Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

Главное ясно, остаются лишь детали

Когда Адольф Гитлер 14 июня созвал в рейхсканцелярии Верховное командование, чтобы окончательно рассмотреть операцию «Барбаросса», в сущности, уже не оставалось нерешенных вопросов. Фельдмаршал Вальтер фон Браухич второй раз за этот месяц инспектировал войска в Восточной Пруссии и лишь накануне вернулся. Его сопровождал в инспекционной поездке генерал Адольф Хойзингер. Войска, по отзыву Браухича, производили «благоприятное впечатление». Штаб работал, как правило, очень хорошо, начальник штаба полковник Франц Гальдер также побывал на Востоке и нашел моральное состояние армии отличным. Он сказал, что подготовка завершится к 22 июня.

Гитлер разделял всеобщий оптимизм. Он с обычным жаром произнес перед Верховным командованием полуторачасовую речь, подробно изложив причины, по которым Россию необходимо уничтожить.

Не сохранился текст этой речи Гитлера, но некоторые из присутствовавших записали свои впечатления. Гальдер пишет в дневнике: «После завтрака фюрер произнес длинную программную речь, объяснив, почему он собирается напасть на Россию, и подчеркнув, что падение России заставит капитулировать Англию».

Один из присутствовавших 45 генералов, Гейнц Гудериан, генерал бронетанковых войск, сказал, вспоминая речь Гитлера: «Он не смог победить Англию. Чтобы закончить войну, он должен полностью одержать победу на континенте. Позиция Германии на материке станет несокрушимой после победы над Россией.

Но подробное изложение причин ведения превентивной войны с русскими не было убедительным».

А фельдмаршал Эрих фон Манштейн утверждал, что стратегические цели Гитлера были основаны в первую очередь на политических и экономических соображениях. «Эти цели, – писал он, – а) захват Ленинграда (колыбели большевизма), а затем соединение с финнами и господство на Балтике; б) овладение сырьевыми ресурсами Украины, промышленными центрами Донецкого бассейна и в дальнейшем кавказскими нефтяными месторождениями».

После совещания командующий 4-й бронетанковой группой генерал Эрих Гёпнер, который должен был повести танки на Ленинград, сказал своему другу: «Теперь я действительно убежден, что война с Россией необходима».

Казалось, никто на этом совещании не понимал иронии всей ситуации: заключительное утверждение военных планов происходило именно в тот день, когда советская (а не германская) пресса опубликовала подробное опровержение ТАСС, в котором Кремль отчаянно пытался уверить, что слухи о советско-германской войне лишены оснований.

Правда, не все шло вполне гладко. Один спорный вопрос возник: в котором часу начать германское наступление? Фон Браухич, перед этим говоривший со своими боевыми командирами, утверждал, что наступление должно начаться одновременно с восходом солнца. 22 июня время восхода в Восточной Пруссии – 3 часа 05 минут утра. По настоянию фон Браухича было принято решение начать операцию не в 3 часа 30 минут и не в 4, а в 3 часа утра.

Но вопрос этим не исчерпывался. На Балтийском побережье Восточной Пруссии в 3 часа утра уже, в сущности, совсем светло, а подальше к югу – иначе, там в 3 часа утра темно.

Для наступления немецкие войска разделялись на три группы: группа армий «Север», группа армий «Центр» и группа армий «Юг». Командующие группами армий «Центр» и «Юг» хотели начать выступление позднее, не раньше 4 часов утра. Спор продолжался и 20 июня. Как во многих военных вопросах, было принято наконец компромиссное решение – наступление назначили на 3 часа 30 минут утра.

Главная цель операции «Барбаросса», как указывалось в плане Гитлера 18 декабря 1940 года: оккупировать территорию России до линии, проходившей от Архангельска до Волги; сокрушить ее военную мощь; использовать советские территории, сельскохозяйственные и сырьевые ресурсы для военных нужд Германии.

Конечной целью была Москва, но план не предусматривал прямого наступления на советскую столицу. План «Барбаросса» предусматривал наступление на Москву после падения Ленинграда.

