Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

Так оно и было. Четыре бронетанковые и четыре пехотные дивизии, включая почти 500 немецких танков, составлявших 3-ю танковую дивизию группы армий «Центр», переправились через Неман, разбили 128-ю дивизию, сильно помяли 126-ю. 5-я советская танковая дивизия, направленная для защиты Алитуса, была застигнута на пути, отрезана, окружена.

Удар сокрушил важное звено между 11-й армией и центральным фронтом, угрожая отрезать 11-ю армию от ее северного соседа – 8-й армии. 22 июня еще до наступления ночи немцы успешно завладели переправами через Неман – у Алитуса и на несколько километров южнее, у Мяркине.

Судьба Каунаса была решена. Возвратившись в форт № 6, Агафонов узнал, что штаб переезжает в Кайсядорис, километров на 20 восточнее. За 2 часа надо было демонтировать всю связь и до утра оборудовать новую систему связи в Кайсядорисе. Он предложил полностью перейти на радиосвязь, но разрешения не дали.

Немцы захватили в плен штаб 128-й дивизии, в том числе начальника штаба генерала Зотова. По-видимому, они также захватили советский шифр. Радио можно было использовать лишь в случае явной необходимости. От 5-й танковой дивизии по-прежнему никаких известий, весь 16-й корпус отходил к Ионаве, расположенной в 30 километрах северо-восточнее Каунаса. Город оставляли без боя, а в нем оставались семьи военнослужащих, в том числе и майора Агафонова.

Нападение застигло военно-воздушные силы Прибалтийского особого военного округа на земле, и, по словам командующего 8-й армией генерал-лейтенанта П.П. Собенникова, они были фактически уничтожены в первые 2–3 часа войны. Генерал-лейтенанта П.В. Рычагова, командующего ВВС Прибалтийского округа, вызвали в Москву и расстреляли. Генерал-лейтенант авиации Копец, командовавший бомбардировочной авиацией, покончил жизнь самоубийством 23 июня. Из 800 бомбардировщиков осталось лишь несколько. В первые дни войны Западный и Киевский особый военные округа потеряли половину своей авиации. По сообщению Гальдера, к 1 часу 30 минутам дня советские ВВС потеряли 800 самолетов, а немцы лишь 10. За весь первый день советские потери составляли 1200 самолетов: 900 – на земле, в бою только 300.

Быстрота и натиск германского наступления катастрофически нарушили связь в Прибалтийском особом военном округе. К 12 дня 22 июня генерал Кузнецов утратил связь почти со всеми передовыми позициями. Отправлялись подкрепления на фронты, которых уже не было, немцы громили их на расстоянии десятков километров от предполагаемого места прибытия. Чем ближе к границе, тем хуже было положение[59]59
  Типичный случай. Полковник И. Людников, командир 200-й стрелковой дивизии, форсированным маршем переводил свою дивизию на позицию в 6—10 километрах северо-западнее Ковеля. 22 июня около полуночи в небе раздался гул тяжелых самолетов. В 3 часа 40 минут ночи севернее его колонны появилось звено немецких самолетов – 19 «Юнкерсов-88». Ясно видна была черная свастика на крыльях. Около 4 часов ночи он услышал на западе сильную стрельбу, и через 5 минут девять «Юнкерсов-88» атаковали его 661-й полк. Никаких указаний у Людникова не было. Он отвел войска в укрытие и запретил вести огонь по самолетам без специального разрешения. К 6 часам утра удалось добраться до расположения 31-го корпуса, но его командир, генерал-майор А.И. Лопатин, также не имел инструкций. Весь день Людников ждал приказов. Но их не было (Людников И. // Военно-исторический журнал. 1966. № 9. С. 67–69).


[Закрыть].

Немцам было нетрудно разбивать отдельные советские части вблизи границы. В большинстве случаев советские войска не имели ни боевых планов, ни инструкций. Им оставалось отбиваться тем оружием, какое было под рукой.

На многих участках в первые часы войны единственными, кто оказывал сопротивление, были пограничники, пограничная охрана НКВД, номинальным начальником которой являлся Лаврентий Берия.

Так обстояло дело и в районе севернее реки Мемеля, где немцы, перейдя границу, продвигались к Паланге, взятие которой открыло бы им путь на балтийский порт Либаву.

