Текст книги "900 дней. Блокада Ленинграда"

«Гитлер решил начать войну и уничтожить СССР, чтобы использовать европейскую часть Союза как сырьевую и зерновую базу.

Сроки возможного начала войны:

1. Окончательное поражение Югославии.

2. Завершение весенней посевной.

3. Завершение переговоров между Германией и Турцией.

Решение о начале войны будет принято Гитлером в мае…»

5 мая Сталин получил от своей разведки следующее донесение:

«В Польше открыто ведутся военные приготовления. Немецкие офицеры и солдаты открыто говорят о приближающейся войне между Германией и СССР как о деле уже решенном. Ожидают, что начнется война после завершения весенних полевых работ».

Донесения Зорге приходили одно за другим. Через день или два он сообщал: «Группа немецких представителей, вернувшихся из Берлина, сообщает, что война против СССР начнется в конце мая». 15 мая он указал точную дату – 20–22 июня. 19 мая он сообщил: «Против Советского Союза будут сосредоточены 9 армий, 130 дивизий».

К этому времени адмирал Кузнецов приказал Северному флоту произвести разведку в западном направлении до мыса Нордкин в Норвегии, увеличить численность сторожевых судов, укрепить их боевые и зенитные команды. Аналогичные приказы поступили и в другие соединения. Приказ был отдан через день после того, как советский военный атташе в Берлине генерал М.А. Воронцов сообщил в Москву о донесении офицера, прикомандированного к ставке Гитлера, о том, что Германия готовит нападение на Россию через Финляндию и государства Прибалтики. Планируются воздушные налеты на Москву и Ленинград и высадка парашютных десантов. Советский посол в Стокгольме Коллонтай сообщила в середине мая, что сосредоточение немецких войск на границе с Россией было самым крупным за всю историю.

Заместитель военного атташе в Берлине по фамилии Хлопов доложил 22 мая, что нападение Германии назначено на 15 июня, но может произойти в начале июня. Военный атташе генерал Тупиков сообщал почти ежедневно о германских приготовлениях.

В начале мая состоялось заседание руководителей советского посольства в Берлине, проанализировавших всю информацию, которой они располагали, о подготовке Германии к войне. Они составили доклад, из которого следовало, что германская подготовка почти закончена, притом в таких масштабах, которые, учитывая сосредоточение войск и техники, не оставляют сомнений, что нападение может произойти в любой момент. Доклад был послан в Москву лишь в конце месяца, возможно, Деканозов задержал его умышленно.

А поток информации от Зорге не уменьшался. Он достал у германского военного атташе в Токио немецкую карту расположения советских войск, где указаны были немецкие планы нападения, он сообщил, что главная задача немцев – оккупировать Украину и превратить один-два миллиона русских военнопленных в свою рабочую силу. Он информировал о сосредоточении от 170 до 190 дивизий и о том, что наступление начнется без ультиматума или объявления войны, что немцы рассчитывают на полный развал Красной армии и советского строя в течение 2 месяцев.

Примерно к 1 июня военно-морской атташе в Берлине адмирал Воронцов сообщил в Москву адмиралу Кузнецову, что немцы нападут 20–22 июня. Кузнецов проверил, получил ли Сталин копию телеграммы. Да, получил.

1 июня Зорге прислал из Токио новое сообщение, в котором раскрывалась тактика предстоящего немецкого наступления: главный расчет на то, чтобы отсекать, окружать и уничтожать русские соединения по частям.

У Сталина не могло быть более точной, подробной и всесторонней информации. Никогда, вероятно, ни одна страна не была так хорошо информирована об угрозе вражеского нападения. Рядом с этой всеобъемлющей массой советских разведданных выглядят скудными даже те внушительные сведения, которыми располагали США о намерении Японии напасть на Перл-Харбор.

Но советский опыт показывает: ни количество, ни качество донесений разведки и анализа не гарантируют решительных и своевременных действий руководства страны, ведь именно в компетенцию руководства входит понять то, что докладывается, осмыслить донесения разведчиков и предупреждения дипломатов. И если нет свободного доступа снизу вверх, если руководство не требует честных, объективных докладов, чтобы действовать на их основе, независимо от предварительных концепций, предубеждений, приверженности, личных представлений, тогда лучшая на свете разведка не поможет и, хуже того, превращается в орудие самообмана. Ясно, что все это относится к Сталину.

Никогда в истории большевизма не проявлялись так ясно губительные пороки советской монополии власти: человек, обладавший всей властью, сам оказался во власти навязчивых идей.

Чему верил Сталин

О чем он думал в ту долгую, холодную весну 1941 года, когда поступали все новые донесения разведки, подтверждавшие, что Гитлер, прежний партнер, вопреки клятвенным обещаниям, готовится к нападению на Советский Союз?

Конечно, он знал, что времена меняются, что расцвет нацистско-советского entente[34]34
  Согласие (фр.).


[Закрыть] миновал.

