Текст книги "Рассвет"

Она встала и ушла, не сказав больше ни слова; однако необходимость приступить к этому постыдному заданию была вскоре отложена известием, которое пришло к леди Беллами на следующее утро.

Джордж Каресфут серьезно заболел.

Глава XXII

Экипаж, который нанял Артур, принадлежал старомодной гостинице в приходе Рютем, стоявшей примерно в миле от Рютем-Хаус (который только что перешел в руки Беллами) и в двух милях от Братемского Аббатства – сюда Артур и направился. Кучер, известный всей округе под именем Старина Сэм, был старым конюхом, служившим при гостинице «Голова Короля»; начинал он еще мальчиком, лет пятьдесят назад. От него Артур собрал много довольно туманных сведений о семействе Каресфут, включая несколько искаженную версию о смерти матери Анжелы и лишении Филипа наследства.

Честно говоря – что может быть лучше небольшой гостиницы? Это не огромный лондонский отель, где вас называют «номер 48», и вам приходится запирать дверь своей комнаты, когда вы выходите из нее, и сдавать ключ надзирателю в холле; нет, это старомодное деревенское заведение, где вам готовят завтрак именно так, как вам нравится, и подают крепкий эль, а в комнате вас ждет кровать с балдахином. По крайней мере, именно к этому выводу пришел Артур, сидя в гостиной, покуривая трубку и размышляя о странных превратностях судьбы. Вот он здесь, и все его надежды, все интересы его жизни полностью изменились за двадцать шесть часов. Ведь двадцать шесть часов назад он еще не был знаком ни со своим почтенным опекуном, ни с сэром Джоном и леди Беллами, ни с Филипом и его дочерью. Он с трудом мог поверить, что только сегодня утром впервые увидел Анжелу. Казалось, прошли недели, и если бы время можно было измерять иначе – по событиям, а не по минутам – то этот срок растянулся бы на недели. Колесо жизни, думал молодой человек, вращается с какой-то странной неравномерностью. В течение целых месяцев и лет оно медленно и неуклонно двигается под постоянным давлением однообразных событий – но в один прекрасный день неожиданный прилив тревожит ленивое течение бытия, раскручивает колесо – и уносится прочь, к океану, называемому прошлым, оставляя колесо скрипеть и вертеться, вертеться, вертеться, а может быть – и разбивает его вдребезги.

Размышляя так, Артур отправился спать. Каскад событий этого дня утомил его, и некоторое время он спал крепко, но по мере того, как усталость тела проходила, ум пробуждался, и тогда Артур начал видеть смутные, но счастливые сны об Анжеле, которые мало-помалу обретали четкие формы и очертания, пока не предстали ясно перед его мысленным взором. Ему снилось, что они с Анжелой, два счастливых путника, путешествуют по зеленым полям летом; мало-помалу они добрались до темного входа в лес, куда и нырнули, ничего не боясь. Нависшие ветви стали гуще, тропинка уже, и теперь они шли, обнявшись, словно влюбленные. Но вот они подошли к тому месту, где тропинка раздваивалась, и Артур наклонился, чтобы поцеловать Анжелу. Он уже чувствовал трепет ее тела, когда невидимая сила вырвала девушку из его объятий и повлекла по тропинке вперед, пока он оставался на месте. Все же он мог ее видеть – Анжела шла вперед, ломая руки от горя; вдруг он увидел леди Беллами, одетую, как египетская колдунья, с письмом в руке, которое она протянула Анжеле и что-то прошептала ей на ухо. Девушка взяла его – и через мгновение письмо превратилось в огромную змею с головой Джорджа, которая обвилась вокруг Анжелы кольцами и впилась в ее тело клыками… Затем все поглотила ночная тьма, и из нее донеслись дикие крики, издевательский смех и сдавленные предсмертные стоны… Тут Артур во сне лишился чувств.

Когда зрение и чувства вернулись к нему, он увидел, что все еще идет по лесной тропинке, но листва нависающих деревьев была теперь гораздо зеленее. Воздух был сладок от аромата незнакомых цветов, вокруг порхали прекрасные птицы, а издалека доносился шум моря. И пока он брел с разбитым сердцем, прекрасная женщина с нежным голосом шла рядом с ним, целовала и утешала его, пока, наконец, он не устал от ее поцелуев, и тогда она оставила его, плача, и он пошел дальше один, ища свою потерянную Анжелу. И вот, наконец, тропинка сделала неожиданный поворот, и он очутился на берегу бескрайнего океана, над которым разливался странный свет, как будто там, где он находился, «тихий вечерний закат улыбается милю за милей…».

