Текст книги "Последний свет Солнца"

Сейнион Льюэртский всегда считал – и писал об этом верховному патриарху в Родиас и другим, – что неправильно и даже ересью было бы наотрез отказываться от этого дара Джада. Лучше обратить свою любовь к миру в почитание бога, и если у человека умрет жена или дети, твое собственное понимание горя может помочь тебе дать ему лучший совет и утешить его. Ты ведь пережил ту же потерю, что и другие. И делил с ними их удовольствия.

Его слова, написанные и сказанные, имели значение для других людей, милостью святого Джада. Он был искусен в такого рода спорах, но не знал, победит ли в этом споре. Три провинции сингаэлей лежат далеко от Родиаса, на краю света, на туманных границах языческих верований. К северу от северного ветра, как говорит пословица.

Сейнион пригубил свое вино, глядя на друга. Выражение лица Брина в этот момент стало на удивление лукавым.

– Ты заметил, как Дей аб Оуин смотрел на мою Рианнон, а?

Сейнион постарался сохранить невозмутимость. Он действительно заметил это – и еще кое-что.

– Она – необыкновенная девушка, – пробормотал он.

– Дочь своей матери. Та же душа. Я потерпел полное поражение, говорю тебе. – Брин улыбался, произнося это. – Каким образом мы решим проблему? Наследником Оуина займется моя дочь?

Сейнион сохранил невозмутимый вид.

– Несомненно, это полезный брак.

– Парень уже потерял голову, держу пари. – Он рассмеялся. – И не он первый в случае с Рианнон.

– А твоя дочь? – спросил Сейнион, может быть, неосторожно.

Некоторые отцы удивились бы или выругались – какое значение имеют в подобных вещах желания женщины? Но не Брин ап Хиул. Сейнион смотрел на него и при свете лампы видел, что этот большой человек, его старый друг, задумался. Слишком глубоко задумался. Священник про себя произнес богохульное проклятие и тут же попросил у бога за него прощения – тоже про себя.

– Интересную песню спел младший перед ужином, ты не находишь?

Вот тебе. Хитрец, грустно подумал Сейнион. Гораздо больший хитрец, чем воин с двуручным мечом.

– Да, – согласился он по-прежнему сдержанно. Все это еще происходит слишком рано. Он тянул время. – Твой бард потерял самообладание.

– Амунд? Ты хочешь сказать, что она была слишком хорошей? Эта песня?

– Не в этом дело. Хотя она произвела впечатление. Нет, Алун аб Оуин нарушил правила для подобных случаев. Только признанным бардам позволено импровизировать прилюдно. Твоего арфиста придется умаслить.

– Колючий человек этот Амунд. Его не так легко будет смягчить, если ты прав.

– Я прав. Назови это предчувствием, посланным мудрецу.

Брин посмотрел на него.

– А твой второй вопрос? Насчет Рианнон? Что ты имел в виду?

Сейнион вздохнул. Он сделал ошибку.

– Иногда мне хочется, чтобы ты не был таким умным.

– Приходится. Чтобы поспевать за моей семьей. Ей понравилась… песня, как ты считаешь?

– Я думаю, всем понравилась песня. – Больше священник ничего не сказал.

Оба они некоторое время сидели молча.

– Ну, – в конце концов произнес Брин, – она уже взрослая, но особенно спешить некуда. Хотя Амрен хочет знать, что делать с Оуином и Кадиром, и это…

– Оуин ап Глинн не создаст трудностей. Как и Амрен, и Иелан в Льюэрте. Разве только они будут упорствовать в этой смертельной вражде, которая всех нас погубит. – Сейнион произнес эти слова с большим пылом, чем намеревался.

Его собеседник вытянул ноги и откинулся назад, оставаясь невозмутимым. Выпил, вытер усы рукавом и ухмыльнулся.

– Все еще не слез со своего конька?

– И не слезу, пока жив. – На этот раз Сейнион не улыбнулся. Он поколебался, потом пожал плечами. Он все равно хотел сменить тему. – Я тебе скажу кое-что до того, как скажу это Амрену в Биде. Но держи это в секрете. Элдред пригласил меня в Эсферт, к своему двору.

Брин резко выпрямился на стуле. Выругался, не извинившись, с размаху поставил чашу на стол, пролив вино.

– Как он смеет? Теперь он хочет похитить нашего верховного священнослужителя?