Писатель Илья Эренбург возвратился из Парижа в Москву после падения Франции. Он был ярым приверженцем Франции и был потрясен, когда ее захватили фашисты. Эренбург писал роман «Падение Парижа» о событиях во Франции, но из-за немецко-советского пакта ни одно московское издательство не могло его напечатать. Цензура даже не разрешила публиковать отдельные части в журнале.

Отчаявшись, Эренбург послал рукопись Сталину в надежде на какую-то поддержку. И однажды утром в апреле зазвонил телефон. Сталин! Эренбург был в смятении. Вдобавок в доме было шумно: лаяла собака. Никогда он еще не говорил со Сталиным! Вождь сказал: «Мы никогда не встречались, но я ваши работы знаю». – «Да, я ваши тоже знаю», – пробормотал Эренбург.

Сталин сказал, что прочел рукопись и попробует помочь с цензурой. «Мы вместе этим займемся», – сообщил он.

Эренбург, человек в политике умудренный, сразу понял, что смысл тут единственный: война. Сталин готовится к войне с Германией.

А через 10 дней Сталин устроил в Кремле прием для молодых командиров – выпускников военных и военно-морских академий. Было 5 мая. Он говорил 40 минут и весьма серьезно отозвался об угрозе войны, однако отметил, что, по его мнению, Красная армия еще не готова к борьбе с вермахтом. «Держите порох сухим», – предупредил он командиров, чтобы те были готовы ко всему.

В одном из отчетов приводятся слова Сталина о том, что следующие несколько месяцев будут решающими в отношениях между Германией и Россией, что он надеется отложить войну до 1942 года, но в 1942 году война неизбежна. В другом отчете высказывалось предположение, что Сталин ищет «нового компромисса» с Германией[35]35
  Это изложение речи Сталина было получено Александром Вертом из советских источников, и оно близко совпадает с некоторыми другими оценками сталинских взглядов. Например, Сталин говорил в октябре 1941 года лорду Бивербруку, что никогда не сомневался в неизбежности войны, однако надеялся отсрочить ее на шесть месяцев или вроде того. А Маргарит Борк-Уайт, находившаяся в Москве в мае 1941 года, слышала, что тема сталинской речи называлась: «Германия – наш подлинный враг». Она обнаружила, что слухи об этой речи широко распространялись по Москве. Советская цензура уничтожала всякое упоминание на эту тему, и, по словам Борк-Уайт, одного корреспондента выслали в неделю за рассказ об этой истории. Предположение о «новом компромиссе» входило в сведения, добытые немецким корреспондентом «ДНБ»; сообщение об этом было передано германским посольством в Берлин 4 июня. И некоторые советские комментаторы полагают, что полет Рудольфа Гесса из Германии в Англию 8 мая 1941 года имел целью дезориентировать Сталина, усилив каким-то образом его «англофобию» (Верт Александр. Россия в войне 1941–1945 гг. Нью-Йорк, 1965. С. 122–123; Гильгер Густав и Мейер Альфред Г. Несовместимые союзники. Нью-Йорк, 1953. С. 330; Нацистско-советские отношения, 1939–1941 гг. Вашингтон, 1948. С. 337; Г. и С. Кэссиди. Московский меридиан. Кембридж, 1945. С. 2; Борк-Уайт Маргарит. Снимается русская война. Нью-Йорк, 1942. С. 31; Документы о немецкой внешней политике. Серия «Д», т. 12. С. 964).


[Закрыть].

На следующий день, 6 мая, Сталин впервые занял пост главы правительства. Он стал председателем Совнаркома вместо Молотова, который стал заместителем председателя и остался также наркомом иностранных дел. В это время по указанию Сталина предприняли некоторые меры предосторожности. В мае приказано было перевести ряд частей резерва с Урала и Волги в район Днепра к Западной Двине и в пограничные районы.

Некоторые советские исследователи усматривают противоречия в действиях Сталина, совершавшихся в мае: с одной стороны, приверженность старой догме, вера в то, что немцы не нападут; с другой стороны, у него появились опасения, что немцы действительно нападут.

Как другие представляли себе эту ситуацию, показывает ироническое высказывание флотского писателя Александра Зонина об атмосфере тех дней. Он писал, что все кричало о том, что Гитлер вскоре нарушит договор. Нужна была горделивая слепота Николая I или притворная наивность актера, чтобы уверенно утверждать, что войны не будет, и заявить: «Не беспокойтесь. Мы сами решим и объявим, когда придет время уничтожать сорняки».

Эпидемия слухов о немецком вторжении, слишком явное скопление немецких войск на границе и нарушения воздушного пространства начали сказываться на моральном состоянии вооруженных сил. Начальник политуправления ВМФ И.В. Рогов докладывал о «нездоровых настроениях» среди моряков. Рогов был строг, требователен. У него было прозвище Иван Грозный (его имя и отчество – Иван Васильевич – совпадали с именем и отчеством грозного царя). Он имел обыкновение перебрасывать людей без каких-либо объяснений с одного флота на другой, из Арктики на Черное море, с Дуная на Тихий океан. По собственному произволу он повышал или понижал в звании на два ранга. Глаза слегка прикрытые. Черные густые брови… Он страдал болезнью сердца, но никто из помощников об этом не знал. И такой суровый, самоуверенный, властный человек не осмеливался решить, как действовать.