Здесь, осиянная этим мягким светом, игравшим в ее волосах, со слезами радости в серых глазах стояла Анжела, еще более прекрасная, чем прежде, и ее руки были протянуты к Артуру… Потом наступила ночь – и он проснулся.

Его глаза открылись в тот первый, торжественный и прекрасный час, когда пробуждается заря; трепетная беззащитность ночных сновидений еще властвовала над ним. Артур встал и распахнул решетчатое окно. Из сада снизу поднимался сладкий аромат майских цветов, совсем не похожий на тот, что был в его сновидении, но все же приятно щекотавший ноздри, а с соседнего куста сирени доносились звонкие трели соловья. Рассвет становился все ярче, и соловей умолк – но ему на смену зазвучал чистый, ясный и звонкий голос певчего дрозда, возносящего мелодичную хвалу и славу своему Создателю.

И пока Артур слушал их пение, великое спокойствие овладело его духом, и, стоя на коленях у открытого окна, ощущая дыхание весны на челе и слыша голоса счастливых птиц, он начал от всего сердца молиться Всевышнему, чтобы тот в милосердии своем воплотил этот сон в жизнь, ибо Артур вполне готов был терпеть страдания, если с их помощью возможно было достичь такой радости… Поднявшись с колен, чувствуя себя лучше и сильнее, он смутно осознавал, что это дело благословенно, и потому в такой торжественный час не боялся молить Бога направить, охранить и довести его до конца.

И много дней спустя, в других краях книга его жизни снова открывалась на этой прекрасной странице, и он видел слабый свет на бледном, розовеющем, разгорающемся небе, и слышал сильное и сладкое пение дрозда, летящее к небесам, и вспоминал свою молитву – и мир, который снизошел после этого в его душу.

К десяти часам утра Артур, его собака и его чемодан стояли перед крыльцом Эбби-Хаус. Не успел Артур сделать и шага по гравию, сплошь поросшему мхом, как двери распахнулись, и на пороге появилась Анжела; она приветствовала гостя, выглядя при этом, как выразился впоследствии старый конюх Сэм, рассказывая про эту встречу своему помощнику, «совсем как ангел с оторванными крыльями». Джейкс тоже вышел встретить гостя и саркастически поинтересовался у Анжелы, опасливо косясь на Алека: «а чевой-то джентльмен сразу уж льва посвирепее из зоосада не приволок?»

Выразив таким образом свои чувства по поводу бульдогов, Джейкс взвалил на плечо чемодан и поднялся с ним наверх. Артур последовал за ним, осторожно ступая по широким дубовым ступеням, каждая из которых была вырублена из цельного бревна, и остановился на площадке, чтобы взглянуть на картину, изображавшую статного джентльмена с суровым лицом, повешенную так, чтобы статный джентльмен смотрел через большое окно прямо на парк; Артура поразила вырезанная на раме надпись: «Дьявол Каресфут». Ее было видно даже снизу.

Гостю отвели самую большую комнату на втором этаже – в ней когда-то умерла мать Анжелы. С того печального дня комнатой ни разу не пользовались, и в небольшой нише между шкафом и стеной до сих пор стояли сложенные старые козлы для гроба, задрапированные истлевшей черной тканью – Анжела впопыхах не заметила их, пока готовила комнату.

Эта просторная, но несколько мрачноватая комната была увешана портретами Каресфутов прошлых веков, многие из которых имели заметное сходство с Филипом, однако Артур тщетно искал в их лицах хоть малейшее сходство с Анжелой. То, что девушка побывала здесь, он сразу понял по двум большим вазам с цветами, стоявшим на старинном туалетном столике из темного дуба.

Как раз в тот момент, когда Джейкс закончил разбирать чемодан гостя, за что взялся со стонами и кряхтением, и уже собирался поскорее удалиться, опасаясь, что его попросят сделать что-нибудь еще, Артур заметил козлы.

– Что это такое? – весело спросил он.

– Козлы для гроба! – последовал резкий ответ.

– Козлы для… гроба?! – воскликнул несколько ошарашенный юноша, ибо любому неприятно, когда так внезапно и бесцеремонно упоминают мелкие детали, связанные с последним концом. – Какого черта они здесь делают?

