Текст книги "Тихий русский"

Ничего себе пистолетик. Возможнось сборки и разборки без какого-либо инструмента. Съёмный магазин на восемнадцать патронов. Остающаяся закрытой по израсходовании последнего патрона затворная рама. Автоматическое выключение затворной задержки в момент, когда магазин оказывается вставленным в оружие. Автоматическое выключение предохранителя с охватом рукоятки пистолета. Открытый курок, допускающий плавный спуск с боевого взвода, то есть без производства боевого выстрела. Возможность самовзводной стрельбы – без предварительного взвода курка при наличии патрона в патроннике.

Бесшумность. Снаряженный магазином, пистолет полностью готов к стрельбе после взятия в руку. От штатского и прочего дерьма он отличается прецизионной точностью изготовления всех деталей, специальным самовосстанавливающимся слоем в трущихся парах и сочленениях и внедрёнными в механизм квазиживыми микродворниками, беспрестанно выметающими появляющийся во время стрельбы нагар, а также осуществляющими некоторые другие полезные функции. Все эти усовершенствования превращают «спиттлер» в поистине уникальное оружие. Но самое главное заключается в том, что используемые в нём боеприпасы обладают чрезвычайно высокими качествами, важнейшими из которых являются потрясающее воображение равновеликость их массы и порохового заряда и идентичность геометрических размеров вкупе с геометрической правильностью формы каждой пули и в целом патрона. Всё это и многое другое обеспечивает «спиттлеру» непревзойденную стабильность и безотказность в специфической боевой работе.

Но и настоящий, реальный «ГШ-18» был машиной хоть куда. И, как ни печально, в данный момент находился в руках человека, который внешним обликом и ухватками никак не походил на парней из «Альфы» или «Вымпела» – скорее на того, за кем спецназовцы охотятся: типичная «обезьяна с гранатой».

Чернобородый надавил на триггер, и Геныч невольно дёрнулся – так дёргается подвешенная на растяжке лягушка, в которую полоумный экспериментатор тычет лабораторным электродом.

Но выстрела не последовало.

Хоттаб беззвучно скалил белоснежные зубы, красавчик с подбритыми усами загадочно улыбался, а усато-бородатый притворно удивился, сопроводив дешёвую театральную гримасу по-театральному же поданной репликой:

– «Что? Испугался холостого выстрела?».²

– Ты откуда и куда, чудо-юдо гороховое? – на ломаном русском языке обратился к испуганному джоггеру Хоттаб.

«Чесать мою тарелку частым гребнем – вот влип так влип! – подумал взмокший более от страха, чем от бега Геныч. – Лучше не бывало, но и хуже некуда!».

– Я-то из Мурома, а вот вас каким ветром сюда занесло?

Тонкие губы красавчика раздвинулись в по-прежнему загадочной улыбке ещё на сантиметр, чернобородый разразился весёлым смехом, а усато-бородатый, легко могущий быть принятым за славянина незнакомец всё с теми же убийственными для худсовета интонациями провинциального трагика продекламировал:

«Я безумен только при норд-осте; когда ветер с юга, я отличаю сокола от цапли».³ А ты, готов поспорить, не сокол и даже не цапля.

– Да он же вылитый баклан! – подхватил Хоттаб. – Может, не станем на этого дурика пулю тратить, а отрежем его глупую голову и пустим её вниз по реке? А?..

– Не спеши, Хоттаб, – стёр с лица вялую улыбочку красавчик. – Теперь он от нас никуда не денется.

«Неужели этот ублюдок и вправду настоящий Хоттаб? – подумал Геныч. – Но ведь Хоттаб убит. Выходит, в Чечне убили его двойника? Или этот душегуб – двойник Хоттаба?».

– Имя? – резко спросил красавчик.

– Геннадий, – ответил Генка. – А вас как звать-величать, господа не особенно хорошие?

Хоттаб ощерил зубы в хищном оскале.

– Слушай, ты, дерьмо русское! Будешь умничать, я в два счёта отрежу твой поганый язык! – Он спрятал пистолет и выхватил из ножен устрашающего вида тесак – Рэмбо и Крокодил Данди зачахли бы от зависти. – Отрежу и вывешу на Белом Доме вместо вашего паршивого флага!