– Я сказал, что он меня пригласил. Это не похищение, Брин.

– Все равно, разве у него нет собственных проклятых Джадом священников из англсинов? Чтоб он пропал!

– У него их много, а он хочет иметь больше… не проклятых, я надеюсь. – Сейнион сделал небольшую укоризненную паузу. – Отсюда, из Фериереса. Даже из Родиаса. Он король другого типа, мой друг. Я думаю, он чувствует, что его земля теперь в большей безопасности, а это означает новые амбиции, новый способ мышления. Он выдает дочь замуж на север, в Реден. – Он в упор смотрел на собеседника.

Брин вздохнул.

– Я об этом слышал.

– А если это так, то исчезнет соперничество по Другую сторону от Стены, на которое мы прежде рассчитывали. Мы в опасности, если… останемся такими же, как и прежде.

В комнате горели три масляные лампы, одна висела на стене, две принесли сюда для гостя: роскошь и уважение. В их смешанном желтом свете Брин теперь смотрел прямо на него. Сейнион, принимая этот взгляд, почувствовал, как его захлестнула волна воспоминаний из ужасного, великолепного, давно ушедшего лета. Это происходило все чаще по мере того, как он старел. Прошлое и настоящее сталкивались, одновременно возникали картины, настоящее виделось вместе с прошлым. Этот самый человек, четверть века назад, на поле боя у моря, сам Вольган и отряд эрлингов, которых они встретили возле их кораблей. В тот день там было три правителя сингаэлей, но Брин командовал в центре. Тогда у него была густая шапка черных волос, гораздо меньше плоти и меньше этого легкого юмора. Но это был тот же самый человек. Люди меняются – и не меняются.

– Ты сказал, он охотится за священниками из Фериереса? – Он уловил еще один важный момент.

– Так он мне написал.

– Это начинается со священников, да? Сейнион с любовью посмотрел на своего старого друга.

– Иногда. Они славятся своим высокомерием, мои коллеги за морем.

– А если нет? Если это сработает, откроет каналы? Если англсины и Фериерес объединятся, чтобы оттеснить эрлингов по обе стороны от пролива? И, может быть, этот брак тоже…

– Тогда эрлинги снова придут сюда, я полагаю. – Сейнион закончил эту мысль. – Если мы останемся в стороне, что бы ни происходило. Об этом я буду говорить в Биде, когда доберусь туда. – Он помолчал, затем высказал ту мысль, которая не оставляла его в пути: – Бывают времена, когда мир меняется, Брин.

Молчание в комнате. В коридоре тоже стояла тишина теперь; домашние уже легли, большинство из них. Некоторые из воинов, вероятно, все еще играли в кости в зале, возможно, с молодыми кадирцами. Деньги переходили из рук в руки при свете фонаря. Он не думал, что возникнут неприятности; люди Брина были исключительно хорошо обучены, и сегодня они – хозяева. Ночной бриз веял в окно, насыщенный сладким ароматом цветов. Дары бога, посланные им миру. Которые не пристало отвергать.

– Я ненавижу их, ты знаешь. Эрлингов и англсинов, и тех, и других.

Сейнион кивнул, но ничего не сказал. Что можно сказать? Прочесть проповедь насчет Джада и любви? Брин снова вздохнул. Опять осушил чашу. Неразбавленное вино не оказало на него никакого действия.

– Ты поедешь к нему? К Элдреду? – спросил он.

– Не знаю, – ответил Сейнион, и достоинством этого ответа была его честность.

Брин ушел, но не дальше по коридору в свою спальню, а в одну из отдельно стоящих пристроек. Несомненно, его ждала молодая служанка, готовая выскользнуть из дома, закутавшись в плащ, как только увидит его выходящим. Сейнион знал, что его долг отчитать за это друга. Но даже не подумал об этом; он слишком давно знал ап Хиула и его жену. Одно из следствий жизни в миру и ради мирян: узнаешь, каким сложным может быть этот мир.

Он погасил две лампы, не любил пустых трат. Привычка к бережливости. Оставил дверь слегка приоткрытой, в знак учтивости. Раз Брин вышел из дома, хозяин поместья будет не последним посетителем у него сегодня ночью. Он уже бывал здесь раньше, как и в Других домах ап Хиула.

