Текст книги "Годы в Белом доме. Том 2"

Никсон сделал предварительные оценки своего подхода к встречам на высшем уровне в Пекине и Москве, также в соответствии с известными установками. Брандт утверждал, что торговля между Востоком и Западом не должна быть увязана с политическими переговорами. Он рассматривал торговлю как способ оказания влияния на советскую систему. Он также настаивал на совещании по безопасности в Европе, приводя стандартный европейский аргумент в пользу того, что оно задумывалось конкретно независимыми восточноевропейскими странами как средство укрепления их автономии. Но так же, как и Помпиду перед ним, Брандт не был в состоянии объяснить, почему Советы продавливали это совещание, которое ослабит их контроль над орбитой сателлитов.

Никсон, как и я, был настроен более скептически. Он предупредил, что совещание по европейской безопасности могло бы представить некое оправдание критикам в конгрессе в плане сокращения вооруженных сил. Он настаивал на том, чтобы все союзники действовали осознанно, с полным пониманием ситуации. Никсон и Брандт, оба, отметили, что после периода краткой спешки в мае Советы поостыли в отношении идеи взаимного и сбалансированного сокращения вооруженных сил. Брандт подчеркнул свой интерес к укреплению связей между Европой и Соединенными Штатами. Это была дружеская встреча, успешная, хотя и не направленная на достижение каких-то результатов.

Эти общие дискуссии, преимущественно философского характера, между руководителями Европы и Соединенных Штатов Америки, которые отметили начало и конец периода 1970–1971 годов, отражали тот факт, что эти годы работы Администрации Никсона были периодом, полным событий в наших отношениях с другими промышленно развитыми демократическими странами. ФРГ была готова уже почти завершить свою восточную политику. Наша поддержка этого курса помогла определить его в направлении, которое сочеталось с североатлантическим единством и западной сплоченностью. Экономическая перестройка, ставшая результатом неизбежного вступления Великобритании в Общий рынок, принесла период напряженности. Но в конце образовалась новая валютно-денежная система, к которой пришли – по крайней мере, в финальной стадии процесса – на основе сотрудничества и кооперации, что дало возможность главным странам принять участие в ее поддержании. Военная мощь западного альянса поддерживалась, несмотря на острые нападки со стороны некоторых членов конгресса.

Еще много предстояло сделать. Явно приближался период разрядки. Еще предстояло понять, удастся ли Североатлантическому альянсу разобраться между формой и содержанием, не ослабит ли период снятия напряженности усилия по поддержанию равновесия или, напротив, подтолкнет сплоченность и новую созидательность. Мы надеялись влить в североатлантические отношения новую струю лидерства после завершения Вьетнамской войны. Поскольку это оставалось – и должно было быть – краеугольным камнем нашей внешней политики.

IV
Вьетнам,1970–1971 годы: принудить Ханой к действию

Месяц за месяцем картина нашей внешней политики складывалась из отдельных частей в единое целое. Североатлантические отношения, открытие Китаю, вытекающее из этого улучшение в подходе Москвы к серьезным переговорам. Но у нас был один кошмар, который мог разрушить все наши достижения: война во Вьетнаме. Мы не могли ее закончить на условиях, приемлемых для Ханоя, не подвергая опасности все остальное, что мы делали за границей. Мы не могли продолжать ее до решающего военного результата, не подвергая риску целостность в нашей стране. Поэтому мы дрейфовали между противоречивыми потребностями: давали надежду нашим гражданам на то, что наступит финал, но представляли достаточный риск для Ханоя, чтобы добиться урегулирования, соразмерного с нашими международными обязательствами и нашей национальной честью.

К лету 1970 года участники венских дебатов были на время избавлены от травмы Камбоджи. Администрация достигла своих целей уменьшения возможностей Ханоя вести наступательные операции. Но она сделала так за счет психологического истощения; страх очередного раунда демонстраций стал составной частью всякого рода размышлений относительно Вьетнама в правительстве в то лето – даже у Никсона, который делал вид, что это его не трогает. Итак, усталость обеспечила передышку, которую не мог предоставить консенсус. А кризисы вдоль Суэцкого канала, в Сьенфуэгосе, Иордании и Чили захватили какую-то часть внимания правительства и сконцентрировали внимание общественности на других частях мира.

