Текст книги "Тихий русский"

У самого подножия спуска, где дорога поворачивает налево, чтобы далее шагать параллельно текущей на север реке, струилась по влажному асфальту довольно большая пёстрая лента.

Змея!

Но не гадюка – уж: два жёлто-оранжевых пятна на голове не позволяли ошибиться в идентификации припозднившейся устроиться на зимовку рептилии. Не чёрная кошка, но она перебежала, вернее, переползла Генычу дорогу, и у него вновь нехорошо шевельнулось под ложечкой: пути сегодня точно не будет.

Уж устремился к урезу воды, а Геныч с неслышимым миру вздохом повернул-таки налево, огибая прогорающий от недостатка посетителей ресторанчик с навеянным близкой рекой названием «Якорёк».

У входа в кабак в гордом бюргерском одиночестве отстаивался после неудачного «сношения» с российскими дорогами пятисотый сивый «мерин», высокомерно озаряя серо-стальным блеском окружающий макурианский ландшафт. В этих интерьерах он выглядел более нелепо, чем выглядела бы ракета «Протон» возле курной избы русского крестьянина IX-го века.

Чесать мою тарелку частым гребнем! Этот сивый мерин Буланов – молодец!

С паршивого «Пелетона» хоть шерсти клок. Многие годы добраться от Октябрьского съезда до поворота на разводной мост было не намного легче, чем преодолеть фирменную полосу препятствий, на которой тренируются члены отрядов «Вымпел» и «Альфа». Теперь же с подачи Буланова оба спуска к реке, разделённые примерно километровым промежутком сильно пересеченной местности, соединяет, по сверхоригинальному выражению рептильного журналюги из газеты «Муромский рабочий», «чёрная гладкая лента асфальта». Пришлые «мерседесы» видали асфальт и получше, но для «жигулей», велосипедов и пешеходов сойдёт и разухабистый муромский битум.

Асфальт асфальтом, а пейзажик по обе стороны «магистрали № 666» остался всё тем же удручающе лунным. Особенно по правую от Геныча руку. За годы реформ водный пассажирский и грузовой транспорт пришел в упадок, и сейчас левый “costa del sol” («солнечный берег») Оки напоминал пейзаж после битвы. Заваленный грудами песка и щебня берег был усеян насквозь проржавевшими списанными буксирами, баржами, какими-то немыслимыми карбасами-баркасами, а также искорёженными частями этого когда-то способного плавать доцусимского говна – золотое дно для Андрея Тарковского и его чернушников-операторов. Будто вся эта непобедимая, но всё ж таки побеждённая перестройкой и псевдореформами армада в страхе выбросилась из пропитанного соляркой окского «соляриса» на и без того захламлённую сушу, спасаясь от невесть как просочившегося в равнинную Оку агрессивного родственника лох-несского чудовища.

Речной флот с ручками утонул на суше. Даже некогда популярный продуктовый магазин «Водник», стоявший напротив главной муромской пристани, приказал долго жить: эвтаназия в применении к магазинам не запрещается. Перестали ходить в город кораблестроителей и строителей знаменитого понтонного парка ПМП Навашино речные трамвайчики, на которых во времена острейшего товарного дефицита Геныч со своим приятелем Саней Баранцевым ездил за бутылочным пивом; «отлеталась» быстрокрылая, всего за три с половиной часа доставлявшая муромцев в Нижний Новгород (тогда Горький), «Ракета», которой гнусное времечко дурных непродуманных перемен подрезало подводные крылышки; почти не стало видно и частных моторных лодок, в своё время буквально кишевших на Оке; захирел, как угодивший под сбросы Макуры жерех, оживлённый водный туризм – сегодня о нём напоминает лишь обращённая к случайно заплывшим в муромскую гавань безумцам-робинзонам приветственная надпись на высокой и длинной глухой стене, подозрительно похожей на тюремную. Одним словом, полнейший Перл Харбор, япона мать!

