Текст книги "Годы в Белом доме. Том 2"

Никсоновский стиль управления работал отлично, когда военная проблема была относительно незамысловатой и могла быть разрешена одним смелым действием, как это было в Камбодже. Он был эффективен также для целевой одиночной дипломатии, проводимой доверенным помощником, работающим с небольшим аппаратом сотрудников, как это было с открытием Китая, вьетнамскими переговорами и различными дипломатическими шагами в отношении Советского Союза. Трудности возникали, когда требовалось длительное военное усилие, как в Лаосе, или когда дипломатия слишком сложна, чтобы ее мог проводить аппарат советника национальной безопасности, как в индийско-пакистанском конфликте. Тогда отсутствие консенсуса или даже понимания препятствует слаженности и убежденности. Ведомства, исключенные из процесса принятия решений, испытывают искушение отстаивать свою бюрократическую волю. Когда только очень небольшая группа знала о том, что президент намерен делать, и только часть этой группы была согласна с целями, огромное количество времени позже окажется потрачено на препирательства, преодоление раскола или на попытки (как правило, тщетные) установить дисциплину. Хотя сложная личность президента придавала стимул, я как организатор этих процедур и как их движущая сила должен, разумеется, разделить ответственность за все недостатки, точно так же, как получаю незаслуженную похвалу за успехи.

В 1971 году случилось так, что правительственный консенсус, достигнутый 23 декабря и 18 января, стал испаряться, как только Роджерс столкнулся с яростной оппозицией своих экспертов. К 21 января стало очевидно, что Госдеп умышленно тянет время. На заседаниях ВГСД заместитель госсекретаря Алекс Джонсон начал высказывать возражения, которые не противоречили решению, но вели к отсрочке с его выполнением на неопределенное время – бюрократический маневр, в котором Джонсон великолепно поднаторел. Инструментом проволочек была настойчивость в получении предварительного одобрения лаосского премьер-министра Суванна Фумы.

Это был довольно странный аргумент. Северные вьетнамцы оккупировали часть Лаоса на протяжении десяти лет, грубо нарушив два Женевских соглашения. Они фактически захватили всю землю, граничащую с их территорией, и самую южную часть Лаоса в качестве материально-технической базы для своих операций во Вьетнаме. Никакие лаосские указы не действовали в Южном Лаосе годами; то малочисленное лаосское население, которое проживало там, было изгнано северными вьетнамцами. Мы бомбили тропу Хо Ши Мина, по крайней мере, пять лет с согласия Суванна Фумы, но не имея его официального одобрения. Любой, кто был знаком с Суванна Фумой, должен был знать, что он приветствовал наши действия, однако опасался одобрять их, чтобы не давать его безжалостному соседу предлога для дальнейшей эскалации. То была весьма странная концепция, согласно которой наша правовая позиция по прекращению действия базы материально-технического снабжения, направленной против Южного Вьетнама, требовала согласования с руководителем, официальные лица которого не имели возможности доступа в южную часть своей страны и который сам едва держался, сталкиваясь с северовьетнамским натиском на севере. Любой, кто даже слабо знаком с Суванна Фумой, должен знать, что он приветствовал бы операцию, но совершенно не хотел бы консультироваться по этому вопросу заблаговременно. Он предпочел бы занять позицию Сианука, когда речь шла о бомбардировках районов расположения схронов: поскольку никаких лаосских официальных лиц там не присутствует, он не знает, что там происходит, и не может брать на себя ответственность за действия другой стороны.

Как оказалось, дни были потрачены на обмены с нашим посольством во Вьентьяне по вопросу о том, как обратиться к Суванна Фуме, – который, конечно, еще и состоял в том, почему вообще возникла такая идея. К острому разочарованию, по меньшей мере, кое-кого из наших официальных лиц, наш посол в Лаосе Мак Годли докладывал, что возможно молчаливое согласие Суванна Фумы, при условии информирования его о ходе дела. Годли получил указания добиться более конкретного одобрения. Вновь Суванна Фума, который очень хорошо знал, что выживание его страны зависело от поражения северных вьетнамцев, не оправдал надежд противников операции. Он дал одобрение с оговоркой, чтобы она длилась не дольше трех недель. Годли был отправлен обратно за получением более официального обращения. Но Суванна Фума, который понимал потребности своей страны, отказался играть в эти игры: неважно, сколько возможностей ему предоставлялось, он не станет выступать против операции, что означало по сути, что он ее приветствовал.

