Текст книги "Годы в Белом доме. Том 2"

1 марта я по закрытым каналам направил телеграмму Банкеру с выражением озабоченности:

«С тех пор как началась операция, президент получил доклады, касающиеся широкого круга корректировок к плану, вызванных массой реально возникших трудностей, с которыми столкнулась Армия Республики Вьетнам, и обнаружил, что ситуация на месте и соответствующие оперативные сводки не соответствуют делавшимся ранее прогнозам. Говоря конкретно, мы оказались в сложной ситуации по следующим положениям:

1) Президента изначально информировали в том духе, что войска АРВ захватят Чепон через 4–5 дней после часа «Ч», то есть начала наступления.

2) 15 февраля ему было сказано, что погода, проблемы снабжения, условия на дороге № 9 и сопротивление противника привели к отсрочке достижения цели на срок от 8 до 10 дней.

3) После этого президента проинформировали о том, что Чепон менее важен, потому что все маршруты, проходящие через Чепон, были перерезаны юго-восточнее от Чепона.

4) После этого президента проинформировали о том, что будет принят скорректированный план маневра, в соответствии с которым два полка будут поставлены на атаку по северо-западной оси вдоль дороги 914 и высоты к северу с целью захвата Чепона.

После получения информации по таким различающимся друг от друга концептуальным подходам события на месте боевых действий не подтвердили нашей способности достичь поставленных целей. Это вполне естественно привело к возникновению вопросов здесь относительно общих перспектив на будущее данной операции. Дополнительный фактор, вызывающий мою сильную озабоченность, представляет собой ограниченные силы АРВ, которые задействованы в этой операции в тот момент, когда противник со всей очевидностью задействовал свои резервы на полную мощь…

Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы держать оборону. Но мы должны знать, с чем нам предстоит столкнуться. Нет возможности сдержать возникновения паники, если события постоянно опережают нас».

Но наше сайгонское командование видело множество наставительно-увещевательных телеграмм от обеспокоенных гражданских лиц за шесть лет войны. Велико было искушение проигнорировать возбужденных вашингтонских политиков и продолжать в том же духе. Было пережито так много всяких кризисов таким способом, чтобы менять ход операции. Банкер 3 марта отправил в ответ успокоительную телеграмму, в которой описал твердую уверенность Нгуен Ван Кхиеу и Као Ван Вьена в успехе (что не было проблемой): «При проведении операций такого рода нельзя быть завязанным на заранее составленное мнение о том, что можно было бы представить себе идеальным исполнением. Следует сохранять достаточную гибкость, чтобы адаптироваться к меняющимся условиям, на которые оказывает влияние погода, местность или изменения в тактике противника». Это не вызывало возражений, но не давало ответ на нашу главную озабоченность, которая не касалась порядка действия: до какой степени, если вообще до какой-то, мы нарушаем наращивание сил противника каким бы то ни было планом? Вывод представлялся в том, чтобы оставить наши страхи в прошлом: «Генерал Абрамс и я, мы оба уверены в том, что, если мы будем твердо следовать нашим курсом, камбоджийская и лаосская операции окажут воздействие на активность противника в Южном Вьетнаме и выводы наших войск, которые мы изначально запланировали».

И на несколько дней дела, казалось, улучшились. В крупных сражениях между южновьетнамскими и северовьетнамскими подразделениями северные вьетнамцы вынуждены были отступить (по крайней мере, если можно было верить нашим докладам). Новое наступление было начато в направлении Чепона 3 марта, и к 6 марта южные вьетнамцы были довольно близко от той цели, чтобы иметь основание утверждать о его захвате. Но вскоре возникло большое подозрение в том, что они хотели Чепон только для того, чтобы они могли совсем уйти из Лаоса без потери лица. Уже 8 марта Абрамс информировал нас, что южновьетнамские военачальники, захватив район Чепона, посчитали свою миссию завершенной, и жаждали уйти обратно.

Это противоречило любой концепции операции, как ее понимал я; не было смысла идти на такие большие риски, захватывая оставленный лаосский город на три дня. Весь смысл этого плана состоял в том, чтобы нарушить северовьетнамскую систему тропы на большую часть сухого сезона и уничтожить как можно больше обнаруженных схронов. Когда я 9 марта обратил внимание Банкера на все это, он и Абрамс нанесли еще один из своих визитов Нгуен Ван Тхиеу, с которого они объявились с загадочным разъяснением: Тхиеу не выводил войска из Лаоса, а осуществлял ротацию своих подразделений. Он выводит часть своего стратегического резерва, но заменяет выведенных свежими подразделениями. После нескольких недель разборки со схронами в районе Чепона эти новые подразделения затем будут отведены на юго-восток вдоль дороги 914 через коммунистический базовый район 611, разрушая коммунистическую систему снабжения по этому маршруту.