Геныч оставил за кормой здание бывшего «Водника». В годы брежневского застоя магазин играючи делал месячный план всего за два выходных на продаже шипучего вина «Салют» по два с полтиной целковых за бутылку емкостью аж 0,8 литра – изнеженным спасателям Малибу такое и не снилось!

Спасо-Преображенский собор был виден и отсюда – но в другом ракурсе. А слева впереди уже виднелась прилепившаяся посередине крутого, заросшего матёрым бурьяном склона настоящая жемчужина не только нуровской, но и всей русской каменной арихитектуры. Никакой иронии и насмешки: старая Козьмодемьянская церковь, возведённая между 1556-м и 1565-м годами, занимает в хит-параде доживших до наших дней памятников архитектуры XVI-го века одно из первых мест. Изыди, Церетели!

Правда или нет, но церковь Козьмы и Дамиана построена на том месте, где с 10-го по 20-е июля 1552-го года был раскинут шатёр Ивана Грозного. Грозный тогда двигался прямиком на доставшую русичей Казань. С высокого берега Оки он заинтересованно наблюдал за переправой русских войск, преодолевавших водную преграду отнюдь не на речных трамвайчиках, а на немудрёных подручных плавсредствах. Слава Богу, река Ока в том месте была при Грозном раза в два уже нынешней, поэтому форсирование прошло довольно успешно и даже весело.

Но вот что истинная правда: возводил Козьмодемьянскую церковь не кто иной, как знаменитый псковский зодчий Посник Яковлев. Да, да – тот самый, кто обессмертил свое имя постройкой непревзойдённого храма Василия Блаженного в стольном русском граде Москве и Благовещенского собора в большом и шумном татарском ауле, известном теперь как Казань.

Если бы Ивана Грозного клонировали с последующим применением синкорда или чудесным образом воскресили с помощью какой-нибудь другой технологии, русский царь немало бы удивился, узнав, что строптивая Казань годами не отчисляла деньги в федеральную казну. Вероятно, он посчитал бы это собственной недоработкой. А ныне мы пожинаем горькие плоды досадной недоработки Ивана Грозного. Всё-таки Грозный и его министр государственной безопасности Малюта Скуратов не были такими уж страшными, как их малюют, иначе нарушителям финансовой дисциплины пришлось бы очень туго – если бы их вообще оставили на развод.

Интересно, что в те далёкие и очень непростые времена, когда незваный гость был хуже татарина, а не лучше его, как нынче, в начале XXI-го века, население всея Руси составляло немногим более четырёх миллионов человек. Это на двадцать процентов меньше, чем в современном Питере. С учетом отсутствия в эпоху Ивана Грозного предприятий типа ЗИБа и Макуры, препятствующих размножению рыбы и раков в реке Оке, и наличия колоссальных даров моря, поля, леса и жизненного пространства на душу тогдашнего населения, приходится признать, что жизнь была не так уж плоха. И второй, неожиданный, но строго логичный вывод: в те суровые поры на святой Руси все друг друга знали – как сейчас в пятимиллионном Питере или в стопятидесятитысячном Муроме.

Чем всё-таки хорош захудалый, подзастывший во времени Муром, так это прекрасной древнерусской стариной. А старина хороша тем, что заставляет задумываться о вечном. Приостановишься на минутку, прикоснёшься ладонью к намертво схваченной яичными желтками кирпичной кладке или просто попристальнее вглядишься в противостоящий времени камень – и замутнённую душу наполнит волнующее, странное, высокое чувство. Будто и впрямь устанавливаешь связь с прошлым. Звучит банально, но банально – не значит неверно. Подумать только: там, где сейчас ступают обутые в адидасовские кроссовки мускулистые хожни Геныча, стоял, жил и дышал сам Иван Васильевич Грозный! Вот вам и машина времени – избитый, но не преходящий, вечный сюжет для фантастического рассказа. Das ist fantastisch!

Да уж, фантастика…

Геныч оторвался от созерцания древности и продолжил путь, на ходу раздумывая о своём житье-бытье – в том числе и литературном. Литературном – пожалуй, слишком громко сказано, но из песни слова не выкинешь. С начала 90-х годов ХХ-го века Геныч «лудил» фантастику, отдавая предпочтение крупным формам.

