Текст книги "Вечерний силуэт"

Глава 7

…Когда мы расстались, стало ужасно темно, сыро и холодно…

Я хорошо помню твои последние слова: «я буду скучать» и «люблю тебя»…

Действительно…

Я любил тебя беззаветно… и разрушил твою жизнь…

Я клялся, что сделаю все, чтобы мы были вместе…

Но этого оказалось недостаточно…

Ты была всей моей жизнью…

Я снова и снова слышу твой самый любимый и нежный голос…

Я люблю и буду любить тебя, сколько бы преград ни встало…

Я нуждаюсь в тебе…

Это как неизлечимая рана в моей душе…

И единственное лекарство – ты, Диана…

Я помню твою улыбку, твои губы, волосы, темные и светящиеся глаза…

Бережно храню в памяти лицо девочки из детства…

Говорят, тяготы закаляют человека…

Но меня они угнетают…

Настолько, что больше не смогу собраться с силами…

Тоска накрывает меня, когда я думаю о тебе…

Уверен: ты сейчас в таком же состоянии…

Это наша судьба…

Последнее слово расплылось от упавшей на тетрадь слезы. Макс вытер глаза, взглянул на написанное.

– Глупость! – всхлипнул он в ярости. Пальцы судорожно вырвали лист из тетради и смяли в комок. Он отскочил от бугорка бумаг в урне и лег рядом. В корзине не было места от скомканных листов. Когда еще он сам был похож на этот исчерканный, помятый комок, беспомощно падающий в бездну неудач? Что, как не это, называется «дном жизни»?

Хаотичный поток мыслей упорно не складывался хоть в подобие рифмы. Макс гневно оттолкнулся от стола, принялся мерить комнату быстрыми шагами и наконец остановился у окна. Минувшие три месяца, представлявшиеся вначале бесконечными, сейчас казались не долее мимолетно воспламенившегося и тут же угасшего листка. Чем они были наполнены, кроме гнетущего беспокойства, бессильной злобы и чувства глубокой уязвленности? Мыслями о Диане, гложущей сердце скорбной тоской, зиждившейся на ощущении, что его возлюбленная неумолимо отдаляется от него. Уехать на целых три месяца, когда рядом с ней брат, истово убеждающий ее в ничтожности Макса, было роковой ошибкой. Обуреваемый тревожными, разраставшимися в своей необратимой опасности предположениями, он уже с содроганием допускал, что Диана поддалась увещаниям Эдди и разлюбила его. Подобно цепной реакции ядер урана, при которой каждое новое деление усиливает лавинообразный процесс, вызывая в результате смертоносный взрыв, так и каждая мысль Макса о любимой рождала новые страхи, один страшнее другого. Она поддастся, она поверит коварному извергу. Он превратится в беднягу Пана, над которым смеялись боги Олимпа. Несчастному получеловеку-полукозлу, влюбившемуся в прекрасную Сирингу, не суждено насладиться ее любовью – она пустится в бегство, увидев его. И как в том мифе, где отвергнувшая его нимфа превратилась в тростник, ему останется обнять лишь тонкий сухой стебель. И неважно, что по телефонным разговорам она не подавала ни одного признака охлаждения к нему. Разве могут радиоволны донести то, что скрыто в ее душе? Вдобавок досаждала неистребимая слепота родителей, уверенных, что разрыв с этой сомнительной семьей пойдет ему на пользу. В итоге, озлобленный и взбешенный атаками с двух сторон на его самую светлую радость, он замкнулся в себе, в нем начало томиться осознание несбыточности его мечты быть вместе с прекраснейшей из живущих на земле, прелестной Дианой. Мрачно проведенные каникулы вспоминались сейчас как бездна, в которую он сам себя сбросил, пока за ее пределами вершилась его судьба. Целыми днями Макс засиживался дома, опустошал холодильник и прозябал у телевизора. Ночью, когда бабушка с дедушкой спали, садился за стол и пытался писать стихотворения. Рифмы упрямо не желали складываться. Раздраженный бесплодными усилиями, он пересаживался за телевизор, где проходили унылые часы пустых перематываний каналов. Изредка с двоюродным братом Айком и его компанией проводили вечера в бильярдном клубе или в кафе. Иногда звонила Диана, и Макс, запершись в ванной, часами с ней разговаривал. Ее голос был как глоток воздуха для утопленника. Эти разговоры стали для него единственным утешением, и всегда после них тоска по любимой перерастала в жгучую, дикую боль. Но больше всего его расстраивало то, что разлука и каникулы так и не стерли унижения, причиненного его дорогим другом.