– «Прошу тебя без шуток, друг-студент!»⁴ – бросил в лицо Генычу усато-бородатый и, состроив страшную гримасу, произнёс нараспев, апеллируя к друзьям: – «Нет в Русском королевстве подлеца, который не был бы отпетым плутом».⁵

– Да будет вам! – урезонил товарищей красавчик. – Он и без того всю Оку до самого Нижнего загадит, когда будет отстирывать портки… Ты вот что, Геннадий! – сказал он со зловещей ласковостью. – Зови меня Гасаном, а его, – он коснулся ладонью плеча усато-бородатого, – Абдурахманом. Ну а имя нашего «оружейника», – кивнул он на снова демонстрирующего безупречные зубы чернобородого, – как ты уже слышал, Хоттаб.

«Гасан, Абдурахман, Хоттаб, – мысленно повторил Геныч. – Ибн Хоттаб. Имена скорее всего ненастоящие. Впрочем, кто знает? Ну а я в таком случае Волька, что ли? Можно умереть – но не со смеха».

Третья часть, одна треть «старика Хоттабыча» – красавчик – снова открыла тонкогубый рот:

– С тебя, дорогой Геннадий, пятьдесят тысяч долларов. Принесёшь их нам на блюдечке с голубой каёмочкой в течение месяца, в крайнем случае, двух – так уж и быть, разрешим тебе бегать и дальше. Не принесёшь – порвём на куски и вырежем всех твоих родственников до двенадцатого колена.

– Да каких пятьдесят, Гасан?! – укорил красавчика Хоттаб. – Этот голодранец и двух тысяч не сможет заплатить!

– Он и тысячу баксов не наскребёт, бедный конёк-горбунок, – авторитетно заявил Абдурахман. – «Он должен строить церкви, иначе ему грозит забвение, как коньку-скакунку, чья эпитафия: «О стыд, о стыд! Конёк-скакунок позабыт!»⁶

– Не люблю я эпитафий! – хмуро возвестил Хоттаб, под взглядом Гасана вкладывая тесак в ножны.

– Кто же их любит? – Гасан подмигнул Генычу: – Так что ли, Геннадий?

– Вам придётся заказывать эпитафию на мою могилу за свой счёт, – попытался глупо отшутиться Геныч. – Для меня и двести баксов наскрести – неразрешимая проблема.

– Я же говорю: баклан мелко плавает, – встрял Хоттаб. – Ока не Терек: труп приплывёт в Нижний без единой царапины, только раздуется от гордости за то, что при жизни был русской свиньёй.

Под воздействием неконтролируемого импульса Геныч вдруг развернулся и рванул с места в карьер. Звука выстрелов он не услышал, но уши ему пощекотало изрядно.

– Назад, говнюк!

Получать пулю в спину ох как не хотелось, и Геныч решил вернуться. Решил – смехота, братья, чистая смехота! Всё давно решили за него. Он понял, что попался на старую, всем известную уду, на которую в своей жизни попадается каждый второй писака.

Китаец Лао Шэ в романе «Кошачий город» предсказал собственную смерть. Он погиб от рук распоясавшихся хунвэйбинов – писавши эту книгу, Лао Шэ ещё не знал режущего русский слух отвратного словечка. И слово, и сами хунвэйбины появились позже.

Геныч тоже угодил в расставленный им самим капкан. Говорят, лисица в подобных случаях просто отгрызает попавшую в стальные челюсти лапу, дорогой ценой избегая самого худшего. Для Геныча это был не выход – слишком мелко, слишком больно, слишком неэстетично. Тогда уж надо перегрызать не лапу, а связывающую его с жизнью пуповину, которая забилась всякой дрянью и давно уже не обеспечивает полноценного диалогового режима. Интерфейс зарос ржавчиной, пылью, дерьмом. Тут никакая перезагрузка не поможет: из такого жуткого зависания путь один – вырубиться на хрен из сети и пробки на всякий случай вывернуть.

