Текст книги "Грюнвальдский бой, или Славяне и немцы. Исторический роман-хроника"

– Кынязь Ян, – обратился он к хозяину, – мой не умей на кругла цель стреляй, давай мне железна шапка с решетка!

– Какую шапку? – переспросил пан Ян.

– А вот что немца-рыцарь на голова надевай.

– А, шлем?

– Да, да, шёлом, железна шёлом! Мой на шёлом стреляй будет.

Все заинтересовались тем, как будет стрелять татарчонок по шлему. По приказанию хозяев слуга тотчас принёс рыцарский шлем, на котором ещё виднелись павлиньи перья – знак благородства его обладателя.

Тутан-мирза сошёл с веранды и, опустив забрало у шлема, надел его на один из кольев, которых много было расставлено по цветнику. С веранды до шлема было не больше тридцати шагов.

– Это близко, это близко, тут и слепой попадет! – закричали несколько голосов, когда Туган-мирза, возвратясь на веранду, натянул свой лук и стал целить в шлем. Но, очевидно, татарин весь был занят своим делом, он не обратил никакого внимания на эти возгласы.

Стрела взвизгнула, попала в одно из узких отверстий оставленных в забрале для глаз, и глубоко впилась в дерево кола.

– Кто говори близко – попробуй! – только тогда проговорил Туган-мирза и отошёл в сторону.

– Мастерский выстрел! – первый заметил Ян Бельский.

– На таком расстоянии немудрено попасть! – воскликнул Седлецкий.

– Пану честь и место, – не без улыбки проговорил Видимунд Хрущ. – Благо у пана и сагайдак в руках.

Пан Седлецкий стал в позу, отставил левую ногу вперёд, натянул лук и спустил стрелу. Он попал в шлем, да стрела встретила железо, скользнула и полетела дальше!

– Попал! – воскликнул он радостно. Многие засмеялись.

– Надо попасть в щель забрала, – заметил Видимунд, – а это не всё равно.

– Попасть в щель случай! – решил раздосадованный пан.

– Я уверен, что не случай, – заметил молодой хозяин, – у меня в дружине есть человек десять, которые попадут в щель забрала из десяти раз – пять.

– Мирза Туган, – обратился он к татарину, – можешь повторить выстрел?

– Бог даст можно, – отвечал тот и взялся за сагайдак.

– Заклад хочешь? – крикнул ему Седлецкий.

– Первый заклад кончай, тогда второй начинай! – отвечал с усмешкой татарин и спустил стрелу, но второй выстрел вышел не так удачным, стрела ударилась около самой глазной щели и отскочила.

– Я говорил – случай! – с торжествующим видом твердил Седлецкий. Но татарчонок не слушал его, стиснув зубы, он поспешно выхватил из колчана стрелу и выстрелил. С треском вонзилась стрела сквозь второе отверстие в кол. Все – и мужчины, и дамы – зааплодировали.

– Браво! Браво! – кричали молодые паны.

– Что теперь, что скажешь, пан Иосиф? – шутливо спросил Видимунд у Седлецкого.

– Что всё я да я, ты лучше сам попробуй! – резко отозвался шляхтич.

– Что ж, и то можно, – флегматично проговорил тот, – задача в том, чтобы поразить того, кто носит этот шлем – попытаюсь.

– Смотри, не промахнись. Наш первый стрелок, и вдруг, промах! – шутил Седлецкий, хорошо сознававший, что повторить выстрел татарина невозможно!

Видимунд взял большой лук своего друга Яна Бельского, потрогал тетиву и отдал его служителю.

– Ступай, принеси мне из оружейной большой литовский лук, подарок мне князя Вингалы, да стрелы к нему. Слуга бросился исполнять приказание.

– А этот что же? – удивленно спросил молодой хозяин.

– Слаб! – шутя отвечал Видимунд, – коли не удастся попасть в щёлку, попробую сквозь шкурку!

Лук был тотчас принесён. Это быль громадный лук из турьего рога, сделанный каким-то искусником из Жмуди. Натянуть его требовалась гигантская сила, спустить стрелу – необыкновенная ловкость, при неосторожном движении тетива могла раздробить руку от кисти до локтя.