Кристина осталась на лето в Лос-Анджелесе в знак протеста против запрета дружить с Назарянами. Благо протест ее носил мягкий характер – она не пошла на противостояние, не устраивала капризных сцен, но призвала все свое дипломатическое искусство. Терпеливо, настырно, с полным пониманием судьбоносности наступившего периода, отстаивала она честь возлюбленного и его сестры. Каждый день по многу раз она ласково заговаривала с ними о том, что Эдди вовсе не такой, каким может его представить случай с ночным налетом. Вначале робко, затем смелее, а потом взахлеб вещала она во всяком удобном случае об его отличной успеваемости, о спортивных успехах, мужественном и благородном нраве, стараясь при этом не впасть в образ наивной влюбленной девчушки. Участие Макса в драке она объясняла досадным недоразумением, чудовищным стечением случайностей, уповая на их благодушие в деле прощения сына. Все, чего добилась Кристина, – это вымолила у родителей согласие подождать некоторое время, пока Назаряны окончат Стенсфилд, войдут во взрослую жизнь, и тогда сделать выводы о них.

– Если эти юнцы не оправдают наших ожиданий, можете с ними распрощаться навек! – грозно подытожил отец, делая эту уступку с большим неудовольствием.

Для Кристины их решение было грандиозным успехом. По прошествии лета Макс уже с сожалением вспоминал о ссоре с отцом, корил себя за неспособность к диалогу.

И вот, закрывшись в комнате, он размышлял о том, что, возможно, есть небольшой шанс наладить испорченные отношения с Эдди, а значит, снова видеться с Дианой. Эта надежда, как слабо тлеющий огонек, согревала душу. Затолкав в урну лежавшие вокруг клочки бумаги, Макс выглянул в окно. Дождь, обрушившийся вечером, прекратился. На улице стоял густой туман. Так непривычно видеть Лос-Анджелес во власти непогоды. Сквозь мокрые тучи местами выглядывала размытая луна. Странные ощущения, будто и не было трех месяцев каникул. Все казалось невероятно серым, каким-то поникшим, под стать его настроению. Макс опустил взгляд на небольшую лужайку перед домом. В дальнем углу, под забором, лежала газонокосилка. Он апатично смотрел на подъездную дорожку, ведущую в гараж, когда в дверь раздался стук.

– Кто? – буркнул он.

– Это я, открой, – раздался голос сестры.

Макс неохотно подошел к двери и повернул ключ.

– Выпей это. – Кристина стояла с чашкой дымящегося чая. – Придешь в себя.

– Спасибо, не хочу, – пробурчал Манукян.

– Так нельзя! – упрямо воскликнула Кристина. – Тебе завтра в школу, а ты бледный, как альбинос. Молчи и делай, что я говорю! – Кристина проскользнула мимо Макса и поставила чашку на стол. Макс проводил сестру хмурым взглядом.

– Может, пора перестать мучить себя? Поговори завтра с Эдди.

Макс устало покачал головой. Пускаться в долгие объяснения ему вовсе не хотелось.

– Твой вид расстраивает меня. Поговори хоть с родителями, ты только приехал.

– О чем? О любви к девчонке с улицы?

Макс тяжело опустился на стул. Кристина облокотилась об стол и положила руку ему на плечо.

– Ты все держал в себе?

Он опустил голову. Теплая рука сестры гладила его по плечу.

– Если хочешь высказаться, я готова выслушать, – заботливо сказала Кристина.

– Спасибо. – Он помолчал, пытаясь не думать о завтрашнем дне. – Не знаю даже, что и чувствую.

– Я могу тебя понять, ведь нам с Эдди тоже было запрещено встречаться.

– Но ведь ты не смирилась, ты отстояла право быть с ним.