Становилось ясно, что возражения Государственного департамента вышли за рамки процедурных. Роджерс был совершенно откровенен во время нескольких бесед со мной. Поэтому я рекомендовал президенту, чтобы он преодолел свое нежелание вступать в спор со своим другом и провел еще одно заседание высших членов СНБ. Оно было запланировано на 27 января.

Перед этим заседанием 25 января я рассматривал военные планы с адмиралом Мурером. Я поднял – возможно, слишком поздно – ряд вызывающих озабоченность вопросов. Если перерезание тропы Хо Ши Мина потенциально было так важно, как полагал Абрамс, было очевидно, что северные вьетнамцы будут сражаться. Они, может быть, даже будут рады возможности нанести поражение южным вьетнамцам. А Чепон, будучи узлом связи, мог бы быть укреплен северовьетнамскими дивизиями, быстро передислоцированными как из Северного, так и из Южного Вьетнама. Сколько потерь мы рискуем принести южным вьетнамцам? Как долго они будут в состоянии продолжать операции? С учетом ограниченной мобильности южновьетнамских дивизий, откуда будут поступать замены? Как будут реагировать эти дивизии, когда они будут впервые лишены американских советников и авиационных диспетчеров во время самых острых сражений в их практике? И уверены ли мы в том, что наша воздушная поддержка будет осуществляться в достаточном количестве и своевременно при таких новых структурах подчинения? Если цель представляется такой важной, должны ли мы усилить нашу военно-воздушную мощь? Я передал памятную записку Никсону с вопросами в этом ключе для использования с Мурером и организовал их встречу на 26 января.

Никсон на самом деле не стал задавать эти вопросы, как я и предполагал со всей очевидностью, но сумел затронуть все вопросы присущим ему косвенным образом. Мурер был настойчив в своих заверениях. Если противник будет сражаться, – и, вероятно, он станет это делать, – то американская воздушная мощь изолирует поле боя и нанесет большой урон, который будет трудно восполнить. Если он не будет сражаться, его система снабжения будет разрушена. Операция обеспечит успех вьетнамизации, усилив наши возможности вывести войска более быстрыми темпами. Она поможет камбоджийскому правительству в его борьбе за выживание тем, что будут перерезаны линии снабжения противника. Короче говоря, «убедительные» результаты возможны.

Подготовленный таким образом, Никсон встретился со своими старшими советниками – Роджерсом, Лэйрдом, Хелмсом, Мурером, Хэйгом и мной – 27 января. Как обычно, более половины времени встречи речь шла о несущественных вещах: о том, как давать свидетельские показания относительно американской военно-воздушной активности в Камбодже; о пропагандистском обеспечении небольшой южновьетнамской операции по открытию дороги № 4 в Камбодже; о точном значении президентских заявлений июня прошлого года, отрицавших американскую боевую активность в Камбодже, кроме затруднения действий противника путем минирования и других мероприятий; о запланированной операции в каучуковой плантации в Чупе в Камбодже.

После примерно часа таких разговоров президент попросил адмирала Мурера сделать обзор по нападению на Чепон. Выступление Мурера в основном повторяло его информацию, переданную президенту ранее. Когда Мурер закончил, Никсон больше не мог тянуть время, Роджерсу уже следовало дать слово для выступления. В своем чрезвычайно эффектном выступлении Роджерс утверждал, что риски были чрезмерными. Противник имеет сведения о наших планах. Сражение неизбежно. Мы просим южных вьетнамцев провести операцию, которую отказались проводить, когда у нас было 500 тысяч войск во Вьетнаме, потому что полагали, что недостаточно сильны. Если Сайгон отступит, мы подвергнем риску все наши достижения предыдущего года и тем самым подорвем позиции Нгуен Ван Тхиеу. Менее убедительно он поднял вопрос о согласии Суванна Фумы. Лаосский премьер-министр, по его мнению, с тем же успехом может быть свергнут в результате этой операции.