Геныч возвращался в «мёртвую точку». Он шёл не по доброй воле – его тащила на аркане богомерзкая книга. «Обратно вернётся опять» – не совсем удачные строки из замечательной песни «Одинокая гармонь». Ни жив ни мертв от страха, Геныч тем не менее «обратно вернулся опять» – так подходит к краю пропасти без пяти минут самоубийца. Гармонь как инструмент Геныч не прилюбливал, но был чертовски одинок – это точно. И всегда одиночеством наслаждался – стихийный мудрец, буде не сказать, мудрила, проглотив при этом букву «р».

Удар Хоттаба свалил Генку с ног: простительно для поджарого джоггера, позорно для соплеменника могучего Ильи Муромца.

Поднялся Геныч до счёта «десять», деловито пососал разбитую в кровь губу, прислушиваясь к ощущениям: гемоглобин, антитела и сахар вроде бы в пределах нормы.

– Что вам от меня нужно?

– Да, пожалуй, ничего, – растягивая слова, процедил Гасан. – Я думаю, ты ни на что серьёзное не способен – ни на хорошее, ни на плохое.

– «Из жалости я должен быть жесток; плох первый шаг; но худший недалёк»,⁷ – продолжал глумиться Абдурахман. – Не бегай от нас, русская псовая борзая, а то мы тебе для начала поджилки подрежем.

– Какое к чёрту начало?! – прохудившимся бойлером муромской теплоцентрали заклокотал Хоттаб. – Кончать его надо по-быстрому, клянусь Аллахом! Всё равно будущего у него нет. Горло ему перерезать – и все дела. Пулю на него тратить жалко, верёвку тоже: этим муромским обмылком даже петлю толком не намылишь!

– Спокойствие, только спокойствие! – призвал товарищей к порядку красавчик Гасан. – Джентельмены мы или нет?.. Будущего у него не то чтобы нет – оно есть. Но туманное… Значит, говоришь, с деньгами у тебя не густо? – сочувственно уточнил он у Геныча – так сочувствует пришедшей на водопой антилопе большой зелёный крокодил. – Какой же полезный клок выстричь нам с такой паршивой овцы, как ты?

Геныч был оплёван, унижен, оскорблен. Но терпел – это было привычно, это было нетрудно. Он балансировал на краю пропасти, и край этот был острее ныне забытого лезвия «Нева». Он ломал себя, призывая следовать фабуле книги – сигануть в пропасть всё-таки чуть менее интересно, чем продолжать жить на белом свете не видя света белого. По большому счёту терять Генычу было нечего.

– Если не подберёшь полезную для нас работенку сам, подберем её мы, – объявил Гасан. – Выплывешь – иди на все четыре стороны, нет – пеняй на себя. Ну а в случае отказа наняться к нам на работу Хоттаб тебя с удовольствием прирежет.

– «Умереть, уснуть – и только»,⁸ – продолжал кривляться усато-бородатый «артист».

– «Нет ничего, сударь мой, с чем бы я охотнее расстался; разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью, разве что с моею жизнью»,⁹ – окоротил Геныч неудачливого актера, вышибая клин клином.

– С твоей жизнью я тоже охотно расстанусь, – проворчал Хоттаб.

Над заречными просторами повисла пауза.

– Какая же работёнка тебе по плечу? – спросил Гасан.

Генкин язык прямо-таки чесался ответить: «Да мочить вас, гнид черножопых!», – но надо было строго следовать тексту «пьесы».

– Самая сложная, – неопределённо ответил Геныч, исподволь подготавливая единого в трёх лицах «старика Хоттабыча» к сенсационному заявлению «муромского Информбюро».

– Да что ты можешь, баклан?! – взорвался пятьюстами граммами пластида Хоттаб – 33,33% «старика Хоттабыча». – Может, возьмёшься Кремль взорвать?

– Ни Кремль, ни ГУМ, ни даже ДК имени Горбунова взорвать я не смогу. – Геныч выдержал догую паузу. – А вот хозяина Кремля…

Во всех шести глазах «старика Хоттабыча» что-то мелькнуло. «Хоттабыч» как единое целое не был шокирован – скорее удивлён, что Геныч прочитал его потаённые (и не очень) мысли.

А Геныч понял, что угадал желание террористов – эмпатия у него была как у психолога, продавца и чёрного пиарщика вместе взятых. А ещё Геныч не в первый уже раз поразился тому, как точно предсказывает будущее его психоделический лувсепок – ни дать ни взять настоящая Книга Судеб!