– Ого-го! Вот так лук! – слышались голоса среди собрания панов. – Да разве из него можно стрелять?

– Не только можно, но и должно, если хочешь биться с этими треклятыми немецкими раками! – с усмешкой отвечал Видимунд и поднял лук. Громадная стрела с наконечником из кованой стали была оперена тремя орлиными перьями.

Видимунд Хрущ

Собрав все силы, Видимунд натянул лук, но стрела не скрылась и на половину за дугой лука, очевидно, надо было тянуть сильнее. Жилы на лбу у стрелка напряглись, он сделал последнее отчаянное усилие, и головка стрелы подошла к древку лука.

Раздался резкий визг, затем громкий удар стрелы по шлему, стрела пробила его насквозь и остановилась у самых перьев.

– Браво! Браво! Досконально! Досконально! Вот так выстрел! Вот так выстрел! – кричали паны, окружая Видимунда.

– Да, ясные панове, только таких выстрелов и трёх в день не сделаешь.

– Почему же? – спросил с усмешкой Седлецкий.

– А нех пан хоть один только сделает.

– С удовольствием!

Но и на этот раз попытка хвастливого пана не удалась; ему не удалось даже на одну пядь натянуть страшный литовский лук, и он тотчас постарался извиниться болью в руке.

– Ну что же, попытайся пан, когда выздоровеешь, хоть через два месяца! – с улыбкой заметил Видимунд, очень недолюбливавший хвастунишку.

– Что это вызов, что ли? – дерзко спросил Седлецкий.

– Почему же вызов? Через два месяца заклад на скачку, почему же не быть закладу на стрельбу!

– К услугам панским!

* * *

Ещё два дня продолжалось пиршество в замке пана воеводы, перерываемое то скачкою, то стрельбою в цель, то каким-либо иным воинским упражнением, в котором молодёжь могла похвастать силою или ловкостью перед дамами, являвшимися постоянными зрительницами состязаний. Но дела складывались так, что пану Седлецкому, кроме редких урывков во время танцев, совсем не удавалось переговорить с красавицей панной Зосей. Да и отличиться в её глазах он ничем не мог, так как и в езде, и в стрельбе, и в фехтованьи постоянно находились соперники гораздо его искуснее.

В одном он не имел соперников – это в костюме, сидевшем на нём удивительно и сверкавшем золотым шитьём с жемчугом. Недаром он за этот костюм заплатил почти всё, что получил под залог своего хутора.

Но красота наряда, казалось, мало влияла на Зосю; она все эти дни была пасмурна и даже скучна; её сердило и выводило из себя, что тайный избранник её сердца не оказывался первым на всех поприщах. Розалия, которая лишь отчасти проникла в секрет своей кузины, всё время старалась подтрунивать над Седлецким, чтобы выведать её тайну, но всё напрасно, во всё время, пока продолжалось пребывание гостей в замке, Зося была более чем сдержанна с молодым шляхтичем, и первая смеялась его неудачам.

Наступил день отъезда гостей – не потому, что гостеприимный хозяин заранее определил срок пребывания их под его кровом, а потому что отпуск его сыновей, отпущенных великим князем всего на неделю, истекал, и самому воеводе необходимо было явиться на военный совет, созванный на «сороковое» воскресенье великим князем.

Замок опустел. Остались только самые близкие родственницы: пани Розалия со старой теткой, заступившей ей умершую мать, да старая-престарая бабушка со стороны матери Зоси, притащившаяся из своего фольварка на праздник внучки.

Молодёжь вся разъехалась, оставался только Туган-мирза, которого старый воевода должен был представить Витовту в Вильне.

Старый Бельский не любил откладывать дела в долгий ящик и в тот же день, когда разъехались гости, выехал с сыновьями в Вильню. Быстро пробежали борзые кони семь миль, отделявших замок от столицы Литвы, и к ночи они добрались до города.