За исключением последнего момента, Роджерс попадал прямо в точку. К сожалению, Никсон просто не верил, что его государственный секретарь знал то, о чем он говорил. Он слышал подобные возражения год назад по поводу Камбоджи, и ни одно из предсказываемых ужасных последствий не произошло. Он принял слова Абрамса и Мурера как свидетельство военной целесообразности. Он знал от Годли, что Суванна Фума в целом настроен благосклонно, несмотря на то, какой позиции он будет придерживаться открыто. Поэтому приказал немедленно приступить к проведению Чупской операции и первой фазы Чепонской операции. (Первая фаза состояла в зачистке дороги № 9 до лаосской границы американскими войсками.) Но он также приказал адмиралу Муреру изучить возможность как исключения воздушного налета на Чепон, так и проведения операции без американского воздушного моста. (Вопрос тут состоял в том, являются ли вертолеты, приземлившиеся для доставки южновьетнамских войск, участниками «наземных боевых действий в Лаосе», что запрещено поправкой Купера-Черча.) Любой знакомый с Никсоном должен был бы знать, что коль скоро он зашел так далеко, его уже нельзя остановить. Приказ приступить к первой фазе предопределил тот факт, что Никсон прикажет и вторую фазу, какими бы извилистыми ни были маневры, прежде чем он сказал свое последнее слово. Но не все участники понимали президента. Даже постоянные партнеры, такие как Мурер, не могли точно понять, что он фактически принял решение в тот день. Неопределенность и колебание, которые можно было предположить в результате его просьбы продолжить изучение воздушной операции, должны были бы усилиться по мере ее продвижения вниз по ступенькам военной иерархии.

Начало еще одной военной операции автоматически вызвало ажиотаж в конгрессе и средствах массовой информации. 21 января, прочтя сообщения об американских воздушных ударах в поддержку южновьетнамских операций в Камбодже, 64 члена палаты представителей внесли законопроект о запрете на использование финансирования «обеспечения воздушной или морской боевой поддержки США» любой военной операции в Камбодже, явно исходя из теории о том, что Ханой имеет право на безопасные схроны, из которых можно было бы нападать на наших союзников и устанавливать коммунистическое правительство в Пномпене. 27 января сенаторы Джордж Макговерн и Марк Хэтфилд вместе с 19 другими коллегами-сенаторами вновь представили предложенный закон о прекращении участия во Вьетнаме, который, с учетом прошедшего времени, сейчас требовал вывода всех американских войск к 31 декабря 1971 года (вместо 30 июня).

Поскольку первая фаза лаосской операции началась, Министерство обороны и ВГСД согласились с тем, что пресса в Сайгоне должна быть проинформирована относительно военных действий, но под «эмбарго», когда информация до определенного срока не выдается в печать. Это защищало бы безопасность и не допускало бы неточных и недостоверных сообщений. Все это оказалось наивной ошибкой. Официальные брифинги ускорили растущее распространение утечек. Журналистский корпус Сайгона мог бы соблюсти эмбарго, но они свободно могли проинформировать своих коллег в Вашингтоне об основных фактах, а на это не накладывалось никаких ограничений. В небывалой форме провернув это дело, вашингтонский журналистский корпус и телевизионная сеть не только запустили совершенно недвусмысленные намеки о неизбежной союзнической операции в Лаосе, но также и отнеслись к эмбарго как к важному событию самому по себе и как к злонамеренному заговору обмана и сокрытия.

Редакционные комментарии не заставили долго себя ждать. 3 февраля «Нью-Йорк таймс» и «Лос-Анджелес таймс» выразили беспокойство по поводу запланированной операции. 5 февраля «Уолл-стрит джорнэл» присоединилась, а «Нью-Йорк таймс», боясь, что ее проигнорируют, добавила еще одну редакционную статью, подчеркнув, что любая попытка задушить поставки через Лаос будет обречена на провал, потому что там особенно нечего душить. Очевидно, что статистики в газете «Нью-Йорк таймс» отличались от специалистов в ЦРУ, которые подсчитали, что 18 тысяч тонн уже прошло через Чепон в текущий сухой сезон. Многие другие газеты присоединились к общему хору. 1 февраля Государственный департамент проинформировал республиканского сенатора Джорджа Эйкена на той же основе, на какой и корреспондентский корпус в Сайгоне был проинформирован Абрамсом и с аналогичными результатами. История была известна всем уже в течение 24 часов.

