Текст книги "Летающая голова"

6

За массу бойцов можно не волноваться. Всё как обычно, им осталось только додавить, и победа – как на ладони!

Только скальпы снимать с поверженных танаидов ни у кого рука не поднялась! Ну, да ничего. Пирит сделал вид, что не заметил нарушения традиции, сочтём, мол, и без этого!

Теперь надо отыскать Келума. Того самого подлеца, что, по словам брата, обозвал его «стриксоблудом»! Настала очередь выпустить человечью обиду. Пирит тщательно маскировал эту причину выступления в поход даже перед самим собой. Но, по сути, именно она и была основным толчком!

А вот и Келум, рубится в «гнезде» охранников, допускающих под меч предводителя лишь подранков. Пирит скривился: что ж так позорно бьётся тот, кто вызвался на битву с ним, Пиритом! Немного чести победить такого бережливого! Видно, танаиды, лишившись архонта, решили сохранить хотя бы воеводу! Ну, ничего, сейчас он им подправит судьбу!

Пирит знал, как устрашающе действует его так называемый «мёртвый» взгляд на неподвижном лице. Он вел коня на выбранного противника, как и обычно, заходя слева, чтобы правой рубить; так же норовил и тот. И вот, когда кони уже дышали друг другу в ноздри, и Келум уже свешивался набок, занося клинок для удара, Пирит увидел невозможное: рука соперника сжимала …таганскую хоролугу!

И руки всех, окружающих его танаидов, тоже!

Миг – пока Пирит растерянно сморгнул, не доверяя собственному зрению, его хоролуга продолжала свой замах…

…И вот два «огненных клинка» сошлись! Два непревзойдённых танцора, равных в своём мастерстве! Созданных, чтобы солировать, а не соперничать!

Они слетались, грозя друг другу разрушением и смертью, но, оттолкнувшись, лишь разгонялись в стороны, увлекая и наказывая лишением воли бойцов, навязавших им неприемлемое столкновение.

Не бьются «огненные клинки» друг с другом!

Братья могут восстать один против другого. Но металл-то покрепче людей будет, он внутреннюю родственность не забудет, не предаст! Не пойдёт на самоуничтожение!

Однако Пирит и Келум, из чистого упрямства, всё ещё старались пересилить друг друга.

Но тут чокнутый боковик, это ничтожество, метнулся коню Пирита под ноги, и он оступился, неуклюже завалившись прямо на своего всадника. Хруст переломленной руки перекрыл для Пирита все вопли боя. Мало того, костный осколок, продолжив путь, пересёк кровяное русло, и тёплый поток жизни устремился вон из тела Пирита. Полученная же при падении царапина от хоролуги Келума по сравнению с этим была столь ничтожна, что и говорить о ней не стоило.

…И для чего только Создатели сотворили эту суматошную ненужность, боковика?

Человеческое зрение – причудливая вещь! Иногда просто наверняка кажется: рядом кто-то есть. И дыхание и тепло просто волной идут на тебя. И чудится, вот-вот произойдет что-то.

Обернёшься – никого! И решишь: обман зрения.

А это просто боковик, любопытный хамелеон расплылся, растёкся, замаскировался под окружающее. И лишь боковым зрением возможно ухватить его.

И то не всегда.

…Пириту не хотелось открывать глаза.

Он очнулся уже давно и сквозь слегка приотворенные веки следил за небом, покачивающимся в темпе конского шага.

Носилки с раненым были привязаны меж двух коней. Он истекал кровью.

Битва с танаидами была проиграна. За миг до победного перелома! Таганам спешно пришлось перегруппироваться, подтянуться к своему беспомощному предводителю и, окружив его, отступить бережливым тихим шагом.

Пока Пирит был без сознания, его бойцы вызвали Петруса.

«Братская» любовь

1

– Петрус? Нет!!! Только не Петрус! – Пирит так сопротивлялся, что сопровождающие воины решили, что архонт бредит. Не мог же раненый архонт отказываться от помощи брата!

Они привыкли к тому, что у них два архонта.

Фактически лицом города был Пирит. Но младший архонт Петрус всегда находился где-то рядом. Особенно тёплых отношений между братьями не замечал никто, но и разногласий тоже не видели. Поэтому смысл восклицаний раненого никто не понял. И всерьёз, как указание, воспринимать не собирался. Они просто не могли никому доверить лечение самого архонта без наблюдения члена семьи за правильностью процедур. Никому не хотелось рисковать головой.