– Пока временно, – улыбнулась сестра. – Но, безусловно, верила в их благосклонность. Ведь вся жизнь еще впереди. Макс, не завтра, так через неделю, пусть хоть через месяц, но судьба вернет вас друг к другу. Вы связаны крепко, вы молоды, ничто вам не помешает быть вместе. Со временем и родители, и Эдди с этим свыкнутся. Поверь, я каждый день твержу родителям о них, а Эдди о тебе.

Как же ему хотелось верить, что сестра права! Макс не спешил с ответом, обдумывая каждое слово.

– Завтра я ее увижу. Мы будем стоять рядом, разговаривать и признаваться друг другу в любви. Но на самом деле нас будет разделять бездна. И все из-за одной секунды. Только бы мне не замешкаться тогда, сейчас все было бы по-прежнему. – Он поднял грустный взор на Кристину. – Понимаю, что она рядом, но вместе с тем далеко. И самое страшное, что мою Диану губит не кто иной, как ее родной брат, человек, некогда являвшийся моим лучшим другом. – Горестное жжение, неизменный спутник последних трех месяцев, вновь подступило к горлу. Макс замолчал, пытаясь остановить слезы. Кристина сочувственно вздернула брови и взяла брата за руку.

– Слишком тяжело понимать все это. – Голос Макса дрогнул, и он опустил голову в безмолвном горе.

– Не вешай нос, мой несчастный Ромео. – Кристина вложила в эти слова столько бодрости и мягкости, что тоска на миг отступила. Она крепко прижала брата к себе, успокаивающе гладя его по голове.

– Мы должны завтра же все вместе поговорить. Уверяю тебя, нам удастся решить это недоразумение.

– Если повлияешь на него, я буду у тебя в долгу всю жизнь, – с жаром заявил Макс. – Я сделаю все, что ты попросишь, клянусь!

– Прямо-таки все? – усмехнулась сестра и поцеловала влажную щеку брата.

– Выпей чай, непременно полегчает.

Макс последовал ее совету. Крепкий горячий чай заметно освежил его.

– Как дела у наших друзей?

– Мари с Робертом отдохнули в Аргентине, Эмма и Джефф путешествовали с родителями по Великим озерам. – Сестра поцеловала его в лоб и взъерошила волосы. – Выспись, завтра нас ждет Стенсфилд. Помиритесь с Эдди, встретишься с друзьями, а главное – со своей пассией.

Наверное, все не так ужасно, и еще можно исправить положение, думал Макс, оставшись один. Во всяком случае, завтра предстоит тяжелый и, может быть, судьбоносный разговор с Эдди.

 
                                     * * *
 

Знакомая дорога, привычная, но оттого не менее захватывающая картина. Седой от пены, бушующий океан блестит под палящим солнцем; волны яростно налетают на бархатно-песчаный, местами переходящий в скалистый берег. Справа от дороги налезающие друг на друга холмы словно соревнуются в том, чей бугор окажется выше. Редкие мазки зелени разбавляют лысую каменистую прическу холмов, каждый из которых напоминает бритую голову с мелкими волосиками, только начавшими расти. А вдалеке, у подножия отлогого холма, уже видны величественные контуры Стенсфилда, дуновение человеческой мысли в нетронутой природе. С приближением к школе холмы покрывались более густой шевелюрой, дорога шла в покатый подъем, а береговая полоса поднималась по каменистому склону, и создавалось ощущение, будто природа решила взять Стенсфилд под защиту естественных преград.

Макс и Кристина ехали в молчаливой задумчивости, погруженные каждый в свои думы. Напряженность Макса передавалась сестре, окутав ее беспокойно-хмурым настроением. Губы ее плотно сдвинулись, лоб разрезала тонкая резкая складка меж опущенных бровей. Вот скрылся за холмом маяк Пойнт-Консепшен, и дорога стала плавно уводить их вглубь материка; вскоре и океанская гладь скрылась за стеной возвышенностей, мимо которых виляла, будто обходящая камни речка, дорога.