Два фактора вызвали у меня сомнения. Нгуен Ван Тхиеу не соблаговолил сообщить, о каких свежих подразделениях он говорит, а мы не могли себе представить, что это за подразделения, мы точно не знали ни одного. В течение более десяти дней мы настаивали на том, чтобы он задействовал еще одну дивизию из первого военного округа – третью дивизию. Тхиеу отказался, рассудив – правильно, как подтвердили события следующего года, – что третья дивизия не будет достойным противником закаленных в боях северных вьетнамцев. Откуда в таком случае шли замены? Бедный полковник из ОКНШ, который каждое утро проводил для меня брифинги, оказался жертвой моего сарказма, когда пересказал официальную версию на фоне совершенно очевидных доказательств, что южные вьетнамцы фактически отступали из Лаоса. Не было даже предпринято попытки сделать вид, что уход осуществляется через базовый район 611. Мы этого не знали, но южные вьетнамцы достигли установленной Нгуен Ван Тхиеу квоты потерь: операция была завершена, хотя они нам этого не сказали.

Теперь я уже настаивал на командировании Хэйга с тем, чтобы он на месте ознакомился лично с ситуацией. К тому времени Лэйрд понял, что что-то идет не так; он был готов расширить круг несущих ответственность и потому с готовностью дал согласие. Тем временем 18 марта я отправил депешу Банкеру по закрытым каналам:

«Надеюсь, что Тхиеу понимает, что доверие со стороны президента это тот актив, который не стоит просто так разбазаривать, и что это может быть его последним шансом получения масштабной поддержки со стороны США».

К 19 марта прибытие Хэйга во Вьетнам положило конец всем иллюзиям. Он докладывал, что спустя три недели беспрерывных сражений командиры двух южновьетнамских дивизий больше не желают продолжать операцию: «Мое посещение I корпуса убедило меня в том, что вопрос сейчас не в возможности получения подкрепления и продолжения пребывания в Лаосе, а в острой необходимости втемяшить АРВ необходимость выхода только при полной концентрации огневой мощи США, в упорядоченном и тактически целесообразном виде».

Через несколько дней отступление из Лаоса было в самом разгаре. В целом южные вьетнамцы выпутались из ситуации и оторвались от противника вполне терпимо, за исключением отвратительных и нетипичных телевизионных картинок нескольких паникующих солдат, цеплявшихся за посадочные устройства вертолетов. Белому дому было бы трудно даже при самых благоприятных обстоятельствах дать сбалансированную оценку. Те снимки разрушили любую подобную возможность, а Вашингтон так плохо информировали, и операция так сильно отходила от изначального плана, что альтернативный набор фактов был не доступен вовремя.

Атака на плантацию в Чупе в Камбодже была аналогичным образом не доведена до конца. В ходе нее добивались хороших результатов, пока ею командовал генерал До Као Чи, один из немногих проникнутых наступательным духом командиров в южновьетнамской армии. Но после гибели До Као Чи в разбившемся вертолете 23 февраля она завязла в болоте южновьетнамской осторожности, что привело как раз к тому, чего она собиралась избежать. Постепенно операция просто сошла на нет, хотя и не без значительной неудачи недалеко от камбоджийского города Снуола.