Ленинград представлял особый интерес для Гитлера потому отчасти, что в этом городе зародилась и окрепла идеология, для борьбы с которой Гитлер теперь возглавил священный крестовый поход. Другой причиной было древнее, тевтонское, мистическое чувство к Балтике. Немцы веками считали, что Балтика – их море. Когда-то они здесь господствовали с помощью воинственных тевтонских рыцарей и ловких ганзейских купцов. Для Гитлера Ленинград был не только местом возникновения революционного коммунизма, но и Санкт-Петербургом, столицей, крепостью, созданной Петром I как основа русской мощи на Балтике. Поэтому в первоначальном плане «Барбаросса» и в других немецких планах, которые появятся летом 1941 года, Ленинград и Балтика стали для Гитлера непреодолимой «навязчивой идеей».

Ленинград надо захватить, Балтийское побережье надо захватить, советское военно-морское могущество надо уничтожить, Кронштадт надо стереть с лица земли. Тогда, только тогда, Гитлер позволит штурмовать Москву.

Так Гитлер накануне войны предусматривал, что первая задача немцев – повести стремительное наступление прямо из Восточной Пруссии, уничтожить советские позиции на Балтике, уничтожить базы Балтийского флота, ликвидировать остатки военно-морских сил, захватить Кронштадт и Ленинград.

Потом, соединившись с финнами, нацистские армии двинутся на юг. Основные немецкие армии одновременно будут двигаться с запада. И Москва попадет в гигантские клещи.

Группа армий «Север» должна была захватить Ленинград. Ею командовал фельдмаршал Риттер фон Лееб, опытный немецкий военачальник, в свое время возглавлявший победоносный штурм линии Мажино. Шестидесятипятилетний фон Лееб был представителем старой немецкой гвардии. Приближенным Гитлера он не был и к нацизму относился без восторга, но зато проявил себя способным командиром при захвате Судетов, а за победу на линии Мажино получил звание фельдмаршала и Рыцарский крест.

Фон Лееб имел в своем распоряжении две армии, 16-ю под командованием генерал-полковника Эрнста Буша и 18-ю под командованием генерал-полковника Кюхлера, а также 4-ю бронетанковую группу во главе с генералом Гёпнером и первый авиационный флот под командованием генерал-полковника Келлера. В распоряжении фон Лееба, вероятно, имелось 29 дивизий, в том числе 3 бронетанковые и 3 моторизованные, общей численностью свыше 500 тысяч человек[54]54
  По некоторым советским оценкам, дивизий было 42 или 43, их численность – 725 тысяч человек, танков – 500, орудий – 12 тысяч, самолетов – 1200.
  ^В своей книге «Ленинград в блокаде» (М., 1958) Д.В. Павлов приводит цифру 300 тысяч человек и 29 дивизий; в весьма авторитетном источнике, книге «На защите невской твердыни» (с. 37), говорится о 29 дивизиях, в том числе 3 танковых и 3 моторизованных. В книге A.B. Карасева «Ленинградцы в годы блокады» (М., 1959. С. 30) упоминается уже 43 дивизии, в том числе 7 танковых и 6 моторизованных, общей численностью в 700 тысяч человек. В немецких источниках содержится цифра – 28 дивизий (Орлов К.Л. Там же. С. 40).


[Закрыть], а также свыше 12 тысяч тяжелых орудий, 1500 танков и около 1070 самолетов. Под командованием фон Лееба находилось примерно 30 % всех вооруженных сил, которые Гитлер направил на выполнение операции «Барбаросса».

По плану фон Лееб должен был захватить Ленинград в пределах четырех недель, то есть к 21 июля.

Наступление частей фон Лееба планировалось вести по двум направлениям. 18-я армия была сосредоточена у Балтийского побережья, основные ее силы – на десятикилометровом участке от балтийского порта Мемеля до Тильзита на юге. Надо было ударить по шоссе Тильзит – Рига, затем ринуться к Пскову и Острову на северо-восток – на дальние юго-западные подступы к Ленинграду. Этот бросок перерезал бы коммуникации между главными советскими фронтами и Прибалтийскими государствами.

Одновременно 16-я армия была расположена южнее, к востоку от Инстербурга, где находился штаб фон Лееба. Ее боевые порядки почти доходили до Немана. В ее задачи входило вести наступление на восток, на широком фронте до Каунаса, а затем двинуться на северо-восток к Западной Двине и обеспечить ее форсирование у Двинска (Даугавпилса).