Нам, к счастью, повезло в одном. Я предложил, а Никсон с энтузиазмом согласился с назначением Дэвида Брюса послом на переговоры в Париж. Брюс сразу же принял это предложение. Летом 1970 года, когда одержимость Вьетнамом вновь охватила всех нас, Брюс оказывал стабилизирующее воздействие. Он попросил два месяца на изучение вопроса перед тем, как выдвигать предложения. Он не хотел создать впечатление того, что получил новые указания. Ханой пошел бы на урегулирование только в том случае, если поверил бы в то, что ему не удастся выбить новые уступки, просто стоя на своем.

Эффект был успокоительным, поскольку после сумятицы вокруг Камбоджи настроение Никсона менялось с дикой скоростью. Никсон говорил в решительных тонах 4 июля, когда встречался в Сан-Клементе с Брюсом и Филом Хабибом, членом его команды на парижских переговорах. Никсон сохранил бы имеющийся курс, независимо от всяческих политических рисков. Он не считал, что деэскалация или односторонний уход подействует на северных вьетнамцев; каждый раз, когда мы выводили войска, Ханой становился все более неуправляемым. Если переговоры провалятся, он отбросит всякую сдержанность и вернется к массированным бомбардировкам. Однако неделю спустя, 11 июля, Никсон в раздражении говорил мне в приватной обстановке, что эта война подрывает его внутреннюю поддержку и поэтому ее следовало завершить до 1972 года. Если кто-либо из его вероятных противников будет избран президентом, мировое положение Америки будет подорвано. Его решение состояло в том, чтобы сочетать тотальную бомбардировку с полным выводом войск. Но уже к 22 июля за завтраком в Белом доме с Брюсом, Эллсуортом Банкером и со мной у него уже были более оптимистичные оценки нашей способности выстоять:

«Я полностью убежден, что то, как мы завершим эту войну, будет определять будущее США в мире. Мы сможем сохранить американские позиции в Европе и Азии, если все будет хорошо. Американский народ разделился почти поровну. Бюрократический аппарат против меня, но я буду стойко стоять до конца, если останусь единственным человеком в стране, который будет это делать. Мы, так или иначе, покончим с нашим участием. …Я вступил в эту должность без поддержки всего народа, который выступает против меня сегодня, и я могу быть переизбран без их поддержки».

Все же к 10 августа Никсон был потрясен беседой с сенаторами Гарри Бердом и Гордоном Л. Эллоттом, которые настойчиво просили его скорее завершить войну. «Наши «леваки» оказались сейчас там, где нам надо, – сказал он мне. – И все, за что им осталось выступить, так это за наше отступление, но это их проблема. Но когда правые начинают требовать нашего ухода неизвестно по каким причинам, то это уже наша проблема». Поэтому он хотел завершить все при помощи блокады Севера, возобновления бомбардировок и одновременного вывода всех наших войск. Я предупреждал, что с учетом проблемы, которая была перед нами в деле проведения кампании в течение двух месяцев на территории Камбоджи глубиной более 30 километров от границы, мы будем не в состоянии придерживаться такого курса до тех пор, пока не случится ошеломительная провокация. А вывод войск стал бы сигналом, совершенно противоположным нашим военным действиям. Задумка Никсона вполне могла бы вызвать крах в Сайгоне среди кровавого побоища на Севере. Никсон не стал заниматься этим делом.

В течение лета наши исследования подтвердили тот факт, что северовьетнамская система снабжения через Камбоджу была разрушена, а дислоцированные там силы противника серьезно ослаблены. Важнее было то, что северовьетнамские войска в южной части Вьетнама – так называемых военных районах 3 и 4 – теперь должны были быть использованы не для наступательных операций в Южном Вьетнаме, а для защиты новых районов баз и для подготовки камбоджийских повстанцев. Их способность вести наступательные операции была серьезно подорвана, и для ее восстановления понадобился бы, по крайней мере, целый год. Потери союзников, соответственно, снизились. За год до проведения операции в Камбодже в боевых действиях было убито свыше 7 тысяч американцев. За год после нее эта цифра составила менее 2,5 тысячи человек. А за следующий год она упала до менее 500 человек.