Наступление периода сухого сезона 1971 года было переломным. Оно ознаменовало последнюю наступательную операцию, в которой участвовали американские войска, хотя и во вспомогательной роли, в Индокитае. Оно со всей очевидностью не осуществило все наши надежды, но и не потерпело полного поражения. Как всегда во Вьетнаме, истина лежит где-то посредине между утверждениями администрации и руганью критиков. Удар по Чепону не привел к нарушению северовьетнамского наращивания системы материально-технического снабжения в такой степени, чтобы помешать наступлению Ханоя в 1972 году. Он, однако, замедлил подготовку в достаточной степени, чтобы отсрочить начало наступления 1972 года на несколько месяцев, вплоть до конца сухого сезона, и ограничил максимальное воздействие районами, ближе всего расположенными к Северному Вьетнаму. Главный бросок противника в 1972 году пришелся на демилитаризованную зону, где линии снабжения Ханоя были самыми короткими и менее всего подверженными воздействию операций в Камбодже и Лаосе. Чем дальше на юг пытались атаковать северные вьетнамцы, тем слабее было их воздействие, поскольку их убежища и система снабжения были нарушены благодаря нашим операциями за предыдущие два года. На самом деле комбинация южновьетнамских сухопутных сил и американской воздушной мощи дали нам возможность всего лишь ослабить северовьетнамское наступление 1972 года. Без потерь, понесенных в результате вторжения в Лаос и Камбоджу, это было бы невозможно. Кампании 1970 и 1971 годов, на мой взгляд, спасли нас в 1972 году.

В то же самое время лаосское вторжение во многом не оправдало возлагавшихся на него надежд. И для этого было несколько причин. Те, кто у нас планировал операцию, оказались менее дотошными в оценке вьетнамских операций, чем при изучении наших собственных. Если бы войска были американскими, они никогда не предприняли бы такого серьезного вызова способности Северного Вьетнама продолжать вести войну на юге с таким малым пределом вероятности совершить ошибку. Наше командование в Сайгоне было превращено из-за давления со стороны Вашингтона в штаб-квартиру передислокации. Неожиданно его попросили проконтролировать сложные наступательные операции на двух далеко удаленных друг от друга театрах военных действий, при этом придерживаясь графика вывода войск, в который оно не верило. Законодательством ему было запрещено иметь свой персонал на земле вместе с продвигающимися войсками даже для осуществления контроля над нашими воздушными операциями; и оно было сковано ограничениями по количеству воздушных вылетов, автоматически введенных из-за бюджетных ограничений. Наше командование в Сайгоне действовало чисто механически; оно не изменило установившиеся шаблоны, чтобы обеспечить успех потенциально решающей операции. А Вашингтон действовал сугубо рефлекторно. Он больше был занят отбиванием нападок со стороны своих критиков у себя дома, чем нападений со стороны противника на поле боя.

Что же касается южных вьетнамцев, Лаос высветил многие их хронические недостатки. Их планирование оказалось по большей части абстрактным. Оно формалистически имитировало то, что преподавали в наших командно-штабных школах без адаптации к местным условиям. Оглядываясь назад, я даже начинаю сомневаться, понимали ли вообще южные вьетнамцы на самом деле, что мы пытались осуществить. Нашей целью явно не был Чепон или какой-нибудь иной географический трофей. Цель заключалась в том, чтобы замедлить прохождение северовьетнамских ресурсов и материально-технического снабжения на протяжении сухого сезона, чтобы вырвать зубы у наступления 1972 года, когда останется только ограниченный контингент после вывода основных войск. Нгуен Ван Тхиеу, как представляется, на самом деле хотел – и это проявилось позже – всего лишь быструю захватывающую и не очень долгосрочную стратегию. Более всего южные вьетнамцы страдали от недостатков, присущих их военной организации. У них было мало резервов; они не желали допускать большие потери, кроме оборонительных операций. Каждый командир, зная о том, что его политическое влияние зависит в какой-то мере от мощи и морального состояния подразделений, которыми он командовал, был готов накапливать свои успехи и с неохотой терпеть потери из-за того, что казалось отдаленной целью. Южные вьетнамцы воевали лучше, чем раньше; но нельзя отрицать того факта, что результат был неубедительным. Наступление в сухой сезон 1971 года не смогло исключить нападения Ханоя в 1972 году, как мы надеялись, хотя, почти несомненно, уменьшило его воздействие. Теперь стало реальным, что мы столкнемся с еще одним военным вызовом в следующем году.

Марши на Вашингтон

В этот момент тот беспокойно спящий зверь общественных протестов – наш кошмар, наша проблема и, в некотором смысле, стимул наших действий – пробудился снова. Когда цели разделяются всеми, внутренние дебаты могут касаться тактики. Но даже когда цели отличаются, временами возникает возможность некоторого синтеза между противостоящими точками зрения в стремлении к более крупной цели. Но когда нет согласия по основным предпосылкам, когда возникает вызов не только в отношении общего восприятия, но и собственно мотивов, тогда разногласия принимают характер гражданской войны.