– Их принесли, чтоб поставить на них гроб последней, кто спал в этой постели – вот и стоят с тех пор.

– А вам не кажется, – мягко заметил Артур, – что вам лучше их убрать?

– Никак невозможно, сэр! Положено им тут стоять – вот и пусть стоят, для следующего, кто тут помрет. Может, даже и для вас! – И садовник-мизантроп исчез с сардонической ухмылкой.

Джейкс не мог смириться с унижением: его заставили разбирать чужие вещи и позволили какому-то бульдогу запросто обнюхать его ноги.

Артура неприятные намеки Джейкса расстроили, и он отправился вниз, решив каким-то образом уладить вопрос с похоронными принадлежностями. Внизу он нашел Анжелу, которая ждала его в холле и уже успела окончательно подружиться с Алеком.

– Не зайдете ли вы на минутку к моему отцу, прежде чем мы уйдем? – спросила она.

Артур согласился, и она повела его в кабинет, где всегда сидел Филип – в ту самую комнату, где умер его отец. Хозяин дома, как обычно, расположился за письменным столом, разбираясь со счетами с фермы. Поднявшись, он вежливо поздоровался с Артуром, не обратив, однако, никакого внимания на дочь, хотя и не виделся с ней со вчерашнего дня.

– Итак, Хейгем, вы решили бросить вызов этим диким варварам, не так ли? Я очень рад вас видеть, но должен предупредить, что, кроме трубки и стакана грога вечером, у меня для вас не так уж много развлечений. Мы довольно любопытная семья. Не знаю, говорила ли вам Анжела, но, во-первых, мы не жалуем совместные трапезы, так что вам придется выбирать между столовой и детской – ибо моя дочь еще не вышла из детской. – Тут Филип усмехнулся. – В общем, пожалуй, вам лучше отправиться в детскую; во всяком случае, там вам будет гораздо интереснее, чем в обществе такого угрюмого старика, как я. И, кроме того, я очень нерегулярен в своих привычках. Анжела, ты опять смотришь на меня; я был бы очень признателен, если бы ты отвернулась. Я только надеюсь, Хейгем, что эта старая Пиготт не станет морочить вам мозги; у нее ужасный язык. Ну что ж, не буду вас больше задерживать, сегодня прекрасный день для этого времени года. Постарайтесь как-нибудь развлечься, и я надеюсь, что Анжела будет заниматься вами не так, как мной – на меня она обычно смотрит так, будто хочет исследовать мои мозги и позвоночник. Что ж – до свидания.

– Что он имел в виду? – спросил Артур, как только они оказались за дверью. – Вы действительно так пристально на него смотрите? А почему?

– Это несправедливо! – отвечала бедная Анжела, которая, казалось, вот-вот расплачется. – Жаль, что я не могу вам объяснить; я знаю только, что отец не выносит, когда я смотрю на него – он всегда жалуется на это. Вот почему мы и не едим вместе, по крайней мере, я так думаю. Он ненавидит даже мое присутствие рядом с ним. Я не знаю почему; это делает меня очень несчастной. Я лично не замечаю в своих глазах ничего, что отличалось бы от чьих-либо еще глаз, а вы? – и она обратила свои серые очи, полные слез унижения, прямо на Артура.

Артур очень внимательно вглядывался в их глубину, да так пристально, что вскоре девушка снова отвернулась, покраснев.

– Ну, довольно! – сказала она. – Я уверена, что вы достаточно долго смотрели. Отличаются?

– Очень! – с энтузиазмом ответил эксперт по глазам.

– Чем же?

– Ну, они такие… большие!

– И это все?

– И еще они глубокие!

– Глубокие – это еще ничего. Я хочу знать, производят ли они на вас какое-нибудь неприятное впечатление… Я имею в виду, отличаются ли они от глаз других людей?

– Ну, если вы спрашиваете именно меня, то я боюсь, что ваши глаза производят на меня странное впечатление, но не могу сказать, что неприятное. Но вы и не смотрели на меня достаточно долго, чтобы у меня сложилось действительно здравое мнение. Давайте попробуем еще раз?

– Нет, не буду: мне кажется, что вы смеетесь надо мной. По-моему, это очень нехорошо! – И она молча зашагала дальше.