Палангу оборонял только 12-й погранотряд. К 6 утра она была объята пламенем, шли уличные бои. К 8 часам 45 минутам пограничники сообщили о падении Паланги и о своем отступлении.

В полдень 24-я и 35-я роты погранотряда были отброшены по дороге, ведущей к Либаве. До этого пограничники 8 часов вели тяжелые бои, ни одна регулярная часть Красной армии не пришла им на помощь. Причина вполне ясна. И пограничники были буквально сметены с лица земли. Здесь почти нечего делать советским историкам, пытающимся представить себе картину боя. Уничтожение было настолько полным, что не осталось даже оперативных журналов.

Либава – второй крупнейший порт Латвии. По мнению командующего Балтийским флотом Трибуца, ее трудно было защищать из-за близости к Восточной Пруссии. Вскоре после нападения Германии все военно-морские части были оттуда выведены. Генерал-полковник Кузнецов, без особой уверенности, лишь за несколько дней до нападения поручил защиту города 67-й дивизии. Командир дивизии генерал-майор Н.А. Дедаев имел в своем распоряжении два полка, 56-й и 28-й, горстку моряков, береговую артиллерию.

Лишь 21 июня, менее чем за сутки перед нападением немцев, полковник Корнеев, командовавший у Дедаева артиллерией, вместе со своим коллегой, капитаном Кашиным, стал разрабатывать порядок взаимодействия артиллерии при обороне Либавы[60]60
  Велевитнев Р., Лос А. Крепость без фортов. М., 1966. С. 27. В другом источнике названа другая дата встречи – 20 июня (На страже морских горизонтов. М., 1967. С. 146).


[Закрыть].

На свою ответственность, в большой мере из-за нервозности, вызванной донесениями военно-морской разведки, генерал-майор Дедаев 21-го вечером приказал частям 67-й пехотной дивизии, не занятым на строительных работах (а большинство было ими занято), выйти из казарм на военные учения. Три батальона двинулись из города на берег реки Барта и разбили лагерь. А генерал Дедаев почти весь вечер ездил по Либаве, осматривал укрепления и убеждал себя, что все в порядке. Вернувшись в штаб поздно вечером, он узнал, что морской командир, капитан Михаил Клевенский, получил из штаба Балтийского флота предупреждение, что ночью может начаться война.

Дедаев послушал в 11.30 вечера последние известия из Москвы. Ничего особенного. Часы на Спасской башне пробили полночь, заиграл Интернационал. Лишь в 3 часа ночи пришло сообщение от генерал-полковника Кузнецова из штаба Прибалтийского особого военного округа о боевой тревоге. Всем частям было приказано занять передовые позиции в боевой готовности с полным боекомплектом, но избегать провокаций и не стрелять по нарушающим воздушное пространство нацистским самолетам.

Генерал Дедаев отправился прямо на военно-морскую базу, в течение часа они с капитаном Клевенским разрабатывали тройную систему оборонительных линий вокруг Либавы. Впервые они сели разрабатывать совместный план обороны. А на обратном пути в штаб Дедаев услышал гул самолетов. «Юнкерсы-88» шли тремя волнами со стороны моря. В них никто не стрелял. Они парили над городом, бросали бомбы и с гудением исчезали. Тогда только защищавшие Либаву зенитки открыли огонь.

Генерал Дедаев проверил донесения всех своих частей. Немцы явно рвались к Либаве. Он позвонил генералу Берзарину, командующему 27-й армией, своему начальнику. Берзарин ответил кратко: пусть Дедаев решает все сам. По всей границе немцы наступают. Используйте средства, какие имеются, и держись! До последнего человека!

Генерал вздохнул. Он сделает все, что в его силах. Но силы слишком неравные.

А обстановка в 8-й армии была еще сложнее. Генерал-лейтенант Собенников так поздно получил приказ от генерал-полковника Кузнецова о введении боевой готовности, что многие части 8-й армии подверглись нападению германских танков до того, как узнали, что началась война.

48-я дивизия Собенникова под командованием генерал-майора П.В. Богданова продвигалась к границе из Риги; в воскресенье рано утром она шагала, как на параде, в районе Разеняй, впереди шел оркестр, звучали боевые марши. И вдруг по 48-й пехотной дивизии, «не знавшей, что началась война», ударили бомбардировщики-штурмовики. А вскоре после 12 часов у Эрзвилкаса ее атаковали немецкие танки, прорвавшиеся у Таураге. Кроме винтовок и ручных гранат, никакого другого оружия в 48-й дивизии не было. В 10 вечера Богданов сообщил в штаб, что потерял 60–70 % личного состава, что не осталось боеприпасов.