А Пирит то терял сознание, то метался, бормоча несуразное.

– Нет! Не отдавайте меня ему! – странные слова бреда пугали сопровождающих не меньше самих ран архонта.

А совершенно непредсказуемое поражение от танаидов повергло в ступор, из которого они выбирались сейчас с огромнейшим трудом.

Что за беда? Что за наваждение? Откуда взялись у проклятущих танаидов таганские непобедимые «огненные клинки»? Почему Пирит не внял предостережениям, когда они кричали ему со всей мочи? И что вдруг произошло с ним в тот самый миг, когда хоролуга была уже занесена для удара, окончательно решающего ход боя? Как проклятым слабакам-танаидам удалось избежать разгрома?

Вопросы множились. Ответов не было.

Петрус примчался встревоженный. Обыкновенно он следовал за войском брата в обозе. А тут подзадержался немного в лаборатории, которая занимала уже не потайной сарайчик, а светлое, выстроенное из песчаника здание.

Осмотрев рану, он пришёл в ужас. Кровь истекала так обильно, что вся повязка, которой наскоро закрыли перелом, была мокрёхонькой, хоть выжимай! Рана была хоть и небольшой, но нехорошей. Прежде, по молодости, он пытался вмешиваться в ход жизни таких раненых, но скоро понял, что это ему не по силам.

Но сегодня перед ним лежал Пирит, со смертью которого изменится и его, Петруса, положение. А вот этого никак нельзя было допустить!

Он наложил на плечо давящую повязку. Кровотечение малость поутихло. Тогда он каркающим голосом, удачно сымитированным под голос Пирита (чтоб крепче пугануть воеводу и растерянную охрану), приказал срочно отыскать лекарку Чисту. Только она одна могла по-настоящему противостоять смерти.

…Таганский воевода проводил взглядом стелющихся по степи в сторону посёлка Вечность охранников. И теперь ехал рядом с носилками Пирита тихим шагом и мрачно натирал свою хоролугу до лунного блеска. Он отомстил за смерть сына. Несмотря на позорное поражение таганов в этом бою, он успел отомстить за своего мальчика, за свои мечты, которым не суждено теперь сбыться.

Он уже очистил клинок от запёкшейся танаидской крови, и с благодарностью натирал его специальной бархоткой. Воспоминания кровавого боя непрошенными ввалились в его сознание. И тут белая шея сына, рассечённая жестоким металлом, предстала перед его внутренним взором. Рассечённая хоролугой! Сомнений быть не могло! Выходит, их таганские клинки были у танаидов уже тогда?

Воевода застыл.

Два вопроса, связанные с неожиданно объявившимися у танаидов таганскими клинками, всплыли одновременно. Почему в Тополиной балке среди казнённых подростков не оказалось сына кузнеца? И как он может доверять теперь своему второму архонту Петрусу, с его белыми танаидскими глазами?

А Петрус, ни о чём не подозревая, тихим шагом ехал рядом с братом, по другую сторону носилок. На душе у него было тревожно. Пирит снова потерял сознание, и это было очень нехорошо. В голову лезли неуместные мысли о том, что как ни старался Пирит не оказаться в его присутствии в беспомощном положении, снова всё сложилось таким образом.

Раздумывал о нём, о себе, о том, что их связывало и что разделяло.

2

Он вызывал в себе это чувство, которого сам стыдился, и в котором никому не признался бы. Он растравлял, растил его искусственно, буквально вскармливал – только с одной целью: чтобы, оформив, его можно было бы сбросить, избавиться. Освободиться хотя бы на время, чтобы передохнуть, набраться сил и вышвырнуть его из своей жизни насовсем!

Петрус всегда втайне восхищался сводным братом. С самой первой встречи. И так радовался, что пусть подневольно, но они живут под одной крышей.

И отчим, и мать твердили ему, что они с братом теперь единое целое. Но как ни всматривался мальчик в Пирита, никак не мог представить себя частью, комплектующейся с этим великолепным созданием богов. Однако мечта – быть причастным к Пириту хоть как-то – крепко засела в голове.

Пирит был красив.

Красив великолепной мужественной красотой. А юношеская нежность этих черт придавала ему особую притягательность. Вот этой притягательности как раз и сторонился Петрус.

Хотя, как можно сторониться притягательности?

Верно.

Только одним способом. Постоянно размышляя о необходимости не думать о ней. Постоянно вызывая в памяти линии прекрасного тела сводного брата и напоминая себе о том, что должен выбросить мысли о нём из головы.