В связи с Лаосом «кризис доверия» стал не столько провалом администрации, сколько орудием оппозиции. Противники намеренно шпыняли администрацию до тех пор, пока затюканные чиновники не стали делать какие-то предсказания, которые оказались ошибочными (знаменитое относительно «света в конце тоннеля» было ошибкой восприятия и суждения, но не ложью), или не попытались приукрасить факты недосказанностями. Это все тогда безжалостно эксплуатировалось, чтобы подорвать доверие ко всем правительственным целям. Бесконечными были крики о полном разоблачении, но оно было невыполнимо – частично, как в лаосской операции, по той причине, что у Вашингтона были трудности с выяснением фактов; частично по той причине, что некоторые детали военных или дипломатических планов могут быть раскрыты только рискуя их успехом. И, разумеется, многие критики хотели получить не факты, а оружие. Они часто требовали публичного открытия информации о том, что они уже узнали на закрытых брифингах.

Давно прошли те дни, когда антивоенная платформа выступала за взаимный вывод войск. За два года до этого от нас требовали продемонстрировать нашу добрую волю неким символическим односторонним выводом. Несколько сот тысяч американских войск было выведено с тех пор; прекращение американского участия в наземных боевых действиях было неизбежно. Но критики теперь хотели, чтобы мы установили безоговорочную дату окончательного ухода, а вскоре они будут требовать, чтобы мы сбросили Нгуен Ван Тхиеу, – другими словами, приняли условия Ханоя.

26 февраля «Вашингтон пост», – которая была в числе наиболее ярых критиков войны, – стала возражать даже против заявления Никсона о том, что «до тех пор, пока Северный Вьетнам продолжает удерживать хоть одного американского пленного, мы будем сохранять войска в Южном Вьетнаме». Это не было расценено как удар слева при объявлении, что не должно быть американских солдат, оставшихся после вывода войск (положение, по которому уже была сделана уступка на секретных переговорах несколько месяцев назад). Скорее, это рассматривалось как признак безусловного обязательства: «Это также выглядит признанием того, что Администрация Никсона не имеет одностороннего и не подлежащего пересмотру плана, который обещает покончить с участием нашей страны в этой войне…» Но единственным способом покончить с войной в одностороннем и не подлежащем пересмотру порядке являлось безоговорочное принятие условий противника. Односторонний вывод войск, как дал понять Ханой, не решит дела, наши пленные останутся в руках Ханоя. 3 марта обычно лояльная «Уолл-стрит джорнэл» присоединилась к этому хору. Объясняя, что у администрации имеется две цели в войне, – вывести американские войска и обеспечить сохранение некоммунистического правительства в Сайгоне, – газета предупредила, что последняя цель, хотя и желательная, не должна затруднить понимание настоятельной необходимости вывода войск. А «Милуоки джорнэл» 4 марта представила эту мысль в еще более идиотском виде: «Южные вьетнамцы будут опираться на нас до тех пор, пока мы будем там оставаться. У них одна из самых больших армий мира. Если они не могут существовать самостоятельно, то уже поздно что-то менять. Соединенные Штаты не могут больше терпеть внутренние разочарования и срывы, которые являются причиной кровавой, трагической и аморальной войны».

Такого рода подходы не заставили долго ждать соответствующей реакции в конгрессе. В промежуток между началом и завершением лаосской операции было представлено не менее пяти резолюций конгресса, нацеленных на ограничение секретности для президента в проведении военных операций, запрет расходов на ведение боевых действий в Камбодже и Лаосе (которые, согласно всем нашим исследованиям, были жизненно важны для войны во Вьетнаме) или на определение даты безоговорочного вывода войск. 22 февраля комитет демократической политики сената единогласно потребовал вывода всех американских вооруженных сил, включая воздушные и вспомогательные войска, из Индокитая к 31 декабря 1972 года. 25 февраля сенатор Уолтер Мондейл, вместе с сенатором Уильямом Саксби и 16 соавторами, представили законопроект, направленный на запрещение американским войскам поддерживать вторжение в Северный Вьетнам без «предварительного и прямо выраженного» разрешения со стороны конгресса. Значение поправки заключалось не в том, что она сдерживала планы любой администрации, а в том, что стремилась закрепить законодательным путем неприкосновенность государства, армии которого маршировали в тот самый момент по каждой соседней стране и тем самым устраняли любую необходимость для него держать силы обороны у себя дома.