Вильня того времени совсем не походила на теперешнюю. Центр жизни сосредотачивался в громадном замке, построенном на вершине высокого, почти недоступного холма, возвышавшегося в углу слияния рек Вилии и Вилейки. Холм этот стоял совершенно одиноким среди узкой долины, и если бы не его величина, не допускавшая такого предположения, можно было бы подумать, что он насыпан искусственно. На его вершине стоял обнесённый крепкими стенами так называемый «верхний замок», замечательный тем, что в былые войны из-за литовского престола Витовту, несмотря на страшные усилия и потери, не удалось взять его ни приступом, ни осадой.

Ниже, почти у подошвы холма, возвышалась увенчанная многими башнями новая каменная стена, составлявшая как бы второй круг укреплений, называвшаяся «нижним замоком». Правее высокий берег над Вилией образовывал естественное укрепление, тоже обнесённое стеной, и наконец, с западной стороны на Вилейке стоял ещё сильно укреплённый замок.

Этим не исчерпывалась оборона столицы Литвы; весь город, кроме посадов, был обнесён стеной с бойницами и башнями, но эта стена была деревянная, только приворотные башни сложены были из камня и кирпича, да ворота закованы, словно в латы, в железные полосы.

Посады, или, как их тогда называли, форштадты, или пригородные слободы, судя потому, кто обитал в них: литовцы, русские (которых особенно много было в Вильне) или разные горожане, беглецы из «пруссов» и с «подола», не были защищены от вторжения неприятеля, и при первом же появлении врага безжалостно истреблялись огнём. Тем не менее очень многие из зажиточных панов и шляхты жили в форштадтах, предпочитая риск скученности «замков» или самого города.

Молодые паны Яков и Ян Бельские жили вместе и нарочно для себя построили недалеко от Трокских ворот Вильни хоромы, обнесённые, словно крепость, высоким тыном с крепкими дубовыми воротами. На возможность неприятельского нападения на Вильню никто теперь не рассчитывал, тем более, что в двух последних войнах единственные опасные враги – рыцари понесли громадный урон, а против нечаянного нападения какой-либо бродячей шайки злоумышленников подобная охрана была вполне надёжной.

Два десятка дворовых холопов и несколько вестовых из отряда воеводы Якова Бельского высыпали навстречу господам, когда их маленький караван подъехал к воротам. Загремели затворы, ворота растворились, и хозяева подъехали к крыльцу.

Но прежде чем старый Бельский успел соскочить с коня, к нему с почтительнейшим видом подошёл постельничий молодых господ и объявил, что и часу ещё нет, как от короля прибегал круглец[57]57
  Многие поляки, как и немцы, тоже называли Витовта королём. Круглец – придворный служитель. – Ред.


[Закрыть] с приказом старому Бельскому и обоим сыновьям, как только вернутся, спешить на двор великокняжеский.

– Дело королевское – прежде всего! – воскликнул старый пан воевода, – отдохнуть после успеем. Эй, сынки, за мной! – и, не дав никому опомниться, быстро поскакал к замковой горе. Оба сына последовали за ним.

Очевидно, великим князем был отдан нарочный приказ пропустить прибывших, потому что воины, стоявшие на страже, открыли замковые ворота тотчас, хотя был вечер, а в эту пору открывать их дозволялось только по особому повелению великого князя.

В первом же покое прибывших встретил княжий дворецкий и повёл старого пана прямо в покой Витовта, а обоим сыновьям его велел подождать в приёмной.

Когда воевода вместе с дворецким вошёл в покой великого князя, Витовт, нагнувшись над пергаментом, исписанным сжатым, но чётким почерком, внимательно читал его. Большой медный светильник, изображавший аиста, поднявшего вверх клюв, из которого выходил яркий язык пламени, освещал всю хоромину. Светильник этот, хитрой греческой работы, был подарен дяде, великому Ольгерду, послом императора Византии, и с тех пор возбуждал удивление и даже таинственный страх у всех, кто в первый раз его видел.

Витовт поднял глаза от пергамента и хорошая, добрая улыбка пробежала по его безбородому женственному лицу, когда он узнал вошедшего.

– Скоро же ты пан, Здислав! – сказал он приветливо, – я думал ты и к утру не доедешь! У меня к тебе дело есть.

– Весь в руках королевских! – отвечал воевода.