«Что будем делать с разговорами насчет подготовки немцев к нападению на СССР?» – спрашивал он у адмирала Кузнецова. Проблема заключалась в несоответствии слухов и безоблачного настроения печати. Клеймили тех, кто говорил о войне, называли провокаторами. Рогов и Кузнецов решили дать установку политработникам в том духе, что следует повысить бдительность, что Германия – возможный противник.

Так поступили в военно-морском флоте. Но не во всей армии – по причине весьма значительной. 3 июня в Москве было созвано совещание Высшего военного совета, чтобы утвердить указания армейским политработникам, где подчеркивалась необходимость бдительности и опасность войны. Но близкий сподвижник Сталина Георгий Маленков подверг эти указания резкому разносу: они ориентировали армию на подготовку к войне в ближайшем будущем. По его мнению, такой подход был абсолютно неприемлем.

«Документ сформулирован примитивно, – издевался Маленков, – как будто мы завтра собираемся воевать»[36]36
  Великая Отечественная война Советского Союза, 1941–1945. М., 1965. С. 58. В «Обзоре» ошибочно указана дата обсуждения – 17 июня 1941 года, и сообщается, что спор произошел между Маленковым и Кузнецовым.


[Закрыть].

Сталин поддержал Маленкова, и указания не были даны. Официальная точка зрения была неизменной: все слухи и сообщения о войне – лишь происки англичан, желающих поссорить Германию и Россию.

Даже накануне войны Сталин был уверен, что может ее предотвратить. Вот сильнейшее подтверждение: 6 июня он утвердил всесторонний план перехода советской индустрии на военные рельсы, но завершить этот переход предстояло к концу 1942 года! Это был отличный, подробный план превращения множества гражданских предприятий в военные и создания необходимых оборонительных средств.

«Сталин недооценивал реальную угрозу войны против Советского Союза со стороны фашистской Германии, не верил в возможность нападения на СССР летом 1941 года», – писал советский экономист Кравченко, тщательно изучивший военные планы этого периода. К 22 июня у советских военно-воздушных сил новейших истребителей и бомбардировщиков было только 593. Армия получила новых 60-тонных мощных танков КВ лишь 594, а новых средних танков Т-34, годных к эксплуатации, – 1225[37]37
  Кравченко пришел к выводу, что «культ личности» отрицательно влиял на военную подготовку СССР в течение всего предвоенного периода. Производство новой военной техники сильно задерживалось. Например, в 1940 году Германия построила 10 250 самолетов новой конструкции; Англия – 15 тысяч. А СССР – только 64 самолета Як-1, 20 – МиГ-3 и 2 – Пе-2. В 1940 году было произведено всего лишь 2794 танка, в основном старых образцов – Т-26 и БТ. 60-тонных КВ и Т-34 построили только 243. Производство 45-мм противотанковых орудий было отложено, 57-мм орудия еще не были пущены в производство. Появились лишь 2760 противотанковых орудий (Кравченко Г. // Военно-исторический журнал. 1965. № 4. С. 37). В первой половине 1941 года производство танков Т-34 возросло до 1110, согласно данным И. Кравченко (Военно-исторический журнал. 1966. № 10. С. 48). В первой половине 1941 года было произведено 1946 самолетов МиГ-3, Як-1 и ЛаГГ-3, а также 458 Пе-2 и 243 штурмовика Ил-2 (Яковлев А. Цель жизни. М., 1966. С. 239).


[Закрыть].

«Сталин никогда не верил, что Германия может напасть на СССР в июне 1941-го», – пришел к выводу маршал Андрей Гречко, бывший начальник штаба. В тот день (6 июня), когда Сталин утвердил план перевода советской индустрии на военные рельсы к концу 1942 года, к нему поступило донесение НКГБ: численность немецких войск на советских границах достигла 4 млн.

Со всех сторон поступали предупреждения. Например, еще одно предупреждение из Лондона. Лорд Кадоган, несменяемый помощник министра иностранных дел, позвонил 10 июня послу Майскому.

«Возьмите бумагу, – сказал Кадоган, – запишите то, что я продиктую». И он перечислил (наряду с датами и военными обозначениями) названия и расположение воинских частей, сосредоточенных немцами на советских границах. Майский срочно послал шифровку в Москву. Но единственным ответом, который он получил, – если это можно считать ответом – было заявление ТАСС 13 июня, в котором слухи о советско-германской войне опровергались как британская провокация.