– Ты тайный киллер, что ли? – спросил, развлекаясь, Гасан. – Наши лучшие люди, бесстрашные воины Аллаха, никак подобраться к Бездорогину не могут, а ты, мешок штатский, хвастливый, собираешься в одиночку президента прихлопнуть?

– Это он со страху, – прокомментировал Абдурахман, наконец перестав цитировать из «Гамлета» после ядовитого Генкиного реприманда.

– Какого президента?! – вскипел негодованием Хоттаб. – Ты что, русская свинья, за дураков нас держишь? Да ты и ночную сторожиху не способен вырубить, Шурик комедийный!

– Тогда отпустите меня!

– Уйдёшь, когда прикажем! – быстро сказал Гасан. – Если план не фантастический, можно послушать, прежде чем Хоттаб повяжет тебе «колумбийский галстук».

– Его вроде бы в «чеченский» переименовали, – сказал Геныч.

– Плохо о нас думаешь, – с угрозой в голосе произнёс «принц датский» чеченского розлива.

– Дайте мне его минут на пять, – попросил сделавший зверское лицо Хоттаб, – и он перестанет думать и соображать!

– Хотите, чтобы я убрал президента, перестаньте угрожать и ёрничать, – проявил твердость Геныч. – План я разработал давно, даже повесть хотел написать о том, как сравнительно легко можно ликвидировать человека № 1. Но долго не решался замахнуться на такое, пусть и на бумаге.

– Пересрал, – тихонько вставил Гасан.

– Ну да, пересрал.

– Хватит беллетристики, – сказал по-актёрски начитанный Абдурахман.

– Чем конкретно думаешь ты поразить президента? – спросил Гасан. – Пулей? Стрелой? Кирпичом?

– Пуля – дура, штык – молодец, – заулыбался обладатель смешного акцента Хоттаб. – А мой ножичек подлиннее штыка будет.

– Ни первым, ни вторым, ни третьим, ни тем более четвёртым, – досадливо поморщился Геныч. – Не будет ни шума, ни пыли, ни крови.

«Старик Хоттабыч» – сразу все его сто процентов – засмеялся.

– Ай да трусливый русский затейник! – сказал, просмеявшись, Гасан. – Выкладывай в подробностях.

И Геныч выложил в подробностях – в мельчайших. Отморозки только головами покачивали, языками цокали да в потылицах почёсывали. «Старик Хоттабыч» был удивлен и даже немного шокирован – о Волька ибн Алеша!

– М-да-а, – протянул Гасан по завершении изложения «синопсиса». – Не знаю, что и думать. Сомнений, как вы, русские, говорите, вагон и маленькая тележка. Это всего лишь абстрактная схема, без привязки к конкретному времени и месту. А мы хотели бы знать, когда и где это можно осуществить.

Для Геныча ответить на эти фундаментальные (что? где? когда?) вопросы не представляло труда – бери да читай готовые ответы в собственном лувсепоке.

– Двадцать первого августа будущего года состоится открытие памятника Илье Муромцу, – начал Геныч. – Открытие будет приурочено к 1140-летию города. Съедется куча гостей – Муром ведь входит в пятёрку старейших российских городов, уступая пальму первенства лишь основанному в V-м веке Дербенту. В общем, пьянка намечается грандиозная.

– Жаль только, президента не будет, – сардонически усмехнулся Гасан.

– Значит, надо сделать так, чтобы он был, – сказал Геныч жёстко. – И без того все хлопоты лягут на мои плечи. Уже легли – придумал-то всё это я! А обеспечить явку президента на муромский праздник – ваши проблемы. Явка строго обязательна. Не сумеете вытащить его хотя бы на пару часов в древний Муром – не будет и ликвидации.

Составляющие «старика Хоттабыча» части переглянулись. Как догадался великий эмпатор Геныч, «старик Хоттабыч» прибыл в Муром именно с целью прощупать почву для совершения покушения на Бездорогина!