У ворот скопилась куча машин, обвешанные чемоданами и сумками студенты плотным потоком двигались к школе, родители прощались с детьми; у въезда ученики, встретившись с друзьями, сбивались в шумные островки возбуждения и смеха. Макс обводил толпу отсутствующим взглядом; до него долетала рваными отзвуками музыка из сплетения испанской гитары, кастаньет и бандуррий, сопровождаемая отрывистыми пениями, – это на лужайке за учебным корпусом начался стихийный концерт, через пару часов он перейдет во всеобщую дискотеку. Оставив машину на школьной парковке, брат с сестрой направились к главному входу, держась в стороне от общего потока. Кристина разговаривала по телефону с Эдди, но разговор плыл мимо Макса – он упорно выискивал глазами Диану. О том, как сложится встреча с Назаряном, он избегал думать.

– Вижу их! – Кристина взмахнула рукой и ускорила шаг. Эдди и Диана стояли перед фонтаном, почти спиной друг к другу. Назарян весь сиял в строгом кремовом смокинге и черных лакированных туфлях. Бордовый платок свободно обвивал крепкую короткую шею, норовя выскочить из-под рубашки. Кроме непослушной челки, вечно стремящейся вверх, волосы были аккуратно уложены вбок; на запястьях блестели золотистые запонки, а обольстительный взгляд будто перекочевал с лиц голливудских звезд. Он перебрасывался фразой чуть ли не с каждым проходящим. Кинув на Манукянов беглый взгляд, он повернулся к сестре. При виде Дианы и того невообразимого различия между братом и сестрой сердце Макса свирепо заскрипело. Он ощущал вину за то, что Диана, его Диана, не одета сегодня в лучшее свое платье, в котором она должна была сегодня танцевать вместе с ним, сводя его с ума изящными движениями, исходившими из самой глубины ее ангельской натуры, и своей красотой, имеющей над ним дурманящее действие. Но ее страстный, живой, по-детски веселый и открытый темперамент не покажет себя во всей красе, а останется запертым где-то в глубине ее бунтующего и обиженного сердца.

– Макс! – Забыв обо всем, Диана помчалась к нему. Цветущая, сияющая, вся искрящаяся от радостной уверенности, что все будет хорошо. Одета была она в белую безрукавку на темно-синих толстых плечиках, оголявшую тонкие стройные плечи, с вырисованным на груди красным сердцем, и белые облегающие джинсы, очерчивающие ее точеную фигурку. Макс был уверен, что она не потратила много времени на внешний вид, и тем не менее красота лучилась на ее белоснежном лице. Волосы были прибраны в пучок на макушке, простой, но удивительно гармонировавший с ее одеждой. Диана обладала чудесной способностью, используя простые методы и минимум макияжа, достичь поразительного результата, что всегда помогало ей подчеркивать и без того невероятную красоту. Впрочем, здесь, скорее всего, говорило страстное, до болезни сильное ослепляющее излучение его любимой.

Макс сцепил в объятиях и осыпал ненасытными поцелуями свою ожившую, полную сил и непосредственную девочку, вернувшуюся к жизни, как только ее Макс пришел к ней. Магическое излучение разом смыло все тревоги, переполнявшие его эти три месяца. Три бесконечных месяца! Как он жил без нее все это время? Манукян прижимал Диану к себе изо всех сил, словно хотел соединиться телами.

– Я так скучала, так плохо было! – верещала Диана, смахивая слезы. – Я люблю тебя, обещай больше не делать так со мной. Обещай!

Макс молчал, ответом были непрерывные поцелуи. Он обхватил ее лицо, взглянул в глаза.

– Как ты красива, родная.

Эдди Назарян подошел к ним неспешной, величественной поступью вошедшего в гавань линкора. Лицо его приобрело стальную серьезность, за которой поблескивало нечто непроглядное, сидевшее глубоко в глазах, но испускавшее сбивающие с толку сигналы. Этими сигналами могли быть как сомнение, так и лютый гнев. Эдди терпеливо дождался, пока Диана, оробев, отойдет, протянул Максу руку.