…Широкий разворот плеч, которых не было и в помине у самого Петруса. Крепкая шея, один поворот которой приводил его в состояние завистливо-сладостной дрожи. Крепко перепоясанные бёдра. О которых можно было подумать, что они стройны из-за того, что столь крепко перепоясаны. Но нет, как ни увязывал Петрус собственное мягкое тело, оно всё-таки выглядело снизу шире, чем сверху.

И это его бесило. Правда, меньше, чем притягательность Пирита. Хотя бы потому, что о Пирите он думал гораздо больше.

Он ненавидел брата за своё восхищение им. За невозможность обладать им всецело, как ему, якобы, было обещано: «отныне вы двое – одно целое». Пирит чаще всего был недосягаем для него, не обращая внимания на то, что они братья. Он всегда находился в центре внимания окружающих подростков.

Их игры приводили Петруса в замешательство.

Сначала стремление не ловить мяч, а загораживаться от него руками, приводило таганских пацанов в состояние истерического гогота. Но потом они просто перестали звать его с собой. Будто выключили из своей жизни.

Во всех играх и соревнованиях был лучшим Пирит: сильнейшим, быстрейшим, ловчайшим.

Правда, Петрус лучше соображал. Но это не тестировал никто. Потому вся слава доставалась лишь Пириту. И это тоже бесило. Потому что на Петруса никто не обращал внимание.

Иногда ему казалось, даже мать стыдится своего неудачного сына.

3

Пирит делал отлично всё, даже то, что таганы не должны были вообще уметь делать. Вороны, например, не плавают. Пирит плавал отлично. И не только в мелководном Амазонском море, но и в глубокой реке Тан, впадающей в него.

Мать ожидала от Петруса победы хотя бы в плавании, ведь они с ней были из волков-танаидов. Все помнили о том, что архонт Клеарх взял Климену из соседнего города. Хотя ни она, ни её сын танаидских перстней не носили, а, напротив, обучились летать. И таганы гордились этим, как победой своего образа жизни над соседским.

Но Петрус был уверен, что, даже не вспоминая, о том, что он волчонок, мать помнила об исконных навыках, которые у него должны были быть. Но их не было.

Когда они с Пиритом наперегонки поплыли через Тан, «до бурунả и обратно», он быстро выдохся, хлебнул воды и мучительно закашлялся. И опять вся слава досталась Пириту, который буквально на себе выволок его на берег.

Родители, сидя на песке, сделали вид, что не заметили их возвращения. Но Петрус знал: матери было стыдно за своего никчёмного ребёнка, а отчим щадил её чувства, – потому они и не смотрели на детей.

Дети тоже не стали активничать. Пирит только разок хлопнул его по спине, вызвав фонтан степлившейся речной воды, которой тот нахлебался во время «соревнования».

– Эх ты, туша! – с этими словами он растянулся на горячем песке.

А Петрус, преодолевая тошноту, любовался тем, как под смуглой кожей ходуном ходят его рёбра. Как мокрые чёрные пряди хищными гирудами свисают на шею. Как капельки воды бликуют всеми красками мира. Причём, притягивали его особенно те, что горошинами покрывали прекрасную линию поясницы, ягодиц и стройных ляжек.

Тут в его мыслях слова матери: «Вы должны быть едины, как две половинки яблока» перекрывались шуткой отчима: «Или два полупопия». И голова сладостно улетала.

Как ему хотелось прикоснуться к стройному телу брата! Отвести волосы с шеи, стряхнуть воду. Или сделать ещё что-нибудь! Он даже поднял руку…

…Но Пирит перехватил его взгляд. И Петрус понял, что вид его толстых щёк и бессильно отвисших губ никак не мог вызвать в брате подобного же чувства. А глаза? Ну, куда он мог подевать свои совершенно не таганские белые глаза?

И Петрус отпрянул.

И от брата. И от своих мыслей о нём…

Не то, чтобы ему кто-то говорил, что эти мысли неправильные или позорные. Он сам как-то подсознательно чувствовал, что и в этом он делает, вернее, думает, не так, как положено.

Как всегда не так! Вечно всё не так!

Его разум сопротивлялся его мечтаниям. А он не мог не доверять разуму, который пока ещё никогда не подводил.

Петрус удачно вылечивал мелких птиц и зверьков. Понимал, чего они хотят, и удачно дрессировал их. Все удивлялись, как это у него выходит, но никогда не хвалили его. Лẻкарство и возня с животными считались у таганов женским делом.