Советское посольство в Берлине обратило внимание на одну любопытную и тревожащую подробность. Возле посольства на Унтер-ден-Линден помещалась фотостудия Гофмана. Это был придворный фотограф Гитлера, снимавший Еву Браун. У Гофмана имелась витрина, где выставлялись карты европейского театра войны с обозначением военных операций. Весной 1940 года он поместил там карты Голландии и Скандинавии. В апреле 1941-го – Югославии и Греции. А в конце мая – огромную карту Восточной Европы, Прибалтийских государств, Белоруссии и Украины. Содержавшийся в этом намек был очевиден.

Но Москва не проявляла признаков беспокойства, и в Германию после июня продолжали приезжать в большом количестве советские сотрудники, их жены, даже беременные, и дети. Вмешательство Маленкова, который не позволил дать армии политическую установку, соответствующую реальному положению дел, имело последствия зловещие. Командиров, по-прежнему говоривших о нападении немцев или опасности войны, клеймили как «провокаторов». Некоторых арестовали. Других запугали возможностью ареста[38]38
  Роман Александра Розена «Последние дни недели» (М., 1963) широко освещает этот вопрос. Советский критик А. Плоткин пишет, что книга Розена вполне подтверждается фактами истории (Плоткин А. Литература и война. М. – Л., 1967).


[Закрыть].

Политработников отправляли из Москвы. По их мнению, Сталин исключительно осторожно балансировал, чтобы избежать войны. Один из них говорил: «Сталин умеет ступать так мягко, что посуда не шелохнется». И они вспоминали слова Бисмарка о невозможности для Германии воевать на два фронта.

Атмосфера, подобная этой, вела к гибели. К примеру, на жизненно важном участке границы у реки Буг, который защищала 4-я армия, к 5 июня скопилось свыше 40 немецких дивизий. Известно было, что на брест-литовском направлении сосредоточено минимум 15 пехотных, 5 танковых, 2 моторизованных и 2 кавалерийских дивизии. Но 10 июня, получив новейший анализ обстановки от генерала армии Д.Г. Павлова, генерал A.A. Коробков (Минский военный округ) заверял коллег, что Москва не боится нападения Германии.

Маршал Иван Баграмян тогда был заместителем начальника штаба в Киевском военном округе. В конце мая он получил донесение разведки: немцы выселяют из пограничных районов все гражданское население. 6 июня немцы заменили пограничников полевыми войсками, во все больницы назначили военное руководство. Каждый день примерно 200 эшелонов с войсками прибывали на украинскую границу; вдоль всей границы непрерывно шли колонны грузовиков, по ночам не давая спать жителям.

Генерал-полковник Л.П. Кирпонос, командующий Киевским военным округом, приказал некоторым своим войскам занять секторы еще недостроенных пограничных укреплений. Едва начали перемещение, как поступил категорический приказ от начальника штаба генерала Жукова из Москвы: «Как сообщил начальник пограничных войск НКВД, начальнику укрепленного района приказано занять передовые позиции. Подобные действия могут быстро спровоцировать немцев на вооруженное столкновение с серьезными последствиями. Приказываю немедленно отвести войска на прежние позиции и сообщить, кто своевольно отдал приказ о подобном размещении войск». Есть сведения, что это вмешательство произошло по личному указанию руководителя НКВД Берии.

А ведь, в сущности, в округе, где был командующим Кирпонос, немало делалось для подготовки к возможной войне. С самой зимы Баграмян работал над планами противостояния любой угрозе на западной границе. В начале февраля один из вариантов плана был одобрен и отправлен в Москву в Генеральный штаб. Но последовали отсрочки, переделки. Лишь 10 мая Кремль утвердил план.

В то же время 5 мая в пограничный округ пришли новые указания о размещении оборонительных войск, предусматривалась концентрация крупных резервов, особенно танков, глубоко в тылу района обороны. Командование Киевского военного округа получило указание готовиться к приему крупного подкрепления с Кавказа, в том числе 34-го пехотного корпуса из пяти дивизий под командованием генерал-лейтенанта М.А. Рейтера и трех дивизий 25-го корпуса. Эта группа войск была преобразована в 19-ю армию во главе с командующим И.С. Коневым. Чуть позже в округ сообщили о предстоящем прибытии 16-й армии Забайкальского округа под командованием генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина. Был указан срок прибытия – между 15 июня и 10 июля[39]39
  13 июня генерал М.И. Казаков, летевший из Ташкента в Москву, увидел, как внизу по Транссибирской магистрали один за другим идут на запад поезда. Они перевозили войска. Не из Средней Азии, где находился его округ; значит, идет крупномасштабное передвижение войск из Восточной Сибири или Забайкалья. На следующий день его догадка подтвердилась, он встретил в Наркомате обороны генерала Лукина, командующего Забайкальским военным округом (Казаков М.И. Там же. С. 68).


[Закрыть]. Верил ли Сталин по-прежнему, что Германия не собирается нападать? Или что Германия готовится к нападению, но он сможет перехитрить Гитлера?