– С возвращением, – сухо сказал он. Пожимая ее, Макс ощущал тревогу Дианы за него. Именно эта тревога, а не робость, смутила ее перед братом. Эдди несколько раз зашевелил губами, но каждый раз, видимо, менял намерение высказаться. В конце концов он молча взял Кристину за руку и предложил им встретиться с друзьями.

– Сегодня вечер испанской музыки. Мари будет танцевать.

Квартет слился с возбужденной бесчисленной массой, от которой беспорядочно отделялись, как сорванные с дерева порывом ветра листья, студенты, идущие каждый по своим делам – разместиться в комнате, поужинать в столовой, встретиться со своим сообществом, готовиться к первому учебному дню. Мысли Макса бешено закрутились в голове, сбивая одна другую; ему вспоминались события с неудачи в Комптоне до этого дня. Его неприятно удивляло, что никто не роняет слова об их детской дружбе. Несмотря на вчерашние уверения Кристины, сейчас эти четверо были сгустками тревоги, напряжения и смущения. Все чувствовали приближение решающего момента, каждый хотел лучшего исхода, так что даже загоревшаяся было смелым предвкушением Диана пугливо склонила голову.

Громыхали возгласы, кружились в воздухе, пронизывая пространство, завораживающие нити испанской музыки, туго связав сетями веселья и танца всю лужайку. Казалось, все неприятное осталось далеко за воротами школы – здесь все вертелись в плясках, будто нарочно налетая друг на друга и вызывая этими столкновениями взрывы гвалта и хохота. К моменту встречи с сокурсниками те уже выбились из сил и приветствовали товарищей истощенными улыбками. Друзья едва смогли переброситься приветственными любезностями, криками пробивая гул концерта. Эдди вскоре после встречи покинул лужайку, сославшись на усталость. Спустя несколько минут всем захотелось оставить зажигательную, но столь выматывающую дискотеку.

– Что-то вы все выглядите уставшими, – подозрительно сощурившись, сказал Джефф. – Даже не рассказали о своих каникулах.

Компания неспешно двигалась к общежитию мимо частокола замысловатых деревьев, под застенчиво сгущающимися сумерками, стекающими с золотой колесницы завершающего объезд Гелиоса и отражающимися от покрытой блестящей пылью травы.

– Тебя что-то беспокоит? – интересовалась Эмма у Дианы.

– Нет, все в порядке, – не очень убедительно сказала Диана. – Наверное, мы просто устали.

В этот день с Эдди больше не встретились. Проведя несколько минут в креслах вестибюля, поведав друг другу короткие рассказы про каникулы, друзья распрощались и закрылись каждый в своей комнате.

– Спокойной ночи, милая, – нежно глядя на любимую, сказал Макс. – Спи и не думай ни о чем.

– Буду стараться, – послушно кивнула Диана. – Я верю тебе.

 
                                     * * *
 

Что может быть ценнее тех юных дней, когда вы вместе со своей любимой еще совсем дети? Когда вы страстно, безрассудно признаетесь друг другу в любви, иной раз даже не замечая, какие метафоры слетают с ваших уст. Когда вас самих поражает сила тех дивно-обжигающих канатов, что сплетают вас вместе, зачастую совершенно необъяснимо. Лишь со временем приходит понимание, что необъяснимость эта называлась «первой любовью». Тем она и прекрасна, что опутывает собой безраздельно, настолько искренне зажигая сердца юных возлюбленных, что не оставляет места для сомнений. Такое событие, если оно случилось в судьбе человека, обогащает его, наполняет чем-то укрепляющим. Сегодня Макс вновь задумался об этом: кому еще право быть с любимой девушкой давалось так тяжело? Он понимал: чем красивее роза, тем острее окружающие ее шипы. Зачарованный встречей с Дианой, Макс проглядел окружавшую его действительность. Так случается, когда трепетно ожидаешь некоего события, строя в голове едва ли выполнимую череду событий, благодаря которым, как ожидаешь, выполнится сокровенное желание. Эта дорожка событий нелепа с самого начала – она подобна древнегреческим мифам, объясняющим те или иные события, логически постичь которые у греков не было возможности в силу отсутствия достаточных знаний. Но, как и все мифы, красочные и чудесные, эта тропинка завлекает мечтателя в героическое путешествие, дает столь желанные и сладостные решения страждущему, а на деле лишь обволакивает сознание нежной шелковой тканью. И когда наступает решающий час, когда сознание несчастного уже кипит в жаркой печи с дровами в виде все новых и новых мифов, шелковая ткань слетает с глаз, обнажается холодная реальность. Ни малейшее из всех выстраданных грез не сбывается. Как несчастный старец Эгей, увидевший вдали черный флаг корабля, на котором возвращался его сын, и решивший, что сын мертв, в горестном порыве бросился в море, так и Макс стоял на обрыве в трепетном ожидании исхода встречи с Эдди, проникнутый уверениями Кристины в благополучном результате. Однако сестра сама почувствовала тревожную напряженность. На следующий день она была хмура и молчалива, разительно отличаясь от вчерашней. Сегодня Макс вспоминал, что тот день был подобен пребыванию в некой ватной капсуле, сквозь которую не пройти ни слуху, ни глазу. И как наивно было верить, видя улыбку на лице Эдди! После уроков он увез Диану на машине неизвестно куда, а на вопрос Макса ответил уклончиво:

– Хочу побыть с сестрой наедине.

Не заметить презрения, спрятанного в этих словах! Совершенно пролетело мимо внимания и предостережение Кристины, сказанное перед ужином:

– Он почти не говорил со мной весь день. Это опасный признак, Макс.

В ответ брат лишь легкомысленно дернул плечами:

– То была его привычная вспыльчивость. Теперь прошло три месяца, и он видит, что допустил ошибку.

Назаряны вернулись после ужина, когда компания дышала посвежевшим, но все еще тягучим знойным воздухом на полукруглой скамье у фонтана. Вихрастые волосы Макса липли ко лбу; платок, которым он то и дело сушил лоб, намок от пота. Эдди и Диана приближались к скамье медленной, неверной, будто сожалеющей походкой. Диана поздоровалась с каждым, Эдди молчаливо одарил всех кивком.

– Где же провели наши уважаемые господа полдня? – интересовался Джефф.

– Дома, помогали родителям, – сказал Эдди, переминаясь с ноги на ногу. Диана не двинулась с места, когда Макс подошел к ней и взял за руку. Отрезвляющий душ хлынул на него, когда она потупила взор, сконфуженно отстранившись от его поцелуя.

– Идите по комнатам, мы с Максом немного погуляем, – велел Эдди.

Тяжелое напряжение нависло после этих слов, с минуту все замерли в опасливом ожидании. Первой повиновалась Кристина – кинув короткий умоляющий взор на Назаряна, она призвала всех последовать за ней. Мари глухо спросила:

– Надеюсь, вы не станете драться?

– Мы просто поговорим, – ответил Эдди, для убедительности ласково вскинув брови. Недобрая ухмылка, однако, не ускользнула ни от кого.

Когда Диана, бросив на них напоследок измученный взгляд, скрылась за стеной школы, Эдди сел на скамью, обняв одной рукой спинку, другой положив в рот сигарету. В сизовато-бордовом, чисто выметенном небе таяло утомленное вечером солнце. Щелкнула зажигалка, и из края сигареты полетели сероватые извилистые струйки дыма.

– Как с ней тяжело. – Он помотал головой, затягиваясь глубоко и с наслаждением. Нависло молчание. Эдди не спешил с разговором, не обращая внимания, кажется, на продолжавшего стоять напротив него Макса. – Дал же бог такую сестру.

– Ты оставил меня, чтобы я смотрел, как ты куришь? – спросил Макс, чувствуя, как пробуждается дремавшее чувство ненависти и обиды. То чувство, которого он всегда боялся. Оно способно сокрушить в нем здравый смысл и подтолкнуть к непоправимым шагам. Вступать с Эдди в спор с этим чувством опасно. Он пытался подавить его, отвлечь мысли на другое, но Назарян своим поведением, одним присутствием упрямо царапал, пинал и зазывал этот темный гнев. Особенно раздражало то неведомое, что заставило Диану столь сильно замкнуться.