Пока он ждал, ему в голову пришла одна мысль. Он подошел к своему дорожному мешку и достал письмо, которое нес с собой на северо-запад, в город Вида на море. Сел на то же место, у окна. Сегодня лун нет. Юные кадирские принцы получили бы хорошую, черную ночь для угона скота… и были бы убиты. Им не повезло, что Брин оказался здесь со своими людьми, но невезение может означать смерть.

Джад позволил Сейниону сегодня спасти жизни – другая разновидность дара, и его значение, возможно, выходит за рамки того, что позволено понять человеку. Он сам каждое утро молился, чтобы бог счел его достойным и воспользовался его услугами. Было что-то важное – должно было быть – в том, что он появился в нужный момент, посмотрел на вершину холма и заметил движение в кустах. И пошел туда, не имея на то веских причин, лишь подозревая, что ему послан знак. Это больше, чем он заслуживает, ибо грешен. Тем, что он сделал в минуты горя и в другие тоже. Сейнион повернул голову и посмотрел в окно, увидел звезды в просветах бегущих облаков, снова почувствовал аромат цветов, прямо в ночи за окном.

“Необходимо, как уход ночи. Необходимо, как ночь”.

Две утонченные фразы в игре в триаду, затем песня, импровизация на глазах у слушателей. Здесь есть трое молодых людей на пике своего реального существования, возможно, их жизнь имеет большое значение. И двое из них, вероятно, лежали бы мертвыми этой ночью, если бы он задержался в дороге на один день или даже на несколько секунд.

Ему следовало бы встать на колени и снова возблагодарить бога, почувствовать благословение и надежду. И эти чувства были здесь, действительно, но лежали под чем-то другим, более неопределенным, под какой-то тяжестью. Сейнион внезапно ощутил усталость. Годы подкрадываются к тебе, если день длится слишком долго. Он снова открыл письмо, его красная сломанная печать уже слегка раскрошилась.

“Поскольку мы уже некоторое время придерживаемся мнения, что истинный долг короля, помазанника Джада, заключается в поисках мудрости и в том, чтобы служить примером добродетели, и это не менее важный долг, чем укреплять и защищать страну…”

С погашенными лампами света для чтения не хватало, особенно для уже немолодого человека, но Сейнион помнил послание наизусть и больше общался с ним, чем перечитывал написанное. Так человек преклоняет колени перед знакомым образом бога на каменной стене собственной церкви. Или, как пришло ему только что в голову, так можно смотреть на имя и на диск солнца, вырезанные на могильном камне, который навещал столько раз, что их уже и не видишь, а лишь воспринимаешь, задержавшись еще раз до сумерек, а потом и до темноты.

В темноте коридора она тихо постучала, а затем вошла, правильно принимая приоткрытую дверь за приглашение.

– Что? – спросила Энид, ставя на стол высокую свечу. – Все еще одет и не в постели? Я надеялась, что ты меня здесь ждешь.

Он встал, улыбаясь. Она подошла, и они поцеловались, хотя она проявила достаточно доброты и мирно расцеловала его в обе щеки, не более того. Она душилась теми же духами. Сейнион не слишком хорошо знал название этих женских духов, но они тут же подействовали на него. Он внезапно ощутил присутствие кровати. Она сделала это намеренно, понимал он. Он ее очень хорошо знал.

Энид посмотрела на чаши для вина и бутылку с широким горлом.

– Он мне оставил хоть немного?

– Боюсь, не слишком. Возможно, что-то осталось, и есть вода, чтобы смешать с вином.

Энид покачала головой.

– Мне это не слишком нужно.

Она села на стул, который только что освободил ее супруг, отправившись на свидание с неизвестной девушкой, ожидавшей его. При мягком свете она казалась призраком, сидящим возле него, запахом, воспоминаниями о других ночах – и других мирных поцелуях, когда после своего ухода она оставляла совсем не мирное настроение. Его сдержанность, а не ее или даже Брина, так как эти двое установили собственные правила за время этого долгого брака и Сейниону много лет назад дали это понять. Его сдержанность. Женщина, которая очень дорога ему.

– Ты устал, – сказала она после того, как несколько мгновений рассматривала его. – Он получает от тебя лучшее, так как приходит первым, а потом появляюсь я – всегда с надеждой – и нахожу…

– Человека, недостойного тебя?

– Человека, не поддающегося моим угасающим чарам. Я старею, Сейнион. Мне кажется, моя дочь сегодня ночью влюбилась.

Он вздохнул.

– Я отвечу последовательно: нет, и нет, и… возможно.