Опять он был не такой, как надо! Даже будучи хоть в чём-то лучшим!

Пусть бы Пирит его не спасал! Петрус в отчаянии совершенно по-щенячьи вжал голову в плечи и тихо-тихо заплакал.

Он думал, что никто не слышит, потому что старался унять рыдания и сделать их беззвучными. Но именно поэтому, а может, потому, что он нахлебался зелёной речной воды, икота овладела им.

Родители заговорили громче, будто желая заглушить досадные звуки, на которые неохота было реагировать. Тогда Пирит повернул к нему своё лицо. Щека его была облеплена корой белого речного песка. Это придавало ещё больше неподвижности его лицу, и так крайне неэмоциональному.

– Ну, что с тобой опять?

Петрусу так захотелось услышать в этих словах заботу, что он услышал её.

– Пирит…

– Ну, что ещё? – на этот раз никак нельзя было не узнать досаду.

Петрус прикрыл глаза, чтобы хоть на мельчайший миг продлить собственную иллюзию. И коснулся лбом плеча брата. Он проклинал свою застенчивость: ну, сколько можно быть слабаком! Ведь именно из-за этого брат презирает его!

…Плечо Пирита было горячее. Солнце уже высушило речную влагу, и запах кожи, смешанный с запахом летней свежести поднял в теле Петруса такую волну надежды, что он, вильнув, подполз ближе и поднял взгляд.

Он всеми силами постарался придать выражению своего лица благоприятное построение. Он даже постарался не очень пялиться на губы Пирита. Выпуклые, горячие даже на вид, и очень гладкие, будто надутые изнутри.

Но это не помогло. Пирит поднялся, стряхнул с тела песок, не очень заботясь о глазах брата, и пошёл к своей одежде. Яростно протирая запорошённые глаза, Петрус потерял несколько драгоценных минут любования.

Собственное тело он не мог счесть достойным демонстрации. Стесняясь его и поэтому максимально скрючившись, будто стряхивая песок, тоже поковылял к кучке своей одежды.

– И чего ты такой странный? – вдруг услышал он тихие слова брата. Тот будто размышлял вслух или беседовал с боковиками. А может, говорил так тихо, чтобы не услышали родители. – И откуда в тебе всё это?

Петрус замер. Кровь бухнулась ему в голову всей массой. Он думал, что его мысли незаметны. Он надеялся на это. Оказалось не так. Что же теперь делать? Что говорить?

– Не знаю, – тихо ответил он. Подошёл к высокому Пириту и прислонился щекой к горячему загорелому плечу.

Вполне братский жест. Но теперь оба знали, что это не так. Что теперь эту близость точно нельзя назвать родственной. Пирит медлил. И Петрус воспринял это как разрешение продолжить игру.

– Ты так хорошо пахнешь, ты меня спас. Мне хорошо с тобой. Всем хорошо с тобой, – пробормотал он, неуверенно улыбаясь, и …упал от сильного и очень болезненного удара.

– Не заставляй меня жалеть о том, что я спас тебя! – каркнул Пирит хриплым подростковым баском. Пройдя мимо родителей, он бросил какую-то фразу, поймал ответную, вероятно, разрешение отца пойти погулять, и быстрым шагом направился в сторону Тагана.

Петрус остался один. Но мысль о «двух половинках яблока», как заноза, крепко засела в его голове.

И он дождался того вожделенного часа, когда получил свободный доступ к телу брата.

4

Это случилось за пару дней до нападения стриксов на Тан-Таган.

Доступ он получил благодаря приступу. Это было нечто невиданное.

Тело Пирита колотили, сжимали и выкручивали неведомые силы. Запрокинутая под немыслимым углом голова колотилась об пол, волосы спутались и окровавились, а из углов губ обильно сочилась пена, тоже с кровавыми прожилками.

Служанки-степнячки пребывали в полной растерянности и только в ужасе таращили раскосые глаза да хватались за головы.

Сначала Петрус тоже растерялся. Он не был готов к созерцанию подобной слабости со стороны своего объекта восхищения. Но потом руки сами начали заботиться о сохранении этой вожделенной красоты, ещё до того, как вступила в дело голова.