Осуществив эти действия, фон Лееб охватил бы полностью с флангов центр оборонительной системы России. Ленинград оказался бы в пределах досягаемости, окруженный с юга, юго-запада и запада.

В наступлении фон Лееба ударной силой была 4-я бронетанковая группа под командованием Гёпнера, одна из лучших во всем вермахте. Эта мощная ударная группа состояла из двух корпусов. Один – 56-й, под командованием фельдмаршала Эриха фон Манштейна, в который входили 8-я бронетанковая, 3-я моторизованная и 29-я пехотная дивизии, и второй – 41-й бронетанковый корпус под командованием генерала Георга-Ганса Рейнхардта, включавший в себя 1-ю и 6-ю бронетанковые, 36-ю моторизованную и 209-ю пехотную дивизии. Для прочесывания территории противника за бронетанковыми дивизиями должна была следовать дивизия СС «Мертвая голова».

4-я бронетанковая группа была непосредственно придана фельдмаршалу Леебу и являлась независимой ударной группой, хотя ее действия тщательно координировались с действиями двух других полевых армий, 16-й и 18-й.

В задачи 56-го бронетанкового корпуса под командованием фон Манштейна входило: совершить стремительное наступление через хвойные леса, расположенные к северу от Мемеля и к востоку от Тильзита, и затем предпринять молниеносный бросок на Двинск, расположенный в 280 километрах к северо-востоку. Первая задача – захватить мосты через реку Дубиза у Аргалы, в 80 километрах на восток. Во время Первой мировой войны фон Манштейн здесь сражался, он хорошо помнил эти места.

22 июня, в начале четвертого, его танки стремительно прорвались через границу, сломив небольшое сопротивление. Затем на пути их встретились ДОС[55]55
  Долговременные огневые сооружения. – Примеч. пер.


[Закрыть], слегка замедлившие продвижение.

Как бы то ни было, к 8 часам вечера в воскресенье генерал Бранденбергер, командовавший 8-й бронетанковой дивизией, в соответствии с планом обеспечил две переправы через реку Дубиза у Аргалы. Разбитые советские войска не успели разрушить мосты. Вслед за танками Бранденбергера к 12 часам границу пересекли 3-я моторизованная дивизия и 290-я пехотная. Они быстро продвигались вперед, танки расчистили им путь.

41-й танковый корпус под командованием генерала Рейнхардта должен был подойти к Двине у Екабпилса (Якобштадта), старой крепости между Ригой и Двинском. Корпус временно задержался у Шяуляя из-за сильного сопротивления советских войск, которое вскоре было сломлено.

Скорость продвижения бронетанковых войск изумила даже опытных вояк вроде Манштейна. К 24-му его 56-й корпус захватил речные переправы около Укмерге (Вилкомирц), вклинившись на 170 километров в глубину советской территории. До Двинска осталось меньше 150 километров по главному шоссе. Рано утром 26-го танки подошли к Двинску, а к 8 утра захватили невредимыми два крупных моста через Двину.

3-й германский бронетанковый корпус под командованием генерала Гота, входивший в группу армии «Центр» и расположенный южнее, продвигался к Неману так быстро, что сумел захватить мосты у Алитуса и Мяркине, в 60 километрах к югу от Каунаса, которые советские войска не успели взорвать.

В результате был преодолен советский оборонительный рубеж у Немана, прикрывавший Каунас; падение города стало неизбежным.

Неудивительно, что гитлеровский начальник штаба генерал-полковник Гальдер, подводя итоги первых часов наступления нацистов, записал в оперативном журнале:

«Наступление наших войск явилось для неприятеля тактической внезапностью. То, что наше наступление застигло неприятеля врасплох, подтверждают следующие факты: воинские части, находясь в казармах, попадали в плен совершенно для них неожиданно; самолеты стояли на аэродромах, покрытые брезентом; передовые части, атакованные нашими войсками, спрашивали у командиров, что делать.

Можно предвидеть, что элемент внезапности окажет еще большее влияние на дальнейший ход событий в результате быстрого продвижения наших наступающих войск».

На фоне того, что произошло в первые часы войны, заявление Гальдера – верх сдержанности.