После вывода войск из Лаоса давление как со стороны СМИ, так и со стороны конгресса стало нарастать. В период с 1 апреля по 1 июля состоялось 17 голосований в палате представителей или в сенате в попытке ограничить полномочия президента в проведении войны или установить дату одностороннего вывода (что в итоге составило 22 за весь год). 22 июня сенат принял с результатом 57 против 42 резолюцию, отражающую смысл поправки сенатора Мэнсфилда, в которой заявлялось, что «политика США состоит в том, чтобы завершить к самому ближайшему практическому сроку все военные операции в Индокитае и обеспечить быстрый и скорейший вывод всех войск США в течение не более девяти месяцев со вступления в силу закона при условии освобождения американских военнопленных». Хотя резолюции сената, отражающие смысл вопроса, не являются юридически обязательными для исполнения, резолюция Мэнсфилда хорошо иллюстрирует трагедию Вьетнама: оппозиция не желала брать на себя всю полноту ответственности за свои взгляды, но была готова разбиться в лепешку, но не дать администрации возможность проводить согласованную стратегию.

Всеобщая усталость отражалась во все более откровенных утверждениях о том, что никакая убедительная цель во Вьетнаме не может перевесить неприятие войны внутри страны. Вьетнамизация, которую требовали два года тому назад как средство прекращения нашего участия, теперь подвергается нападкам как средство продолжения войны. 16 апреля журнал «Лайф» раскритиковал наш отказ установить дату вывода: «Затянувшийся и не ограниченный конечными сроками вывод войск очень напоминает затянувшуюся и не ограниченную конечными сроками войну. …Страна, которая считает войну невыносимой, посчитает такую перспективу неприемлемой». «Нью-Йорк таймс» объявила 25 апреля: «Г-н Никсон сможет гарантированно получить поддержку широкой общественности, если откажется от ужасных иллюзий вьетнамизации и объявит однозначно о своем намерении вывести все американские войска из Вьетнама к установленному сроку, определенному как можно скорее, при условии согласия другой стороны освободить всех пленных из Соединенных Штатов и обеспечить безопасный выход американских войск». В более умеренных формулировках односторонний вывод был увязан с предписанием президенту Нгуен Ван Тхиеу расширить базу своего правительства, «пойти на компромисс» с коммунистами – как будто это он был главным препятствием в деле урегулирования и как будто какие-то такого рода переговорные возможности существовали на самом деле. «Выбор Сайгона, – разглагольствовала в своей редакционной статье «Нью-Йорк таймс» 6 апреля, – находится между продолжением войны в течение неопределенного времени и переговорами по компромиссному урегулированию. Шаги, направленные на расширение базы сайгонского правительства и предоставление возможности коммунистам принять участие в выборах этого года, если они согласятся на прекращение огня, стали бы полезными ходами в направлении политического урегулирования».

Бывшие официальные лица из администрации Джонсона, не имевшие никакого плана даже по ограниченному выводу, когда они находились у власти, продолжали верить в то, что обещание полного и одностороннего вывода войск стало бы гарантом скорейшего наступления мира. Кларк Клиффорд и Аверелл Гарриман никогда не упускали возможность продвинуть эту точку зрения. Другие бывшие официальные лица возглавляли делегации по лоббированию в конгрессе в пользу фиксированной окончательной даты. Расхваливание прошлогодней инициативы по прекращению огня полностью исчезло среди неустанного бичевания администрации за отказ сделать очередное предложение, которое, судя по всем данным, не привлекало Ханой никоим образом. Как по открытым, так и по закрытым каналам Ханой никогда не отходил от своего требования, чтобы война не заканчивалась до тех пор, пока мы не свергнем сайгонское правительство. Никто никогда так и не объяснил, какой смысл в продолжении войны, если была установлена фиксированная окончательная дата, и как мы могли бы оправдать дополнительные потери, когда уже объявили об окончании этого предприятия. В апреле и мае 1971 года было шесть недель демонстраций в Вашингтоне: митинги вьетнамских ветеранов против войны (включая факельные шествия, «уличные театры», слушания в конгрессе и символическое выбрасывание медалей), разбрасывание антивоенных листовок в правительственных зданиях и масштабная первомайская кампания в виде гражданского неповиновения, разрушения и вандализма, предназначенных для того, чтобы «заставить правительство остановиться»[52]52
  Удобное расписание десятка отдельных запланированных антивоенных манифестаций и кампаний было опубликовано в «Вашингтон дейли ньюс»: см. Льюс Джуди. «Расписание демонстраций прилагается», 31 марта 1971 года, с. 3.