– Не сердитесь на меня, а то я буду ужасно несчастен. Я вовсе не смеялся над вами; просто, если бы вы знали, какие у вас чудесные глаза, вы бы не задавали о них таких нелепых вопросов. Ваш отец, должно быть, странный человек, раз ему в голову приходят такие мысли. Я вот был бы счастлив, если бы вы смотрели на меня весь день. Но расскажите мне еще что-нибудь о вашем отце: он меня очень интересует.

Анжела почувствовала, как предательский румянец вновь расцвел у нее на щеках, когда Артур похвалил ее глаза, и с досады закусила губы; ей казалось, что она внезапно заразилась эпидемией румянца.

– Я не могу много рассказать вам о своем отце, потому что знаю очень мало; его жизнь для меня в значительной степени закрытая книга. Но говорят, что когда-то он был совсем другим человеком, я имею в виду, совсем молодым. Его отец – мой дед, вы видели его портрет на лестнице – умер внезапно, а через день или два умерла и моя мать; я тогда только родилась. Все эти события совершенно сломили его, и он стал таким, как сейчас. Вот уже двадцать лет он живет так, как теперь, целыми днями корпя над счетными книгами и очень редко видя кого-либо, потому что все свои дела он ведет письменно, или почти все, и у него нет друзей. Была, впрочем, какая-то история о его помолвке с дамой, которая жила в Рютеме, уже после того, как он женился на моей матери – вы, вероятно слышали об этом, но я сама знаю о тех событиях совсем мало. Однако, мистер Хейгем, – тут она понизила голос, – я непременно должна предупредить вас: у моего отца иногда бывают странные фантазии. Он ужасно суеверен и думает, что общается с существами из другого мира. Я считаю, что все это чепуха, а вам сообщаю об этом, чтобы вы не удивлялись ничему, что он говорит или делает. Он несчастный человек, мистер Хейгем.

– Видимо, да. Я не могу представить себе счастливого человека, который при этом еще и суеверен; это самое ужасное рабство в мире… А где же сегодня ваши вороны?

– Не знаю, я редко их вижу в последние две недели. Они свили гнездо на одном из больших деревьев позади дома, и я полагаю, что они там, или, возможно, охотятся – они ведь всегда кормятся сами. Но я могу позвать их для вас.

С этими словами Анжела негромко, но пронзительно свистнула.

В следующую минуту раздался шум крыльев – и большой ворон, на мгновение зависнув в воздухе, уселся девушке на плечо и потерся своей угольно-черной головой о ее лицо.

– Вот видите, это Джек; я думаю, что Джилл сейчас занята и сидит на яйцах. Лети, Джек, и присматривай за своей женой! – она хлопнула в ладоши, и огромная птица, укоризненно каркнув, расправила крылья и исчезла.

– Вы обладаете странной властью над животными, раз эти птицы так слушаются вас.

– Вы полагаете? Я думаю, это только потому, что я, живя в полном одиночестве, успела изучить все их повадки и подружиться с ними. Видите вон того дрозда? Я его хорошо знаю, я кормила его прошлой зимой в мороз. Если вы немного отойдете вместе с Алеком, я покажу вам…

Артур немедленно повиновался, спрятался за густым кустом и стал наблюдать. Анжела снова присвистнула, но уже на другой манер, и это привело к любопытному результату. Не только дрозд, о котором шла речь, но и целая дюжина других птиц разных видов и размеров закружились вокруг девушки, некоторые садились у ее ног, а одна маленькая малиновка даже уселась на ее шляпку. Наконец Анжела отпустила их, как отпустила ворона – хлопнув в ладоши – и повернулась к Артуру.

– Зимой, – сказала она, – я могла бы показать вам и более любопытные вещи.

– Мне кажется, вы ведьма! – прошептал Артур, совершенно потрясенный увиденным.

Анжела рассмеялась и ответила:

– Единственное колдовство, которое я использую, – это доброта.

Глава XXIII

Пиготт, старая няня Анжелы, ничуть не огорчилась, узнав о визите Артура в Аббатство, хотя, будучи в молодости служанкой в хороших домах, была несколько огорчена тем, как его приняли. Огорчалась она, впрочем, недолго: главным образом Пиготт думала о том, что ее ненаглядной девочке давно пора поглядеть поближе на одного-двух молодых людей, чтобы «узнать, каков этот мир». Пиготт отнюдь не была сторонницей безбрачия, и будущее Анжелы было частым предметом ее размышлений, так как она очень хорошо знала, что теперешний образ жизни девушки едва ли соответствовал ее происхождению, красоте и способностям. Не то чтобы она когда-нибудь, в своих самых высоких мечтах, представляла себе Анжелу знатной дамой или одной из великосветских звезд; скорее, она любила представлять ее в каком-нибудь тихом, счастливом доме, в окружении любящего мужа и детишек, таких же прекрасных, как она сама.