Но политическая проблема осталась. Ханой не был ослаблен до такой степени, чтобы отказаться от надежды, и продолжил требовать одностороннего вывода всех американских войск и свержения сайгонского правительства. Не было и намека на компромисс. Нам не предлагалось никаких других условий, кроме безоговорочной капитуляции и предательства миллионов людей, которые надеялись на нас и которых мы должны были отдать на милость коммунистического правления. Наши противники дома глумились над нашим пониманием чести, но их альтернатива, отражающаяся в требовании определения точной даты безоговорочного вывода войск, стала проявлением полной бессмыслицы, как, впрочем, и полного бесчестья. К концу августа сенат провел дебаты по поправке Макговерна-Хэтфилда, определявшей срок вывода американских войск 31 декабря 1971 года, но разрешавшей президенту продлить этот срок на 60 дней при чрезвычайных обстоятельствах. Этот план получил широкую поддержку в прессе. Для «Вашингтон пост»[39]39
  Передовые статьи «Вашингтон пост» от 28 августа и 1 сентября 1970 года.


[Закрыть] он означал конец политической аферы, своего рода игры «в наперсток». Для «Сент-Луис пост диспетч» мы «сбросили маску», выступив против поправки Макговерна-Хэтфилда, и раскрыли, что нашей целью была военная победа (которая стала термином, означавшим позор и бесчестье). Но как только дата окончательного вывода была бы установлена законом, и так сужающиеся переговорные возможности исчезли бы полностью. Мы утратили бы возможности для договоренностей хотя бы по вопросу о наших пленных, поскольку у нас не останется практически ничего, что можно было бы предложить, за исключением свержения дружественного нам правительства и оставления миллионов на произвол жестокой диктатуры. Для того чтобы завершить войну с почетом, нам необходимо было поставить противника перед фактом некоторой неопределенности относительно наших намерений, что наши внутренние оппоненты стремились всеми силами устранить.

У нас была бы идеальная переговорная позиция, если бы наша общественность доверяла нашим целям, а противники были в неведении относительно нашей тактики. Разногласия в стране привели к противоположному состоянию дел. Мы постоянно сталкивались с пропастью недоверия у себя в стране, в то время как наши противники очень хорошо понимали направление, в котором нас подталкивали. Не так уж легко, как утверждалось, если бы мы связали себя с фиксированной датой вывода, было бы вернуться в конгресс и просить продления срока, подразумеваемого поправкой Макговерна-Хэтфилда. Те самые силы, что установили окончательный срок, несомненно, будут стремиться соблюдать его. И этот вопрос вряд ли возник бы в четком виде. Само по себе прохождение поправки вполне могло бы вести к краху морального духа южных вьетнамцев, а с ним и их вооруженных сил. Таиланд, вполне вероятно, закрыл бы базы, так необходимые для воздушных операций во Вьетнаме, а Суванна Фума из Лаоса со всей вероятностью попросил бы нас прекратить бомбардировки тропы Хо Ши Мина. Так эти подвергшиеся угрозе страны попытались бы приспособиться к новым реалиям. Ни одна ответственная администрация не могла бы принять такие риски просто в надежде успокоить критиков, большую часть которых, как показали дальнейшие события, просто невозможно было ублажить. Как оказалось, нам удалось убрать подавляющее большинство американских вооруженных сил в сроки, определенные поправкой Макговерна-Хэтфилда, а оставшиеся силы за последующие год и три месяца. Оставалось достаточно для того, чтобы помочь ослабить северовьетнамское наступление 1972 года. Но мы выводили войска, не свергая наших союзников, а если бы мы взяли на себя обязательство в сентябре 1970 года по известной дате, к которой мы не смогли бы ничего сделать, то результаты были бы совершенно иными.

Поправка Макговерна-Хэтфилда потерпела поражение 1 сентября 1970 года с результатом 55 против 39. Строго говоря, это была победа администрации. Но те 39 сенаторов стремились навязать проведение мирных переговоров перед лицом предупреждений со стороны администрации о том, что они законодательно оформляют разгром, нанося серьезный удар по психологической основе стратегии сплоченности. И это голосование не стало концом поправки. Она возвращалась из месяца в месяц, получая постоянно возрастающую поддержку, показывая Ханою разрушение нашей позиции и тем самым снижая у Севера стимулы к серьезным переговорам. И у Северного Вьетнама был еще один сдерживающий фактор в плане активности на переговорах. Мы выводили американские войска так быстро и в силу этого возлагали слишком тяжелое бремя на процесс вьетнамизации, доверие к которой снижалось; тем временем мы утратили переговорные рычаги, предлагая ускорить наши выводы групп войск в ответ на поистине свободный политический выбор людей.