Для Никсона все это было очень хорошо знакомо по его опыту 1970 года в отношении Камбоджи. И, как и в 1970 году, он укрылся в своей раковине и искал поддержки у тех советников, которые, как он думал, поддерживали его политику. 1 февраля я проинформировал Агню, Конналли и Митчелла о лаосской операции. Я дал им обстоятельный отчет всех за и против – высказав собственное мнение в пользу этой операции – включая детальные записи выступления Роджерса 27 января. Неудивительно – это было, в конце концов, причиной того, почему их пригласили, – что они поддержали продолжение выполнения плана. На следующее утро, 2 февраля, я направил Роджерсу, Лэйрду и Хелмсу 5-страничный меморандум, в котором излагались все за и против и были включены положения из выступления Роджерса от 27 января, отражающие негативное отношение к проекту. Я просил высказать свои замечания. Ничего не поступило. Никсон встретился с Роджерсом, Лэйрдом, Хелмсом, Мурером, Хэйгом и мной в 17.00 в тот же день. Не было высказано ни одного нового аргумента.

Позже в тот же вечер после выступления певицы Беверли Силлс в Белом доме я вновь встретился с Никсоном. Мой дневник показывает – был инцидент, о котором я забыл, пока не сверился с моими записями, – что я предложил, чтобы он еще раз посмотрел на предложенную операцию, каковы бы ни были несомненные военные преимущества. Неожиданность была утрачена; наше правительство было явно расколото. Никсон испытывал облегчение. Казалось, он более заинтересован в советском саммите.

Однажды встав на сильный, как он считал, курс, он, так или иначе, как правило, должен ему следовать без отклонений. На следующее утро – 3 февраля – он сказал мне, что решил продолжать это дело и расплатиться как внутри страны, так и с Советами. Потом он связался с Митчеллом и Конналли, которые настаивали на том, чтобы он не останавливался. Примерно с 12:30 до 14:00 адмирал Мурер и я информировали сенатора Джона Стенниса в моем кабинете; Никсон зашел и повел нас троих обратно в свой кабинет для продолжения дискуссии. Когда Стеннис согласился с тем, что операция имела смысл, Никсон отдал приказ «на исполнение». Я придержал его на несколько часов, чтобы иметь возможность еще раз рассмотреть вопрос с членами ВГСД и еще раз обсудить его с президентом. В 18.00 я проинформировал руководителей ведомств о решении президента.

8 февраля южновьетнамские войска начали вторую фазу, перейдя лаосскую границу. 9 февраля член палаты представителей Томас Ф. О’Нил и 37 соавторов представили законопроект, не только запрещающий прямую интервенцию США в Лаос, но также и какую бы то ни было поддержку военной операции в Лаосе. Мы вступили в еще один акт греческой трагедии, в которой каждый участник наших внутринациональных дебатов, следуя логике своего собственного характера, содействовал наступлению национального паралича. Лаосская операция задумывалась для того, чтобы ускорить наш уход из Вьетнама при сохранении шансов Южного Вьетнама на выживание и нашей международной репутации. Дебаты велись вокруг мотивов: может ли администрация, выводящая по 150 тысяч войск ежегодно, быть одержима победой (термин, который уже давно превратился в эпитет), являлись ли усилия, направленные на прекращение войны, при одновременном выполнении обязательств перед союзным народом, отговоркой ради бесконечного продолжения войны. Все это время поток резолюций конгресса делал все, чтобы лишить нас гибкости и свободы маневра.

Лам Сон 719[49]49
  Название операции было дано по деревне Лам Сон в Северном Вьетнаме – родине национального героя Вьетнама Ле Лоя. Число 719 включало в себя год операции – 1971, а также номер направления (дороги) – 9. – Прим. перев.


