Текст книги "Годы в Белом доме. Том 2"

Эти предложения были не без доли некоторой чудаковатости. С учетом внутреннего давления в пользу одностороннего выхода, которое нарастало с каждым месяцем, мы говорили северным вьетнамцам, что им лучше соглашаться на взаимный вывод сейчас, чтобы мы не наказали их односторонним выводом позже. И мы пытались убедить самый доктринерский из всех ленинских режимов поставить исход борьбы всей их жизни в зависимость от свободных выборов, которые они не рисковали проводить в собственной стране.

Суан Тхюи в любом случае не имел полномочий даже в легкой форме корректировать неизменную позицию Ханоя. Да и не был он впечатлен моим красноречием. Мы не получили и разъяснений по прежнему полугодовому сроку на безоговорочный вывод американских войск, но только потому, как обнаружили это в течение 10 дней, что Ханой был готов выдать новое предложение. Эта новая формулировка, однако, ничем не отличалась по существу от старых. Суан Тхюи не удосужился разъяснить ситуацию с выводом; никто из тех, кто следил за дебатами в нашем конгрессе или в наших СМИ, не мог сомневаться, что нажим в плане достижения одностороннего вывода имел собственную динамику. Суан Тхюи отклонил наше назначение Дэвида Брюса главой делегации на переговорах, несмотря на тот факт, что на каждой встрече в феврале и марте Ле Дык Тхо сурово критиковал нас за то, что мы не удосужились назначить замену Генри Кэботу Лоджу человеком сопоставимых достоинств. А теперь Суан Тхюи утверждал, что назначение Брюса просто положило конец тому, что мы никогда не должны были бы делать с самого начала; это не подразумевало никакой взаимности.

Больше всего Суан Тхюи интересовала политическая структура, которую Ханой хотел бы видеть в Южном Вьетнаме. В той же степени, в какой Ханой жаждал нашего ухода из Вьетнама, он хотел возложить на нас в конце некую почетную миссию: мы не могли уйти до тех пор, пока не свергнем всех руководителей, которые были нашими союзниками, – президента Нгуен Ван Тхиеу, вице-президента Нгуен Као Ки и премьера Чан Тхиен Кхиема, а также, как стало ясно вскоре, почти всех остальных известных руководителей Южного Вьетнама. Если мы не свергнем это правительство, как сказал Суан Тхюи, «невозможно будет достичь никакого урегулирования». В противоположность прошлому и нынешнему опыту Суан Тхюи проинформировал меня о том, что «вьетнамцы любят друг друга. Всегда легко найти решения среди самих вьетнамцев». Суан Тхюи всеми силами отрицал тот факт, что присутствие почти 200 тысяч северовьетнамских войск на юге (и значительных дополнительных сил в Лаосе и Камбодже) было предназначено для осуществления давления; они были там по свободному волеизъявлению местного населения. Когда я шутя пригласил его в Гарвард вести семинар по марксизму-ленинизму после войны, он отказался, сказав, что марксизм-ленинизм не экспортируется, – что прозвучало бы примечательной новостью для всех проживающих в Индокитае сегодня. Все это было подкреплено извечным требованием грандиозного звучания: «Мы ничего не боимся. Мы не боимся угроз. Продление борьбы нас не пугает. Продолжение переговоров нас не пугает. Мы ничего не боимся». В конце встречи мы договорились изучить все высказанное друг другом и встретиться вновь 27 сентября.