– Зачем говорить это? Если бы я был уверен в противном, не поручил бы тебе этого дела. Слушай же моё распоряжение: завтра, чем раньше, тем лучше, ты выступишь из замка и к ночи будешь на границах Эйраголы. До меня дошли слухи, что проклятые крыжаки снова хотят вторгнуться в Жмудь. Ты возмешь с собой Витебскую и Новгород-Севскую хоругви да сто два псковских лучника[58]58
  В хоругви, или знамени, насчитывалось от нескольких десятков воинов до тысячи. Всё зависело от наличия средств у феодала или магистрата, собиравшего хоругвь. – Ред.


[Закрыть]. Подкрепи из этого числа гарнизон в Эйрагольском замке, а с остальными устрой засаду и истреби, насколько сможешь, проклятых немцев.

Только помни: ты не мой воевода, а моего брата, князя Вингалы Эйрагольского, у меня с проклятыми крестоносцами пока вечный мир! А побить их следует. Подними знамя восстания по всей Жмуди, скажи всем тамошним князьям, а в особенности старому упрямцу Вингале да его криве-кривейто, что я их поддержу всеми моими силами, только бы они всю зиму немцам покоя не давали. Весной увидим, что делать!

– Постой, чтобы знали, что ты мой посланный и верили тебе, как мне лично, вот тебе мой перстень гербовый. Они все его знают. Денег на поход возьми сколько надо, я уже сказал боярину «у скарба». Сыновьям твоим обоим нашёл работу: Яну ехать от меня почётным гонцом к брату и другу – польскому королю в Краков, а Якову – на Москву путь держать, надо весточку Софье дать, да через верного человека, а то бояре всё перехватывают! – Ссориться с зятем теперь не время, другое дело назревает.

– Великий государь, – воскликнул Бельский. – Ты уже почтил меня своим великим доверием, доверши начатое: открой глаза мне, слепому, что задумал ты, государь? Чтобы знать, как мне действовать, к чему клонить князей и правителей Жмуди.

– Ты всегда был мне верный и нелицемерный слуга, – после раздумья проговорил Витовт. – Так слушай же, задумал я сбросить, сломить ненавистное немецкое иго, что с двух сторон давит на Литву. Один я не в силах разбить оковы, пусть Ягайло подаст мне руку, пусть русские князья откликнутся на мой зов, мы сломим, мы уничтожим немецкое постыдное владычество, мы освободим наши святые славянские земли от позора немецкого ярма! Но надо действовать осторожно, поодиночке немцы нас всех раздавят. В дружном союзе мы, славяне, уничтожим немецкую силу.

Тебе и обоим твоим сыновьям поручаю я главные роли. Поддержи восстание в Жмуди, не давай ни часа покоя сторожевым немецким войскам, вторгайся в их пределы, а когда они будут жаловаться мне на ваши действия, я буду относиться к вам с величайшею строгостью: буду писать вам приказания немедленно положить оружие и смириться, но пока вот этой печати я не приложил к письму, – Витовт показал большую печать, висевшую у него на поясе, с изображением всадника на лошади с копьём в руках /герб «Погоня» – Ред./ – не верь, не верь и не исполняй!

Когда же настанет час, когда братский союз с королём удвоит мои силы, спеши ко мне, твоё место во главе моих воевод, у знамени великокняжеского! Одним ударом мы разметаем, рассеем немецкие силы.

– Аминь! – просто и торжественно заявил воевода Бельский. Витовт обнял его.

– А теперь, дорогой брат по оружию, прости, что ночью поднял тебя, время не ждёт.

– А что же прикажешь делать, государь, с татарчонком, князем Туган-мирзой, что я привёз по твоему приказу?

– Пусть завтра рано он явится ко мне. Мне не найти лучшего гонца к султану Саладину, сыну Тохтамыша[59]59
  У хана Тохтамыша было восемь сыновей: 1. Джалал ад-Дин; 2. Джаббар-Берди; 3. Кепек; 4. Карим-Берди; 5. Искандар; 6. Бу-Саид; 7. Кучик; 8. Кадир-Берди и пять дочерей (Малика-ханча; Ханинка; Джанинка-ханча; Сайд-бейка-ханча; Кадиджа). Саладина среди них не было. Военный отряд, пришедший из Золотой Орды на помощь Витовту, возглавил Джалал ад-Дин. – Ред.