Одно из подразделений тяжелой артиллерии в армии Собенникова, которое перебрасывали на фронт по железной дороге, стало свидетелем налета на советский аэродром в Шяуляе. Артиллеристы видели немецкие самолеты, видели, как падали бомбы, вспыхивали пожары, но думали, что идут учения.

«В сущности, – отвечал Собенников, – почти все военно-воздушные силы Прибалтийского особого военного округа были уничтожены на земле».

Еще сутки не прошли с начала войны, а Собенников уже докладывал генерал-полковнику Кузнецову:

«Армия (8-я) беспомощна. У нас нет связи – ни с вами, ни со стрелковыми и механизированными корпусами. Очень прошу, найдите возможность доставить топливо. Все, что от меня зависит, я делаю».

В первые часы войны задачи советских командиров осложнились еще и тем, что наверху царило странное ощущение: «Может быть, это еще не война». Командир 125-й дивизии был в этом отношении не одинок. Генерал Федюнинский, командир 15-го пехотного корпуса, расположенного у Буга, ясно видел, что его начальник, генерал Потапов, командовавший 5-й армией, был «еще не вполне уверен, что нацисты начали войну».

Такое настроение преобладало и в штабе Западного особого военного округа в Минске. Первые сообщения о нападении немцев поступили 21 июня, а генерал армии Д.Г. Павлов был в это время в театре. «Не может быть, – сказал он. – Ерунда!»

Генерал-полковник Леонид Сандалов был начальником штаба 4-й армии, расположенного в Кобрине возле Буга. В ночь с 21 на 22 июня он неоднократно докладывал Павлову о признаках подготовки немцев к нападению. Такая же информация поступала со всех передовых постов, из Брестского гарнизона в том числе. Информация эта направлялась и к Павлову, и в Генеральный штаб в Москву.

В 2 часа ночи из Кобрина и других пунктов пришли донесения, что связь работает с перебоями. Это действовала «пятая колонна».

Павлов все же позвонил в 3 часа 30 минут ночи командиру 4-й армии генерал-майору A.A. Коробкову[61]61
  Генерала Коробкова сняли с должности 8 июля, а через несколько дней расстреляли за то, что он позволил немцам уничтожить свою армию.


[Закрыть], сказал, что «набег фашистских бандитов» на границе у реки Буг ночью возможен, и велел избегать провокаций – захватить банды, если возможно, однако дальше границы их не преследовать.

Павлов все-таки приказал 42-й дивизии передвигаться на укрепленные позиции, а Коробкову велел объявить всеобщую тревогу.

В пределах часа командующий 3-й армией генерал-лейтенант В.И. Кузнецов связался с Павловым по радио, телефонные линии были повреждены. Он сказал, что немцы наступают широким фронтом, бомбят Гродно. Аналогичная информация поступила из Белостока от генерал-майора К.Д. Голубева, командующего 10-й армией.

Своему заместителю по боевой части генерал-лейтенанту И.В. Болдину Павлов признался: «Трудно понять, что происходит».

В штабе Павлова непрерывно звонил телефон, приходили сообщения о немецких атаках, и наконец позвонил из Москвы нарком обороны Тимошенко, приказал никаких действий против немцев не предпринимать без предварительного согласования с Москвой.

«Товарищ Сталин запретил открывать по немцам артиллерийский огонь», – сказал Тимошенко.

Медленно тянулся день, и путаница росла. Не имея подробных данных о том, что происходит на фронте, генерал Болдин собирался вылететь в Белосток, в штаб 10-й армии. Но аэродром бомбили. Самолетов не было, он решил отправиться на машине (хотя были сообщения о высадке немецких парашютистов) и добрался до штаба 10-й армии вечером в воскресенье. Но 10-я армия, подвергшаяся страшным налетам немецких пикирующих бомбардировщиков, к этому времени из Белостока отступила. «Она уже почти уничтожена», – доложил генерал Голубев.

Невозможно было добраться до передовых частей, а связаться с Павловым, находившимся в Минске, удавалось только случайно.