Прежде чем следующая встреча могла состояться, однако, коммунисты опубликовали новую мирную программу. Через 10 дней после секретной встречи – 17 сентября – мадам Нгуен Тхи Бинь представила в Париже «мирную программу» из восьми пунктов. Вряд ли можно считать признаком «серьезных намерений», которыми руководствовались переговорщики Ханоя, тот факт, что Суан Тхюи ни словом не обмолвился об этом в предварительном порядке на встрече со мной. Несомненно, Ханой был больше заинтересован в пропаганде, чем в переговорах. (Формально все предложения были выдвинуты мадам Нгуен Тхи Бинь, так называемым министром иностранных дел временного революционного правительства. Свидетельством ее фактического положения стал тот факт, что после захвата Ханоем юга она была отправлена в Министерство образования, и о ней больше ничего не было не слышно.) Ее восемь пунктов требовали полного и безоговорочного ухода США в течение девяти месяцев, конкретно к 30 июня 1971 года. Это выглядело как щедрое продление предыдущего требования Ханоя относительно вывода в течение полугода. Фактически же это было отходом от прежних позиций. Предыдущее предложение выступало за шесть месяцев после достижения соглашения. Новый план мадам Нгуен Тхи Бинь предусматривал девять месяцев, начиная сразу после принятия предложения, а американский вывод должен был бы завершиться, независимо от результатов переговоров. Согласись мы на это, нам пришлось бы выполнять этот план, даже если бы Ханой затягивал переговоры по всем вопросам. А безоговорочный вывод был только первым эпизодом; его связывали бы с нашим установлением временного коалиционного правительства в Сайгоне. Это правительство должно было бы быть составлено из трех сегментов: представители коммунистического ВРП, нейтралы, «выступающие за мир, независимость и демократию», и члены сайгонского правительства, кроме Нгуен Ван Тхиеу, Нгуен Као Ки и Чан Тхиен Кхиема, которые тоже «действительно выступают за мир, независимость и демократию». Разумеется, решать, кто «действительно» воплощает эти цели, будет Ханой. Другими словами, коалиционное правительство по-ханойски должно было состоять из его собственных людей, отобранных нейтралов, плюс отобранных остатков некоммунистических элементов, лишенных своего руководства и отрезанных от американской военной помощи. Но профессиональные революционеры в Ханое не собирались ничем рисковать. Полностью подобранная коалиция, по мадам Нгуен Тхи Бинь, должна рассматриваться как «временная»; ее работа будет состоять в переговорах по окончательному урегулированию с коммунистическим ВРП. После того как мы свергнем наших собственных союзников, правительство, в котором доминируют коммунисты, проведет переговоры с коммунистами и решит будущее Южного Вьетнама.

Это была ханойская версия справедливого исхода переговоров. Наше нежелание ее принимать было подвергнуто жесткой критике в Америке как упрямая неуступчивость, объяснимая только кровожадной настойчивостью в достижении военной победы. В ответ Ханой был готов не освобождать наших пленных, а только «сразу же принять участие в обсуждениях по» этой теме, во время которых он, несомненно, выдвинет дополнительные требования. Прекращение огня вступит в силу только после нашего согласия на все другие условия, включая предательство наших друзей.

В такой атмосфере я встретился с Суан Тхюи 27 сентября 1970 года. Поскольку президент отбывал в Рим в тот день, я прибыл в Париж открыто накануне для консультаций с Дэвидом Брюсом и для разговора с южновьетнамским вице-президентом Нгуен Као Ки, который оказался в городе. Нгуен Као Ки подверг смятению Вашингтон, заявив о том, что мог бы посетить нас с визитом в октябре. Симптоматично для настроений того времени, что визит вице-президента страны, в которой погибло уже 40 тысяч американцев, должен был бы считаться катастрофичным многими кандидатами от республиканцев на посты в конгресс, включая тех, кто обычно голосовал вместе с администрацией. Потребовалось большое маневрирование, чтобы отговорить Нгуен Као Ки; наша встреча в Париже была предложена в качестве замены. Роджерс выступил даже против этого, поскольку имел место риск вызвать гнев протестующих.

Поездка в Париж в открытую вызвала проблемы логистического характера, поскольку мне требовалось теперь найти способ на время исчезнуть, хотя о моем присутствии уже было известно. Наш радушный посол Дик Уотсон заполнил брешь, якобы взяв меня в поездку по стране; на окраине города мы поменяли машины и генерал Уолтерс отвез меня, Лорда и Смайсера на место нашей встречи.

Поскольку в предыдущий раз я выступил с приветственным выступлением, теперь была очередь Суан Тхюи. Как оказалось, он действительно изучил наш график вывода в течение года и теперь выдвинул свой собственный – это был 9-месячный крайний срок, выдвинутый мадам Нгуен Тхи Бинь, при этом выводы войск были запланированы таким образом, что все, за исключением 20 тысяч американцев из примерно 350 тысяч остающихся войск, должны будут отбыть в течение первых шести месяцев. Его конечной датой оставалось неизменное 30 июня 1971 года, даже если бы переговоры по оставшимся вопросам зашли в полный тупик. Он слегка поработал над восьмью пунктами. Следовало установить прекращение огня между Соединенными Штатами и коммунистическими войсками в ходе нашего вывода войск. Суан Тхюи негативно отреагировал на возможность прекращения боевых действий против южновьетнамских войск. От нас требовали вывода даже в то время, когда шли атаки на наших союзников. Правительство не будет обращаться к Лаосу и Камбодже. В том же, что касается политической стороны, Суан Тхюи отвергал любые обсуждения вопроса о смешанной избирательной комиссии. Он настаивал на том, чтобы Нгуен Ван Тхиеу, Нгуен Као Ки и Чан Тхиен Кхием были устранены. Для ровного счета он добавил туда и Чан Ван Хыонга, который прежде работал в качестве премьер-министра. На следующий год я уже буду знать, что никакая политическая фигура, известная мне, не окажется приемлемой нашим непримиримым противникам.