[Закрыть]. Несколько тысяч арканов не будут лишними против гордых крейцхеров, и большое тебе спасибо, что ты надоумил меня на это! Теперь прощай. Зайди завтра за последними приказаниями – и в путь!

Витовт снова обнял старого воеводу, и на глазах у него показалась слеза. Храбрый сын Кейстута обладал способностью плакать ежеминутно. В детстве и его, и его друга и товарища, двоюродного брата Ягайлу, братья и сверстники иначе и не называли, как «плаксами!» А эти плаксы более полувека удивляли всю Европу славою своих подвигов!

Долго ещё сидел Витовт, вычисляя и обдумывая свой рискованный план дружного нападения на немцев. Он мысленно перебирал всех славянских князей, рассчитывая, кого из них можно счесть за врага, кого за союзника. Уже под утро, утомлённый работою, он свел итог: в самом худшем случае силы его были бы одинаковы со всеми силами, которые могли бы выставить крестоносцы.

– Да ещё татары в придачу! Сломим, сломим мы немецкую силу, если бы мне даже пришлось для этого принять магометанство. Бог велик, он простит, он знает, что всё это для отчизны!

Глава XX. Князь Вингала

Светало. Витовт, утомлённый ночной работою и мучимый каким-то предчувствием, не спал. Он лежал на своём одиноком ложе и мысли его блуждали далеко.

Вдруг он вздрогнул. Ему показалось, что где-то вдалеке зазвучал знакомый ему с детства гнусливый перекат турьего рога, который был в употреблении только в одной Жмуди. Он стал прислушиваться. Раскат повторился гораздо ближе, у самых замковых ворот, и скоро топот многочисленных конских копыт по досчатой настилке подъёмного замкового моста убедил его, что замковые ворота отперты и кто-то, вероятно, имеющий на это право, въехал на двор замка.

Витовт накинул свой любимый утренний костюм – что-то вроде халата или кафтана на лисьем меху – и подошёл к окошку.

Сколько можно было рассмотреть сквозь отпотевшие, круглые, чечевичеобразные зелёноватые стёкла окон, на дворе перед крыльцом толпилась кучка всадников и его собственные прислужники помогали сойдти с коня старику с большой бородой и в тёплой дорожной одежде. Великий князь отшатнулся от окна.

– Вингала! Брат Вингала! Он здесь, сам, по какому поводу? Что случилось?! – чуть не воскликнул он и пошёл к двери. На пороге уже стоял его брат, не сбросивший ещё дорожной одежды, взгляд его был дик, черты лица искажены внутренним глубоким страданием.

– Брат! Дорогой мой, что случилось? – быстро спросил Витовт, по выражению лица брата заметив, что случилось нечто ужасное.

– Дочь моя, моя Скирмунда! – воскликнул несчастный и упал в объятия великого князя, – спаси, защити, выручи!

– Но что случилось? Что случилось?.. – допытывался испуганный Витовт, у которого при виде волнения и отчаяния брата, по обыкновению, слёзы полились рекой.

– Украли! Украли! Увезли, увезли! Спаси, ты один только можешь спасти её! – всхлипывая, говорил старый Кейстутович и сделал движение упасть перед братом на колени.

– Но кто же? Кто? Не я ли тебе послал жениха Смоленского князя – неужели он?

– Нет, не он. Крыжаки, немцы треклятые, из рук вырвали! – и старый Вингало в несвязном рассказе передал Витовту всё, что произошло до этой минуты.

Витовт задумался. Хотя предлог к войне был найден, и превосходный, и в союзе Ягайлы он не сомневался, но всё-таки надобно обождать вестей от посланных гонцов. Однако, Витовт колебался недолго; голос оскорблённой чести говорил громче голоса политика-медлителя.