Где начало литературы, которым оканчивается графомания? Генычу удалось издать три книги в московских издательствах. Но если он и стал писателем, то всего лишь любителем, аматёром – не профессионалом. Кто-то из великих сказал, что самый лучший профессионал – это фанатичный дилетант. Так ли это?

С тех пор печатать его, самотёчника, и даже разговаривать с ним, самотёчником, никто не хотел. Но сила инерции оказалась велика: он продолжал писать – в стол. Кто пишет, тот знает, как трудно вынести тяжесть, с которой на гуттаперчевую писательскую душу давят неопубликованные книги.

В противоречивой натуре Геныча хватало жизненного пространства и уютному дивану «а ля Обломов», и оборудованному по последнему слову техники компьютеризированному рабочему месту холодного и беспощадного к себе и к другим аналитика, и станку для жима лежа, перекладине и свинцовому поясу спортсмена и физкультурника, истязающего не душу, но тело. При всей непрактичности и наличии в повадках характерных навыков богемы Геныч обладал трезвым и здравым умом. Он понимал, что успех и признание не являются творческим людям в образе сказочной щуки. Он чётко осознавал, что проигрывает марафонский забег по маршруту «родильный дом – кладбище» не по дефициту везения, а из-за недостатка воли, способностей и трудолюбия. И ещё из-за говнистого, неуживчивого характера.

И всё же несколько тугодумный Геныч искренне недоумевал, почему некую дамочку с внешностью «гюрзы в подливке», походя кропающую идущие нарасхват макулатурно-криминальные романы, от которых за версту намахивало подгоревшей манной кашей, грязными подгузниками, мокрой псиной, собачьими глистами и кошачьей мочой, называют писателем, а он, Геныч, и по сей день прозябает в безвестности и стеснённых финансовых обстоятельствах, беспросветной материальной нужде. Ему надо было больше работать над собой и учиться, учиться, учиться.

Он и работал, но постепенно заряд иссякал.

Однажды Геныч с ужасом обнаружил, что занятие литературой не доставляет ему прежней радости. «И начинанья, взнесшиеся мощно, сворачивают в сторону свой ход, теряя имя действия». Последняя батарейка, подогревавшая интерес к жизни, разряжалась. Впереди маячила кромешная тьма и пустота.

Английский писатель Ивлин Во утверждал, что писательское дарование раскрывается в первых трёх книгах. Последующие тексты – это, дескать, чистое надувательство.

Геныч примерил утверждение мэтра на себя – и пришел в некоторое замешательство. Три книги в активе – и абсолютная неизвестность. Значит, если в них что и раскрылось, то не дарование, а литературная беспомощность. Но из безжалостно меткого замечания автора знаменитого романа «Ветер в ивах» можно извлечь полезный вывод. Раз любая следующая за третьей книга является чистейшим надувательством, надо преодолеть психологический барьер и начать надувать читателей сознательно. До сих пор Геныч надувать не пытался. В чём в чём, а в неискренности его нельзя было уличить. Вот так, по вдохновению, на чистой энергии заблуждения накатал он чёртову дюжину романов – честно сказать, печальный детектив!

Но никакая искренность не может заменить крутого профессионализма.

И вот он, вывод. Дабы разрушить стену неприятия и недоверия, воздвигнутую на его пути пекущимися лишь о финансовом благополучии издателями, надо забыть об оставшихся неизданными десяти опусах и начать всё сначала. Никто не заставляет неудавшегося писаку изменять себе, но если он всё ещё питает надежду протиснуться в едва заметную щёлку, за которой брезжит иллюзорный свет признания, популярности и финансового успеха, то коренная перестройка внутренней структуры писательского «органона» неизбежна.

Прототип «медвежатника» Джимми Валентайна, выведенного на страницы рассказа блистательным мастером малой прозы О. Генри, перед походом на дело стачивал кожу пальцевых подушечек надфилёчком с целью придания пальцам столь необходимой взломщику сейфов повышенной чувствительности. «Некоторые пойдут на что угодно, лишь бы не загреметь в армию», – посмеивался Джон Леннон, встречая на улице урода или горбуна.