Это были весьма скромные мечты в отношении человека, столь несравненно одаренного, как Анжела, но Пиготт была бы рада увидеть, как они осуществились. В последние годы в душе честной женщины росла неприязнь к окружению ее воспитанницы, которая порой доходила почти до отчаяния. Филипа же она всегда ненавидела – за его вечно озабоченный вид и странные манеры.

– Должно быть, – не раз говорила она себе, – есть что-то порочное в человеке, который боится, когда его собственная прелестная дочь смотрит ему в лицо, не говоря уже о том, что он такой подлый и жадный – жалеет лишний пенни ей на платье и готов держать в черном теле, как какую-нибудь служанку!

Именно поэтому, потихоньку осмотрев гостя из-за занавески и убедившись, что он хорош собой и примерно того же возраста, что и Анжела, Пиготт призналась себе, что от души рада приезду Артура, и решила, что, если им доведется познакомиться поближе, то молодой человек найдет в ней самого верного союзника в любых попытках завоевать расположение Анжелы.

– Надеюсь, вы не откажетесь пообедать в половине первого со мной и моей старой няней, – сказала Анжела, когда они вместе с Артуром поднимались по лестнице в комнату, служившую им столовой.

– Разумеется, буду очень рад!

Анжела кивнула и повела его по коридору в комнату, где, к своему удивлению, обнаружила, что обеденный стол был накрыт куда более роскошно, чем ей доводилось видеть за многие годы. Пиготт постаралась на славу – тем более, что Филип приказал ей не экономить на расходах, пока Артур был его гостем (об этом Анжела не знала).

«Какое расточительство! – глядя на кувшин с пивом, подумала Анжела, у которой под давлением обстоятельств давно развился весьма экономический склад ума. – Он же сказал, что он трезвенник…»

Громкое «хм!» Пиготт, привлекшее ее внимание, остановило дальнейшее обдумывание этого вопроса. Добрая дама, одевшаяся в честь гостя в черное парадное платье и чепец со множеством лент, стояла позади своего кресла, ожидая, когда ее представят Артуру. Анжеле пришлось соблюсти церемонию, которую прямолинейность Пиготт делала довольно утомительной.

– Няня, это тот самый джентльмен, которого мой отец пригласил погостить у нас. Мистер Хейгем, позвольте мне представить вам мою старую нянюшку Пиготт.

Артур вежливо поклонился, а Пиготт сделала два обязательных реверанса, после каждого из которых требовалось отступить на шаг, как бы освобождая место для другого. Ее речь, также тщательно подготовленная к этому случаю, достойна того, чтобы мы привели ее полностью.

– Акхм! Это такое удовольствие, сэр, что я и не ожидала, – заявила Пиготт. – Я, конечно, прекрасно понимаю, что обедать или чай пить в компании старухи – это не то, к чему вы, или такие, как вы, привыкли, но я надеюсь, сэр, что вы с этим смиритесь, поскольку наверняка уже поняли, что обычаи в этом доме можно запросто именовать странными – такими словами я ничуть не хочу обидеть мисс Анжелу, потому как, хоть и ее воспитание тоже можно считать довольно странным, она все это знает не хуже меня; так вот, это единственное извинение, которое я могу принести, ибо совершенно уверена, что любой молодой джентльмен, каким бы он распрекрасным ни был, согласится хоть в луже воды сидеть, лишь бы пообедать вместе с мисс Анжелой, а не то что со старой няней. Я не такая дура, какой могу показаться, и вам незачем краснеть, мисс Анжела. А теперь, сэр, с вашего позволения, мы присядем, потому как боюсь, как бы в подливке не застыл жир!

С этими словами, совершенно обессилев от избытка собственного красноречия, Пиготт опустилась в кресло, подав тем самым пример, которому Артур, поклонившись в знак признательности за ее приветственную речь, не замедлил последовать.

Первым делом он, по приглашению Пиготт, налил себе полный стакан пива, после чего, скажем честно, сделал изрядный глоток.

Анжела с интересом наблюдала за происходящим.

– Скажите, – вежливо поинтересовалась она, – а что вы подразумевали под словом «трезвенник»?