Трудно предложить концепцию свободного выбора северным вьетнамцам даже при самых благоприятных обстоятельствах, поскольку у них не было совершенно никакого опыта, на который они могли бы сослаться. Они захватили власть при помощи винтовки; они расширили ее в борьбе. Они были твердыми марксистами-ленинцами. Для них политическая законность была связана с воинственной элитой, которая воплощала «реальные желания» народа. Инакомыслящих следовало перевоспитать или уничтожить. Да и вьетнамская история не предлагала никакой помощи: прежние правители правили по Мандату неба и обеспечивали себе успех. Наши планы относительно беспристрастных избирательных комиссий и свободного голосования с пренебрежением были отвергнуты Ханоем. Они неохотно были приняты Сайгоном, чтобы угодить богатому благодетелю, от поддержки которого зависело их существование, хотя его наивность постоянно накликала беду. Как можно было вообще предполагать в свете коммунистической идеологии и вьетнамской истории, что все, за что коммунисты вели свою борьбу, было именно коалиционное правительство – или что вьетнамцы действительно его примут, – следует отнести к исследованиям массовой психологии.

Я написал Никсону 20 июля, предупреждая его в очередной раз о том, что стратегия опоры на вьетнамизацию не будет совместима постоянно со стратегией ведения переговоров. Каждый односторонний вывод войск был чреват ослаблением наших переговорных позиций. Если выводы войск проводились уже самыми быстрыми темпами, совместимыми с выживанием Сайгона, наши пределы в плане их ускорения становились все ограниченнее, отсюда, у нас было мало того, что мы могли бы предложить Ханою, где в конце пути, вероятно, к середине 1971 года, мы, не исключено, должны были бы выбирать между вьетнамизацией и переговорами. В основном именно для того, чтобы попытаться изучить скрытые возможности для преодоления тупика, как раз в течение июля и августа 1970 года администрация после долгого размышления пришла к идее прекращения огня без перемещений (или прекращения огня без отхода с занимаемых позиций). Это предложение было ранее сделано Сайрусом Вэнсом после того, как он ушел с поста главы на переговорах в Париже[40]40
  См. «Нью-Йорк таймс», 16 июня 1969 года; воскресное приложение к газете – журнал «Нью-Йорк таймс мэгэзин», 21 сентября 1969 года.


[Закрыть]. Авереллом Гарриманом, газетой «Нью-Йорк таймс»[41]41
  См., например, передовую статью «Нью-Йорк таймс», 5 августа, 21 августа, 24 августа, 15 октября 1969 года.


[Закрыть] и сенатором Майком Мэнсфилдом. Его привлекательность как «компромиссного» предложения заключалась в том, что обе стороны тем самым откажутся от победы военным путем. В 1969 году прекращение огня с сохранением занимаемых позиций стало распространенным лозунгом для умеренных противников войны, которые пока еще не хотели выступать за американскую капитуляцию или зафиксированную дату окончательного вывода войск. Их взгляды разделяли многие высокопоставленные официальные лица, причем исходя из самых разных мотиваций. Некоторые чины в министерстве обороны ратовали за прекращение огня с целью облегчения бюджетного пресса и высвобождения средств на закупку оружия. Государственный департамент настоятельно добивался этого частично для того, чтобы угодить конгрессу и средствам массовой информации, а частично из своего собственного близкого по духу желания подстегнуть переговоры, выдавая все новые предложения. Никсон с презрением относился ко всем этим планам. На следующий день после своей речи 3 ноября 1969 года президент написал своему государственному секретарю и министру обороны, специально подчеркивая, что он отвергает любую инициативу в отношении прекращения огня. Тем не менее, 8 ноября Роджерс настоятельно потребовал, чтобы мы поддержали резолюцию Мэнсфилда по прекращению огня во Вьетнаме как средство победы над «голубями». 10 ноября официальная памятная записка Государственного департамента поступила в Белый дом с инициативой о прекращении огня.

К сожалению, существовали два значительных препятствия: северные вьетнамцы не проявляли никакого интереса к какого-либо рода прекращению огня, а в 1969 году южновьетнамское правительство, наши военные командующие и сайгонское посольство – все они были убеждены в том, что прекращение огня с сохранением занимаемых позиций ускорит военный крах Южного Вьетнама. Группа специальных исследований по Вьетнаму изучила влияние прекращения огня на провинцию за провинцией. Имела место тенденция подтверждения ее выводами мнения Сайгона.