Князь Вингала

– Успокойся, брат бесценный, клянусь тебе нашим общим отцом и матерью, немцы нам дорого поплатятся за это. Война так война! Не хочу больше таиться! Ещё вчера вечером я решил послать к тебе воеводу Бельского с двумя хоругвями и лучниками, чтобы действовать твоим именем против нёмцев. Теперь пошлю втрое – начинайте войну немедленно. Но помните, что это будет война последняя, война отчаянная. Или мы все погибнем, или навек защитим родную страну от немецких притязаний.

Слушай же, дорогой брат и друг, всё, что я писал про уступки немцам – забудь, пусть криве-кривейто пошлёт по всем лесам и дебрям Жмуди от Полунги до Лиды свою кривулю. Пусть все криве и сигонты проповедывают войну, весной поход, а пока жги и грабь немецкую землю малыми отрядами, тешь своё сердце в пламени немецких городов и деревень, топи своё горе в крови рыцарской, а весной мы с братом Ягайлой двинемся на подмогу, русские князья поддержат – и горе немцам!

– О, ты достойный сын нашего отца Кейстута, ты оживляешь меня, ты вдохнул в меня новые силы, ты развязал мне руки. Немцы думают, что за выкуп дочери они заставят отказаться от защиты моей земли и веры. О, нет! Клянусь, за каждый день её плена мстить им огнём и кровью, чтобы они сами выдали мне её обратно. Клянусь великим зиждителем Сатваросом и громами Перкунаса, пока Скирмунда будет в их руках, ежедневно немецкое небо будет освещаться пожаром, а на костре – гореть один пленник.

– А разве у тебя их много? – с некоторым испугом спросил довольно человеколюбивый Витовт.

– Двое рыцарей, штук двадцать гербовых да лучников с полсотни, на два месяца хватит! – со злобной улыбкой отвечал Вингало. – Только помни, дорогой брат. Теперь ты мне не мешай. Ни жалости, ни пощады от меня не жди. Ты сам развязал мне руки. Горе немцам!

Долго ещё проговорили братья, но, несмотря на все убеждения Витовта, Вингало не хотел ни дня оставаться в Вильне, и не успело ещё солнце подняться из-за гор, окружающих столицу, как он уже мчался обратно со своей свитой по дороге к Эйрагольскому замку. Он боялся, чтобы князь Витовт не изменил своего решения и вновь не запретил истреблять немцев.

Несколько дней по отъезду брата Витовт был сам не свой; не было вестей ни от короля польского, ни из Москвы, ни от султана Саладина. Первая весть пришла из Кракова. Ян Бельский прислал со своим помощником и ратным товарищем Видимундом Хрущом письменное донесение, и гонец тотчас же был поставлен перед лицом великого князя.

Прогнав более недели верхом, молодой литовский витязь был страшно измучен, он едва взошёл в покой великого князя, и прислонился к притолке, чтобы не упасть.

– Какие вести? – быстро спросил Витовт, идя к нему навстречу.

– Хорошие, государь! – успел проговорить Видимунд и зашатался.

– Где письмо? – нервно спросил великий князь, но измученный гонец не мог уже отвечать, он показал рукою на сапог правой ноги и без чувств упал на руки служителей.

В описываемое время путешествие по большим дорогам без сильного конвоя было делом рискованным, а Хрущ, сделав переезд одвуконь из Кракова в Вильню без конвоя, меняя и бросая лошадей, совершил неслыханный подвиг: он проехал это расстояние за 6 дней[60]60
  Автор указал 650 верст, т. е. почти 694 км. Выходит 115–116 км в день! – Ред.


[Закрыть].

По знаку Витовта слуги и дворовые дворяне бросились обыскивать обувь гонца и после долгих поисков нашли письмо в шёлковом пакете, вложенное между двумя подошвами, тщательно зашитое и засмоленое!

По мере того, как Витовт читал грамотку, лицо его принимало всё более и более радостное выражение, морщины на челе его разошлись, он, казалось, помолодел на несколько лет.

В письме, посланном, как мы видели, с такими предосторожностями, иносказательно, чтобы сбить с толку тех, в руки которых это письмо могло бы попасть изменой или насилием, говорилось, что торг состоялся на выгодных условиях, что товар будет сдан весной, а про цену и количество скажет посланный, он же укажет и место выгрузки.