Единственной новинкой, представленной Суан Тхюи, стало довольно зловещее утверждение о том, что мир, чтобы его достичь, требует более широких рамок, чем Южный Вьетнам. Все соседние государства также должны стать «независимыми и нейтральными». В ответ на мой вопрос он перечислил Лаос, Камбоджу, Бирму, Индонезию, Австралию и Таиланд: «На наш взгляд, такие страны должны следовать по пути мира и нейтралитета с тем, чтобы этот регион был мирным» (Новая Зеландия была по каким-то причинам исключена из этого списка.) Будучи в полном замешательстве, я спросил его, означает ли это, что Вьетнамская война должна продолжаться вплоть до того, как эти страны станут нейтральными. Он сбавил обороты. Это было всего лишь, как он сказал, «желанием» Ханоя. (Факт остается фактом, но с момента написания этой книги Ханой реализовал свое «желание» относительно Лаоса и Камбоджи и угрожает Таиланду. Суан Тхюи, наверное, окажется провидцем.)

Каковы бы ни были грандиозные амбиции Ханоя за пределами Индокитая, внутри Индокитая он требовал безоговорочной капитуляции и политического ренегатства. Установление жестких сроков для нашего вывода, исключение всех известных некоммунистических руководителей из участия в политической жизни и свержение существующего правительства – в такой ситуации и речи быть не могло об ином исходе, кроме как о коммунистическом захвате власти, в котором нас просили посодействовать. Речь шла не просто о нашем уходе и оставлении всего на произвол судьбы, и не просто об уходе без вообще какой-то компенсации взамен. Нашего одностороннего выхода было недостаточно; мы должны были вызвать политический переворот, до того как уйдем, иначе война не закончится. У нас не будет никаких гарантий безопасного ухода оставшихся войск, и мы не получим наших военнопленных. Наша дилемма состояла в том, что Ханой придерживался этих позиций вплоть до октября 1972 года. И до тех пор, пока он так делал, никакое урегулирование путем переговоров было невозможно. Мы оказались между противником, не желавшим идти на компромисс, и антивоенным движением в конгрессе, отказывающимся как признать, что Ханой может быть непримиримым, так и поддержать военное действие, которое могло бы побудить Ханой изменить свои условия. В открытом предложении мадам Нгуен Тхи Бинь в обобщенном виде было представлено то, что нам говорилось по секрету. «Конфиденциальное» мнение Ханоя полностью совпадало с его публичными взглядами.

После встречи с Суан Тхюи 27 сентября я был убежден в том, что наша зачаточная идея прекращения огня с сохранением занятых позиций будет отвергнута без обсуждения. Но столько людей в нашем правительстве связало так много своих надежд с ней (и так мало знало о секретных переговорах), что в администрации возобладало редкое единодушие при продолжении планирования. Все высшие официальные лица стали выступать в поддержку всего того, что могло бы сдвинуть переговоры с мертвой точки, а наших критиков убрать с первых полос газет, хотя бы на несколько дней. Для того чтобы поработать над своим выступлением относительно прекращения огня, Никсон встретился с Роджерсом, Брюсом, Хабибом и мной в субботу 4 октября, в замке Дромолэнд графства Клэр в Ирландии на пути после его европейского турне. Встреча была на удивление очень оптимистичной. Хабиб был уверен в том, что северные вьетнамцы ухватятся за приманку. Судя по моим разговорам с Суан Тхюи (о которых Брюс был информирован в полной мере), я был в сомнениях, но не высказывал их. Как минимум, по моему мнению, предложение президента давало бы нам какое-то временное облегчение от давления со стороны общественности.