Мы, так или иначе, сохраняли эту идею на плаву, согласно теории о том, что, если она будет принята в принципе, мы стали бы настаивать на условиях, которые давали бы южным вьетнамцам разумный шанс на выживание. В феврале и марте 1970 года я предлагал Ле Дык Тхо прекращение огня в Лаосе и Камбодже; я перечислял его в ряду предложений, которые мы были готовы обсуждать по Вьетнаму.

Но Ле Дык Тхо отказывался вести любые дискуссии такого рода. На каждом шагу – вплоть до октября 1972 года – он презрительно читал мне нотации по поводу невозможности установления прекращения огня без предварительного политического урегулирования. А его условиями для этого был завуалированный коммунистический захват власти. Я не знаю, был ли Ханой настолько высокомерным по причине того, что считал свои перспективы в сельской местности лучше наших, или по той причине, что опасался, что мы оставим наши войска во Вьетнаме и после прекращения огня, или по причине доктринерского марксистско-ленинского недоверия к любой концепции поддержания баланса. Какими бы ни были причины, Ханой проигнорировал сделанное в выступлении Никсона 14 мая 1969 года предложение и не обратил никакого внимания на его повторение 3 ноября (оба выступления были сделаны в форме предложения о местном прекращении огня без отхода с занятых позиций, но этот намек легко можно было бы подхватить).

В конце мая 1971 года я распорядился провести специальное расследование, в результате которого возникло несколько вариантов для обсуждения на межведомственных совещаниях в июне и июле, включая встречу СНБ 21 июля. Все согласились с тем, что Ханой отвергнет прекращение огня, включающее перегруппировку или вывод войск; единственное, что еще могло бы иметь шанс на успех и быть принятым другой стороной, было предложение о прекращении огня без отхода с занятых позиций. Успех камбоджийской операции теперь делал риски вполне терпимыми; северные вьетнамцы перегруппировали свои войска, выведя их поближе к границе и используя их для защиты тренировочных центров для камбоджийских коммунистов. Тем не менее, наши исследования предсказывали, что во время прекращения огня без отхода с занятых позиций контроль Сайгона над населением уменьшится, по крайней мере, на 6 процентов.

И все-таки это было похоже на хождение по натянутому канату, если говорить о ситуации в стране, тем летом консенсус был создан по вопросу о выдвижении предложения о прекращении огня с сохранением занимаемых позиций. Внутри правительства мнения не изменились, за исключением того, что Никсон пришел к необходимости выдвижения каких-то мирных предложении после камбоджийской травмы. За пределами правительства эта концепция тоже набирала темпы. В тот день, когда поправка Макговерна-Хэтфилда потерпела поражение, группа из представлявших обе партии 14 сенаторов, которых газета «Вашингтон пост» назвала «необычными представителями группы «ястребов» и «голубей»[42]42
  В нее входили Генри Джексон, составивший проект письма, Хью Скотт, Майк Мэнсфилд, Барри Голдуотер, Джекоб Джавиц, Уоррен Магнусон, Боб Доул, Алан Байбл, Томас Дж. Макинтайр, Уинстон Л. Праути, Берч Э. Бэй, Чарльз Х. Перси, Милтон Янг и Тед Стивенс.


[Закрыть], написала письмо Никсону, настаивая на том, чтобы он посвятил все свои усилия на парижских мирных переговорах установлению «прекращения огня с сохранением занимаемых позиций под международным контролем во всем Вьетнаме». Еще 16 сенаторов присоединились к этой группе 18 сентября. В то же самое время национальный комитет Кларка Керра за политическое урегулирование во Вьетнаме был в первых рядах тех, кто выдвигал это предложение. Концепция на время объединила все точки зрения в правительстве: тех, кто считал, что его следовало предложить для того, чтобы опередить наших критиков, даже несмотря на то, что оно непременно должно было быть отвергнуто; тех, кто рассматривал его как начало для более всеохватных предложений, которые они пока еще не очень-то были готовы сформулировать, и тех, кто искренне считал, что предложение о прекращении огня выведет переговоры из тупика.