– Дай мне разобраться. – Он видел, что она удивлена. – Ты наконец поддаешься мне, я еще не старая, на твой взгляд, Рианнон, возможно, влюблена?

Что-то такое было в Энид, что всегда вызывало у него желание улыбнуться.

– Нет, увы, и да, действительно, и, возможно, она влюблена, но молодые всегда влюблены.

– А те из нас, кто не молод? Сейнион, поцелуй меня, пожалуйста. Прошло уже больше года.

Он и правда секунду поколебался, по тем же старым причинам, но затем встал и подошел к сидящей женщине и поцеловал ее прямо в губы. И когда она подняла голову, он, несмотря на непритворную усталость, почувствовал биение своего сердца и быстрый прилив желания. Он отступил назад. Увидел озорное выражение ее лица за секунду до того, как она протянула руку и прикоснулась к его мужскому естеству под одеждой.

Он ахнул, услышал ее смех, и она убрала руку.

– Всего лишь проверяю, Сейнион. Не бойся меня. Что бы ты ни говорил по доброте, наступит ночь, когда я уже не смогу взволновать тебя. В одно из таких посещений…

– В эту ночь я умру, – сказал он, и он говорил серьезно.

Она перестала смеяться и сделала знак солнечного диска, отводя беду.

Или попыталась это сделать. Они услышали во дворе крик. Быстро обернувшись, Сейнион увидел в окне огненную дугу брошенной горящей головни.

Потом он увидел всадников во дворе фермы, и раздались крики.

Алун думал о том, что уже видел таким брата, пусть и не совсем таким. Дей был беспокойным, раздражительным и испуганным. Гриффит, занимавший левую сторону недостаточно широкой кровати, совершил ошибку, пожаловавшись, что Дей бродит в темноте, и получил в ответ сокрушительный поток брани.

– Это несправедливо, – заметил Алун.

Дей резко обернулся к нему, и Алун, лежа на середине кровати (он вытащил короткую соломинку), посмотрел на напряженную, застывшую фигуру брата в темноте.

– Ложись в постель, поспи немного. Она будет здесь и утром.

– О чем это ты говоришь? – осведомился Дей.

Гриффит опрометчиво фыркнул от смеха. Дей шагнул к нему. Алун даже подумал, что брат сейчас ударит их кузена. Этот гнев – вот чем этот раз отличался от прошлых, когда Дей увлекался девушкой. Гнев и страх.

– Неважно, – быстро произнес Алун. – Послушай, если не можешь спать, то в зале наверняка играют в кости. Только не бери с собой все деньги и не пей слишком много.

– Почему ты мне указываешь, что я должен делать?

– Чтобы мы могли немного отдохнуть, – мягко ответил Алун. – Ступай с богом. Выиграй что-нибудь.

Дей поколебался, напряженный силуэт в другом конце комнаты. Затем, бросив еще одно проклятие, он рывком распахнул дверь и вышел.

– Подожди, – тихо сказал Алун Гриффиту. Они ждали, лежа рядом на кровати.

Дверь снова распахнулась.

Дей вернулся в комнату, прошел к своему мешку, схватил кошелек и снова вышел.

– Теперь, – сказал Алун, – можешь назвать его идиотом.

– Он идиот, – произнес Гриффит с чувством и повернулся на бок.

Алан повернулся на другой бок, с твердым намерением уснуть. Но ему это не удалось. Стук в дверь и женский голос из коридора послышались всего через несколько секунд.

По выражению лица Хельды и по быстрым взглядам, которые она бросала на Рианнон, было очевидно, что она встревожена. Их юная кузина бросилась на постель, как только они вчетвером вернулись из зала в ее комнату. Она лежала там, все еще в зеленом платье с поясом, освещенная расточительно большим количеством свечей. Теперь, когда Мередд навсегда переехала к дочерям Джада, Рианнон потребовала соседнюю комнату для других трех женщин. Она выглядела, сказать по правде, действительно больной: ее лихорадило, глаза ярко блестели.

Не обменявшись ни словом, три женщины решили ее развеселить и поэтому не возразили в ответ на ее тут же высказанное требование зажечь огни, как и на следующее пожелание.

Рания обладала самым чистым голосом, в церкви и в пиршественном зале, а Эйрин – самой хорошей памятью. Они вместе вышли в другую комнату, пошептались, а потом вернулись через соединяющую комнаты дверь. Эйрин улыбалась, Рания прикусила губу, как делала всегда перед тем, как петь.