По форме это было самое обыкновенное письмо между торговцами, но Витовт прекрасно знал, что торг и сделка означают союз, а товары – войска, что же касается «места выгрузки», он не совсем понял, подобного выражения не было обусловлено между ним и молодым Яном Бельским, но очевидно, это слово имело большое значение. Спросить было не у кого: несчастный гонец спал почти летаргическим сном и, вероятно, не сумел бы ответить, если бы его теперь разбудили.

* * *

Витовт ходил в раздумье, по довольно обширной комнате, в которой занимался по утрам, и в десятый раз перечитывал письмо.

– Непонятно, непонятно. Что хотел он сказать этим? – вырвалось у него и он снова стал вчитываться в только что полученное письмо.

– Место выгрузки чего? Войск? Да зачем же мне знать это теперь? У нас путь прямой, идти прямо на Крулевец[61]61
  Крулевец (польск.) или Королевец, это Кёнигсберг (Королевский город). – Ред.


[Закрыть] и отхватить всю Бранденбургию! Путь ему через Мазовию на Варшаву и Плоцк, мне прямо на Гродно и Ковно! О каком же месте выгрузки может быть речь?

Всегда нетерпеливый в каждом своём движении, Витовт несколько раз посылал узнать, проснулся ли гонец, и всякий раз получал один и тот же ответ: спит и даже не шевелится.

Не доверяя своим круглецам и дворцовым дворянам, он сам пошёл взглянуть на приезжего. Действительно, они были правы: молодой витязь лежал без движения, словно громадный дуб, поверженный топором дровосека. Только лёгкое движение груди показывало, что он жив!

– Попытайтесь-ка разбудить его, – приказал Витовт, и тотчас двое из комнатных служителей бросились к спящему и принялись его раскачивать, но это был напрасный труд. Тело измученного гонца представляло из себя почти безжизненный труп, душа была где-то далеко. Служители удвоили старания. Губы сонного пошевелились.

– Прочь с дороги! Я гонец короля литовского! – странным голосом вскрикнул он и махнул наотмашь рукою. Один из челядинцев повалился, а гонец прохрипел ещё что-то и снова погрузился в спокойный и сладкий сон.

– Отставить! – приказал великий князь, – у такого богатыря и сон богатырский. – Да кто он, откуда? Я что-то не видал его в своей свите!

– Это, ваше величество, первейший друг пана Яна Бельского, шляхтич из-под Трок, Видимунд Хрущ! – отвечал дворцовый хорунжий, знавший всех дворян в Вильне.

– Герба? – коротко спросил Витовт.

Надо сказать, что в то время знатность рода польских шляхтичей, в большом количестве выселявшихся в Литву, определялось по гербам.

– Не приписан ещё!

– Как не приписан, разве он не из «лапотных»[62]62
  «Лапотными» называли мелкопоместных шляхтичей из Великой Польши. – Ред.


[Закрыть]?

– Литвин родом, а веры православной.

– Хорошо, пусть проснётся, спросонья ещё Бог знает что намелет. Проснётся – тогда доложить мне.

С этими словами ушёл великий князь в свою комнату и затворился.

Но во весь день любопытство Витовта не было удовлетворено; гонец проспал целые сутки и только на следующее утро мог явиться перед великим князем.

– Ты знаешь содержание письма? – спросил его Витовт.

– Знаю, ваше величество. На случай потери на память выучил.

– Я не понял, что значат слова: место выгрузки, цена и количество?

Хрущ оглянулся: в комнате кроме него и великого князя никого не было, но всё-таки, боясь, что его подслушают, он стал говорить чуть не шёпотом.

– Место высадки, государь, – это город Брест!

– Как Брест? С какой стати? Зачем я поведу туда войска?! – вспыхнул Витовт.

– Не о войсках речь идёт, государь; его величество король желает повидаться с вашим величеством, прежде чем начать общее дело!

– И назначает Брест, где бы мы могли съехаться? Так ли?!

– Так, государь!