Воспоминания о вчерашних откровениях вспыхнули в голове Артура, однако он оказался на высоте положения.

– Трезвенник, – серьезно отвечал он, – это человек, который пьет только пиво!

Анжелу вполне удовлетворило такое объяснение, несмотря на некоторую его противоречивость.

Это был очень приятный обед. Как же хорошо быть молодым и влюбленным! Как умеет любовь позолотить унылый пряник жизни, какие новые возможности наслаждения она нам открывает, а если уж на то пошло, то и страдания – тоже! Какими же чудовищными дураками она делает нас в глазах всех, кроме нас самих и – если нам повезет – тех, кого мы обожаем!

Остаток дня и вечер прошли почти так же, как и утро. Анжела провела Артура по всему дому и показала ему все места, связанные с ее странным и одиноким детством, о котором она рассказала ему множество любопытных историй. Можно сказать, что еще до конца дня он узнал всю историю ее невинной жизни и был поражен разнообразием и глубиной ее схоластических познаний, а также необыкновенной силой ее ума, которая в сочетании с ее простотой и полным незнанием светских обычаев производила впечатление столь же очаровательное, сколь и необычное. Нет нужды говорить, что с каждым часом знакомства Артур все больше влюблялся в Анжелу.

Наконец, около восьми часов, когда уже начало темнеть, она предложила ему пойти и немного посидеть с ее отцом.

– А что собираетесь делать вы? – спросил Артур.

– О, я немного почитаю, а потом лягу спать; я всегда ложусь около девяти, – и она протянула руку, чтобы попрощаться. Он бережно взял ее и сказал:

– Тогда спокойной ночи; ах, как бы я хотел, чтобы сейчас было уже «завтра»!

– Почему же?

– Потому что тогда мне сейчас нужно было бы сказать «доброе утро, Анжела», а не «спокойной ночи, Анжела». Можно мне называть вас просто Анжелой? Мне кажется, мы уже достаточно хорошо узнали друг друга.

– Да, конечно, – рассмеялась она в ответ. – Все, кого я знаю, зовут меня Анжелой, так почему бы и вам не называть меня так?

– А вы будете называть меня Артуром? Все, кого я знаю, зовут меня Артур.

Анжела заколебалась и покраснела, хотя точно не знала, почему.

– Д-да… полагаю, что да, если вы этого хотите… Красивое имя – Артур… Спокойной ночи… Артур! – И она убежала.

Когда его спутница ушла, Артур неторопливо вошел в дом. Дверь в кабинет была открыта, и он вошел без стука. Филип, сидевший и рассеянно смотревший на холодный камин, быстро обернулся, услышав шаги.

– Ах, это ведь вы, Хейгем? Наверное, Анжела ушла наверх; она очень рано ложится спать. Надеюсь, она вам не наскучила, а эта старая болтунья Пиготт не заговорила вас до полусмерти. Я уже говорил вам, что мы странная компания, но если вы находите нас более странными, чем ожидали, то могу только посоветовать бежать от нас прочь.

– Благодарю, но я чудесно провел этот день.

– Если так – я рад это слышать. Вас, должно быть, легко удовлетворить – ум обитателя Аркадии и все такое прочее… Выпейте немного виски и раскурите трубку.

Артур так и сделал, и вскоре Филип, взяв непринужденный тон джентльмена, всегда выгодно отличавший его от кузена, завел разговор о перспективах и делах своего гостя, особенно о его денежных делах. Артур отвечал ему достаточно откровенно, но разговор о деньгах явно не имел для него того очарования, какое он имел для хозяина дома. На самом деле Артура всегда отличало отвращение ко всему, что имело отношение к деньгам; утомленный, в конце концов, денежными подробностями и бесконечными исследованиями тайн инвестирования, он воспользовался паузой, чтобы попытаться сменить тему.

– Что ж, – сказал он, – я весьма признателен вам за советы, поскольку сам очень невежественен в этом вопросе и терпеть не могу иметь дела с деньгами. Я тяготею к вечным первозданным истинам и считаю, что нам всем было бы лучше жить без денег.

– Я всегда полагал, – отвечал Филип с полупрезрительной улыбкой, – что желание иметь деньги, или, если взять их эквивалент у дикарей, раковины и тому подобное, было как раз одним из первых принципов человеческой природы.

– Может быть, и так, но в таком случае я искренне желаю, чтобы о нем поскорее забыли.