В конце встречи Дэвид Брюс сделал заявление, уникальное для моего опыта общения с американскими участниками переговоров. Он сказал, что знает о разного рода давлении, оказываемом на президента с целью добиться от него уступок. Он не стал бы добавлять что-то от себя, поскольку считает, что предложенное выступление президента содержит крайние пределы того, что мы могли бы предложить. Он видел, как много терялось из-за нетерпеливости участников переговоров, а еще больше из-за их тщеславия. Он по своей природе не был нетерпеливым, а сейчас уже и слишком стар для проявления тщеславия. Он готов поддержать это предложение.

Мы сразу же приступили к подготовке намеченного на 7 октября выступления. За день до своего выступления Никсон устроил одно из своих классических представлений. Он неожиданно вошел в комнату для брифингов в Белом доме, чтобы сказать ошарашенным журналистам, что сделает следующим вечером «самое всеобъемлющее заявление, которое когда-либо делалось по этой теме с начала этой очень трудной войны». Его склонность к преувеличению гарантировала, что почти ничто из сказанного им не оправдает ожиданий. Никсон предупредил собравшихся представителей прессы, чтобы они не занимались разного рода домыслами. Таким образом, гарантировав эти домыслы, он вернулся в Овальный кабинет, радуясь доставленному одновременно замешательству и смятению его противников в СМИ и беспокоясь по поводу утечек, толчок которым придал его энтузиазм.

Выступление Никсона 7 октября 1970 года на самом деле представило всеобъемлющую программу, которая вполне могла бы служить основой для переговоров, но не со стороной, настроившейся на полную победу. Никсон предложил прекращение огня с сохранением занятых позиций, включая прекращение наших бомбардировок во всем Индокитае. Он предложил провести мирную конференцию для того, чтобы покончить с войнами во всех странах Индокитая. Он выразил готовность вести переговоры по согласованному графику полного вывода американских войск. Он сделал это в контексте взаимного вывода, но специально настолько расплывчатым языком, который требовал специального изучения. Он пригласил Ханой присоединиться к нам в политическом урегулировании, основанном на волеизъявлении южновьетнамского народа. Он предложил выполнять результаты согласованного политического процесса, однако отверг «заведомо нерациональное» требование, чтобы мы распустили организованные некоммунистические вооруженные силы и гарантировали уже загодя победу коммунистов. В заключение он призвал к освобождению обеими сторонами всех военнопленных.

В кои-то веки речь о Вьетнаме заслужила почти единодушное одобрение. Сенат принял резолюцию, выдвинутую сенатором Чарльзом Перси и рядом других сенаторов, в которой новая мирная инициатива президента называлась «справедливой и учитывающей интересы обеих сторон». Сенатор Фулбрайт выразил надежду на то, что инициатива президента могла бы привести к некоему прорыву. Сенатор Майк Мэнсфилд сказал, что выступление было великолепным и он окажет «всяческую поддержку предложенному». Бывший вице-президент Хьюберт Хамфри, баллотирующийся в сенаторы в Миннесоте, охарактеризовал это предложение как «здравомыслящее, долгожданное и обнадеживающее». Аверелл Гарриман объединил одно из своих благоприятных замечаний по поводу инициативы Никсона с одним из набивших оскомину предупреждений о том, что правительство Нгуен Ван Тхиеу было в основном ответственно за пробуксовку переговоров и что ему следовало бы не давать права препятствовать прекращению огня. Спикер палаты представителей Джон Маккормак охарактеризовал инициативу как «своевременную, стратегически и психологически обоснованную»[43]43
  «Мирный план получает широкое одобрение руководства Капитолийского холма и СМИ», «Вашингтон пост», 9 октября 1970 года.


[Закрыть].

Газеты присоединились к хвалебному хору. «Нью-Йорк таймс» в номере от 9 октября назвала подход Никсона «новой крупной мирной инициативой». «Уолл-стрит джорнэл» написала: «Как бы ни среагировал в итоге Ханой, президент фактически выдвинул такую привлекательную и здравую американскую позицию, что только несправедливые критики могут выдвигать возражения против нее». «Чикаго дейли ньюс», обычно выступавшая против вьетнамской политики президента, писала, что «американцы практически всех убеждений, несомненно, должны всеми силами поддержать президента в его назревшей попытке положить конец самой долгой, самой печальной войне, которую эта страна когда-либо переживала»[44]44
  «Мирная инициатива, поддержанная прессой», «Филадельфия инкуайрер», 9 октября 1970 года.