«Тяжело, Иван Васильевич, очень тяжело, – сказал Болдину генерал Голубев. – Где есть за что уцепиться, мы держимся. Пограничники воюют хорошо, но их осталось мало, а мы им помочь не можем. Это еще только первый день войны. Что будет дальше?»

Прибытие «Красной стрелы»

Шипение пара и последний, замедляющийся оборот колес. Экспресс «Красная стрела» подошел к перрону Ленинградского вокзала. За несколько минут до этого сюда прибыла небольшая группа командиров. Они стояли на платформе, ждали, когда из международного вагона в конце поезда выйдет генерал Мерецков. Было 11 часов 45 минут утра. На вокзале обычная воскресная сутолока.

Всю ночь поезд шел на север, и Мерецков, глубоко встревоженный, почти не спал. В субботу он весь день работал в Наркомате обороны и, как другие его сослуживцы, с растущей тревогой воспринимал сообщения о надвигающейся опасности. Вечером он получил предписание немедленно выехать в Ленинград и в качестве представителя Главного командования осуществить срочную подготовку: нападение немцев может произойти в любое время, возможно, в ближайшие несколько дней.

Немногие из советских командиров так разбирались в современных методах ведения войны, как генерал Мерецков. Он был военным советником во время гражданской войны в Испании вместе с такими людьми, как маршал Родион Малиновский («товарищ Малино»), как маршал артиллерии Н.Н. Воронов, генерал бронетанковых войск А.И. Родимцев («капитан Павлито»), нарком военно-морского флота адмирал Кузнецов, как генералы П.И. Батов, Г.М. Штерн, Д.Г. Павлов. Мерецков, «товарищ Петрович», был поистине творцом важной победы республиканцев под Гвадалахарой.

У Мерецкова представительная внешность, громоздкая фигура. Светловолосый, с широким славянским лицом, неуклюжий, он забавно выглядел в испанском берете и широком плаще. Но там, на испанских полях сражений, он приобрел здравое понимание военной мощи нацистов – ударной силы их танков.

Никто лучше его не знал силу и слабость советской армии. Он, конечно, понимал, какие ужасные потери понесла армия в результате чисток 1937–1938 годов. Бесконечными были жертвы – трое из пяти советских маршалов: М.Н. Тухачевский, В.К. Блюхер, А.И. Егоров; все командующие военными округами, среди них И.П. Уборевич, И.Е. Якир; двое из четырех командующих флотами, адмиралы В.М. Орлов и М.В. Викторов. Расстреляны все командиры корпусов. Расстреляны или сосланы почти все командиры дивизий. 50 процентов командиров полков, членов военных советов, начальников политуправлений военных округов исчезли. Большинство военных комиссаров корпусов, дивизий, бригад – смещено. Погибла треть полковых комиссаров. Сколько всего человек? Ни Мерецков, ни другие уцелевшие крупные командиры не могли определить эту цифру.

Несомненно, из 75 тысяч командиров Красной армии арестована была треть или даже половина. Среди командиров с более высокими званиями процент арестованных много выше.

А среди товарищей Мерецкова по Испании потери были просто ужасающие[62]62
  Самого Мерецкова Хрущев называл в числе командиров, пострадавших от репрессий, но в точности неизвестно, произошло это в 1937 году по возвращении из Испании или позже. К 1938 году Мерецков занимал уже хорошее положение, и его назначили командующим Ленинградским военным округом. Роберт Конквест ошибочно указывает, что Мерецкова освободили из тюрьмы в 1939 году (Конквест Роберт. Большой террор. Нью-Йорк: Макмиллан, 1968. С. 486).


[Закрыть]. К началу 1940 года были заново назначены свыше 70 % командиров дивизий, почти 70 % командиров полков, 60 % политкомиссаров. К осени 1940 года из 225 командиров полка не было ни одного с законченным высшим военным образованием. Лишь 25 % окончили военные училища (средние учебные заведения). Остальные две сотни – только курсы младших командиров. Это привело к ужасным последствиям. В целом в армии лишь у 7 % командиров было высшее военное образование, 37 % никогда вообще не учились в военных учебных заведениях.

Когда генерал-лейтенант С.А. Калинин прибыл в 1938 году в Новосибирск принять командование Сибирским военным округом, он был поражен: на посту временно исполняющего обязанности командующего находился капитан. Этот капитан оказался старшим по званию во всем военном округе. Начальник политотдела капитан В.В. Богаткин лишь несколько месяцев как прибыл в Новосибирск. В ночь его прибытия два сотрудника НКВД пришли с ордером на арест командующего Сибирским военным округом. Богаткин их выставил, на следующий день вылетел в Москву и с огромным риском для себя добился отмены ареста.