– Простите мои слова, – рассмеялся Филип, – но это речь очень молодого человека. Если вы устраните деньги, то лишите жизнь главного интереса и разрушите социальную структуру мира. Что такое власть, как не деньги? Комфорт – деньги, социальное устройство – деньги… даже и любовь, и здоровье, и само счастье – это деньги, деньги, деньги. Скажите мне, – продолжал он, вставая и обращаясь к Артуру со странной серьезностью, – какой бог более достоин нашего поклонения, чем Плутон? Ведь если мы будем прилежно поклоняться ему, ставя его идолов на возвышенных местах, то он никогда не подведет нас в нужде.

– Подобное поклонение редко приносит с собой длительное счастье. Жадно стремясь к получению средств наслаждения – разве не теряем мы саму способность наслаждаться?

– Пфуй! Это отговорка глупцов, тех, кто не знает, не может чувствовать. Но я – знаю и чувствую, и говорю вам, что это не так. Собирание этих средств само по себе доставляет удовольствие, потому что дает осознание собственной силы. Не рассказывайте мне о Судьбе; этот соверен (тут он бросил монету на стол) – печать самой Судьбы. Я предстаю перед вами, по всей видимости, бедным и беспомощным человеком, социальным изгоем, которого следует избегать и даже можно безнаказанно оскорблять. Пусть так – но скоро деньги все это исправят. С их помощью я стану могущественным и любимым всеми. Да, уж поверьте мне, Хейгем, деньги – это живая движущая сила; оставьте их лежать в покое – и они станут накапливаться; расходуйте их – и они удовлетворят всякое ваше желание; берегите их – это обязательно, это важнее всего – и вы получите в свои руки рычаг, который способен перевернуть мир. Говорю вам, нет такой высоты, на которую они не могли бы привести вас, нет пропасти, через которую они не перекинут мост!

– Кроме, вероятно, – произнес Артур, воспользовавшись паузой, – утесов загробного мира и еще – могилы.

Его слова произвели странный эффект. Красноречие Филипа иссякло, и на мгновение в глазах появился страх.

Воцарилась тишина, которую никто из них, казалось, не хотел нарушать. Между тем внезапно поднявшийся ветер начал стонать и вздыхать среди полуодетых ветвей деревьев в саду, творя, как подумалось Артуру, весьма печальную музыку. Внезапно Филип положил руку на плечо своего гостя, и тот почувствовал, что рука эта дрожит, как осиновый лист.

– Скажите мне, – произнес Филип хриплым шепотом, – что вы там видите?!

Артур вздрогнул и проследил за направлением его взгляда: Филип смотрел на голую стену напротив окна, в том конце комнаты, где была дверь.

– Я вижу, – неуверенно сказал Артур, – какие-то движущиеся тени.

– На что они похожи?

– Право, не знаю, ничего особенного. Что это такое?

– Что это такое?! Это тени мертвых, посланные сюда, чтобы мучить меня! – прошипел Филип, лицо которого стало мертвенно-бледным от ужаса. – Смотри… она идет ему навстречу… старик что-то говорит ей… теперь она станет заламывать руки…

– Чепуха, мистер Каресфут, чепуха! – сказал Артур, опомнившись. – Ничего подобного я не вижу. Ведь это всего лишь тени, которые отбрасывают ветви деревьев в лунном свете. Обрежьте их, и они перестанут плясать у вас на стене.

– А! Конечно, вы правы, Хейгем, совершенно правы, – еле слышно проговорил хозяин, вытирая холодный пот со лба. – Это всего лишь лунный свет. Как смешно и глупо с моей стороны! Наверное, я немного не в духе – печень не в порядке. Дайте-ка мне виски, добрый вы малый, и я выпью за упокой всех теней… и деревьев, которые их отбрасывают. Ха-ха-ха!

Было что-то настолько неестественное в поведении хозяина и в его очевидной уверенности в мистическом происхождении колеблющихся фигур на стене (которые теперь и впрямь исчезли), что Артур подумал на мгновение: если бы не Анжела, стоило бы поскорее распрощаться с Филипом Каресфутом и его домом, ибо суеверие, как прекрасно знал Артур, заразнее черной оспы.

Когда, наконец, он добрался до своей большой пустой спальни, которую, впрочем, трудно было назвать удобным местом для сна после такого пугающего опыта, то уснул лишь через несколько часов, несмотря на усталость: возбужденное воображение молодого человека слишком разыгралось.