Это вовсе не означало, что Муром является для террористов пупом земли. Геныч был уверен: злобная свора таких «стариков Хоттабычей» денно и нощно колесит по городам и весям России, вербует сообщников, обустраивает схроны с оружием и боеприпасами, фиксирует на видео местность. Невозможно предугадать истинно «броуновские» внезапные перемещения президента. Но чем больше городов и весей будет охвачено террористами, тем больше шансов подловить непредсказуемого Бездорогина. Когда-нибудь эти ребята добьются своего – теория вероятности подтверждает печальный вывод с безжалостностью железной математической логики. И в этом смысле заштатный Муром ни в чем не проигрывает ни Москве, ни Петербургу, ни славящемуся горнолыжной трассой городу Сочи. В конце концов, достали же Джона Кеннеди в захолустном, по тогдашним понятиям, Далласе!

– Ну что ж, – заговорил после томительной паузы Гасан. – Эту часть работы мы возьмём на себя. Вернее, её возьмут на себя деньги.

– Англичане утверждают, что деньги говорят, – поддакнул Абдурахман, основательно познакомившийся с культурой туманного Альбиона в период работы над ролью Гамлета.

– Без денег даже кинжал начинает ржаветь, – авторитетно подтвердил Хоттаб.

Гасан терпеливо выслушал особые мнения товарищей.

– Деньги сделают так, что президент захочет взглянуть на статую вашего Муромца, который почем зря гнобил наших единоверцев и братьев татар.

– Самому президенту «барашка в бумажке» на лапу сунете?

– Если бы объектом удара являлся не президент, сунули бы «зелень» прямо ему в руки, – сказал Гасан. – А в нашем случае придётся подмазать влияющих на него людей. Наша московская диаспора на паперти не стоит.

– Ещё бы – вы же не христиане, – резонно заметил Геныч.

– Не зарывайся, киллер на общественных началах! – одёрнул дерзеца Гасан. – План твой нас заинтересовал. Но решение должны принять на самом верху. А пока Аллах и Усама Бен Ладен будут одобрять твоё ноу-хау, побудешь у нас на коротком поводке. Прежде чем взяться за президента, ты должен проявить себя в деле. Потренируешься сначала на «кошечках», как говорил Балбес в кино про Шурика. Сперва заколбасишь какую-нибудь мелкую сошку, и если все пройдёт без сучка без задоринки, приступишь к подготовке покушения на главный объект. – Гасан ненадолго задумался. – «Кошечку» надо подобрать не совсем маленькую, но и не слишком большую… Кто у вас в Муроме мэром?

– Не помню, выбирали кого-то, – пошутил увязший в дерьме по самые ноздри Геныч, но террористы Стругацких не читали и не оценили юмора.

– Не дури, баклан! – пригрозил Генычу Хоттаб. – А то без дурной головы домой заявишься – порадуешь родственников.

– Так кто у вас городской голова? – повторил вопрос Гасан.

– Да так, всадник один без головы, – под не сулящим ничего хорошего шестизрачковым взглядом «старика Хоттабыча» продолжал загонять себя в угол Геныч. – Фамилия лошадиная – Буланов. Зовут Петром Петровичем. Как и большинство постперестроечных чиновников – бывший член компартии.

Гасан покивал головой.

– Кандидатура подходящая – хоть на тридцать третий съезд КПСС посылай джигита! Минута-другая в теленовостях будет обеспечена, а большего и не требуется. Но метод, который ты собираешься применить для ликвидации президента, для устранения Буланова использовать не стоит. – Гасан переглянулся с Хоттабом, затем в упор посмотрел на парящего в невесомости сюрреалистического кошмара Геныча: – Завалишь мэра из пистолета, это будет твоим боевым крещением.

– Пробой пера, – добавил некогда «сидевший на культуре» актёр Абдурахман.

– Ты «волыну»-то когда-нибудь держал в руках? – скептически фыркнув, обратился к Генычу Хоттаб.

– Я старший лейтенант запаса, но оружия не прилюбливаю, – откровенно признался Геныч. – На «партизанских» сборах несколько раз палил из «макарова». При моей близорукости и треморе рук – нажил, поднимая штангу, – мой лучший результат на двадцати пяти метрах при трёх патронах в магазине – всего восемнадцать очков.

Чернобородый «эксперт по вооружениям» озабоченно пожевал губу.