Действия нацистов на начальном этапе наступления дали Гитлеру все основания себя поздравить. Он опять полностью застиг неприятеля врасплох. Блицкриг – молниеносная война, которая была сначала продемонстрирована в Польше, затем с еще большим успехом в Скандинавии, Нидерландах, Франции, – теперь с блеском осуществлялся в России. Казалось, вот-вот исполнятся оптимистические прогнозы, обещавшие, что недели за две Россия просто развалится под мощными ударами танков и люфтваффе. И никто в ставке Гитлера в эти волнующие дни, вероятно, не вспомнил о зловещем прецеденте, о нашествии на Россию Наполеона. Снова провозглашался гений фюрера – триумф его стратегии и оружия.

На дальних подступах

Немцы решили двинуть войска на Ленинград в основном по шоссе Тильзит – Рига. Шоссе пересекало советско-германскую границу у города Таураге на реке Ура. Он находился в центре оборонительных укреплений, которые сооружал Прибалтийский особый военный округ под командованием генерал-полковника Ф.И. Кузнецова для защиты Ленинграда от нападения через Прибалтику. Предполагалось, что этот округ, созданный после включения в СССР Прибалтийских государств летом 1940 года, отобьет любое нападение за сотни километров от Ленинграда.

Очевидно было значение Таураге, но его гарнизон вечером 21 июня в основном состоял из пограничников, а не регулярных частей Красной армии. Вечером пограничный патруль перехватил письмо, где сообщалось, что в субботу вечером или в воскресенье утром планируется немецкое наступление. Часа в 2 ночи 22 июня подполковник Головкин, командир пограничного отряда, приказал занять места по боевому расписанию. Они отчетливо слышали гул тяжелых машин, очевидно танков, переходивших реку. На немецкой стороне кромешная тьма, и в тиши прохладной ночи – лязганье тяжелой военной техники.

В 4 утра раздался громоподобный грохот. В Таураге снаряд попал в командный пункт, другой вывел из строя коммутатор. Пограничный пост взывал через полевой телефон: «Говорит Осока. Говорит Осока. Немцы перешли границу. Это Осока. Война. Вижу танки. Много танков!»

Пограничники взорвали мост через Уру, но не имели возможности оказать настоящее сопротивление. Они сжигали в комендатуре секретные документы, вынимали из сейфа деньги; было около 2 часов дня, когда пограничники добрались до Скаудвиле в 10 километрах к востоку от Таураге. Летевшие низко фашистские самолеты атаковали их с бреющего полета, и они стреляли по самолетам из пистолетов и пулеметов, потому что не было зенитных орудий.

Лишь в 4 часа дня удалось установить связь с командованием Красной армии. Штаб 125-й дивизии приказал им перекрыть дороги, ликвидировать нацистских «нарушителей границы», остановить дезорганизованные части или отдельных солдат и пресечь распространение паники.

Немцев назвали всего только «нарушителями границы»; видимо, через 12 часов после начала войны командир 125-й дивизии еще не был уверен, что Россия уже находится в состоянии войны.

Пограничники все сделали, что могли, чтобы задержать «нарушителей», но, как вспоминал один из них, оставшийся в живых, «это было нелегко».

Мощный напор немецкого наступления буквально сокрушил многие советские части. Такова была и судьба 125-й дивизии. Ее атаковали 3 германские дивизии 4-й бронетанковой группы и 3 пехотные дивизии. И она была разбита; потеряв за несколько часов танки, почти все зенитные орудия, большую часть транспорта, беспомощно отступала с последними остатками ручных гранат.

125-я советская дивизия входила в 11-ю армию под командованием генерал-лейтенанта Василия Морозова. Он был красив, носил усы и отличался самообладанием, выдержкой, был опытным командиром. У него был хороший штаб, который возглавляли генерал-майор Иван Шлемин и воевавший в Испании политработник Иван Зуев.

В Прибалтийский особый военный округ входили 3 армии, в том числе 11-я. Командовал округом генерал-полковник Ф.И. Кузнецов. Кузнецов был военачальником Красной армии высокого ранга, но он никогда не видел настоящего боя. Начальником штаба у него был генерал-лейтенант П.С. Кленов, заместителем по политчасти – П.А. Дибров.