Да, некоторым удалось уцелеть[63]63
  Но в октябре 1941-го, а затем снова летом 1942-го некоторых командиров Красной армии, еще остававшихся в лагерях, расстреливали по распоряжению Сталина, возможно, в панике из-за неудач на фронте. После «допроса» в 1938 году маршал Рокоссовский лишился ногтей на одной руке.


[Закрыть]. Маршал Константин Рокоссовский, вскоре ставший героем обороны Москвы, вернулся из сибирской ссылки, сумев опровергнуть фальсифицированные показания (которые якобы дал командир Красной армии Адольф Юшкевич, но, как выяснилось, к тому дню, когда Юшкевич якобы «давал эти показания», его уже десять лет не было в живых).

Два года в застенках НКВД подвергался физическим пыткам замечательный командир генерал А.В. Горбатов, затем был сослан в один из дальневосточных лагерей, и лишь 5 марта 1941 года он был освобожден. В тот же день маршал Тимошенко назначил его на Украину командиром 25-го стрелкового корпуса.

Тимошенко, теперь народный комиссар обороны, и сам был объявлен «врагом народа» весной 1938 года на партийной конференции в Киеве. Потребовалось вмешательство Хрущева, чтобы спасти наркома от «черного ворона» НВКД.

Генерала Леонида Говорова (который в Финскую войну был начальником штаба 7-й армии у Мерецкова и чье имя будет вскоре неразрывно связано с Ленинградом) назначили в мае 1941 года начальником основного учебного заведения для артиллеристов – Академии имени Дзержинского и одновременно внесли в списки НКВД на арест. Он обвинялся в службе в белогвардейской армии Колчака. В известном смысле это было верно. Говоров, бедный крестьянский парень из Вятской губернии, был насильственно завербован в колчаковскую армию, когда в 1918 году его деревня была захвачена белыми, но при первой возможности он перешел на сторону коммунистов и привел своих товарищей. От расстрела его спасло только личное вмешательство М.И. Калинина.

Нечто похожее произошло и с маршалом Иваном Баграмяном.

В декабре 1940 года его назначили заместителем начальника Генерального штаба генерала Георгия Жукова, затем командующим Киевским особым военным округом. В январе 1941 года новый начальник политотдела округа Николай Ватутин пригласил Баграмяна и холодно заявил, что у него «неясное» прошлое. Баграмян возмутился: «Чем моя биография плоха? Отец – рабочий, братья – тоже, и я честно всегда служил Родине».

Ватутин тогда стал утверждать, что в прошлом Баграмян боролся на стороне дашнаков, армянских националистов, но Баграмян сумел доказать, что, наоборот, он вместе с местными коммунистами поднял восстание против дашнаков.

Перед самой войной, в первых числах июня, был арестован нарком вооружения Б.Л. Ванников[64]64
  Мемуары Ванникова сначала запретили, но потом, после крайне тенденциозной переработки напечатали (Вопросы истории. 1968. № 10. С. 116).


[Закрыть] в результате состоявшегося перед этим обсуждения производства оружия, в котором участвовали Сталин, Жданов и Г.И. Кулик, в то время начальник Главного артиллерийского управления. Обсуждение приняло неприятный оборот. Едва избежал ареста и другой крупный советский специалист по вооружению – В.И. Шахурин. Кулик был тесно связан с начальником НКВД Берией. Арест Ванникова произошел по его вине. Командиры Красной армии утверждали, что Кулик часто впадал в заблуждение. Он был, по мнению Ванникова, «некомпетентным и легкомысленным», а по мнению работавшего с ним маршала артиллерии Воронова – «бестолковым». Стиль работы Кулика назывался «тюрьма или медаль». Если подчиненный угодил, его награждают; если нет – отправляют в тюрьму. Создатели лучших советских танков, 60-тонных КВ, предложили снабдить машину дизелем, но Кулик создавал бесконечные проволочки. Генерал Д.Г. Павлов (которого ждал в ближайшем будущем расстрел за поражение советской армии на Западном фронте) наблюдал действия танков в Испании и предупреждал, что танк, работающий на бензине, – это не что иное, как «горящий факел». Тогда конструкторы на свой страх и риск стали продолжать работу над машиной с дизельным двигателем.