– У нас трёхлетние пацаны больше выбивают… Для полной гарантии будешь стрелять в этого… как его… Буланова в упор, с одного-двух метров. Контрольный выстрел обязателен. В магазине будет всего три патрона, так что смотри, студент!

– Говорят, их неверный бог троицу любит, – не по-гамлетовски осклабился принц не датский, но ичкерийский.

– Ты всё понял, Геннадий? – подвел предварительную черту Гасан. – Срок мы тебе даём по февраль включительно. Сейчас октябрь, есть возможность хорошо подготовиться. Продумай всё до мелочей. Пистолет с тремя патронами передадим тебе в начале февраля.

Хоттаб вновь на минутку обнажил ствол.

– Это бесшумный пистолет «ГШ-18». Мэра будешь валить из такой вот «пушки». Отстреляешься – вернёшь «дуру» нам, иначе отправишься догонять Буланова на пути в кромешный ад… Всё понял, русский свин?

– Да вроде всё понятно, – промямлил Геныч.

– Ничего он пока не понял, – объявил Абдурахман. – Он не верит нам ни на грош. Посмотрите на этого идиота: он принимает нас за азеров, грузин или узбеков, притащившихся в Муром торговать апельсинами, виноградом и просяными вениками. Он думает, это розыгрыш, господа!

– Ты, русский, больше так не думай, ладно? – убедительно попросил Хоттаб.

– И правда, Геннадий, что-то ты не очень напуган, как я посмотрю, – разделил сомнения товарищей Гасан. – А мы, повторяю, шутить не любим.

– Да нет, я напуган. – честно признался Геныч. – Но, видимо, недостаточно сильно. Я же говорил, что предвидел такой оборот в своей пока не законченной книге. Поэтому к моменту встречи с реальным кошмаром острота ощущений притупилась.

– Складно излагаешь, лейтенант «старшой», – довольно искренне похвалил Абдурахман, наиболее интеллектуальная составляющая «старика Хоттабыча». Вот так бы гладко и сработал – non verbis, sed rebus.¹⁰

– Rerum novarum¹¹ касаюсь я, – вдругорядь отбрил ичкерийского горе-интеллектуала Геныч. – А неторенная дорожка богата сюрпризами – особенно наша, муромская.

– На муромской дорожке стояли три сосны, – ёрничая, фальшиво и со значением, затянул с ужасающим арабским акцентом Хоттаб, – прощался со мной милый до будущей весны.

– Точно, – подтвердил Гасан. – К началу весны станет ясно, насколько близко ты, Геннадий, будешь от края могилы. – Он вдруг сбросил шутовскую маску, сгрёб Геныча за грудки и рывком притянул к себе. – Отныне ты безрадельно наш. Будешь подчиняться нам беспрекословно – как опидоращенные «дедами» русские солдаты, которые попирают землю гордой и независимой Республики Ичкерия, выполняя безумные приказы очумевших от беспробудного пьянства вороватых прапорщиков и не имеющих чести офицеров. – Гасан выпустил из рук воротник спортивной куртки Геныча, оттолкнул его и демонстративно почистил руки. – За тобой будет установлено постоянное наблюдение – более плотное, чем на ваших обветшалых атомных электростанциях, которые в скором времени одна за другой взлетят на воздух…

Пока Гасан пудрил Генычу мозги. Абдурахман залез в салон «мерседеса» и достал оттуда портативный компьютер.

– Сообщи свои анкетные данные! – потребовал Гасан у попавшего как кур в ощип русского мужика. – И адрес с телефоном не забудь.

Геныч уже продался супостатам со всеми потрохами, поэтому кочевряжиться, как вначале, не рискнул и выложил требуемое – от судьбы не уйдёшь, она и на печи найдет.

Абдурахман занёс данные в компьютер и удовлетворённо прищёлкнул языком.

– Всё? – спросил у него Гасан.

– Всё, – отрапортовал Абдурахман.