У немцев было численное преимущество: в пехотных войсках три к одному, в артиллерии – два к одному. В бронетанковых войсках силы были примерно одинаковы[56]56
  Авторитетный советский источник, где рассматривается операция в Прибалтике, приводит следующие данные о превосходстве немцев: в пехотных дивизиях– 1,66 на 1; в бронетанковых войсках – 1,3 на 1; по числу орудий – 1,8 на 1; по числу самолетов – 1,37 на 1 (Орлов К.Л. Там же. С. 40).


[Закрыть]. Но эти цифры обманчивы. Кузнецов рассредоточил свои войска по всей Прибалтике, многие части углубились в тыл на 100–300 километров. Лишь 7 дивизий было в пограничных районах, и то в большинстве из них на посту был один полк, остальные в казармах и лагерях на удалении 40–50 километров. Это отразилось на общем положении на Западном фронте, где из всех 170 советских дивизий, которые должны были противостоять немцам, лишь 56 составляли первый эшелон к 22 июня.

Таким образом, все войска были неудачно расположены (Кузнецов обращался с просьбами разрешить ему сосредоточить войска на границе, но Сталин упорно запрещал). Укрепления на новых государственных границах были не достроены, по некоторым оценкам, на 50 %. Многие крупные форты планировалось закончить лишь к 1942 или даже к 1943 году.

Накануне 22 июня человек, побывавший на границе, был потрясен, когда увидел, что якобы «законченные» укрепления не оснащены орудиями, лишь несколько огневых позиций подготовили «напоказ» для московской инспекции.

Командиры пограничных частей в округе Кузнецова прекрасно знали, что напротив их позиций сосредоточиваются немцы. Они часто знали не только номера немецких частей, но и их назначение, фамилии командиров. Но они не смогли добиться разрешения расположить свои войска надлежащим образом, чтобы отразить врага.

Не было у генерал-полковника Кузнецова и обстоятельного плана действий на случай нападения Германии. Не случайно сама идея составить план защиты его штаба в Риге показалась Кузнецову совершенно немыслимой. Как большинство командующих, как и Главное командование в Москве, так и он были во власти официальной сталинской догмы: «Война будет вестись на вражеской территории с минимальными потерями». Годами твердили это в военных академиях и на партийных собраниях. Советская армия, советское правительство и советский народ привыкли думать, что, если начнется война, их войска немедленно двинутся на запад в наступление на врага. И сравнительно мало внимания уделялось оборонительной тактике и проблемам, которые могли возникнуть в связи с немецкой тактикой блицкрига.

Таким образом, генерал-полковник Кузнецов ни психологически, ни в военном отношении абсолютно не был подготовлен к возможному кризису. Большинство его командиров – половина, быть может, – находилось в отпуске. Свыше половины пограничных частей не были полностью укомплектованы личным составом, и у них имелась лишь часть вооружения и снаряжения, положенных согласно табелю военного имущества.

Почти все танки у Кузнецова (1045 из общего количества 1150) были устаревшего образца. Из них 75 % нуждались в ремонте. Три четверти самолетов, прослужив по пять и свыше пяти лет, стали почти непригодными для использования. Многие орудия лишены были механических средств транспортировки. В большинстве своем орудия были недостаточно мощными, чтобы противостоять немецким танкам и артиллерии. В 12-м механизированном корпусе 16 % танков были непригодны к использованию и находились в ремонте. В 3-м корпусе количество таких танков составляло 45 %. По официальным данным, лишь 5 из 30 дивизий на Северо-Западном фронте были полностью оснащены. В остальных численность личного состава и вооруженность были на 15–30 % меньше, чем полагалось по штатному расписанию.

Новая система укреплений не была закончена, а старые укрепления в районе Пскова – Острова были демонтированы; многие новые аэродромы не были еще готовы, а старые реконструировались. Не хватало снарядов, боеприпасов, запчастей. Такое положение преобладало во всей Красной армии.

Когда маршал А.И. Еременко принял командование 3-м механизированным корпусом, там оказалось табельных танков лишь 50 %. Это были главным образом устаревшие Т-26. Почти не было новых Т-34, основных рабочих лошадок Второй мировой войны, и всего 2 новых 60-тонных танка КВ, более мощных, чем любые немецкие.