13 или 14 июня адмирал Кузнецов ездил в Кремль и в последний раз перед войной видел Сталина. Он представил донесения разведки всех флотов, сообщил о предстоящих маневрах на Черноморском флоте и о том, что немцы, имея в виду конкретные цели, прекратили работы в Ленинграде, оставив крейсер «Лютцов» недостроенным. Он передал Сталину сведения о количестве германских кораблей в советских портах и диаграмму, составленную его начальником Главного штаба, из которой явствовало, как резко упало их число. И он чувствовал: диаграмма наглядно свидетельствует о подготовке немцев к войне, о том, как мало остается времени. Не отдать ли приказ советским кораблям избегать захода в немецкие территориальные воды? Он хотел посоветоваться со Сталиным. «Я почувствовал, что мое дальнейшее присутствие явно нежелательно», – вспоминал потом Кузнецов. Он ушел из кабинета Сталина, даже не решившись затронуть вопрос о подготовке флотов к боям. Никогда никаких подтверждений потом не было, что его доклад вообще имел какое-нибудь значение.

В этот день Сталин одобрил публикацию заявления ТАСС, где подразумевалось, что слухи о войне – происки англичан.

Кузнецов понимал: исключительное недоверие к англичанам (и чуть меньшее – к американцам) затмевало для Сталина обоснованность разведданных. Что бы ни исходило от Черчилля или англичан, полагал Сталин, все рассчитано на то, чтобы втянуть его в войну. И когда посол Майский прислал из Лондона британскую информацию о дивизиях, которые немцы сосредоточили на советской границе, Сталин эти данные отверг. Его непреклонная позиция не изменилась, когда Майский сообщил 13 июня, что в случае немецкого нападения англичане готовы направить немедленно военную миссию в Москву, и когда Майский 18 июня докладывал, что, по словам Криппса, нападение неизбежно, что у немцев на советской границе 147 дивизий.

Ирония судьбы: Рихард Зорге передал из Токио свое последнее предвоенное донесение именно в тот день, когда прочел в японских газетах заявление ТАСС от 13 июня. 12 июня Зорге получил из Москвы сообщение, где выражалось сомнение в обоснованности его прежних донесений о подготовке немцев к нападению. Он высказал коллегам свое беспокойство. Неужели Сталин сомневается в его информации? И продиктовал новую телеграмму, в которой говорилось: «Я повторяю: на рассвете 22 июня 1941 года 9 армий из 150 дивизий широким фронтом начнут наступление». Донесение было подписано его обычным кодовым именем – «Рамзай»[40]40
  М. Колесников приводит дату передачи этого сообщения – 17 июня (Таким был Рихард Зорге. М., 1965. С. 171). Донесение Зорге было передано Сталину (Поспелов П.Н. Великая Отечественная война Советского Союза, 1941–1945. М., 1965. С. 58).


[Закрыть].

По мнению советских историков, Сталин и его ближайшие соратники – Жданов, Берия, Маленков – были твердо уверены, что немцы в ближайшее время не нападут; никакие разведданные не поколебали эту уверенность. В последние десять дней перед войной один за другим выходили приказы, запрещавшие передвижения вдоль границы, чтобы немцы не сочли это провокацией[41]41
  В исследовании советского Министерства обороны о роли коммунистической партии во Второй мировой войне прямо говорится, что у Сталина были отличные, подробные разведданные о сроках начала войны. Он их просто игнорировал. Министерство обороны подтверждает, что маршал Жуков и другие ответственные военные руководители также игнорировали эти данные (Шляпин И.М., Шварев М.А., Фомиченко И.Я. Коммунистическая партия в период Великой Отечественной войны. М., 1958. С. 42).


[Закрыть]. Даже когда немецкие разведывательные самолеты случайно приземлились в советских аэропортах 19 июня, позиция Москвы оставалась прежней. Правда, именно в этот день генерал Кирпонос получил указание перенести свой командный пункт к Тернополю, ближе к границе. Надлежало это выполнить 22 июня. Но не было приказов о передвижении войск или приведении в боевую готовность самолетов[42]42
  Генерал Баграмян возглавлял штаб, выехавший в Тернополь из Киева утром 21 июня, и так был занят, что на газеты не хватало времени. В пути он просмотрел военную газету «Красная звезда» – ничего, вызывающего беспокойство. Очень, однако, тревожили донесения с границы. 22 июня около 5 часов утра его колонна проходила через Броды. В это самое время немецкие самолеты бомбили аэродром. Штабной отряд, попав дважды под бомбежку, прибыл наконец в Тернополь между 6 и 7 часами утра (Военно-исторический журнал. 1967. № 3. С. 61).


[Закрыть].

Политработникам армии дали новые указания – действовать в духе коммюнике ТАСС. Главными являлись следующие три момента: во-первых, разговоры о войне – провокация; во-вторых, разногласий с Германией нет и, в-третьих, благодаря сталинской политике мир обеспечен надолго.