Старый друг Геныча Вольдемар Хабловски давно пытался наставить муромского фантаста на единственно верный, по его мнению, путь истинного реализма. Это не были «советы постороннего» – Вольдемар дрейфовал с приятелем по жизни в одной лодке (утлой), хотя лет пятнадцать назад переселился из Мурома в подмосковные Мытищи – по большому счёту, поменял шило на мыло. Он тоже мечтал о писательской карьере, но в осуществлении голубой мечты отставал от Генки на целый год – на его боевом счету пока не было ни одной изданной книги.

Вот уже много лет Вольдемар нес тяжёлую, неблагодарную службу сменного то ли инженера, то ли наладчика в эскалаторном хозяйстве станции московского метро «Октябрьская». Он тщился очаровать неприветливых книжных издателей ходульными историческими романами и до предела насыщенными обезображенными человеческими трупами лихими детективами. Иногда бедный Володенька сочинял в паре со своим тёзкой и закадычным дружком Владимиром Соломоновичем Ильчицким. Тот даром что был евреем – пил так, что на спор мог перепить любого этнически чистого русича. Ильчицкий трупного запаха не выносил и потому тяготел к поэзии. Выступление эклектичным тандемом, как и одиночное катание на скользком и опасном (прибыльные издательства крышуются братками) поприще детективной литературы дохода тоже не приносило – одни хлопоты, зачастую очень унизительные и неприятные.

Великовозрастные «ребята» безуспешно толкались в крупные издательские дома и конторы, а в свободное от нервотрёпки и хождения по мукам время подхалтуривали в расплодившихся как поганые грибы после обильного кислотного дождя московских периодических (и не очень) изданиях – в основном, в газетах, газетушках и газетёнках: поддерживали форму.

В отчаянии соавторы хватались за любую возможность тиснуться. Года полтора назад они с проницательностью американского спутника– шпиона засекли рождение новой рогокопытной издательской конторы и,

заняв денег на метро, помчались продавать запылившиеся рукописи, уже пробуемые на зуб книжными червями.

Контора называлась «Авторский Двор» – на дворе трава, на траве дрова. Стелили там мягко, да и исполнительная директриса «АД» Тамара Олеговна Аникеева была очень симпатичной дамой. Друзья-приятели заключили с «АД» соглашение на проталкивание рукописей из расчёта пятнадцати процентов отката при попадании в «яблочко» и стали шить мешки для предстоящих вскоре невиданных гонораров. Тамара Олеговна обещала «работать вплотную с редакторами издательств». Почему-то решив, что она лично и притом накоротке знакома с этими редакторами, друзья-соавторы поспешили довести непроверенные сведения до ушей погибающего в муромской глуши Геныча.

Пребывающий в прострации Геныч сходу хватал любую не то что наживку – абсолютно голый крючок. Он тоже занял денег: не на метро – на ночной поезд до Москвы.

Тамара Олеговна – молодая ещё женщина с прекрасными глазами Бритни Спирс – приняла неуклюжего русского медведя из заповедных и дремучих страшных муровских лесов исключительно радушно. Геныч без особых колебаний заключил с «АД» взаимовыгодное вроде бы «антанте» – «сердечное соглашение» из тех же пятнадцати процентов комиссионных и, окрылённый, возвратился в муромские леса.

Окрылялся он зря: «Авторский Двор» оказался ещё менее разворотливым и ещё более ленивым, чем Вольдемар, бывший эмиссаром муромского автора, его литературным агентом на общественных началах и разносчиком Генкиных фантастических макабров по расплодившимся без меры московским издательствам, коих, если верить Тамаре Олеговне, насчитывалось в столице около шести тысяч, что вызывало у Геныча большие сомнения. А вскоре сомнения стал вызывать и сам «АД». Авторские «кирпичи» это литературно-издательское агентство рассовывать по издательствам не спешило – вело себя так, будто зарплата его сотрудников абсолютно не зависела от количества одобренных издательствами рукописей. Похоже, основной источник доходов был у «АД» другой – либо контору «грел» держащийся в тени спонсор, либо суетой вокруг литературы свежеиспечённая контора камуфлировала тривиальное отмывание денег. В общем, проку от «АД» и Вольдемар, и Ильчицкий, и Геныч получили шиш да кумыш.