[Закрыть].

Усталость охватила не только критиков. Никсон настаивал на своем курсе, а я – на своей защите этого курса, и не потому, что мы хотели продолжать войну, а потому, что не могли согласиться с тем, что нам необходимо свергнуть дружественное правительство (пришедшее к власти в результате переворота, организованного нашими предшественниками) и свести на нет жертвы миллионов, которые рассчитывали на нас, как плату за уход. И мы не знали, как объяснить американским матерям, почему их сыновья должны подвергаться риску, когда конечный срок одностороннего вывода войск уже был установлен. Никсон считал трудным внятно изложить этот вопрос в благородной форме. Но он прилагал мужественные усилия во время своих пресс-конференций и в своих выступлениях: «Вопрос очень прост и состоит в следующем: оставим ли мы Вьетнам в таком виде, что – нашими собственными действиями – он сознательно превратится в страну под коммунистическим гнетом? Или нам следует оставить его так, чтобы это давало южным вьетнамцам разумный шанс на выживание как свободному народу?»[53]53
  Обращение к нации 7 апреля 1971 года; см. также пресс-конференции 17 февраля и 4 марта 1971 года.


[Закрыть]

Тот факт, что многим критикам надоел этот вопрос, – или они смеялись над ним как над «бессрочным» обязательством, – не делал его менее обоснованным и главным. Та Америка, которая была оплотом свободных народов во всем мире, не могла, потому что она устала, просто уйти от маленького союзника, от обязательств десятилетия, от 45 тысяч потерь и от переживаний их семей, чьи жертвы будут в ретроспективе расцениваться как не имеющие никакого значения. И конечный результат вполне мог бы оказаться возросшим риском войны. Я сказал на брифинге для прессы в феврале следующее:

«В сентябре ситуация на Ближнем Востоке висела на волоске. Если бы кто-либо из главных противников повел себя с большей резкостью, то там случился бы взрыв. …Мы избежали ближневосточной войны, также проявив твердость и сдержанность. Но ни наша твердость, ни наша сдержанность ничего не значили бы в сентябре, если бы мы не установили некоторую степень доверия своими действиями [в Юго-Восточной Азии] ранее».

Мы не смогли убедить нашу оппозицию дома в том, что именно так все и было. Ничто из того, что делал Ханой, не воспринималось как циничное или враждебное. Когда администрация выдвигала какое-то предложение, то, казалось, имеется почти что какая-то личная заинтересованность в его принижении, или предположение о том, что оно вероломное или не имеющее никакого значения. Каждый замысел северных вьетнамцев, независимо от его прозрачности, расценивался как открытие, которое нацеленная на войну администрация тупо игнорирует. Никсон, конечно, не помогал делу, бросая завышенные утверждения и высказывая мелочные комментарии. Но невозможно понять трагедию Вьетнама без готовности признать тот факт, что некоторые из самых лучших людей в нашей стране считали, что они могли служить лучше всего делу мира, дискредитируя свое собственное правительство. Я подвел итог этому, нашей самой глубокой проблеме, на ознакомительном брифинге 8 апреля:

«Я помню, три года назад считалось высшим просветлением думать, что переговоры являются хорошим способом прекращения войны.

Сегодня многие считают высшей глупостью думать, что переговоры по-прежнему могут быть средством прекращения войны.

Было время, когда говорилось, что мы должны заменить американцев вьетнамцами. А теперь этот тезис подвергается нападкам…

Мы считаем, что должны дать южным вьетнамцам разумный шанс встать на ноги, иначе то, что произойдет с американским государством, если американский президент – после семи лет войны и 40 тысяч погибших – сознательно передаст эту страну в руки коммунистов, станет тем, из-за чего мы будем страдать многие годы, даже если сразу после такого урегулирования временно ощутим облегчение».

Я не отказался от надежды, что смогу сблизить в какой-то степени глубокие расхождения между администрацией и ее критиками. В период между 1 апреля 1970 года и 1 апреля 1971 года я, не афишируя этот факт, 19 раз встречался с группами студентов и молодых демонстрантов, 29 раз встречался с критиками войны из научных кругов, а с сенаторами и другими знаменитыми критиками 30 раз – в общей сложности 78 раз, или более одной встречи в неделю. Многие из них были моими бывшими учеными коллегами; некоторые стали новыми друзьями.