Сталин и Жданов, естественно, разделяли эти взгляды. Жданов стоял во главе отдела агитации и пропаганды ЦК; линия на то, что «войны не будет», проводилась под его неусыпным руководством.

Только флот сумел все же проявить некоторую бдительность. Благодаря адмиралу Кузнецову и его заместителю по политчасти Рогову на флотских политзанятиях говорили о неминуемой угрозе войны, о возможности нападения немцев[43]43
  Вице-адмирал В.Н. Ярошенко вспоминает, что в середине июня командующий Черноморским флотом адмирал Ф.С. Октябрьский, посетив морской арсенал в Николаеве, предупреждал там командиров об угрозе и возможности войны (Ярошенко В.Н. Лидер «Ташкент». М., 1966. С. 22).


[Закрыть]. Но без последствий это не обошлось.

Когда заместитель начальника политуправления Калачев высказался в таком духе, выступая в Ленинграде в Военно-медицинской академии, в Москву тут же полетело письмо с разоблачением: в газетах говорят о мире, а Калачев – о войне.

Когда проходили маневры Черноморского флота, Рогов послал туда сильную группу пропагандистов под руководством вице-адмирала И.И. Азарова. Партийная линия состояла в том, чтобы предупредить моряков об угрозе войны с Германией. Но в тот самый день, когда Азаров выступал перед личным составом крейсера «Красный Кавказ», в сообщении ТАСС было указано, что слухи о предстоящей войне – провокация.

Капитан A.B. Бушин пришел к Азарову и сказал: «Товарищ комиссар! Придется вам опять выступить, объясните личному составу, кому верить. Как смотреть на тех, кто говорит о близкой войне? Они провокаторы или нет?»

Тяжелый момент для Азарова! Но он от своих слов не отказался, объяснил морякам, что сообщение ТАСС предназначено только для заграницы.

Во время маневров Черноморского флота поступали тревожные донесения.

Командир Дунайской военной флотилии сообщил, что на западном берегу реки немцы день и ночь ведут инженерные работы. В румынских портах появились морские подразделения, на Дунае – немецкие офицеры. А командование Балтийского флота ежедневно сообщало о передвижении немецких судов и самолетов.

11 июня НКГБ сообщило лично Сталину, что германское посольство в Москве 9 июня получило указание подготовиться к эвакуации за несколько дней. Были данные о том, что в подвале посольства немцы жгут документы. Через 5 дней НКГБ сообщило, что германским войскам, сосредоточенным в Восточной Пруссии, приказано занять исходные позиции для нападения на Россию к 13 июня. Затем дату изменили на 18 июня.

К этому времени стали распространяться слухи среди военного руководства, что Сталин получил предостережение от Черчилля и Рузвельта. Обстановка в Наркомате обороны была напряженной[44]44
  Генерал Казаков был, однако, очень удивлен, узнав, как нарком Тимошенко и генерал Жуков провели вечер 18 нюня: вместо того чтобы решать срочные проблемы обороны, они смотрели длинный и слабый немецкий документальный фильм.
  Через 2 дня, 20 июня, генерал П.И. Батов был приглашен к Тимошенко и получил новое назначение – возглавить сухопутную оборону Крыма. До Батова доходило много разговоров и слухов о подготовке немцев к нападению, но Тимошенко его заверил, что на границе обстановка опасности не представляет, что Батов зря тревожится. Ни специальных указаний, ни распоряжений на случай войны, никаких планов о взаимодействии с флотом и о подготовке Крыма к военным действиям Батов не получил. «Это было 20 июня 1941 года», – вспоминает он как бы с грустной усмешкой (Батов П.И. В походах и боях. М., 1966. С. 7). С другой стороны, 19 июня генерал С.И. Кабанов, командир советской базы на Ханко, взятой в аренду финской территории, узнал, что советский военный атташе в Хельсинки и советский политический представитель внезапно вывезли свои семьи, жившие возле Ханко на загородной вилле. Он правильно догадался, что они так действовали оттого, что были уверены в неизбежности войны (Смирнов Н.К. Матросы защищают Родину. М., 1968. С. 16). Адмирал Н.Г. Кузнецов утверждает, что советский разведчик в Финляндии С.И. Зотов 19 июня предупредил Кабанова об угрозе нападения немцев (Октябрь. 1968. № 8. С. 164).


[Закрыть]. 18 июня генерал А.М. Василевский так ответил на заданный ему вопрос: «Если Германия не нападет в ближайшие 15–20 дней, тогда все будет в порядке».

Какие были у Василевского основания для такого мнения? Отчасти, конечно, он надеялся на переброску на запад подкреплений, которая теперь проводилась, хоть и с запозданием, в больших масштабах. Аналогично действиям немцев шло упорное наращивание советских вооруженных сил.