Геныч бомбардировал Вольдемара письмами, требуя разобраться с уклоняющейся от выполнения договорных обязанностей конторой – даже его длинные руки не могли дотянуться до столицы с берегов Оки, поэтому он по-приятельски рассчитывал на мытищинского детективщика.

Но у прекрасно разбирающегося в эскалаторах Володеньки своих дел было по горло. С течением времени становилось всё более очевидным, что друзья попались на очередную «панаму»: красавица-Москва – большая мастерица производить такие, она бьёт с носка, слезам не верит и раны не перевязывает. В наше время на междугородних телефонных переговорах можно очень быстро и незаметно обанкротиться, поэтому для поддержания нервного и сумбурного диалога друзья продолжали пользоваться проверенным практикой старинным, не требующим наличия компьютера «интернетом» – почтой России. В отличие от большинства современных людей, и Геныч, и Вольдемар любили писать письма – такой способ общения их не только не обременял, но зачастую даже вдохновлял.

Всё бы было хорошо, но почта России – не королевская почта Великобритании. Там, если вы опустите письмишко в ящик до восьми-девяти вечера, ваш дружок или подружка обязательно получит его уже на следующее утро. Россия – не крошечная островная Великобритания, и никто здесь не требует от почты подобной завидной сверхскорости. Но при цене почтового конверта, равного цене батона белого хлеба, мы, русские, всё-таки вправе требовать от наших не слишком резвых почтовых троек более быстрой езды – ведь не по Волге-матушке зимой они сейчас гоняют!

Несмотря на пропитывающий их пессимизм, ответные письма Вольдемара хотя бы на денёк-другой вытаскивали Геныча из вязкого коллоида депрессии. Это были самоценные эпистолярные лувсепоки, Геныч наслаждался ими, перечитывая по два по три раза.

Салют, mon cher!

Что-то я последнее время утратил оптимизм в такой степени, что даже тревожно становится. А как тут держаться бодрячком, когда неприятности одна за другой – постоянно долбят по голове и другим частям тела.

Работа обрыдлая – не видно ей конца! Голубая мечта – свалить из метро к чертям собачьим и уйти на какую-нибудь синекуру. Увы, даже приблизительно ничего нет. Ещё хуже, чем есть – пожалуйста: меньше денег, больше беготни. Одним словом, капитализм твой любимый прижал меня и массу простого народа весьма основательно. Выжимает все соки, хотя по моей фигуре этого не скажешь: худеть и худеть. Вот я и стараюсь без особого успеха, но тактика правильная – постепенно, потихонечку.

С деньгами туго. Халтура моя газетная в одночасье рассыпалась: в одном издании сменился редактор, в другом листке, к сожалению, остался прежний – девица довольно несобранная. На неё как на перспективу рассчитывать не приходится. Ну, на высокие материи мне, положим, наплевать, а вот прибавки к жалованью (на мелкие расходы) я лишился. Снова обивать пороги, мотаться по Москве и Подмосковью и клянчить: дяденька (тётенька), дайте, пожалуйста, подзаработать – я хороший. Это путь мало того что унизительный, но главное, непродуктивный. Нужны личные контакты, знакомства – а откуда им быть?

С рукописями никакого движения. Полный застой. В. Ильчицкий, мой литпартнёр, ездил на книжную ярмарку (я не смог) и после плевался. Никаких новинок нет. Как долго протянется застой – неизвестно. Надеяться на успех наших книжек – твоих, моих, Соломоныча, – конечно, можно и нужно, иначе жизнь, честно говоря, теряет смысл. Но шансов на удачу меньше, чем хотелось бы. Надо было почаще выпивать за неё, капризную, чтобы повернулась наконец лицом, а не дряблой жопой.