[Закрыть]. Обычно антивоенно настроенная «Сент-Луис пост-диспэтч» 8 октября приветствовала «значительные и долгожданные перемены, прозвучавшие в речи Никсона, его предложения, достойные государственного деятеля», его «конструктивное» и «ответственное» заявление; «мы выражаем ему признательность за это».

Но то был короткий медовый месяц. На следующий день Суан Тхюи выступил с заявлением в Париже, в котором предложение Никсона отвергалось без обсуждения. Он отказывался даже говорить о нем на пленарных заседаниях. Вновь стала проявляться классическая форма ведения дебатов вьетнамцами. Какое-то предложение неожиданно возникает, и они начинают его горячо поддерживать, настойчиво утверждая, что оно является главным условием для прорыва. В конце концов администрация принимает его, порой вопреки собственным убеждениям. А Ханой уже идет в отказ. Предложение в таком случае немедленно исчезает из дебатов общественности, и предметом национальной одержимости становится какая-то другая любимая схема. Всего через несколько недель наши критики вновь выступили с требованиями к нам идти на дополнительные уступки. Новая придумка состояла в том, чтобы настоять на выдвижении конечного срока вывода в одностороннем порядке, в надежде на то, – вопреки всем свидетельствам, – что это будет приемлемо для Ханоя[45]45
  Предложено, к примеру, Мортоном Гальпериным и Лесли Гельбом в «Вашингтон пост» 11 октября 1970 года и Гальпериным вновь в «Нью-Йорк таймс» 7 ноября 1970 года.


[Закрыть]. Другая касалась коалиционного правительства. «Сент-Луис пост-диспэтч» 5 ноября – менее чем через месяц после того, как она приветствовала президентское предложение о прекращении огня, – утверждала следующее:

«Коммунисты требуют нечто вроде коалиционного правительства, а поскольку они воевали так много лет, нет оснований полагать, что они согласятся на что-то меньшее. И почему они должны на это пойти? Нам представляется, что некая коалиция, которая даст каждой стороне определенную ответственность и полномочия, представляет собой логический способ избежать после прекращения враждебных действий кровавой мести, которую г-н Никсон рисует в своем воображении».

К сожалению, Ханой не имел на вооружении концепции разделения политической власти; коалиция, которую он требовал, не включала никого из наших друзей. Так же 5 ноября Аверелл Гарриман во время телевизионного шоу «Сегодня» на канале Эн-би-си теперь утверждал, что Администрация Никсона «не сделала ни одной попытки договориться».

Наши критики были даже еще больше взбудоражены, когда одновременно с воздушными налетами бравая группа подразделения спецназа осуществила рейд на объект в 30 километрах от Ханоя – лагерь Сон Таи, – в котором, как полагали, содержалось около 60 американских военнопленных. Эта история стала иллюстрацией главной аксиомы в деле выработки политики: президент, а особенно его советник по национальной безопасности, не должен ничего принимать на веру; они должны подвергать сомнению каждое утверждение и проверять каждый предполагаемый факт. Не все то, что выглядит правдоподобно, является истиной, поскольку те, кто выдвигает планы действий, склонны с психологической точки зрения подстраивать факты для подкрепления своей позиции. Рейд на лагерь Сон Таи, проведенный 20 ноября, был тщательно проработан и героически осуществлен, но основан на вопиющем провале разведки. Лагерь был закрыт, по меньшей мере, за три месяца до этого. Мы знали о риске потерь, но ни на одном брифинге, которые привели к принятию решения продолжать действия, ни разу не упоминалось о возможности того, что лагерь может оказаться пустым. После провала рейда меня проинформировали о сообщении, отправленном в зашифрованном виде одним из военнопленных, о том, что лагерь был «закрыт» 14 июля. Это было истолковано военными аналитиками как означавшее, что ворота закрыты; эта информация не была расценена как достаточно важная для того, чтобы обратить на нее внимание Белого дома.

За этой операцией последовала довольно забавная история, вызванная моим извращенным чувством юмора. Офицер, который информировал меня об этом рейде, извинился за его провал. Я попросил его не извиняться, пошутив о том, что они наверняка привезли обратно буйволенка, а северные вьетнамцы с ума посходили, пытаясь понять, зачем мы провели такую большую операцию ради такой цели. Офицер, из патриотических соображений предположивший, что советник президента по национальной безопасности не мог оказаться полным идиотом, доложил об этом своим начальникам. Его начальники приступили к отлову животного. Действующие войска, убежденные к тому времени в том, что Вашингтон выжил из ума, докладывали, что им ничего не известно о похищенном буйволенке. Пентагон отказывался верить в то, что я что-то сказал несерьезно. Была отправлена телеграмма с просьбой отследить на вертолете буйволиный навоз. Вся эта история была увековечена в одной книге[46]46
  Benjamin F. Schemmer, The Raid (New York: Harper and Row, 1976), p. 243–244 (Шеммер Бенджамин Ф. Рейд).