– У меня не слишком хорошо получится, – сказала она. – Мы ведь всего один раз ее слышали.

– Знаю, – ответила Рианнон непривычно мягко, ее голос противоречил ее взгляду. – Но попытайся.

У них не было здесь арфы. Рания пела без аккомпанемента. Правда, пела она хорошо, женский голос в тихой (слишком ярко освещенной) комнате поздней ночью придавал песне другое звучание по сравнению с той же песней, исполненной в зале на закате солнца, когда ее пел для них младший сын Оуина ап Глинна:

 
Залы Арберта нынешней ночью темны,
В небесах ни одной мы не видим луны,
Я спою вам и после умолкну.
 
 
Ночь – неведомый знак,
Ночь – с мечом тайный враг,
Звери бродят и в поле, и в чаще.
 
 
Светят звезды над волком, и над совой,
И над прочей всякою тварью живой.
Только спят в безопасности люди
 
 
Залы Арберта нынешней ночью темны,
В небесах ни одной мы не видим луны,
Я спою вам и после умолкну
 
 
Звезда – долгожданной надежды полна,
Ночью сон пробуждает желанья от сна,
Ночь – ловушка для тайных желаний.
 
 
Звезды видят счастливых влюбленных в ночи,
Эхо вздохов во тьме до рассвета звучит,
Ведь не все этой ночью уснули.
 
 
Вот загадка таинственных темных часов,
Что с людьми пребывала с начала веков,
И поэтому можем сказать мы:
 
 
Это необходимо, как ночи уход,
Это необходимо, как ночь, что грядет,
В этом богом клянусь всемогущим.
 
 
Залы Арберта нынешней ночью темны,
В небесах ни одной мы не видим луны,
Я вам спел и теперь умолкаю
 

Рания застенчиво опустила глаза, закончив петь. Сияющая Эйрин захлопала в ладоши. Хельда, самая старшая из трех, сидела молча, с отрешенным выражением лица. Рианнон через секунду сказала:

– Богом клянусь всемогущим.

Было неясно, повторяет ли она слова песни, или говорит от души… или правда и то и другое. Они смотрели на нее.

– Что со мной происходит? – спросила Рианнон тоненьким голоском.

Две другие девушки повернулись к Хельде, которая уже была замужем и овдовела. Она мягко ответила:

– Тебе нужен мужчина, и это желание тебя сжигает. Это пройдет, дорогая. Правда, это проходит.

– Ты так думаешь? – спросила Рианнон.

И никто из них не мог сравнить этот голос с тем, который обычно отдавал распоряжения им всем – им троим, ее сестрам, всем молодым женщинам в доме и родственникам, – как ее отец отдавал приказы своим воинам.

Это могло быть забавным, это должно было быть забавным, но перемена слишком глубоко ранила, и девушка казалась совсем больной.

– Я принесу тебе вина. – Эйрин встала. Рианнон покачала головой. Ее зеленая шапочка соскользнула.

– Мне не нужно вина.

– Нет, нужно, – возразила Хельда. – Иди, Эйрин.

– Нет, – снова сказала девушка на кровати. – Это не то, что мне нужно.

– Ты не можешь получить то, что тебе нужно, – с насмешкой в голосе сказала Хельда, подходя к кровати. – Эйрин, у меня есть лучшая идея. Иди на кухню, и пускай они приготовят отвар, тот, который мы пьем, когда не можем уснуть. Мы все его выпьем. – Она улыбнулась трем другим женщинам, на десять лет моложе ее. – Слишком много мужчин ночует сегодня в доме.

– Уже слишком поздно? Мы не могли бы позвать его сюда?

– Кого? Певца? – Хельда вздернула брови. Рианнон кивнула, умоляюще глядя на нее. Это было поразительно. Она умоляла, а не приказывала.

Хельда обдумала это. Ей самой ничуть не хотелось спать.

– Не одного, – наконец ответила она. – Вместе с его братом и другим кадирцем.

– Но мне не нужны двое других, – возразила Рианнон, на мгновение становясь самой собой.

– Ты не можешь получить то, что тебе нужно, – снова повторила Хельда.

Рания взяла свечу и пошла за отваром; Эйрин, как более смелую, отправили за тремя мужчинами. Рианнон села на кровати, приложила тыльную сторону ладоней к щекам, потом встала, подошла к окну и открыла его – вопреки всем разумным советам, – чтобы ветерок охладил ее хотя бы чуть-чуть.