Обидно до соплей. Смотришь – некая дамочка, на которую глядел всё время свысока, обходит на вираже влёгкую. Тут корпишь над рукописями, разными по жанру, и детективные линии закладываешь, и секс, и приключения. Вроде бы всё правильно делаешь, исходя из требований рынка, – и ни хрена не идёт. Хотелось бы встать в позу обиженного гения, но понимаешь прекрасно – не тот случай. Как раз обратная ситуация: силёнок маловато и не прибавляется со временем. Не помогают ни упражнения, ни оргтехника. Компьютер сам по себе писать не может – к нему надо прикладывать голову.

Пишу тебе так подробно, чтобы ты лучше представил ситуацию, в которой я нахожусь, и, соответственно, мои настроения. На работе неприятности, связанные, что особенно печалит, со здоровьем. Надо худеть, сбрасывать как минимум 10 кг, тогда, может быть, полегчает. И женщины меня бросили в одночасье. Вот так всегда: когда надо – ни одной, когда не надо – ну, ты и сам знаешь. Я же вижу, читаю – слово в слово.

Да, отец, надо верить рассудку вопреки. Других вариантов нет. На «Авторском Дворе», очевидно, следует поставить крест. Жаль. На той неделе заберу остатки рукописей подчистую. Адрес издательства “Ad marginem” смотри в конце письма. Узнать его было не так-то просто, но я всё превозмог.

Насчет оживления книжного рынка ты сильно преувеличиваешь. Соломоныч ездил и никаких новинок не нашёл. Написал по этому поводу ругательную статью. Я ему склонен доверять, к сожалению.

Жаль, что ничего тебе приятного не сказал, это свинство с моей стороны. Но ведь и меня никто не радует. Дома ещё больший вакуум, чем на работе. Да тут некстати здоровьишко подставило ножку – месяц провел на больничном. А болеть, сам знаешь, у меня средств нет.

От этих-то дум невесёлых душа к писанине не лежит – со скрипом пишется. Потом читать стыдно – такая херня! Должна быть какая-то опора в жизни, чтобы можно было творить спокойно. А у меня, увы: по голове не ходят – и на том спасибо. Правда, я тоже хорош: когда дома никого нет, рабочее настроение улетучивается, и нападает откровенная дурь – опять плохо. Сила воли или хотя бы усидчивость – где они?

Такие вот дела – хреновые. К тому же зима грядёт, а с нею недостаток витаминов, солнечного света и движения. Не сумел запасти здоровья впрок летом – терпи…

И времени в обрез до главного события в жизни. С «Авторским Двором» отношения выясним в ближайшее время. И по результатам этой операции наметим визит в «Ад маргинем».

Всего хорошего, отец родной. Универсальная рекомендация – крепись, не расслабляйся.

С наилучшими пожеланиями, Вольдемар Хабловски.

«Битлз» дружно ненавидели группу «Шэдоуз», Геныч с Вольдемаром дружно ненавидели Донцову – это её Володенька назвал в письме «некой дамочкой». Дарья Донцова однажды кокетливо заявила с экрана «фонаря для идиотов», что её книги в библиотеках стоят на полке рядом с книгами Фёдора Михайловича Достоевского. На эту чудачку, как и на некоторых других представителей захлестнувшей книжный рынок «женской литературы», а также литературных подёнщиков «мужеска пола» Геныч накропал целый венок эпиграмм. Он воспользовался калькой шестидесятых годов, когда среди московской интеллигенции получили хождение простенькие эпиграммки на некоторых известных деятелей литературы и искусства. В памяти Геныча осталось всего две таких: на Эммануила Каминку и Владимира Дыховичного.

Искусству нужен Э. Каминка,

Как заду третья половинка.

Искусству нужен Дыховичный,

Как заду галстук заграничный.

По этому трафарету Геныч и налудил следующее:

Нужна искусству Д. Донцова,

Как заду партбилет Купцова.