– Так здорово прогуляться по побережью. Мы побывали у маяка, полежали на песке в Вуд Каньоне. Много говорили о тебе. Ей не нравится мое, как она выразилась, радение за тебя. Конечно, это не секрет. Она хочет, чтобы я прекратил вовлекать тебя в мои распри.

– Так было всегда, ничего нового ты мне не открыл, – ответил Макс с резкостью, выражавшей все его усиливавшееся негодование. Эдди продолжал невозмутимо, со спокойным выражением и ровной интонацией, способной как умиротворить, так и разгневать.

– Ее ужасно ранил твой отъезд на все лето, твое отношение к ней после возвращения. Она не уверена, любишь ли ты ее так, как в этом клянешься.

– Прекрасно! – засмеялся Макс. Смехом он прятал дикое возмущение. – Вклиниться между нами, угрожать тупой силой и ввести родную сестру в такое заблуждение, какое тебе выгодно! Выходит, ты и словом не обмолвился ей о том, что сделал в Грейстоуне! Бедная Диана удивляется моей перемене, думает, я к ней остыл!

Он полез в карман за телефоном, потом, замешкавшись, неуверенно покачнулся, раздумывая над тем, позвонить ей или бежать в комнату. Внезапно, будто выскочившая из-под земли глыба, Эдди оказался перед ним, быстрым грубым движением отобрал телефон.

– Никуда ты не пойдешь и никому не позвонишь. Не смей разевать рот об этом. Молчи, притворяйся, будто перемена происходит в тебе. Я намеревался сказать об этом помягче, без шума и соплей, но твоя тупость все портит. Итак, остынь и слушай. – Тут Эдди умолк, дожидаясь, пока смысл сказанного полностью осядет в голове Макса, и чтобы подчеркнуть высокомерие, с которым он к нему обращался. Нависший над Максом жутким чудовищем, с необузданной злостью в глазах, он начисто утратил все то, что знало и уважало свою жертву, отбросил всякие нити, когда-либо их связывавшие. – Я запрещаю тебе встречаться с Дианой, запрещаю целовать ее, запрещаю любить ее, я запрещаю тебе занимать место в ее сердце. Ты показал свою сущность, ты исчерпал мое доверие; я не могу позволить безвольному, слабому отрепышу жениться на моей сестре. Если когда-нибудь еще ты осмелишься нарушить этот запрет, я убью тебя. Думаю, ты не сомневаешься в том, что я могу это сделать. Я убью тебя так тихо, что твоя смерть войдет в колонку самых загадочных нераскрытых убийств.

– Черт тебя возьми, объясни, в чем я провинился?! – сорвался Макс. – Как ты можешь разбивать сердце собственной сестре? Никто на свете не полюбит ее так, как я, и она меня. Ты видел вчера, как она была счастлива. Впервые за все лето мы оба были счастливы, и тебе на это наплевать! Тебе это вернется, не сомневайся! – Инстинктивно Макс выставил руки вперед, готовясь к схватке. Но жуткий темный бес вовсю выпрямился в его душе, так что страх исчез где-то глубоко в нем. Макс испускал свирепые тирады, начисто перестав оценивать слова и их последствия.

– Привык ворочать своей силой? Гад, только и ждешь пустить ее в ход, потому что ничего другого у тебя нет!

– Мне ни к чему отвечать на твои оскорбления, мое условие ты услышал.

– Вали к черту со своим условием! – рычал Макс с видом загнанной в угол волком собаки. Все, что ему осталось, – выругаться вдоволь и уйти, иначе насмехающийся над бессильным лаем собаки волк растерзает его, лишь только ему наскучат скуления. Брусчатка, казалось, сейчас жалобно заноет под гневными шагами Макса, становившимися еще более яростными и быстрыми под насмешливым, откровенно презрительным взглядом Назаряна. Несмотря на захлестнувшее бешенство, Макс ясно понимал, что врагу ничего не стоит исполнить угрозу прямо сейчас. В моменты потери контроля над собой разум Эдди пришпоривается диким звериным инстинктом, и сейчас это страшное затмение показалось в его почерневших, увеличившихся глазах.

– Уходи, – стиснув зубы, выдавил Назарян. – Исчезни, ты мне надоел. Не желаю больше тебя видеть.