От этих трагических событий пострадали не только командиры. Полковник Д.А. Морозов, служивший на востоке в 1938 году, вспоминал потом, как он однажды, идя в центральный продовольственный магазин, встретил жену генерала Дегтярева[65]65
  Дегтярев был выпущен из лагеря как раз вовремя: в составе 54-й армии он принимал затем участие в защите дороги, по которой шло снабжение Ленинграда.


[Закрыть] в слезах. «Что случилось?» – спросил Морозов и услышал в ответ: «Они ничего не хотят мне продавать». Несколько дней назад ее мужа арестовали как «врага народа». Морозов пошел с ней в магазин, купил еду, какую она просила. И услыхал шепот продавца: «Еще один идет. Его следующим возьмут».

А теперь, как хорошо понимал Мерецков, советская армия стояла перед решающим испытанием.

Смешно было бы утверждать, что события последних двух-трех лет на нее не повлияли и не повлияют в дальнейшем. Цвет военных кадров, лучшие, опытнейшие командиры, уничтожены. Сознанию остальных нанесен такой ущерб, что на выздоровление уйдут годы, если это поколение действительно может когда-нибудь выздороветь.

Немногие знали Красную армию так, как знал ее русский писатель Константин Симонов. Он говорил много лет спустя после этих трагических событий, что действия советской армии против немцев в период Второй мировой войны надо рассматривать сквозь «призму трагедии 1937–1938 годов».

«Дело не только в том, что в эти годы мы потеряли плеяду крупных военных руководителей, – писал Симонов, – но и в том, что сотни, тысячи честных людей из высшего и среднего командного состава были репрессированы.

Дело в настроении людей, оставшихся служить в армии, в силе того удара, который им был нанесен. В начале войны этот процесс не закончился, он продолжался.

В труднейшее время оказалось, что перевооружение армии не завершено, и в период не менее трудный ее моральные ценности, уверенность, дисциплину после губительных событий 1937–1938 годов полностью восстановить не удалось».

Неудивительно, что теперь Мерецков думал о своих замученных товарищах и о том, как много они могли бы дать советской армии.

И не только об этом он думал. Ленинград был нерасторжимо связан с его собственной судьбой. В 1938 году он командовал Ленинградским военным округом, оставался на этом посту до начала войны с Финляндией 30 ноября 1939 года. Заставить финнов пойти на уступки – эта задача с самого начала войны была возложена на его плечи, на ударную мощь его 7-й армии.

Начало войны с финнами было для русских неудачным – и для Мерецкова тоже. Не совсем по его вине. Подробные планы Финской кампании вначале составил начальник Генерального штаба маршал Борис Шапошников. В планах тщательно были учтены возможности Советского Союза, мощь линии Маннергейма, боевой потенциал финской армии. Шапошников правильно рассчитал, что Красная армия встретит сильное, упорное сопротивление со стороны финнов, что потребуется широкое наступление.

Но Сталин пришел в ярость, когда Шапошников представил свой план Высшему военному совету. По его мнению, Шапошников недооценил Красную армию и переоценил финнов.

План Шапошникова отклонили, а Ленинградскому военному округу, который возглавлял Мерецков, поручили составить новый. Сталин, может быть по совету Жданова, решил создать финское правительство в изгнании во главе со старым русско-финским коммунистом Отто Куусиненом. Сталин был уверен, что демонстрация силы русских пограничных войск и пропаганда финского «освободительного» движения поставит финнов на колени. Что думал Мерецков, неизвестно. Ему дали 2–3 дня на составление плана и приказали начать военные действия.

Прошло меньше месяца с начала войны, и выявилась нереальность концепции Сталина. 7 января 1940 года маршал Тимошенко стал командующим фронтом. А Мерецков остался во главе 7-й армии. Он сумел заручиться поддержкой Жданова при разработке нового эффективного миноискателя, способного обнаруживать минные поля под льдом и снегом, он также усовершенствовал способы уничтожения финских бетонных укреплений, в основном ведя огонь прямой наводкой из тяжелых орудий калибром в 203 мм и 280 мм. В результате этой деятельности установились дружеские отношения с Ждановым, прочные и, как подтвердилось в дальнейшем, длительные.