Нужна искусству П. Дашкова,

Как заду кепочка Лужкова.

Нужна Маринина искусству,

Как заду том Марселя Пруста.

Нужна искусству Полякова,

Как заду секс в стихах Баркова.

Искусству нужен Ф. Незнанский,

Как заду гражданин германский.

Нужна искусству Т. Толстая,

Как заду клизма холостая.

Нужна Юденич М. искусству,

Как заду ложе от Прокруста.

Искусству нужен В. Сорокин,

Как заду сфинктер волоокий.

Искусству нужен Б. Акунин,

Как заду длинный хвост акулий.

Нужна искусству М. Серова,

Как заду бомба из Сарова.

Искусству нужен В. Пелевин,

Как заду мир, хрусталь и Ленин.

Искусству нужен С. Гандлевский,

Как заду скипетр королевский.

Искусству нужен Эдвард Тополь,

Как заду альманах «МетрОполь».

Осталось воткнуть куда-нибудь эти озорные стишата, а если не получится, засунуть их себе в задницу. А пока они должны были пролиться бальзамом на Вольдемара Хабловски – не на толстый зад неудачливого мытищинского литератора, а на его пропитавшуюся кислятиной больную, как и у Геныча, гуттаперчевую душу. Некоторым странно будет услышать, но иногда письмо из Мурома в Мытищи ковыляет более двух недель, хотя даже по меркам тесноватой Европы от Мурома до Мытищ-грязищ рукой подать. В письмах Володенька продолжал буквально рыдать горючими эпистолярными слезами.

Салют, mein Herz!

Дела идут не так, как нам хотелось бы. Насчет «Ад маргинем». Никак не могу туда наведаться. Да и, пожалуй, не время сейчас. У них в данный момент происходит тяжба из-за В.Сорокина: с одной стороны, его в порнографии обвиняют; с другой, он сам на пару с главным редактором кому-то там инкриминирует нарушение авторских прав. Короче, идёт крутой пиар – хотя при чём тут он?

А я истекаю потом в своем эскалаторном трюме. Духота ужасная, как в песне «Раскинулось море широко». Купался в речке в отличие от тебя, муромского «руссоиста», всего два раза – рискованное это занятие. В акватории Москвы-реки прямо-таки смертельное – это тебе не озеро Кривое и тем более не Свято! Но всё же лето лучше, чем зима (очень свежая мысль!), потому как пар костей не ломит, а женщины, пользуясь случаем, раздеваются до невозможных пределов. Глядя на аппетитные прелести, рехнуться можно. И это не пустые слова. Представь себе, с каким удовольствием пару разочков оттянулся на стороне, и работаю над тем, чтобы с окончанием лета удовольствие не кончилось.

Жизнь, к сожалению, дорожает – и так стремительно, что оборачивается семейными скандалами. Приходится отдавать практически всю зарплату, а с заначкой возникла напряжёнка. В одной редакции распустили персонал на отпуск, в другой поменялся редактор, а вместе с ним и требования к материалу. Пустился искать другие вакансии, но с этим делом непроханже – предложений раз два и обчёлся. С достойной оплатой тоже трудности: во-первых, целый месяц жди, пока начислят; во-вторых, собирать по сусекам – набегаешься.

Такие вот пироги. Поэтому я временами в тоске.

У меня лазерный принтер с придурью: WINDOWS не воспринимает – не хватает оперативной памяти (чудеса!), а в «Лексиконе» печатает без проблем. Можно новый купить без хлопот, но всё как-то недосуг – время летит, и непредвиденные обстоятельства.

Тут вот у меня мобильник свистнули на Киевском вокзале: разговаривал в толпе, сунул в сумку – и нет его. Пять минут. И это мне влетело в копеечку – два с лишним куска плюс потерянное время. Сначала сим-карту восстанавливал, затем аппарат купил с рук на том же Киевском вокзале. Трубка хорошая, но заблокирована на MTS. Вот я и крутился то с одним, то с другим. Но теперь, слава Богу, всё в порядке – даже номер прежний.