Подчиниться или умереть? Подстегиваемый бессильной и оттого унизительной злобой, Макс со всей силы ударил ногой в сиденье скамейки.

– Тебе это даром не пройдет, лживый мерзавец! – Гонимый удушающим калейдоскопом чувств, он бросился в сторону общежития; до слуха смутно долетело:

– Запомни, что я сказал, малыш!

Дав волю жгучим слезам беспомощности, он влетел в комнату, чувствуя пульсирующие удары в висках. Огненные ручейки слез, казалось, испарялись на пунцовых щеках, взгляд судорожно метался по различным предметам. Оглушенный темной тупой яростью, он схватил стул и с размаха швырнул на пол. Отлетевшие ножки лениво заскользили к кровати, а сиденье, черканув живот, легло ему под ноги. Не пробуя понять собственных мыслей, теснившихся в голове пчелиным роем, таким же шумным и опасным, он бросил чемодан на кровать и стал сметать туда все принадлежавшее ему. Одна мысль отчетливо пробивалась сквозь тьму остальных, подобно маяку в глубокую ночь: «Прав был отец – эти двое сведут меня с ума». Из его уст летели скомканные проклятия:

– Мерзкий, заносчивый болван! Один грозит выгнать из дома, второй убить! Катись все прямиком в преисподнюю!

– Макс?

Джефф стоял у входа, настороженно глядя на друга. Несвойственная ему серьезность делала его непохожим на себя. Кастелано озадаченно переводил взгляд с Макса на разбитый стул.

– Что тут происходит?

– Не видно? – огрызнулся Макс. – Пишется история.

На лице Джеффа мелькнула шутливая ухмылка, но тут же исчезла под напором решительных действий Макса.

– Куда собираешься?

– Отсюда прочь.

– Так, ну-ка сядь! – вскипел Джефф. Стремительно шагнув в спальню, он положил руки Максу на плечи и настойчиво усадил на кровать.

– Рассказывай, откуда слезы. Заодно придешь в себя и передумаешь нас покидать. Ну, кто тебя обидел?

– Джефф, не будь идиотом! – злобно вскрикнул Манукян и, оттолкнув друга, снова взялся за чемодан. Джефф в исступленном изумлении наблюдал за тем, как Макс запихивает последние вещи и пытается застегнуть молнию.

– Ты всерьез решил уйти? Что это за розыгрыш?

Со скрипом одолев упрямую молнию разбухшего чемодана, Макс выпрямился и тяжело выдохнул.

– В этом вся проблема, дружище. Никогда ты не выйдешь из косяка безмозгло плывущего планктона, если не сотворишь что-то необычное. Даже твоя любимая девушка поддастся гнусным увещеваниям и предаст тебя. Прощай, не знаю, когда мы еще увидимся.

Он вышел в коридор, волоча бесформенный, скривившийся от беспорядочно закиданных вещей чемодан.

– И что ты будешь делать?

Джефф напоминал сироту. Застывший, потерянный, он стоял в дверях спальни, не верящий в правдивость происходящего. Макса пронзил укол совестливости.

– Еще не знаю. Когда-нибудь мы встретимся и обо всем поговорим. А пока прости меня, мне нужно идти.

 
                                     * * *
 

Черт с ним, с этим сумасшедшим братом – всю боль причиняла Диана. Как она могла поверить в ложь, отвернуться от него тогда, когда решающим словом в этом споре обладала именно она! Если бы Максу и удалось тайно встретиться с ней, в этом уже не было бы смысла. Эдди не только уверенно избавился от него, но и блокировал его единственный довод – преданность Дианы. На глазах у всех она отвернулась от него, стерев несчастному Максу всякую возможность восстановить свергнутую справедливость.

Кристина отказывалась верить, что брат действительно бросает школу, пока Макс не схватил раздутый чемодан и не поволочился с ним к воротам. Пораженные друзья в замешательстве шли за ним.

Диане удалось остановить его настойчивыми окриками. Она нагнала его возле фонтана, впившись в него недоуменным взглядом:

– Что это значит?

– То, что видишь.

– Объясни же что-нибудь! – горестно воскликнула она с растерянной наивностью.