– Ну вот, Геннадий, отныне ты в электронном банке данных самого Усамы Бен Ладена, – сообщил Гасан. – Напоследок открою тебе маленький секрет, чтобы ты не задирал нос. Заруби на своем русском носу: не ты реализовал буйные книжные фантазии, а мы реализовали частичку нашего всеохватного плана по ликвидации президента. Не оправдывай собственную трусость, сочиняя байки о какой-то книге, в которой ты якобы предвидел своё ближайшее будущее. Да и какое на хрен будущее? Ни у тебя, ни у твоего народа будущего нет. Да будет тебе известно, патриоты Ичкерии совместно с нашими друзьями их стран Ближнего Востока ещё с осени 1999-го года расставляют по всей России ловчие ямы, западни и капканы на вашего президента. Не обольщайся: ты далеко не первый и не единственный киллер-любитель, завербованный нами для совершения покушения на вашего вожака. Наши люди прочесали уже двадцать три из восьмидесяти восьми российских регионов и завербовали восемьдесят ликвидаторов-дилетантов.

Гасан повернулся к Абдурахману, щёлкнул пальцами.

Абдурахман тоже щёлкнул – клавишами компьютера.

– Ну вот, – с явно слышимой подковырочкой в голосе сообщил он. – Крупников Геннадий занесен в список киллеров-любителей под номером восемьдесят один. Файл не подлежит стиранию и будет уничтожен только после полной утилизации компьютера, – прозрачно намекнул он на печальные Генкины перспективы. – Итак, ты – восемьдесят первый. Запомни свой личный номер, если память от страха не отшибло.

– В России восемьдесят девять субъектов федерации, – ощущающий себя как в наркотическом бреду Геныч понёс совершенную околесицу. – Наверное, вы забыли Чечню.

– Не Чечню, а республику Ичкерию, – напомнил долго молчавший Хоттаб. – Ничего мы не забыли, трусливый русский фашист. Ичкерия не восемьдесят девятая в вашей засаленной колоде, а самая первая и неповторимая. Она сама по себе, а на Россию мы плевать хотели!

– Хотеть – значит мочь, – сказал Геныч.

– Я слышал, из философов и интеллектуалов получаются самые безжалостные киллеры, – поведал Абдурахман. – Мы плевали и плюём, а вы утирались и будете утираться. А когда взлетят на воздух ядерные электростанции, вам и утереться будет нечем.

Гасан успокаивающе огладил плечо провинциального «гамлета», весь монолог которого состоял из одной-единственной фразы: «Кушать подано!».

– Остынь, Абдурахман, иначе киллер № 81 разорвёт выгодный для нас контракт. – А ты, затейник Геннадий, не вешай горделивого носа! Назвался груздем – полезай в кузов, так ведь у вас говорят?.. Да, вот что: обязательно устройся на работу, чтобы меньше привлекать внимания к своей антисоциальной личности, и постарайся быть как все. Мы с тобой свяжемся – это может произойти в любой момент. А сейчас нам пора. До конца года мы должны довести число киллеров-любителей до ста человек – это наша программа-минимум.

Гасан повернулся и пошёл к машине. Абдурахман и Хоттаб последовали за ним.

Синтетический «старик Хоттабыч» погрузился в «мерседес» и на малой скорости повёл машину к выезду на шоссе Муром – Навашино.

Непонятно, как держала четырёхколесного басурманина теряющая последние капли крови и терпения много чего повидавшая на своём веку святая русская земля?

* * *

С момента встречи со «стариком Хоттабычем» жизнь Геныча потекла как во сне – психоделический «трип» нажравшегося ЛСД безнадёжного наркомана. Он увязал в контексте своей неоконченной книги, как компьютерный хакер Нео – в матрице. Но люди живут не потому, что существует смысл жизни, а потому, что существует жизнь как феномен – деваться особенно некуда.

Так уж повелось на Руси: знаменосцы всегда линяют быстрее флага. Ныне перекрасившиеся в демократов и апологетов капитализма матёрые коммуняки, заполонившие все без исключения «институции» якобы обновлённой России, в своё время уродовали душу Геныча с самых ранних детских лет – и прямо, и косвенно. Геныч был безбожником и простить им этого даже за давностью лет не мог и не хотел. Галина Старовойтова, царство ей небесное, была трижды права, когда добивалась принятия закона о люстрации. С ней жестоко расправились, и святое дело отлучения бывших коммунистов от средней и большой власти заглохло в самом зародыше. А жаль!

