесса. Пришлось Ивану отобрать у него стакан и осушить его одним могучим глотком. Занюхал он это дело по старой памяти рукавом. И хотя новый импортный пиджак явно не годился для такого ответственного момента, но ничего. На недоуменный взгляд американца, сопровождавший это странное действие, Иван ответил в том смысле, что можно и так, но это уже совсем по-русски.

Воодушевленный живым примером, Фергюссон быстро схватил стакан, заново налитый Медведем, и лихо опрокинул его в себя. Одного глотка, правда, не вышло, поэтому эффект получился сногсшибательный. Не вошедшая полностью в американское нутро водка фонтаном рванула обратно. Фергюссон с выпученными глазами стал судорожно хватать воздух ртом и рыскать по столу в поисках того, что следовало по инструкции нюхать. Не нашел, схватил правой рукой левую, подтащил ее к носу и понюхал свою кожу. Это не помогло, и он быстро наклонился к переводчику, пытаясь дотянуться до короткого рукава его летней рубашки. Не почувствовав желанного облегчения, Фергюссон рванул через столик к Ивану, вцепился скрюченными пальцами в рукав его пиджака и застыл в нелепой позе, почти не подавая признаков жизни.

…В номер Фергюссона несли вчетвером – Медведь и Константин тащили тяжелую верхнюю часть и поддерживали мотающуюся в разные стороны голову, официанту и швейцару досталось по голой мосластой ноге. Ноги были облиты водкой и выпачканы раздавленной красной икрой. Руководил торжественным мероприятием любезный метрдотель. Пожелав находящемуся в бессознательном состоянии постояльцу доброй ночи, сотрудники отеля тихо удалились.

Окончательно протрезвевший Константин черкнул Фергюссону записку с обещанием появиться рано утром и, сунув ее под мобильный телефон американца, вежливо раскланялся с Медведем, бросив ему напоследок:

– Ну, ты даешь, парень.

Медведь абсолютно не представлял, что будет завтра. Главное – он в гостинице, на том же этаже, что и Сандра Барр. Он слышал, что сегодня звезду никуда не повезут, она принимает визиты. С визитами идут известные люди – их и проверять не надо. А вот что делать дальше? Надо бы связаться с Лаймой и получить дальнейшие указания. Впрочем, американец в любом случае на его совести. Предстоит дождаться его пробуждения и выяснить, что еще он хочет увидеть и пережить в России.

До утра за Фергюссона можно было не волноваться. Другое дело – Сандра Барр. Звезды – существа до невозможности капризные и непредсказуемые. Что, если ей тоже захочется экзотики: посмотреть мужской стриптиз или купить себе бусы с уральскими самоцветами? В любом случае надо удостовериться, что актриса на месте и ей ничто не угрожает.

Иван вышел в коридор и сразу же свернул налево: ориентирование на местности было его сильной стороной. Фергюссон раз двадцать упоминал, в каком номере остановилась звезда экрана. На заветной двери не висело никакой таблички, и внутри было тихо, словно в усыпальнице. Медведь огляделся и приложил к двери свое чуткое ухо. «Прямо кино!» – успел подумать он, и в этот миг, точно как в кино, дверь неожиданно подалась, и ему пришлось ухватиться за наличники, чтобы не ввалиться внутрь.

На ногах он удержался, но отскочить не успел и совершенно неожиданно очутился нос к носу с мировой знаменитостью. Впрочем, нос к носу – это преувеличение: Сандра Барр была значительно ниже его ростом и, кроме того, стояла босиком, одетая в пеньюар хищной пятнистой расцветки.

– А, ты тот самый парень! Рада тебя видеть. Повеселимся? – воскликнула она на своем родном языке, уверенная, что Медведь ее отлично понимает.

– Я должен охранять Фергюссона, – быстро ответил он.

Он растерялся. Еще бы не растеряться, когда тебя берет за руку и тащит за собой женщина, при виде которой пускает слюни вся половозрелая часть мужского населения планеты.

– Сейчас ты пойдешь в душ, – предупредила Сандра. – А я пока закажу шампанское. Придется тебе мокрым пить его: боюсь, для такого большого мальчика в гостинице не найдется халата.

– Я не могу, – попытался отговориться Медведь. И с отчаянием добавил: – Я не хочу!

– Хочешь, хочешь! – заверила звезда, втянула его в номер, развернула и ногой захлопнула за собой дверь.