В течение камбоджийской операции 1970 года я познакомился с молодым пацифистом, который дал обещание голодать до тех пор, пока операция не будет отменена или он смог бы изложить свое дело президенту. Брайан Макдоннелл и один из его друзей сидели в парке Лафайет напротив Белого дома через Пенсильвания-авеню целый час ежедневно, чтобы подчеркнуть свою готовность пойти на жертвы для того, чтобы покончить с войной. В начале июня 1970 года по предложению общего друга я зашел к Макдоннеллу, без разрешения Белого дома, в его простое жилище в Джорджтауне, где он располагался. Я был тронут его искренностью, хотя и не был согласен с его выводами. Я сказал ему, что он приносит себя в жертву во имя цели, которая уже была достигнута. Решение покинуть Камбоджу было уже принято; я заверил его, что мы его выполним. И, кроме того, он вряд ли может рассчитывать на встречу с президентом путем морального шантажа; если он покончит со своей голодовкой, я постараюсь сделать все от меня зависящее, чтобы организовать встречу с президентом. Он прекратил свою голодовку. Мы придерживались срока окончательного ухода, но я так и не смог убедить Никсона принять его.

Я часто встречался с Брайаном после этого, обычно в моем кабинете, всегда без огласки. Он часто приводил с собой свою необыкновенную жену Алису, молодую чернокожую женщину, занимавшуюся общественной работой в гетто в Филадельфии. Несколько месяцев спустя она была зверски убита в гетто. Какая жестокая судьба, причинившая такой ужас двум добрым людям, которые страстно ненавидели насилие! Я ходил на ее похороны.

В начале 1971 года Брайану пришла в голову одна из его дико романтических идей, подтверждавшая его ирландское происхождение. Он предложил, чтобы я встретился с группой его друзей, которые, по его словам, были бы рады обсудить со мной войну и проблемы нашего общества. Я пригласил их в Белый дом. Этими тремя друзьями были одна монахиня и два католика-мирянина, которые без предъявления обвинения проходили по делу о якобы заговоре с целью похитить меня. Когда пресса позже узнала о встрече через одного из друзей Макдоннелла, мне сделали выговор секретная служба и генеральный прокурор, потребовавшие дать объяснение.

Я встретился с Брайаном и его друзьями в субботу утром в марте 1971 года в ситуационной комнате Белого дома, и мы бились над устройством хотя бы временного моста для преодоления взаимного непонимания, расколовшего наше общество. Они спокойно выразили свое глубокое и страстное неприятие войны; но у них не было ни малейшего представления, как ее прекратить. Для меня проблема, с другой стороны, состояла в том, чтобы превратить зарождающиеся идеи – как бы глубоко они ни были запрятаны – в конкретную политику. Шел извечно неубедительный диалог между государственными деятелями и пророками, между теми, кто действует во времени и посредством поэтапного продвижения, и теми, кто озабочен истиной и вечным.

Мне было довольно легко начать уважать этих идейных и последовательных пацифистов, ненавидящих всякое убийство, чем тех, чья мораль была избирательной, кто осуждал американские военные действия, но не северных вьетнамцев или индийцев, или советских. Макдоннелл утверждал, что, продолжая войну во Вьетнаме, мы разрушались морально; мы уничтожали возможность какого-либо излечения внутри нашего общества. Мы работали на идею о том, что человеческая жизнь была дешевой и ничего не значила, что все решает только власть. Я считал, что истинным было как раз противоположное. Мы не могли установить нашу моральную позицию, жертвуя друзьями, тем самым расшатывая веру тех, кто от нас зависел. По моему мнению, наше общество страдало от одной болезни, которая вышла за рамки Вьетнама. Чувство самобичевания было широко распространено, и личное горе стало носить почти литургический характер. В конце встречи я попытался отразить незавершенность, разочарование и мучительный характер диалога: «Кто-то, и я не знаю, кто именно, должен построить мост между теми, кто озабочен, и теми, кто делает. Я признаю, что четыре пятых моста должно быть построено правительством, теми, кто у власти, и теми, кто может делать. Но оставшаяся пятая часть должна идти от вас, и я не знаю даже, как сказать вам, чтобы вы тоже попытались делать это».