[Закрыть].

Рейд в Сон Таи сопровождался двухдневным ударом 200 самолетов по северовьетнамским базам снабжения. Имелось три причины для таких атак: отвлечь силы обороны Ханоя от Сон Таи, отомстить за резкий отказ от нашего мирного предложения и замедлить северовьетнамские усилия по организации поставок на юг, которые вдвое превысили уровень предыдущего года. Негодование в конгрессе и СМИ, как обычно, сфокусировалось на американских действиях, а не на провокациях Ханоя. Превалировали две темы: та, что бомбардировки «со всей очевидностью» никогда не работали, и та, что администрация вновь вводила в заблуждение общественность. Самоочевидность неэффективности авиационной поддержки на большую глубину намного менее ясна сегодня, чем это казалось многим в разгар страстей вьетнамских дебатов. Имеется больше подтверждений того, что во время наступления в праздник Тет в 1968 году Ханой был на грани истощения, когда был спасен нашим односторонним прекращением бомбардировок. У меня нет никаких сомнений относительно того, что возобновление бомбардировок в мае 1972 года ускорило конец войны. Дало ли усилие по двухдневной бомбардировке в 1970 году нам больше времени в деле уничтожения баз снабжения, или оно отразилось негативно в плане создания ажитации среди оппозиции – это взаимосвязанный вопрос совершенно не тривиального характера. Военные шаги, которые дали нам возможность уйти из Вьетнама, были осуждены, как будто именно они расширяли наше участие в войне.

Ни правительство, ни оппозиция не восприняли налеты положительно. Официальные лица, отчаянно желавшие избежать гнева со стороны конгресса и СМИ, приуменьшали наши усилия оборонительного характера или объясняли их тем, что представлялось очевидной отговоркой («защитной реакцией»). Средства массовой информации и законодатели, чувствуя запах крови, использовали каждый признак паники и чувства небезопасности, чтобы выдвинуть обвинения против правительства, которое, по их демагогическим заявлениям, жаждало войны. Хотя кризис доверия по большей части был вызван самой администрацией, не менее значительная часть была спровоцирована неумолимыми противниками, начавшими с предположения о том, что ничто из сделанного правительством в этой войне не могло иметь никакого морального основания или не могло отвечать национальным интересам, и связавшими себя с дискредитацией администрации, отчаянно пытавшейся вывести нашу страну из войны, которую она получила в наследство. Такой была паранойя этого периода, когда уважаемый старший преподаватель сказал мне со всей серьезностью, что рейд в Сон Таи был спланирован так, чтобы несколько военнопленных было убито, и тем самым был бы создан предлог для эскалации войны.

К 19 января 1971 года национальный комитет политического урегулирования во Вьетнаме во главе с Кларком Керром оказался снова там же, где он и был до выступления Никсона 7 октября. Группа, которая так настойчиво выступала за предложение США о прекращении огня, расценивая его как ключ к миру, теперь, после того, как мы его сделали, и оно было с ходу отвергнуто, не пришла к выводу о том, что мы должны придерживаться нашей позиции, потому что противная сторона вела себя неблагоразумно. Вместо этого она стала настаивать на одностороннем американском прекращении огня во Вьетнаме. Отказ Ханоя был объяснен не непримиримостью, а нашими действиями в ходе рейда в Сон Таи, ударами в плане защитной реакции и неспособностью продлить рождественское прекращение огня. И все это несмотря на тот факт, что Суан Тхюи уже отверг наше предложение еще до этих событий. Жесткость Ханоя должна быть преодолена дальнейшими американскими уступками. «Дипломатическое усилие имеет существенное значение в предстоящие месяцы, – как написал комитет Керра президенту, – если мы хотим сломить сопротивление противной стороны в отношении прекращения огня и усилить давление на нее, чтобы, в конечном счете, достичь соглашения путем переговоров. …Мы по-прежнему убеждены в том, что такое соглашение может быть достигнуто, в конечном счете, путем активных дипломатических и политических усилий и инициатив». Комитет не предоставил подтверждения, на основании которого можно было бы базировать такое убеждение; у нас же были значительные доводы противоположного характера.