Суета сует. Физкультурой времени нет заниматься, но только тогда хорошо себя чувствую, когда делаю пробежку до леса и обратно. Плохо, что урывками. Бродишь целый день по жаре, придёшь домой, пожрёшь – с полным-то брюхом, конечно, никуда неохота бежать, рукой пошевелить лень. И думаешь: туда сегодня не успел, сюда опоздал – и т.д. и т.п.

А ты молодец. Для меня это подвиг – подняться в 4.40 утра и месить муромскую грязь в кромешной тьме. Девять-десять километров для мужика за пятьдесят – это вам не хрен собачий. Преклоняюсь. Пока есть возможность, надо держаться. И в литературе тоже.

Спешу тебя успокоить насчет «Авторского Двора», хотя бы частично. Рукописи я оттуда забрал. Сомнение вызывает вещь, посвященная битлам. Я всё твое завернул в целлофан и закинул на антресоли. Проверить, там ли она в куче, просто лень. В отношении дискет не было разговоров, поэтому я их не востребовал. Но это можно исправить.

Да, «Авторский Двор» по-прежнему жив – был по крайней мере ещё недавно. Владимир Соломонович имел беседу с Тамарой Олеговной. Она не такая дура, чтобы заниматься провальным бизнесом: не идут рукописи – переключилась, кажется, на кадры. Сидит там же на пятом этаже.

У меня был трудный период. Какое-то время я не работал по графику, а учился на курсах повышения квалификации. Голова была не тем забита, некогда было ездить по издательствам. Тот телефон «Ад маргинем», что я тебе давал, – верный. Проверял и нарвался на какого-то типа (не представился). Я взял неверную интонацию: начал запанибрата, перепутал Соколова с Сорокиным, – словом, облажался. Но в принципе они рассматривают рукописи, претендующие на элитность. По разговору можно понять: пижоны и снобы, но попытка не пытка.

С «Икс-Мо» я тоже не до конца разобрался. Когда забирал твою рукопись, ни о каких маленьких папочках речь не заводил: что дали, то и взял. Если теперь ворошить прошлое, то, боюсь, господа из «Икс-Мо» не поймут, о чём речь. Или сделают вид, что не поймут – дискету с твоим зубодробительно-эклектичным опусом «Кукловоды и марионетки» они ведь так и не нашли.

Грустно, мин херц: планы рушатся, а сил не прибавляется. И здоровьичка тоже. И работа эта, будь она неладна. Ну никакого продыху. А если всё-таки удаётся соорудить маленький праздничек для души и тела, очень и очень скромный, то как же быстро он пролетает!

Бывает, препятствия возникают самые неожиданные и неприятные. Тут было договорился с одной выйти на природу с гитарой, так у неё вдруг ни с того ни с сего брат умер. Знак с небес – «не прелюбы сотвори».

Шутки шутками, но иногда раскинешь пасьянс, загадаешь, сбудется, или нет. И, знаешь ли, очень точно предсказывает – процентов на семьдесят. Приходится и на такую ерунду обращать внимание, потому что очень уж хрупок наш маленький мир – в любую минуту может хрустнуть от ничтожного толчка. Честное слово, бывают моменты, серьёзные и необъяснимые, когда вдруг ни с того ни с сего остаёшься в одиночестве посреди толпы. Все чем-то озабочены, куда-то спешат, а тебя кто-то невидимый цап за грудки – стой, подожди! И тогда уже, право, не до шуток, настаёт момент истины.

Надо полагать (вернёмся к творческим вопросам), ты не оставишь избранную фантастическую тему, пока не покажется дно: какой дурак зарежет курицу-несушку, да и времени в обрез. Но вдруг в перерыве между двумя макабрами тебе захочется написать что-то принципиально другое по стилю, характеру, материалу? Впрочем, ты моё пожелание можешь засунуть в любое место, какое тебе понравится, потому как воплощённая идея ни хрена не стоит. Пример христианства – нагляднее некуда. Две тыщи лет бьются как рыба об лёд. Замысел едва ли не блестящий, а что получилось – коню под хвост не положишь.