Витовт на секунду остановился. Предложение польского короля было вполне разумно, своевременно, и место выбрано особенно удачно. Предлогом свидания могли быть большая охота; в окрестностях этого города земля изобиловала дичью.

– Дальше, – сказал он отрывисто.

– Цена и количество означает «Сколько воинов может доставить его величество король».

– Сколько и каких?

– Пятьдесят полных знамён.

– Как, пятьдесят знамён!? Ты не ослышался? – этого быть не может! – воскликнул Витовт, которого поразила громадность цифры польского войска.

– Сам из уст его величества короля слышал эти слова. «Скажи моему брату и другу, пусть он собирает войско, а моих пятьдесят знамён выйдут в поле!»

– Хвала Всевышнему! – воскликнул Витовт и перекрестился.

– Постой! – вдруг обратился он к гонцу, – ты говоришь, сам слышал эти слова от моего брата и друга короля Владислава. Как это могло случиться, разве ты был на большом приёме? Разве цель вашего посольства была известна всем?

– Ничуть, государь. По твоему веленью мы в Краков приехали торговыми людьми. В тот же день пан Ян отыскал постельничего его королевской милости, старого Вармунда и передал ему письмо вашего величества к королю. В другой же день нас тайно увезли в королевский охотничий замок за три мили от Кракова, и в тот же вечер туда прибыл его величество король. Он был без свиты, и мы имели честь представиться ему в его опочивальне, при разговоре никого не было, кроме Вармунда. Король был весел, очень доволен и приказал мне в тот же день ехать обратно с ответом, удержал пана Яна на несколько дней, чтобы передать ему решение панов Рады! Совет должен был собраться через два дня!

– А если паны будут против?

– Что вы, государь милостивый! Вся Польша кипит жаждою войны против злодеев-крыжаков. Я во время проезда через Малую Польшу и Мазовию наслышался стольких проклятий по адресу немцев, что не услышишь во всю жизнь!

Витовт улыбнулся.

– Ну, слуга мой верный, спасибо за услугу, не шутка сказать – слетать гонцом из Кракова до Вильни. Молодец, исполать! Постой, слыхал я, что хотя ты и шляхтич, а к гербу не приписан. К какому же приписать тебя?

Глаза молодого человека блеснули радостью: заветные думы его могли осуществиться.

– Государь, – заговорил он робко, – мой и дед, и прадед, и пращур считались в гербе «Саламандра», а как отец в Литву при Ольгерде Гедиминовиче переехал, его от герба отписали, и мы опять без герба.

– «Саламандра»! – воскликнул великий князь, – да у тебя губа не дура: это княжеский герб. Хорошо, после первого боя, где увижу тебя с мечом в руках среди врагов, быть тебе в гербе «Саламандры», да ещё в придаток велю дать коня крылатого! Ладно ли так?

– Много милости! – с низким поклоном проговорил Видимунд, – дай Бог, чтобы эта минута скорее настала.

– Вот вы всё молодёжь, скорее да скорее, а что говорит русская пословица? Тише едешь, дальше будешь! Постой! – вдруг обратился к Видимунду Витовт, – мне завтра же надо послать гонца с ответом в Краков – что я согласен и что по первому пути через месяц буду в Бресте. Мне нужен человек разумный и знающий пути.

– Государь, – чуть не со слезами воскликнул молодой человек, – не обойди твоего верного слуги, не бесчесть меня.

– Как бесчестить тебя? – спросил удивлённый Витовт.

– Не поручай другому то, что могу сделать и я.

– Как, ты хочешь скакать обратно в Краков?

– Хоть сейчас, хоть сию минуту.

– Но ведь ты измучен с дороги, тебе нужен отдых.

– С такими радостными вестями я полечу легче ветра.

– Но вспомни, ты проспал целые сутки, ты загнал своих коней.

– Ну так что же, загоню ещё двоих и просплю две ночи в Кракове. Государь, не обездоль!

Витовт махнул рукой. Ответ был неспешный.

– Ну ладно – завтра приходи за грамотой – и в путь.

Видимунд бросился к ногам великого князя и хотел поцеловать полу его кафтана, но тот милостиво подал ему руку, и юноша с восторгом прижал её к губам.