[Закрыть]: военная операция

Операция, задуманная при наличии сомнений и подвергшаяся скептицизму, продолжалась в полном сумбуре. Вскоре стало очевидно, что планы, в отношении которых нас так красноречиво и часто информировали, отражали штабные учения, а не военную реальность. Как бывавший во Вьетнаме человек, я был впечатлен тем, что одним из наиболее очевидных успехов вьетнамизации явилось внедрение южным вьетнамцам нашей техники военных брифингов. Суть того, что я стал называть «идиотским брифингом», состоит в том, чтобы подавить жертву таким большим количеством фактов, преподносимых с такой непобедимой уверенностью в самом себе, что она будет счастлива, если способна поспевать за сказанным. Шансы на вопросы по существу сказанного исчезают во внушающем доверие последовательном потоке диаграмм, стрелок и статистических данных. Жертва также очень горда умением отделить зерна от плевел так, что утрачивает способность настаивать на осмысленном ответе.

Вьетнамский штабной план, одобренный и, без сомнения, рассмотренный нашими военными начальниками, впечатляюще предсказывал скорое прерывание системы тропы, за которым должно было последовать разрушение всей логистической структуры. Но с самого начала стало ясно, что южновьетнамские дивизии не подготовлены для смелого броска, предусмотренного планом «Лам Сон 719» – вьетнамское название операции^*,[50]50
  Лам Сон – это название места битвы в Северном Вьетнаме, в которой вьетнамцы в древности добились победы над китайцами.


[Закрыть]. Их опыт ограничивался статичной обороной в Южном Вьетнаме; их наступательные операции, как правило, не встречали сопротивления и были зачистками в сельской местности в поддержку политики принуждения к миру. А здесь они были выдвинуты в чуждую им обстановку, лишены впервые американских советников и воздушных диспетчеров, и от них потребовали сражаться с грозными северовьетнамскими дивизиями, находящимися вблизи своих жизненно важных баз снабжения. Южные въетнамцы продвигались так осторожно, что напрашивались на своего рода планомерную операцию, в которых, как я уже отмечал адмиралу Муреру 22 февраля, северные вьетнамцы были мастаками. Если южные вьетнамцы продолжат свою оборонительную тактику, как я предупреждал, их, вполне возможно, вышвырнут из Лаоса.

К 1971 году наше командование в Сайгоне сосредотачивало внимание на протяжении почти двух лет на предупреждении катастрофы при передислокации войск. И действительно, от него потребовали сократить войска на 60 тысяч человек в то время, когда шла операция в Лаосе. Оно просто не смогло приспособиться к выполнению обоих этих заданий: к выводу войск и к наступательной операции. Оно оставалось безмолвным, пока вьетнамские штаб-квартиры оставались на постоянных удобных базах примерно в 80 километрах от Чепона. Не было создано структуры специального командования для проведения того, что было описано Вашингтону как «решающая» операция. Не было проведено ни одной проверки по вопросу того, смогут ли вьетнамские воздушные диспетчеры заменить американских. Слишком поздно мы обнаружили, что многие из вьетнамцев совсем не говорили по-английски. Не прошедшие подготовку вьетнамские дивизии были, таким образом, лишены по большей части воздушной поддержки, на которую рассчитывали согласно изначальному плану в целях поддержания контроля над сражением. При том, что все продолжалось по-старому, лаосская операция должна была бороться за ресурсы на фоне других требований в Индокитае. Это неизбежно привело к тому, что усилие застопорилось и надежды на решающий поворот сошли на нет.

С каждым проходящим днем после второй фазы, начавшейся 8 февраля, становилось все очевиднее, что происходившее напоминало изначальный план только во время брифингов, которые мне устраивал бестолковый полковник ОКНШ каждое утро. Обычная процедура, когда дела идут не так, как надо, состоит в том, чтобы попытаться избежать информирования самых высоких правительственных кругов в надежде на то, что проблема рассосется, и в соответствии с теорией о том, что слишком много голых фактов могло бы ввести Вашингтон в панику. Но проблема не рассасывалась сама по себе. Ничто не могло скрыть то реальное обстоятельство, что южновьетнамские подразделения после проникновения всего на 13–19 километров просто остановились и стали окапываться. Невозможно было объяснить, что они делают, ищут ли они более короткие пути, занимаются ли поисками схронов или просто ожидают северовьетнамского нападения.