С приходом Тимошенко были введены в действие новые войска; пущен в ход первоначальный план Шапошникова. 12 марта 1940 года война закончилась подписанием договора, по которому советская граница передвинулась на 160 километров к северу от Ленинграда и Россия получила то, к чему с самого начала стремилась, – аренду полуострова Ханко на 30 лет (для защиты подступов к Ленинграду со стороны Финского залива) и еще несколько мелких территориальных уступок.

Мерецков мог считать себя счастливым. Финские операции после их окончания беспощадно «анатомировались» в ЦК, но для него это обсуждение кончилось довольно благополучно. Многих жестко критиковали, особенно наркома обороны маршала Климента Ворошилова. Л.З. Мехлис, закадычный друг руководителя НКВД Берии, направленный Сталиным в 9-ю армию советником, арестовал многих командиров, а себя старался оправдать, но и он подвергся некоторой критике.

За обсуждением последовал ряд решений, некоторые были здравыми, полезными. Новые назначения получили молодые командиры с боевым опытом, приобретенным в Испании, на маньчжурской границе, в боях с японцами у Халхин-Гола и в войне с Финляндией[66]66
  После апрельского обсуждения Финской кампании маршал Тимошенко сменил маршала Ворошилова на посту народного комиссара. ЦК создал специальную комиссию во главе со Ждановым и Н.А. Вознесенским, руководителем Госплана, в задачи которой входило укрепление армии, повышение ее бдительности, боеспособности, сознательности (50 лет Советских Вооруженных Сил СССР. С. 244).


[Закрыть].

Мерецкова от серьезных неприятностей спасло, видимо, то, что на разработку планов наступления ему дано было всего три дня. Как бы там ни было, в июне ему присвоили звание генерала, а в августе он стал начальником Генерального штаба.

Теперь, в последние минуты перед прибытием в Ленинград, вспоминая о прошедших двух годах, Мерецков мог найти в них и немало положительного.

Например, оборонительные позиции Ленинграда теперь были несравненно более благоприятными, чем в 1939-м, по крайней мере теоретически, на бумаге. До 1939 года северная граница была в 30 километрах от города. Ленинград находился в пределах досягаемости для финской дальнобойной артиллерии. Финские форты держали под обстрелом Финский залив со стороны Ханко и других прибрежных районов. Прибывая на Кронштадтскую базу или уходя, советские военные корабли всегда подвергались опасности.

В равной мере опасной была в 1939 году обстановка на Балтийском побережье. Теперь, с включением в СССР Прибалтийских государств, границы отодвинулись к западу на 600 километров. Появилась возможность для маневра, образовалось жизненное пространство. Теперь Ленинграду не угрожали вражеские самолеты, которые могли в считаные минуты вылететь со своих баз, расположенных на западе и на севере.

Балтийский флот получил новые базы, расположенные ближе к противнику на 300–400 километров.

Можно было теперь считать Ленинград надежным военным бастионом, каким хотел его сделать Петр.

Теперь – по крайней мере так могло казаться человеку военному, вроде Мерецкова, – благодаря предусмотрительности Сталина и Жданова Ленинград опять обрел силу, мощь, надежную обороноспособность даже в условиях современной войны.

Но, конечно, предстоит еще сделать многое. Ускорить создание укреплений. Передвинуть к границам войска. Привести в рабочее состояние аэродромы. Установить на передовых позициях орудия. Все это с лихорадочной скоростью, поскольку в любой момент может начаться немецкое наступление. И в то же время надо все сделать – таково было последнее напутствие Тимошенко и Жукова, когда в субботу вечером Мерецков прощался с ними в Наркомате обороны, – чтобы никакими действиями не спровоцировать нападение немцев. Ни в коем случае не открывать огонь по немецким самолетам. Никаких необычных передвижений – никаких – без предварительного согласования с Москвой.

Как выйдет Россия из кризиса? Как начать, чтобы за самое короткое по возможности время сделать максимально боеспособным Ленинградский военный округ? Какие шаги предпринять, чтобы укрепить обороноспособность города? И что происходило на беспокойной границе, пока поезд мчал его на север всю эту долгую белую ночь?

Все эти вопросы вновь и вновь возникали у него в голове… И вот уже первые подступы к вокзалу проплыли мимо открытого окна купе. Он встал, вышел в коридор. Адъютант нес его чемодан и портфель. Поезд мягко остановился, Мерецков сошел на платформу.