Даже Нгуен Ван Тхиеу согласился. В соответствии с собственной тактикой, при столкновении с неизбежным, он даже рекомендовал это предложение. Очень хорошо понимая растущую усталость в Америке от войны, Нгуен Ван Тхиеу оказывался в почти невозможной позиции, когда его вот-вот должны были бы попросить заменить своими бойцами сокращающиеся американские войска, предложить разделить власть с противником, который ежедневно заявлял о решимости уничтожить его, и проводить политические реформы. Ни одна из этих задач не прошла бы проверку на прочность в стабильном обществе; было практически невозможно добиться успеха во всех этих делах в разгар гражданской войны с сотнями тысяч иностранных войск на своей территории. Надо отдать должное его значительным талантам за то, что ему удалось достичь так много. Нгуен Ван Тхиеу знал, что является удобной мишенью для критиков, которые чернили его как истинное препятствие к достижению мира, и что он мог прекратить их нападки только путем его собственной смерти и гибели его страны. Подобно всем вьетнамцам, он не мог представить себе, как можно разделить власть. Он знал, что ему необходимо время и что это будет упорная борьба равных соперников даже при самых лучших обстоятельствах. Нгуен Ван Тхиеу старался выиграть в силе, сделав то, что он считал менее всего приносящими ущерб уступками этому странному союзнику, который стремился стимулировать гибкость со стороны непримиримого противника при помощи одностороннего ослабления собственной позиции. Поэтому он согласился с нашим предложением, частично потому, что подозревал, что Ханой отвергнет его, а частично потому, что оно могло дать ему некоторое облегчение от постоянного нажима по созданию коалиционного правительства.

А потому в течение августа Никсон решил предложить прекращение огня после того, как Брюс закрепился на своем посту. Его установленным сроком был конец лета. Это оказалось решением, повлекшим глубокие долгосрочные последствия. Прекращение огня с сохранением занимаемых позиций было выдвинуто как временное. Будь оно достигнуто, за этим последовало бы проведение дипломатической конференции по урегулированию войны, на которой мы, предположительно, продолжили бы выдвигать требования вывода северовьетнамских войск. Если бы наше предложение было отвергнуто, мы сохранили бы оставшиеся войска в Южном Вьетнаме. Но никто не захотел серьезно отнестись к такой перспективе. Даже при продолжении войны постоянно нарастало давление со стороны конгресса с целью обеспечения одностороннего вывода наших войск; не проходило и месяца, чтобы перед одной из палат конгресса не вставал какой-то законодательно установленный окончательный срок. В такой атмосфере было непостижимо, чтобы конгресс позволил нам сохранить войска в Индокитае при достижении прекращения огня, независимо от того, что предпринял бы Ханой. Решение предложить прекращение огня с сохранением занимаемых позиций в 1970 году, таким образом, предполагало урегулирование в 1972 году. То, что северовьетнамские войска останутся в Южном Вьетнаме, было само собой разумеющимся при сохранении войск на постоянных позициях; никакие переговоры будут не в состоянии передвинуть их, если мы будем не в состоянии выгнать их силой нашего оружия. Но еще до того, как мы сделали наше официальное предложение, мы вновь услышали о северных вьетнамцах.

Восемь пунктов мадам Нгуен Тхи Бинь

Когда камбоджийская операция подходила к концу, я 5 июля через генерала Уолтерса отправил северным вьетнамцам известие, предложив встречу с Ле Дык Тхо в любой выходной день после 25 июля. Что характерно, Ханой не отвечал вплоть до 18 августа, то есть шесть недель спустя, когда он предложил провести встречу с Суан Тхюи 29 августа. На этот раз мы не повторили демонстрации готовности предыдущего февраля. Встреча в конечном счете состоялась 7 сентября, через неделю после того, как мы пережили поправку Макговерна-Мэнсфилда.

Я отправился в Париж тайно по уже знакомому теперь маршруту. Вылетел из военно-воздушной базы Эндрюс на военную авиабазу Авор близ Бурже в Центральной Франции. Моими главными помощниками были Уинстон Лорд, никогда не пропускавший встреч после этой и взявший на себя подготовку материалов для меня, и Дик Смайсер, эксперт по Вьетнаму в моем аппарате. Французский президентский лайнер доставил мою группу в аэропорт Виллакубле, где уже нами стал заниматься генерал Уолтерс. Проведя ночь в его квартире, где я был представлен его служанке как генерал Киршман (у моих коллег имелись свои собственные псевдонимы), мы отправились на встречу с вьетнамскими собеседниками в знакомый простой дом на рю Дарте в Шуази-ле-Руа.