Майку Фергюссону всю ночь снились кошмары. Огромные русские мужики в отвратительных шапках скручивали его веревками, целиком погружали в бочку с водкой, и он в ней захлебывался. Наконец ему удалось развязать руки, и он стал раскачивать бочку, надеясь завалить ее набок, чтобы отвратительная горькая жидкость больше не затекала внутрь. Он напрягся изо всех сил, со страшным криком рванулся в сторону, и проклятая бочка упала. Водка разлилась по земле, но не впиталась в нее, а образовала большую лужу. А Фергюссон, всемирно признанный агент, крупнейший деятель Голливуда, встал на четвереньки и начал пить прямо из лужи, большими глотками, отрываясь только затем, чтобы понюхать оторванный от чьего-то пиджака и пахнущий дрянью рукав.

В конце концов Майк упал с кровати и замер, пытаясь понять, что произошло. Медведь, недавно вернувшийся после принудительного секса, хмуро сидел в кресле, напялив на голову осточертевший треух. Когда американец загрохотал на пол, Медведь вскочил, подошел поближе и наклонился посмотреть, все ли с ним в порядке. На всякий случай соорудил на лице ободряющую улыбку. Фергюссон, только что выплывший из своих ночных кошмаров, с трудом разлепил глаза и увидел над собой огромную небритую морду в жуткой меховой шапке. Морда улыбалась ему, и это было невыносимо. Фергюссон снова прикрыл глаза и вдруг отчетливо вспомнил весь вчерашний день. Вспомнил и этого человека, и все то ужасное, что было с ним связано.

В дверь номера вежливо постучали. Так как американец продолжал хранить молчание, Медведь сам крикнул:

– Входите! Чего вы там?..

Вошел переводчик Константин, чисто выбритый, выглаженный, строгий и корректный, как будто его вчера с ними и не было. Оглядев номер, он обратился непосредственно к американцу, вежливо поинтересовавшись:

– Как ваше самочувствие?

Тот лишь застонал в ответ.

– Спроси его, чай из самовара пить пойдем? – потребовал Медведь.

Реакция на этот совсем уже невинный вопрос оказалась такой бурной, что оба россиянина слегка опешили. Фергюссон вскочил, стал размахивать руками, хватать какие-то вещи и кидать их в Ивана. А когда вещи закончились, сел на пол и тихо заплакал.

– Ну, и что он сказал? – спросил Медведь, хотя все отлично понял.

– Если суммировать, мой подопечный надеется больше никогда тебя не видеть. И даже готов за это заплатить. – Костя сделал невинные глаза и уточнил: – О цене спрашивать?

Глава 3

Лайма между тем оделась и причесалась так, чтобы поражать воображение, и первым, кого она поразила, оказался слесарь, встреченный ею на лестничной площадке.

– Э-э-э… – выдавил из себя несчастный, увидев в непосредственной близости неземную женщину – всю в белом, воздушном и душистом, с глазами феи, губками ангела и ножками, из-за которых может обостриться язва у мужчины зрелого возраста.

– Вам что? – спросило видение сердитым голосом домоуправа. – Вы ко мне? Что это вы перед дверью топчетесь?

– Э-э-э… – повторил слесарь. Несколько раз сглотнул табачную слюну и добавил: – Вот.

– Вот! – передразнило его видение. – Вы женаты?

– Да, – внятно ответил тот.

– Не представляю, как вам удалось сосредоточиться, чтобы сделать предложение руки и сердца. И вообще, – добавила Лайма совершенно в духе Винни-Пуха, – если вы ко мне, то меня нет дома.

Обошла окаменевшего слесаря, впорхнула в лифт и уехала, оставив после себя легкий аромат мимозы и острое сожаление.

Следующим на ее пути возник сосед Калужников – полковник в отставке, поджарый, седовласый, длинный и несгибаемый, как шампур. Он шел от лотка с прессой, помахивая бульварной газеткой, в которой печатались всякие глупости. Калужников читал все глупости подряд за вторым завтраком, фыркая и качая головой. Иногда он даже дискутировал с авторами и писал гневные отзывы на статьи – у него была неистребимая потребность кому-нибудь противостоять.

Увидев невообразимо прекрасную Лайму, цокающую каблуками по короткой лестничке возле подъезда, он остановился в отдалении и заложил руки за спину.

– … драсьте, – сказала она, осторожно ступив на асфальт.

– Вы, Лаймочка, сегодня просто… превосходны. Превосходны, – повторил Калужников, словно хвалил пельмени, поданные тещей в глазурованной тарелке. – Прямо так и хочется тряхнуть стариной, покадриться.