В 7-м механизированном корпусе, сформированном 1 июля, вместо табельных 120 танков КВ на деле было 40, а из табельных 420 танков Т-34 – ни одного. Западный фронт вступил в войну, имея лишь 60 % предназначавшихся ему винтовок, 75 – минометов, 80 – зенитных орудий, 75 – артиллерии, 56,5 – танков, 55 % грузовиков. Прибалтийский особый военный округ Кузнецова был обеспечен примерно так же.

Для обороны подступов к Ленинграду в распоряжении генерал-полковника Кузнецова имелись две основные армии: 8-я, под командованием генерал-майора П.П. Собенникова, и 11-я, под командованием генерал-лейтенанта В.И. Морозова. Что касается 27-й армии, которой командовал генерал-майор А.И. Берзарин, то ее численность не соответствовала штатному расписанию. 27-я размещалась восточнее и севернее Двины. 8-я армия обороняла береговой сектор от наступавшей 18-й немецкой армии. 11-я советская армия находилась южнее, где подвергалась ударам немецкой 16-й армии. Тяжелейший удар по основным силам 8-й и 11-й советских армий нанесла 4-я немецкая бронетанковая группа.

По данным немецкой разведки, у Кузнецова было 28 дивизий, в том числе 2 бронетанковые, 2 кавалерийские, 6 механизированных[57]57
  По данным Джона Эриксона (в книге «Советское Верховное командование»), у Кузнецова было 28 стрелковых дивизий, 3 механизированных корпуса, 4 кавалерийские дивизии, 7 механизированных бригад, 1000 танков.
  ^Павлов (Там же. 3-е изд. С. 10) приводит следующие цифры: 12 стрелковых дивизий, 2 моторизованные, 4 бронетанковые. Орлов (Там же. С. 40) упоминает 22 дивизии, включая отдельную стрелковую бригаду.


[Закрыть].

Из-за нерешительности генерал-полковника Кузнецова и его нежелания дать конкретные указания уровень готовности в подчиненных ему войсках накануне войны был неодинаков.

Генерал-лейтенант Морозов, командующий 11-й армией, был уверен, что война приближается. По собственной инициативе он принял в своей армии ряд предупредительных мер, но этим навлек на себя гнев Москвы.

Морозов и его заместитель по политчасти Зуев обвинялись в преувеличении угрозы войны и создании опасной напряженности; в штаб в Каунасе прибыла специальная комиссия – расследовать обвинения.

Он был вынужден уменьшить подготовку, но после сообщения ТАСС от 13 июня решился ее возобновить, слишком явной была активность немцев. Ежедневно нарушали воздушное пространство немецкие разведывательные самолеты, все новые немецкие части прибывали на границу, днем и ночью до советских передовых позиций доносился грохот немецкого автотранспорта.

И наконец 18 июня генерал-полковник Кузнецов отдал приказ № 1 о переходе на высшую степень боеготовности. Морозов собрал Военный совет и приказал 16-му стрелковому корпусу, включавшему 188, 5 и 33-ю стрелковые дивизии, занять передовые позиции. Аналогичный приказ он отдал 128-й пехотной дивизии. Четыре дивизии получили приказ – оставить по одному полку в районе Каслыруди, километрах в 50 восточнее границы, где большинство из них с начала июня находилось на летних учениях.

Но приказы пришли так поздно, что в момент нападения немцев основная часть войск Морозова еще находилась на учениях. Например, в 188-й дивизии к моменту нападения оставались на позиции только 4 стрелковых батальона и 1 артиллерийская часть – все остальные были еще в лагерях.

Одновременно Морозов передвинул свой командный пункт из штаба в Каунасе, древнем прибалтийском городе с круглыми каменными башнями и зубчатыми стенами, в форт № 6. Форт был построен еще до Первой мировой войны в излучине реки Неман между Зжалякалнисом и Пятрашунаем, восточнее старого города. Прочная постройка, способная выдержать сильный артиллерийский обстрел из «больших берт» во время Первой мировой войны. Тут были железобетонные бункеры, подземные убежища, стены, защищенные кирпичными и земляными заграждениями. Морозов считал этот форт безопасным при любом нападении немецких пикирующих бомбардировщиков.