Определение стратегии

К концу 1970 года мы оказались перед риском того, что наша вьетнамская стратегия превратится в дебаты по поводу оценки нашего одностороннего вывода. Даже внутри администрации существовало громадное утомление. Постоянный нажим, из-за которого самое незначительное военное действие превращалось в испытание на доверие, бесконечные свидетельские показания в различных комитетах конгресса, непрестанные расследования средствами массовой информации – настроение при этом варьировало от скепсиса до враждебности – все это, как правило, работало против согласованной стратегии. Просто-напросто отсутствовала схема переговоров, которая могла бы сработать с хладнокровными политиками в Ханое, если это не было связано с некоторым учетом баланса сил. Критики воспринимали это как должное, когда мы должны были предлагать всяческие уступки и демонстрировать добрую волю и гибкость. Требования проявлять изобретательность редко были обращены к противной стороне и никогда со всей настойчивостью. Но чем больше переговорный процесс перерастал в средоточие безответных уступок, тем больше у Ханоя было стимулов для того, чтобы продолжать упорствовать, выжидая, какие еще действия в отношении его позиции может вызвать наше растущее психологическое истощение.

Одной односторонней уступкой, вызванной внутренним нажимом, стало ускорение графика нашего вывода войск осенью 1970 года. Когда 20 апреля 1970 года Никсон объявил о выводе 150 тысяч человек в течение одного года, одной из причин было сохранение максимума гибкости в определении времени фактических выводов. Намерение, подтвержденное в письменной президентской директиве от 22 апреля, заключалось в том, чтобы выводилось не больше 60 тысяч во время оставшегося времени 1970 года. Это нужно было для того, чтобы у нас сохранялась «подушка безопасности» на время сухого сезона, который длился с октября по май (в зависимости от части страны). Именно во время сухого сезона Ханой продвинул свои пункты снабжения вниз по тропе Хо Ши Мина. Именно начиная с февраля коммунисты осуществляли свои наступления. Президент по совету генерала Абрамса хотел перенести большую часть сокращений войск на 1971 год, чтобы не допустить нового Тетского наступления и сберечь боевые силы на случай чрезвычайной ситуации. Однако давление со стороны конгресса на бюджет Пентагона и политическая необходимость сократить набор новобранцев в армию не позволили выполнить директиву Никсона. 20 августа Лэйрд написал мне, отметив, что «нас по-прежнему сильно сдерживает» бюджет. В силу этого, как указал он, генерал Абрамс, наше тихоокеанское командование и объединенное командование начальников штабов «рекомендовали мне» график вывода, согласно которому выводилось бы 90 тысяч человек в календарном 1970 году, а оставшиеся 60 тысяч – к маю 1971 года.

Я отправил эту памятную записку президенту 27 августа, обратив внимание на указанные в ней «серьезные последствия». Цифры отражали как раз противоположное тому, что президент приказал исполнить и что он обещал Нгуен Ван Тхиеу. «Рекомендации» ОКНШ стали результатом финансовой директивы, а не стратегических предпочтений: «Предложенное ускоренное перемещение фактически сведет на нет все преимущества, полученные в результате камбоджийской операции в нашем графике вывода войск, вместо того, чтобы использовать эти преимущества в качестве возможного рычага в деле достижения мира путем переговоров».

В первом раунде Никсон стойко сопротивлялся. 4 сентября я направил Лэйрду записку о том, что президент настаивает на изначальном графике. Но это была безнадежная борьба. К октябрю было уже ясно, что Лэйрд действовал на основании собственных финансовых директив. Никогда не страдая недостатком смелости, он предложил объявить об ускорении вывода на регулярном брифинге в Пентагоне в понедельник 12 октября. В этот момент я признал себя побежденным. Нгуен Ван Тхиеу с готовностью воспринял наш кульбит, давно приняв решение, что нет смысла оспаривать наши необъяснимые внутренние маневры. Он указал, что для того, чтобы заменить уходящие американские войска, ему понадобится вывести во Вьетнам оперативную группу, которая стремилась держать открытыми дороги в Камбодже и усложнить восстановление коммунистических схронов в том районе. Мы, таким образом, перекладывали наши внутренние проблемы на Сайгон, а Сайгон передавал свои трудности Пномпеню, который стал конечной жертвой всеобщего разочарования.