Переброска германских войск к советской границе производилась в три этапа. Около 30 дивизий направили в Восточную Пруссию и Польшу осенью 1940 года. К середине мая немецкие войска насчитывали уже до 70 дивизий. За то же время и численность советских войск на западе выросла примерно до 70 дивизий. Разница была в том, что советские дивизии не имели боевого численного состава и не были размещены у границы.

Немцы начали крупное передвижение войск 25 мая, отправляя до сотни войсковых соединений каждые 24 часа. По приказу, отданному в середине мая, вскоре начали прибывать на запад советские подкрепления. Переброска осуществлялась в срочном порядке, и войска отправлялись без снаряжения и оружия. Их сосредоточили на линии Западной Двины и Днепра – от Краславы до Кременчуга. Сюда направлялись войска Конева с Северного Кавказа и из Забайкальска – армия Лукина. Их собирали в Шепетовке, к юго-востоку от Ровно. Однако пограничные войска очень медленно продвигались на позиции. Лишь во второй половине июля должно было завершиться движение войск – это был тот самый критический срок, о котором говорил Василевский[45]45
  Стратегическое развертывание войск для прикрытия советских границ осуществлялось по планам, разработанным осенью 1940 года Генеральным штабом. Но очень крупное передвижение к Западной Двине и Днепру планировалось закончить лишь во второй половине июля. К тому времени Красная Армия уже вела ожесточенные бои под Смоленском (Иванов В. // Военно-исторический журнал. 1965. № 6. С. 80; Кородинов П. // Военно-исторический журнал. 1965. № 10. С. 30). Генерал С.М. Штеменко сообщает, что 5 армий было переброшено из тыловых в западные районы: 25-я во главе с генералом Ф.А. Ермаковым, 20-я под командованием генерала Ф.Н. Ремизова, 21-я под командованием генерала Г.Ф. Герасименко, 19-я Конева и 16-я Лукина (Штеменко С.М. Генеральный штаб в годы войны. М., 1968. С. 26). В. Хвостов и А. Грылев (см. выше) утверждают, что 26 апреля командующим Забайкальским и Дальневосточным округами было приказано готовить к отправке на запад механизированный и два пехотных корпуса.


[Закрыть].

К 21 июня 1941 года в западных оборонительных районах было развернуто 2,9 млн советских войск против примерно 4,2 млн германских. Общая численность советских вооруженных сил значительно возросла с 1939 года: с 2,5 млн с января 1939-го до 4,2 млн в январе 1941-го. В целом к 1 июня общая численность составляла около 5 млн. При этом военно-воздушные силы увеличились втрое, сухопутные силы в 2,7 раза. В армии добавилось 125 новых стрелковых дивизий.

Но эти цифры были обманчивы.

Армия имела лишь 30 % положенного ей автоматического оружия, новые современные самолеты составляли только 20 %, танки – 9 %. Когда генерал С.М. Штеменко стал командиром 34-й кавалерийской дивизии в июле 1941 года, он обнаружил, что у дивизии вообще нет вооружения. В конце концов он добыл каких-то 1927 устаревших пушек, но ни винтовок, ни боеприпасов получить не смог. Не было противотанковых орудий – ничего, кроме «коктейлей Молотова» (бутылок с зажигательной смесью). 12 противотанковых орудий прибыли, когда наступил уже октябрь 1941 года.

В Кремль в начале июня срочно вызвали руководителей советских военно-воздушных сил и авиационной промышленности; ругали за неумение организовать маскировку советских самолетов. Сталин узнал из письма одного летчика, что военные самолеты расположены вдоль западной границы как на параде и, блестя алюминиевым покрытием, представляют собой отличную мишень. Никто еще ни в малейшей степени не думал о маскировке. Наркомату авиационной промышленности приказали в несколько дней разработать подробный план. В начале июня план был представлен, однако выполнить его до начала войны удалось лишь частично.

Таким образом, какие-то меры предосторожности принимались, но весьма незначительные.

Но неужели Сталин, вопреки всем фактам, искренно верил, что немцы не нападут или что с помощью дипломатических ухищрений удастся отсрочить нападение?

Да, это не только правдоподобно – это несомненно.

В середине июня генерал-майор А.А. Коробков, командующий 4-й армией, расположенной в районе реки Буг, сказал своим командирам, что руководство в Москве склонно рассматривать сосредоточение немецких войск как провокационный маневр. Цель маневра – «усилить позицию Германии при обсуждении с Советским Союзом некоторых политических вопросов».

Как отметил советский историк А.М. Некрич, если Сталин так думал, значит, у него не было реального представления о том, что происходит в мире.

По-видимому, так оно и было. Маршал Воронов утверждает, что Сталин до конца упрямо верил: война между Россией и Германией может возникнуть лишь в результате провокаций – не Гитлера, но «военных реваншистов». Иначе говоря, Сталин верил Гитлеру, а не своим генералам. Боевые командиры сделали несколько последних попыток, пока не поздно, принять необходимые меры. Генерал Кирпонос, командующий Киевским военным округом, примерно за неделю до 22 июня убедился, что близится война. Он обратился к Сталину с личным письмом, прося разрешения эвакуировать из приграничных районов, расположенных вдоль реки Буг, 300 тысяч жителей, подготовить оборонительные сооружения и противотанковые заграждения. Но ответ был такой же, как всегда: это будет провокацией. Никаких передвижений.