Форт № 6 – один из двух фортов, построенных царским правительством перед 1914 годом для защиты Каунаса. Другой, форт № 9, расположен был в 9 километрах от Каунаса на Жемайтском шоссе, ведущем к Балтийскому побережью. Он был еще более прочным, чем форт № 6, в нем имелись глубокие бастионы, бетонированные ДОСы, огневые позиции тяжелых орудий. Эти отлично построенные форты почти сразу пали в Первую мировую войну. Форт № 9, в сущности, сдался без единого выстрела.

В последующие годы литовское правительство превратило форт № 9 в надежную тюрьму; в том же качестве он служил и советской власти, установленной в Литве летом 1940 года.

Обоим фортам предстояла вскоре зловещая слава. При нацистах форт № 9 стал основным лагерем смерти в Прибалтике, не уступавшим Освенциму и Дахау. Тысяч восемьдесят литовцев, евреев, русских, поляков, французов, бельгийцев погибнут здесь в газовых печах. Форт № 6 при нацистах превратился в лагерь для военнопленных № 336. Через его тяжелые стальные ворота прошли около 35 тысяч советских военнослужащих. Лишь немногие из них уцелели. В форте № 6 был создан тюремный «госпиталь». За 11 месяцев (сентябрь 1941 – июль 1942 года) туда были помещены 36 473 советских военнопленных. Из этого количества умерли 13 936. В конце войны поблизости от форта № 6 обнаружены были 67 массовых захоронений, в одном из которых, по немецким данным, погребено 7708 человек.

Эти ужасы еще только предстояли в будущем. А тогда, 18 июня, перевод штаба в это надежное укрытие казался генералу Морозову мудрой предосторожностью на случай воздушного налета немцев или внезапного нападения местного населения.

Относительно надежности Каунаса в случае германского нападения ни Морозов, ни его штаб не питали иллюзии. Проявления литовского национализма стали почти ежедневными и приняли разные формы: иногда это была старушка, застигнутая за шитьем литовского флага, иногда выстрел в темноте, унесший жизнь советского командира.

19 июня весь день офицер связи майор В.П. Агафонов устанавливал технику в форте № 6. А поздно вечером подполковник Алексей Сошальский, начальник разведки, сказал Агафонову, что его тревожит подготовка немцев к наступлению. Говорят, установлена дата – 22 июня, воскресенье. Агафонов напомнил, что и раньше ходили слухи насчет 15 июня. Однако подтверждения их догадкам не было, ведь они как раз в этот день обнаружили, что линии связи 188-й дивизии перерезаны.

Агафонов, отец двоих детей, тревожился об их безопасности. Но если попытаться их отослать в тыл, его заклеймят, назовут «паникером». Он ведь знал, что генерал Морозов послал собственную дочку в пионерский лагерь, находившийся у самой границы.

21 июня приехал из своего полевого штаба, расположенного в Паневежесе, в трех часах езды от Каунаса, генерал-полковник Кузнецов. Его тревожило, что Морозов приказал выдвинуть войска на позиции у границы, Москва по-прежнему требовала не принимать никаких мер, которые немцы могут истолковать как провокацию. Именно этого боялся Кремль, а вовсе не сосредоточения немецких дивизий.

– Не слишком ли явно вы концентрируете войска на границе? – беспокоился Кузнецов. – А что, если они на другой стороне это учуют? Последствия будут неприятные.

– Мы все, что могли, сделали, – сказал начальник штаба генерал Шлемин, – чтобы наше продвижение было незаметным.

– Я слышал, – возразил Кузнецов, – что войскам выдают боеприпасы.

– Это верно.

– Ну, знаете, – сказал Кузнецов, – поосторожней с этим. Один случайный выстрел с нашей стороны, и у немцев будет повод для провокации.

– Мы понимаем, – ответил Шлемин, – мы людей строго предупредили.

Высокий важный Кузнецов и маленький бритоголовый Шлемин поглядели в глаза друг другу. Затем Кузнецов стал нервно натягивать перчатки, бормоча: «Обстановка сложная… Ужасная неразбериха…»

Большими шагами он направился к машине, посидел с минуту, словно хотел еще что-то сказать, с силой стукнул рукой по колену и уехал.