«Покадриться?! И ради этого женщины ежедневно натруживают ноги, обуваясь черт знает во что? – про себя возмутилась Лайма. – И тратят чертову кучу времени, чтобы выщипывать, подкрашивать и румянить?» Негодуя про себя, она вышла на дорогу ловить попутку. Не успела поднять руку, как к ней с визгом подкатил просевший от старости «жигуль», за рулем которого сидел восточный человек – узколицый и золотозубый, с челкой блестящей и черной, как мазут.

– Палэзай, дэвушка! – велел он, толкнув дверцу Лайме навстречу. – Павэзу с вэтэрком!

Подобрав юбку, Лайма забралась в машину и опасливо сказала:

– Мне на Горького, пожалуйста.

– Горького – это что?

– То есть на Тверскую. – Она назвала гостиницу, и шофер немедленно растянул рот в понимающей улыбке:

– Работать едешь, да? Телефончик дашь?

– Я переводчица, – ответила Лайма, гордо вскинув подбородок. – Встречаю иностранные делегации.

– Канэшна! – Водитель продолжал сверкать красным золотом коронок. – Языки знаешь, да? Маладэц!

Всю дорогу до центра он к ней самым наглым образом клеился, но за извоз содрал бешеные деньги. Лайма решила ни на что не обращать внимания, ей по штату не положено.

Прямо к гостинице подъехать не удалось, и восточный человек высадил ее неподалеку. Пришлось топать мимо ряда ларьков, возле которых толкались алчущие товаров потребители. Они покупали журналы, газировку, сигареты, копилки, заколки, чебуреки и яблоки. Возле крайнего ларька хмурый тип с двух рук пожирал сосиски в тесте, откусывая попеременно то от одной, то от другой. От типа во все стороны летели брызги горячего масла, но Лайма молча обошла его, не рискнув сделать замечание – под пиджаком у едока виднелась футболка с надписью: «Я крутой». Мужчины в таких футболках обычно оказываются довольно агрессивными.

Лайма перешла дорогу и очутилась прямо перед дверью гостиницы. В глаза бросались мрамор, золото и темное стекло. Она огляделась по сторонам и сразу же заметила знакомый автомобиль с торчащим из-под «дворника» талоном на парковку. Корнеев застыл на месте водителя, положив руки на руль. Рядом с ним возвышался Медведь – оба небритые и в темных очках, похожие на наемных убийц из какого-нибудь триллера. Человек в униформе гостиницы, патронирующий вход в святая святых, то и дело тревожно поглядывал в их сторону.

Чтобы сразу расставить все точки над «и», Лайма подошла к «униформе» и, сделав вид, что запыхалась, спросила:

– А Сандра Барр еще не уехала? Я из бюро переводов!

Тот пожал плечами и выразил неопределенность короткими кустистыми бровками. Но наезжать на Лайму не стал, и она принялась бродить взад и вперед по тротуару, поражая прохожих красотой и неприступностью. Медведь с Корнеевым следили за ней в четыре глаза.

– Она сказала – ни во что не вмешиваться, – на всякий случай повторил Корнеев. – Только смотреть на нее и на Сандру Барр. И сравнивать их.

– Зачем? – спросил Медведь уже в четвертый раз с тех пор, как влез в машину. У него был вид человека, которому всю ночь угрожали пытками, а потом неожиданно отпустили. – Наверняка какая-нибудь маленькая женская хитрость.

– Если суммировать все маленькие женские хитрости, – ответил мудрый Корнеев, – можно выиграть не одно большое сражение. Так что сидим дальше.

Они сидели и смотрели, как Лайма курсирует по тротуару, и не осмеливались комментировать увиденное, хотя впечатлений была масса.

– Приятно иметь такого командира, – наконец не выдержал Медведь.

– Гм, – отозвался Корнеев и тут же оживился: – Смотри, смотри, какой-то тип подходит.

Мимо них и в самом деле проскочил незнакомый человек с большой спортивной сумкой в руке. Лайма его сразу узнала. Тот самый, что пару минут назад лопал сосиски возле ларька. Только пиджак он застегнул, скрыв футболку с глупой надписью.

Человек оглядел Лайму с огромным неудовольствием, издали отсалютовал униформе и, остановившись возле эффектной клумбы с маргаритками, поставил сумку на асфальт. Наклонился, расстегнул «молнию» и принялся деловито вытаскивать оттуда вещи. Сначала появилась раскладная трость, затем темные очки, которые пришелец водрузил себе на нос, а потом и шляпа – ее он поставил на тротуар перед собой. Возле шляпы была установлена картонка с надписью «Я слепой. Я не ел три дня». Сумку – довольно приличную с виду – он ловко скатал и засунул в обшарпанный пластиковый пакет, а пакет прислонил к ближайшей урне. Когда все было готово, он сильно сгорбился и как будто усох. Поза выражала покорность судьбе, а темные глазницы очков невидяще смотрели в пространство.