Петрус с удивлением поймал себя на том, что не просто уворачивается от беспорядочно колотящегося рядом тела, а обкладывает его подушками и одеялами, поворачивает на бок, чтобы Пирит не захлебнулся. Это уж потом, когда вновь обрёл способность соображать, он расцепил судорожно сжатые челюсти брата деревянной ложкой и высвободил прикушенный язык. То есть поступил как лекарь.

Припадок закончился так же внезапно, как и начался. Пирит открыл глаза и слабым голосом, совершенно не соответствующим злому командному тону, потребовал объяснений, почему это вдруг он лежит на полу? Выслушав, смежил веки. Пауза была столь долгой, что Петрус решил было, что брат заснул.

Петрус до непреодолимой дрожи был рад тому, что Пирит оказался болен! Наконец-то оказались востребованы его, Петруса, лекарские навыки и именно Пирит, этот идеальный здоровяк, так нуждается в них!

Пирит после приступа лежал пластом. Ошарашенный, безразличный ко всему, происходящему вокруг. Безмолвно позволил Петрусу переложить себя на кровать, укрыть пологом.

Служанки вытерли пол, навели порядок и живо выметнулись под ненавидящим взглядом Петруса, страстно-нетерпеливо желавшего остаться с братом наедине. Он протянул руку, чтобы вытереть ему лицо и для оправдания собственных действий прошептал.

– У тебя здесь пена…

– Это Боги наказали меня, – вдруг прервал суету его мыслей мёртвый голос Пирита.

– Что? – Петрус не сразу съехал с собственной темы властвования над заболевшим братом, чтобы понять, о чём идёт речь.

Я знаю, – эти слова отняли у больного остаток сил, и он, прикрыв глаза, бессильно отвернулся к стене.

Петрус тоже молчал, усиленно размышляя, как свернуть трагические мысли брата к более приятной теме. Пока он прикидывал и так, и эдак, услышал сонное дыхание больного.

Тогда он решил дать тому отдохнуть. Всё равно помощь ему ещё понадобится. Вряд ли Пирит понимает, что с ним произошло. Наверняка спросит его, более разбирающегося в телесных немощах.

5

Проснувшись после приступа, Пирит почувствовал себя гораздо лучше.

Веки больше не заслоняли взор налитой тяжестью, поднятая рука не падала столь позорно бессильно! Тело вновь принадлежало ему.

Но память о предательстве того, в чём прежде он был так уверен, наполнила его существо нерешительностью. Его прекрасное мощное тело, этот безотказный инструмент, тренировке которого он отдавал столько сил и времени, вдруг дало сбой, подломилось, обмануло! Как можно отныне доверять ему?

А этот дурачок братец всё ещё смотрит с обожанием! Как будто тут ещё есть что обожать!

Вспышка эмоций не прошла даром. Слабость ветром вымела все подаренные сном силы, и Пирит снова сник.

Бессильное состояние брата очень нравилось Петрусу, хотя он и скрывал свои чувства, боясь сломать новые драгоценные отношения. Наконец хоть в чём-то сводные братья сравнялись: не только Петрус зависит от Пирита, но и Пирит от него! Теперь главное – закрепиться на этой позиции! Причём, необходимо поспешать, пока Пирит слаб! Кто знает, пожелает ли он сохранить свою зависимость, когда выздоровеет? Как же не упустить такой благоприятный миг между крайней слабостью и независимой силой?

Петрус подскочил с чашей горячего питья, робко поданного из-за полога беззвучной служанкой. И пока Пирит жадно пил, позволил себе пригладить его волосы и поправить одеяло.

Пирит молчал. Не отталкивал его, не швырялся ничем, не кричал. Он откинулся на подушки и вперил взор в узорчатый потолок. Явно был в отчаянии.

Какой из него теперь воин, полководец? Как таганы будут повиноваться ему, такому? Ведь раз болезнь скосила его так внезапно, это может повториться в любой момент! В момент атаки! В момент его выступления перед войском! В момент переговоров с неприятелем!

А сплетни? Сплетни о его слабости – это отдельная червоточина, способная нанести не меньший урон, чем действительная слабость!

О, ужас! О, позор!

Прощайте мечты о будущем великого военачальника!

Пирит застонал. Кровь снова прилила к голове так, что он перепугался, что снова отключится, и весь ужас неконтролируемого приступа начнётся сначала.

Нет! Только не это! Удержаться! Любой ценой удержаться в сознании!

Он судорожно вцепился в Петруса, притянул его, уронив на себя. От неожиданности тот разлил чашу с густым мясным отваром, которую подносил к постели.

Но оба уже не заметили этого.