Майор Агафонов торопливо продолжал свою работу в форте № 6, трудился весь день и даже вечером в субботу 21 июня. Ему некогда было пойти ни на одно из собраний, которые проводились в этот вечер почти в каждом подразделении 11-й армии. Специальная группа политработников, направленная из Москвы Главным политуправлением Красной армии, получила указание провести во всей 11-й армии политзанятия и убедить войска, что война с Германией вовсе не является неизбежной. Занятия понадобились, чтобы умерить бдительность и «воинственность» 11-й армии.

Майор Агафонов трудился далеко за полночь. На границе, насколько ему известно, ничего нового, все тихо. Наконец телеграфная, радио– и телефонная связь установлена и укомплектована личным составом.

Около трех ночи они с генералом Шлеминым отправились в казарму отдохнуть и встретили полковника С.М. Фирсова, командира инженерных войск.

Фирсов был сердит, потому что достал в Прибалтийском особом военном округе партию мин, около 10 тысяч, собирался установить их вдоль границы, чтобы защитить район от возможного нападения немецких танков, и в субботу приступил к оборудованию минных полей, но генерал-майор В.Ф. Зотов, командовавший инженерными войсками округа, велел это прекратить.

«Очевидно, – мрачно усмехнулся Фирсов, – я слишком тороплюсь».

Винил он во всем Зотова, но на самом деле приказы шли сверху, Москва старалась «охладить пыл» 11-й армии и Прибалтийского особого военного округа, надеясь избежать войны.

Тщетные надежды! Не прошло и двух часов, как Агафонова разбудили. Он кинулся на командный пункт, находившийся в глубине форта № 6. По телефону, телеграфу, радио наперебой рвались голоса: «Противник открыл сильный артиллерийский огонь… Противник атакует наши передовые позиции… Артиллерия бьет по нашим позициям… Атакуют немецкие танки… Отражаем наступление немецкой пехоты…»

Один телефонист вскинул руки: «Товарищ майор! Не могу! Все ругают меня, грозят арестом… Я не знаю, что делать!»

Учебный лагерь в Каслыруди подвергся воздушному налету. Генерал Шлемин отправил свое первое донесение в штаб округа генерал-полковнику Кузнецову: «Все части занимают оборонительные позиции вдоль границы. По всей линии границы противник открыл огонь…»

Радист сообщал: «Нет связи со 128-й дивизией». Это было серьезно, майор Агафонов принялся восстанавливать связь. Наконец короткое сообщение из 128-й дивизии: «Германские танки окружили штаб». И ничего больше. Генерал Шлемин пробовал связаться с 5-й танковой дивизией у Алитуса, где находилась главная переправа через Неман, к северу от позиции 128-й дивизии. Радист снова и снова повторял: «Неман! Говорит Дунай. Алитус! Алитус! Алитус! Говорит Дунай!» Но Алитус молчал. Всю ночь он молчал. До Алитуса 60 километров, туда послали связного на машине. Связной не вернулся.

Генерал Морозов говорил с возрастающим беспокойством: «Немецкие танки идут на Алитус. Если завладеют мостом, они тогда охватят фланг нашей армии».

Он обдумывал ситуацию, и в это время в комнату вошел полковник Сошальский, приблизившись к Морозову, хрипло произнес:

– Василий Иванович, немцы ворвались в детский лагерь. Дети…

– Что с детьми? – спросил Морозов, еще не теряя надежды.

– Не могу сказать вам, – крикнул Сошальский. – Дети… танки.

Дети майора Агафонова тоже были в этом лагере. И дочка Морозова, Лида[58]58
  В 1944 году генерал Морозов по счастливой случайности нашел дочь.
  Она пробралась в Латвию и там пережила немецкую оккупацию (Гусев Б., Матвеев Д. Смерть комиссара, М., 1967. С. 84).


[Закрыть].

Из Алитуса ни слова.

22 июня в 6 вечера майор Агафонов сам отправился в путь, чтобы пробиться к Алитусу. В нескольких километрах от Каунаса он встретил синий туристический автобус, в котором возвращались 20 командиров после отпуска, проведенного за городом. Они сказали, что дальше пробираться бесполезно: Алитус захватили немцы.