Лайма, конечно, знала про «нищенскую» мафию, но столь откровенного цинизма воочию ей наблюдать не приходилось. Она громко фыркнула и немного сдвинулась влево, чтобы отмежеваться от этого типа. Доверчивые иностранцы охотно бросали в шляпу монетки, и Лайму это не особенно трогало. Но когда возле «нищего» остановилась пожилая женщина с висящей у нее на руке внучкой и стала рыться в старенькой сумочке, она не стерпела-таки.

– Не давайте этому человеку денег, – посоветовала она с большим чувством. – Он обманщик! Он только что скушал две горячие сосиски в тесте, я сама видела.

Женщина испуганно заморгала и, забыв про подаяние, быстро ретировалась. «Слепой» повернул голову в сторону Лаймы и замер. Глаз его не было видно, но губы превратились в захлопнувшийся капкан.

– Ну ты, коза, – процедил он. – Пшла отсюда.

– Щас! – обозлилась Лайма. Она была убеждена, что в центре города, возле элитной гостиницы с ней не может произойти ничего страшного. Кроме того, в нескольких метрах – Корнеев и Медведь. Они не дадут ей пропасть.

В ответ на «Щас!» «слепой» обозвал ее матерным словом, и Лайма так рассвирепела, что и проходящим мимо иностранцам объяснила на великолепном английском, как нагло их хотят обмануть. Вероятно, мошенник тоже знал английский, потому что принялся костерить Лайму на чем свет стоит.

Антагонизм достиг высшей точки, когда появилась молодая пара и парень принялся рыться в карманах.

– Не давайте этому гаду денег! – закричала Лайма. – Он пять минут назад сосиски жрал!

Парень, конечно, сразу забыл про мелочь и поскорее свел свою девушку с тротуара, подальше от них. Тут уж «слепой» не выдержал, размахнулся и своей складной тростью шарахнул Лайму по ногам. Медведь немедленно полез из машины, но Корнеев прикрикнул на него:

– Сидеть! Было же сказано: что бы ни происходило, мы не вмешиваемся.

– Ах ты экскремент в кляре! – закричала между тем Лайма, очень кстати вспомнив изыски своих студентов, которые любили обзываться на спор – кто дольше всех продержится. – Гниль радикулитная! Эсминец-глистоносец!

– Да я тебя урою, – цедил «слепой», надвигаясь на нее, растопырив руки. Палку он бросил, но от этого не стал казаться более уязвимым.

– Давай, давай! Попробуй напади! – Лайма пошевелила пальцами, призывая противника приблизиться. Корнеев научил ее единственному приему – подножка и бросок через колено, – и она собиралась испытать его на реальном противнике.

Когда тот приблизился на нужное расстояние, она схватила его за грудки, потянула на себя, резко ударила ногой по щиколоткам и швырнула на асфальт. «Слепой» приземлился прямехонько на шляпу с мелочью, но удачно сгруппировался, быстро вскочил на ноги и проделал с Лаймой примерно то же самое, что и она с ним. Лайма полетела вверх тормашками в маргаритки, и в этот момент из гостиницы вышла Сандра Барр в окружении свиты. Она была одета в красивое облегающее платье с перекрещивающимися на груди бретельками и сверкающие стразами босоножки. Прическа в стиле шестидесятых, темные очки, карминово-красные губы.

– Блин! – пробормотала Лайма и, встав на четвереньки, помотала головой. Парочка прикрепленных к звезде репортеров мгновенно среагировала и принялась ее фотографировать. В кадр, естественно, попали табличка и шляпа.

Поднявшись на ноги, Лайма нетвердой походкой направилась к звезде, но телохранители проворно затолкали свое сокровище в бронированный автомобиль и повернулись к ней с угрожающим видом.

– Я просто шла мимо! – крикнула им Лайма.

Но тут «слепой» прыгнул на нее сзади, однако не рассчитал и вмазался прямо в двух бравых ребят с железными прессами. Один из них схватил «слепого» за шкирку, и тогда Лайма подскочила и прицельно ударила обманщика мыском босоножки в копчик.

– Жрал сосиски, жрал! – злорадно выкрикнула она и, развернувшись, побежала к своим.

Корнеев уже завел мотор и приоткрыл для нее дверцу. Лайма ввалилась в салон, разгоряченная, словно дикая лошадка, носившаяся невесть где с развевающейся гривой.

– Хороши! – укоризненно воскликнула она. – Меня чуть не убили, а вы даже ухом не повели!