Геныч ни на грош не верил «нуворишам» от политики, многие из которых до августа 1991-го года преподавали историю КПСС, марксистско-ленинскую философию (инопланетяне померли бы со смеху!) и научный, мать его, коммунизм. Поднять на кого-либо из этих хамелеонов карающую десницу у Геныча не заржавело бы, но до поры до времени он не знал, как выполнить задуманное, что называется, технически. И, конечно, его удерживал от «благородной» мести страх наказания – больше, чем всё остальное.

Чеченскую проблему Геныч рассматривал крайне тенденциозно и субъективно. На телевизионные пиар-заклинания зажиревших чеченских котов из московской диаспоры, призывающих не думать плохо о всём чеченском народе, он всегда откликался сардонической ухмылочкой. Но временами в его гуттаперчевую душу закрадывалось нехорошее сомнение. Унижавшие и уничтожавшие русский народ террористы на мгновение представлялись Генычу кем-то вроде так называемых интелей, выведенных братьями Стругацкими в повести «Хищные вещи века». Интели были отчаянными людьми, патриотами. Они пытались любыми средствами расшевелить болото, заставить зажиревшего обывателя оторваться от корыта и посмотреть на звёзды. Интели вызывали огонь на себя, возбуждая в стране общую для всех эмоцию – пусть хотя бы ненависть.

Вряд ли русский народ можно назвать зажиревшим, но равнодушным, косным, пассивным – да. Провинциальному горе-интелю (пока что интелю на словах) было жалко и чеченцев, и русских, но больше всего – самого себя. Ему предстояло стать Гаврилой Принципом, Ли Харви Освальдом или кем там ещё. Погружаясь в тёмные пучины своей замусоренной, загаженной, искалеченной души, Геныч с тихим ужасом осознавал, что начинает понимать психологию деспотов, диктаторов и тиранов. Даже Гитлеру начинает сочувствовать и даже жалеть его. В знаменитом фильме «Иди и смотри» у белорусского подростка не поднялась рука выстрелить в пяти-семилетнего Адольфа Гитлера, вернее, в его портрет. Блестящая аллегория!

Люди не отдают себе отчёта в том, что франкенштейна ХХ-го века сотворили они сами: все вместе, всем дружным коллективом, всем кагалом, всем скопом, всей капеллой, всем миром – насквозь прогнившим, лицемерным, бездушным. Скрытая и явная ненависть обывателей к себе подобным «политическим животным» возвратилась к ним смертельным бумерангом в образе бесноватого фюрера, который, кстати сказать, был не более бесноватым, чем любой из ныне живущих и здравствующих российских и закордонных политиков – достаточно только взглянуть на Жириновского.

Поднять руку на президента было не очень трудно – легче, чем на мэра города. Как правило, президент находится слишком далеко от верховодимого им стада бандерлогов; мэр – чуточку ближе. Президент для отдельно взятого человека – во многом абстракция; мэр города весомее, грубее и зримее лидера нации, общающегося с низами в основном «через посредство» вездесущего «голубого спрута» с непропорционально толстыми первым и вторым щупальцем.

В убийстве президента нет ничего уникального, из ряда вон выходящего. Верховных правителей убивали всегда – на протяжении всей человеческой истории. Покушения на убийство лидеров нации давно стали для землян мирным делом – как и бесконечные междоусобные войны.

Между обожествлением и ненавистью – тонкая грань. Президент – одновременно и самый уважаемый человек в государстве, и «ниггер этого мира». Президент – одновременно и «кристально чистый» идеал для избравших его людей, и самый большой грешник, буде не сказать греховодник. Президент одновременно и до боли реален, и виртуален – как компьютерный Гарри Поттер. Всё правда и всё неправда обо всем – в том числе и о президентах.

Джон Леннон говорил: «… если ты пролез наверх, добился почестей, славы и денег, ты – подонок». В подонка выстрелить легче, чем в неподонка. Думается, это могли бы подтвердить ныне покойные Ли Харви Освальд и Джек Руби (Яков Рубинчик). Погибшего от руки маньяка Джона Леннона, осознавшего себя подонком («… а были мы подонками»), Генычу было жалко неизмеримо больше, нежели Юлия Цезаря, Авраама Линкольна и тем паче всех этих прелюбодеев, лицемеров и сукиных детей из обширного клана Кеннеди, похоже, так и не осознавших себя подонками.