Суан Тхюи встречал нас, при этом его круглое лицо, смахивавшее на лицо Будды, лучилось улыбкой. Вокруг были знакомые все лица: Май Ван Бо, генеральный представитель Северного Вьетнама в Париже, два других помощника и переводчик, за три года чрезвычайно хорошо поднаторевший в передаче одних и тех же стандартных фраз, – которые на меня оказывали почти подрывающее мой рассудок впечатление.

Я в свое время сказал Никсону, что в результате операции в Камбодже жду одну только ругань на этом первом заседании; и уж тем более нечего было говорить о каком-то прогрессе, потому что моим партнером был Суан Тхюи. Если бы Ханой хотел вести серьезные переговоры, они велись бы Ле Дык Тхо, являвшимся членом политбюро. Но не было никакой ругани; Камбоджа была упомянута мимоходом; я смог доложить Никсону позже, что «атмосфера была самой дружественной из всех заседаний – действительно из всех заседаний с вьетнамцами». Они будто бы отказались от своего требования вывода наших войск в течение полугода (это было лишь видимостью). Они постоянно демонстрировали свое желание провести дополнительные встречи. Суан Тхюи даже дал мне возможность объяснить наше предложение по смешанным избирательным комиссиям для наблюдения за выборами. В волшебной стране, где сбываются мечты, под названием «Никогда-никогда», на переговорах с вьетнамцами сделать так, чтобы переговорщики из Ханоя слушали предложение с нашей стороны, уже можно было считать прогрессом. Я сделал из этого наивный вывод о том, что Суан Тхюи, возможно, удосужится и рассмотреть это предложение.

Но на самом деле ничего не изменилось – ни выступление Суан Тхюи, ни имевшиеся у него директивы. На этой стадии, когда переговоры носили спорадический характер, первое заседание в череде последующих всегда бывало самым дружественным. (Позже, когда Ханой приступил к серьезной торговле, происходило противоположное; позиция вначале была неизменно жесткой.) Участники северовьетнамской делегации использовали это как приманку, чтобы подтолкнуть нас на выдвижение за столом переговоров как можно большего количества уступок. А они в таком случае становились бы исходными позициями для следующих раундов дебатов.

Я сделал подготовленное самым тщательным образом вступительное заявление, которое страдало профессиональным недостатком всех участников переговоров, склонных считать, что тупики можно преодолеть красноречием. Я объяснил Суан Тхюи, как до этого объяснял Никсону, и примерно в тех же выражениях, что мы приближаемся к развилке на пути наших переговоров:

«Я прошу вас вновь встать на путь переговоров с нами. Они не означают утраты самоуважения и целей для обеих сторон. Мы сознаем глубину ваших подозрений, но они не исчезнут с течением времени, и борьба продолжится. Такова природа войны.

Мы приближаемся к тому времени, когда шансы урегулирования в результате переговоров могут исчезнуть. После какого-то определенного момента вам придется уповать только на силу оружия. Не хочу предсказывать, чем закончится это испытание в соперничестве с усилившимся Южным Вьетнамом, поддерживаемым нами, или как долго оно продлится. Но вам придется признать, что это сделает любое урегулирование с Соединенными Штатами намного сложнее.

Поэтому давайте двигаться к урегулированию путем переговоров, пока еще есть для этого время».

Потом я представил два изменения в нашей позиции – одно важное, второе косметического характера. Значительной уступкой было дать понять, что вывод американских войск после завершения войны будет полным, не останется никаких войск, баз или советников. Косметическое изменение состояло в том, что я привел нашу неофициальную позицию в соответствие с нашей открытой позицией. В апреле я передал Ле Дык Тхо график вывода в течение года и четырех месяцев; поскольку мы уже пообещали уйти в течение года, я теперь передал Суан Тхюи график вывода войск за этот период. (Мы по-прежнему говорили в контексте взаимного вывода.) Я предложил свободные выборы под наблюдением смешанной избирательной комиссии, составленной из представителей Сайгона, коммунистов и нейтральных кругов. Мы заранее не стремились определить их исход: «У нас нет намерений вмешиваться в политическую эволюцию, вызванную процессом, который будет согласован здесь». Международные наблюдатели предоставили бы дополнительные гарантии.