– Я нормально выгляжу? – спросила она.

– Это не имеет значения, – ответила Хельда возмутительно спокойно.

– У меня кружится голова.

– Я знаю.

– Я никогда так себя не чувствовала.

– Знаю, – сказала Хельда. – Это пройдет.

– Они скоро придут?

Алун поспешно оделся и пошел искать Дея в пиршественный зал, оставив Гриффита в коридоре вместе с девушкой и свечой. Оба они ничуть не возражали. Они могли бы пойти в женские комнаты за углом и подождать там, но они, казалось, не собирались этого делать.

Он нес арфу в кожаном чехле. Женщина особенно подчеркнула, что дочь Брина ап Хиула хочет видеть певца. Девушка с каштановыми волосами, которая сказала ему это у двери до того, как Гриффит вылез из постели, улыбалась, глаза ее отражали пламя свечи, которую она держала в руке.

Поэтому Алун пошел искать Дея. Нашел его за игрой в кости у стола вместе с двумя их товарищами и тремя людьми an Хиула. Он почувствовал облегчение, увидев, что перед Деем уже лежит кучка монет. Его старший брат хорошо играл в кости, решительно делал ставки и считал и умел быстрым движением кисти бросить кости – любые кости – так, чтобы они падали на короткую сторону чаще, чем можно было ожидать. Если он выигрывает, как обычно, это означает, что он все-таки не слишком выбит из колеи.

Возможно. Один из игроков заметил Алуна в дверях и толкнул Дея. Брат поднял глаза, и Алун поманил его к себе. Дей поколебался, потом увидел арфу. Он встал и пошел через комнату. В ней было темно, только на столах горело две лампы, где мужчины не спали и играли. Большинство тех, кто ночевал тут же, уже спали на лежанках вдоль стен, между ними устроились собаки.

– В чем дело? – спросил Дей. Его голос звучал резко.

Алун старался говорить весело.

– Жаль тебе мешать выигрывать деньги у арбертян, но нас пригласили к леди Рианнон.

– Что?

– Я бы не стал такое выдумывать.

Дей замер. Алун видел это даже в полутьме.

– Нас? Нас всех?

– Всех троих. – Он поколебался. И сказал правду – лучше здесь, чем там: – Она, э, просила взять арфу, как я понял.

– Кто это сказал?

– Девушка, которая за нами пришла.

Короткое молчание. Кто-то громко рассмеялся за столом игроков. Кто-то выругался, один из спящих у стены.

– О, Джад. О, святой Джад. Алун, зачем ты спел эту песню? – спросил Дей почти шепотом.

– Что? – Алун был искренне огорошен.

– Если бы ты не… – Дей закрыл глаза. – Я полагаю, ты не мог ответить, что хочешь спать и тебе не хочется вставать с постели?

Алун прочистил горло.

– Мог. – Этот ответ дался ему с трудом. Дей покачал головой. Снова открыл глаза.

– Нет, ты уже встал с постели, держишь в руках арфу. Та девушка тебя видела. – Тут он еле слышно выругался. Ругательство больше напоминало молитву, чем проклятие, и было адресовано не Алуну, а вообще никому.

Дей поднял обе руки и положил кулаки на плечи Алуна, как иногда делал. Поднял их и опустил, нечто среднее между ударом и объятием. Подержал их там мгновение, затем убрал руки.

– Ты иди, – сказал он. – Я думаю, что не справлюсь с этим. Выйду на воздух.

– Дей?

– Иди, – повторил его брат, почти теряя самообладание. И отвернулся.

Алун смотрел, как он пересек комнату, отодвинул засов тяжелой наружной двери дома Брина ап Хуила, открыл створку и вышел один в ночь.

Какой-то человек встал из-за игорного стола и закрыл за ним дверь на засов. Алун увидел, как один парень из их собственного отряда посмотрел на него; он махнул рукой, и их друг спрятал кошелек Дея и его выигрыш. Алун отвернулся.

И в ту же секунду услышал тревожный, отчаянный крик старшего брата во дворе. Сигнал тревоги, последнее слово, которое прозвучало.

Затем копыта коней забарабанили по твердой земле, раздались воинственные крики эрлингов, вспыхнул огонь, и ночь взорвалась.