Ленинградские командиры отдали честь. Но не было командующего округом генерала Попова. Не по правилам! Это удивило Мерецкова. Что-то произошло, он видел это по невеселым лицам встречавших.

«Так…» – произнес он. А один из них ответил: «Началось».

Все быстро прошли через боковые двери вокзала к военному лимузину, ожидавшему с невыключенным мотором. Мерецков привычно занял место впереди, рядом с шофером, остальные сели сзади, двое на приставных местах. Машина стремительно двинулась вперед, обогнула площадь, понеслась по Невскому проспекту. На проспекте было многолюдно, одни толпились у входа в магазин, другие гуляли, не спеша, радуясь теплу. В киосках продавали желтые нарциссы, сирень. Никто не обратил внимания на черную машину; промелькнули мимо Елисеевский гастроном и магазины Гостиного двора с яркими витринами, башня с часами, круглый фасад Казанского собора, Адмиралтейство; через Дворцовую площадь подкатили к Смольному, где находился горком партии.

Здесь Мерецков и его спутники прослушали в 12 часов правительственное сообщение; город, еще мирно живший, узнал, что уже с четырех часов ночи в России война. Убедительные слова Молотова: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами» – еще звучали по радио, когда Мерецков уже был на заседании Ленинградского военного совета. Отсутствовал хозяин города, Андрей Жданов, от которого зависела судьба Ленинграда. Отсутствовали также генерал-лейтенант Маркиан Попов и большинство главных военных руководителей[67]67
  Полковник Б.В. Бычевский, начальник инженерных войск Ленинградского округа, в одном случае указывает, что Попов около 10 утра в воскресенье вернулся на командный пункт, в другом случае упоминает о приказах, которые Попов отдал в день возвращения, 23 июня. Если бы Попов был в Ленинграде, он бы наверняка присутствовал на заседании совета, которое началось не ранее 1 часа дня. В материалах об истории ленинградской партийной организации имеются сведения, что он отсутствовал и вместо него председательствовал генерал Пядышев (На защите невской твердыни. С. 16).


[Закрыть].

На заседании решался вопрос о том, какие шаги следует предпринять для обеспечения обороны Ленинграда. На нем присутствовали: генерал Мерецков; A.A. Кузнецов, секретарь горкома, первый заместитель Жданова; заместитель командующего округом генерал К.П. Пядышев; Т.Ф. Штыков, секретарь горкома, ведавший вопросами военной обороны и государственной безопасности; H.H. Климентьев, начальник политотдела Ленинградского военного округа (который вместе с Поповым выезжал в части, но вернулся раньше его); и генерал Д.Н. Никишев, начальник штаба, сделавший все, что было возможно сделать, для обороны города.

В этот день Военный совет принял четыре основных решения; каждому предстояло сыграть важную роль в обороне Ленинграда.

Первое. Немедленно завершить строительство укреплений в 240 километрах юго-западнее Ленинграда в районе Псков – Остров.

Второе. Примерно в 200 километрах от Ленинграда построить новую линию укреплений вдоль реки Луги, от озера Ильмень до района Кингисеппа.

Третье. Полностью подготовить к обороне укрепление севернее Ленинграда вдоль старой (не новой) границы с Финляндией.

Четвертое. Построить новую оборонительную линию к юго-востоку от города в районе Волхова.

Во всех этих решениях есть одна примечательная деталь: предусматривалось придать глубину обороне Ленинграда на случай окружения, когда наступающий противник может захватить недостроенные на новых северных и западных границах укрепления.

Так, в первый же день войны командование Ленинградского фронта стремилось исправить то, что вдруг предстало в их сознании как слабость всей новой концепции защиты Ленинграда. Этот город много лет находился в 30 километрах от северной границы, давно очевидно было, что именно с севера враг быстро может овладеть им, и поэтому почти все оборонительные укрепления сосредоточились на севере. И тот факт, что ленинградское командование больше не отвечало непосредственно за оборону Балтийского побережья и создание Прибалтийского особого военного округа, – все это подтверждало, что главная задача – защита Ленинграда с севера. Командование Прибалтийского округа должно было обеспечить щит для государственных границ на расстоянии 600 километров западнее Ленинграда, защитить от нападения новые государства: Литву, Латвию и Эстонию, не дать агрессору через побережье углубиться в сердце России.