Может быть, Сталин полагал, что у него еще есть запасной козырь. Начиная с середины мая в Москве и Берлине распространились слухи, что Россия и Германия изучают возможность нового экономического и политического соглашения. Григорий Гафенку, румынский министр, находившийся в Москве, считал эти слухи не лишенными оснований. Он слышал, что у немцев притязания чрезмерные: право использовать Украину, передача Германии всей советской авиационной промышленности и другие предложения, выглядевшие оскорбительными. Но, по мнению некоторых, чтобы избежать войны, Сталин готов был заплатить исключительно высокую цену.

Ульрих фон Хассель, известный немецкий дипломат, автор дневников, слышал в Берлине то же самое.

«Всюду шепотом говорят, – записал он в своем дневнике, – что Сталин согласится на мирную капитуляцию». Сам фон Хассель относился к этому скептически, и Вайцзеккер тоже, как отмечалось в дневнике. Фон Хассель выражал уверенность, что Гитлер собирается воевать с Россией.

Но шло время, все усиливалась подготовка Германии к войне, и слухи не исчезали. Они росли. Фон Хассель о них снова упоминает после рокового сообщения ТАСС от 14 июня. В дневниковой записи 15 июня говорится: «Ходят поразительно единодушные слухи (по мнению «знающих людей», их распространяют для пропаганды), что взаимопонимание с Россией неминуемо, что Сталин собирается сюда приехать и т. д.»[46]46
  И.Ф. Филиппову, корреспонденту ТАСС, об этих слухах говорил во второй половине мая редактор «Националь цайтунг» Шнейдер.


[Закрыть].

Была ли это козырная карта Сталина? Планировал ли он совершить паломничество на худой конец, если Гитлер действительно собирался напасть? Не по примеру ли средневекового царя Ивана Калиты (прозванного «денежный мешок»), который укрепил свою власть, подчинившись великим татарским ханам и получив ярлык[47]47
  Ярлык (от тюрк. «ярлэк» – повеление, приказ) – льготные грамоты монголо-татарских ханов Золотой Орды. – Примеч. пер.


[Закрыть]? Было ли у него намерение поехать в Берлин, чтобы «купить» средство для выхода из тупика, в который собственная его политика завела страну и его самого?

Об этом свидетельствуют любопытные данные.

18 июня в Берлине посол Деканозов пожелал встретиться с Вайцзеккером. Советский посол был принят, но, по некоторым данным, «без существенных результатов», поскольку Вайцзеккер не получил указаний.

Сам Вайцзеккер утверждал, что «Деканозов лишь предложил для обсуждения несколько текущих вопросов». Посол якобы «непринужденно и весело» говорил о таких незначительных вещах, как недавняя поездка Вайцзеккера в Будапешт и положение в Ираке. Обсудить подробности советско-германских отношений он не пытался.

А 20 июня Гальдер (начальник штаба сухопутных войск Германии. – Ред.) сделал загадочную запись в дневнике: «18 июня Молотов хотел встретиться с фюрером».

Говорил ли об этом Деканозов во время своего визита 18 июня? Делалась ли в последнюю минуту попытка организовать встречу Гитлера и Сталина? Итальянский посол в Берлине А. Симони слышал разговоры о поездке Сталина и его намерении пойти на уступки.

Это предположение подтверждают бесплодные попытки Молотова и Деканозова начать важные переговоры с немцами вечером 21 июня; а уж не видеть, что готовится нападение, тогда вряд ли мог даже 10-летний ребенок.

Наиболее удачные описания, характеризующие Сталина в те дни, содержатся в воспоминаниях адмирала Кузнецова. По мнению адмирала, Сталин, несомненно, ожидал войны с Гитлером. Он расценивал немецко-советский пакт как временную отсрочку, но фактически получил меньше времени, чем ожидал. Его главная ошибка – недооценка времени, которое он имел для подготовки.

«Недоверие Сталина к Англии и Америке ухудшало положение, – заключает Кузнецов. – Он не верил всем сообщениям об активности Гитлера, поступавшим от англичан и американцев, просто отметал их»[48]48
  Маршал A.M. Василевский отмечал: чем больше поступало данных о подготовке немцев к войне, тем упрямее Сталин отрицал их достоверность (Брагин М. // Новый мир. 1961. № 9. С. 268).


[Закрыть]. Подозрительность Сталина создавала и другие трудности. Это была не обычная, а, как говорил Кузнецов, «болезненная подозрительность, присущая Сталину в то время». Сталин под ее влиянием не только отвергал очевидные факты, но не хотел ни с кем делиться планами ведения войны, предназначенными на тот случай, если она начнется.