Военные начальники, как многие официальные лица, склонны очень сильно полагаться на собственные планы. Столкнувшись с явно застопорившейся операцией, я получил новый срок обещанного движения в Чепон в шести самых разных случаях в промежуток между 8 и 22 февраля. Ни один не осуществился. 13 февраля я начал давить на адмирала Мурера, чтобы тот получил оценки генерала Абрамса, сравнения «фактических действий войск Армии Республики Вьетнам и графика в соответствии с начальным паном, а также причин соответствующего отклонения от графика». Генерал Абрамс ответил только 16 февраля, выдав ряд технических причин, преимущественно связанных с противозенитными обстрелами противника, соображениями, которые даже для непосвященного представляются прогнозируемыми заранее в первоначальном плане. Завершил оценки Абрамс весьма оптимистично: «Я уверен, что задание, которое было изначально поставлено, будет выполнено».

Но мало что изменилось за последующие четыре дня. Оптимистичные сообщения не соответствовали явному тупику на месте событий. И только 18 марта, – когда операция была завершена, – Вашингтон узнал, что 12 февраля президент Нгуен Ван Тхиеу отдал приказ своим военачальникам проявить осторожность в продвижении на запад и прекратить операцию в целом, как только количество жертв достигнет 3 тысяч человек. С учетом возможности проникновения Ханоя в ряды южновьетнамского высшего командования (порой проникшие достигали намного лучшего положения, чем мы могли бы понимать его действия), все это должно было быть известно противнику, и он в силу этого мог организовать ответ, в соответствии с которым акцент был сделан скорее на нанесение как можно большего количества потерь, чем оспаривание захвата территории. Мы в Белом доме никогда бы не одобрили чепонский план, если бы о подобных ограничениях сообщили нам ранее.

20 февраля я попросил Банкера вновь дать его и Адамса оценки, добавив следующее: «На мой взгляд, существенно важно, чтобы было ясное понимание того, что целью операции является не захват земель или поставок, а нарушение и изоляция до какой-то степени собственно тропы». Это побудило Абрамса и Банкера обратиться к Нгуен Ван Тхиеу и его начальнику Генерального штаба генералу Као Ван Вьену. На основании этого разговора посол Банкер доложил: «Мы оба ушли, чувствуя, что нет вопроса относительно стабильности правительства Вьетнама и их решимости довести операцию до конца». В тот же самый день я был довольно обеспокоен и попросил Хэйга посетить Вьетнам для того, чтобы сделать собственные оценки на месте. Эта идея была похоронена Лэйрдом и Мурером, которые посчитали направление эмиссара Белого дома демонстрацией недоверия генералу Абрамсу, что они не могли допустить.

23 февраля Мурер был не в Вашингтоне, в результате чего генерал Уэстморленд становился исполняющим обязанности председателя ОКНШ на основе старшинства. Я воспользовался возможностью, чтобы попросить провести брифинг; на самом деле я хотел знать мнение Уэстморленда. Согласно протоколу объединенного командования, предполагалось, что Белый дом имеет дело с председателем, а не конкретными начальниками, поэтому мы раньше не могли выходить на Уэстморленда напрямую.

Уэсти выглядел как образец американского офицера: прямой как стрела, красивый, серьезный. Как многие из его коллег, он с огромным оптимизмом уверенного в себе человека окунулся во Вьетнам, чтобы только протрезветь в недоумении и разочаровании. Обремененный всякими ограничениями, которым не было прецедента в разных инструкциях, имевший дело с противником, следовавшим стратегии, которой не обучали в высших военных училищах, он вскоре попал в западню, ставшую проклятием американских командиров со времен Гражданской войны: подмена стратегии логистикой.

С редким и явным исключением в лице Дугласа Макартура наши современные генералы предпочитали скорее истощить противника перевесом в технике, чем смелым ударом, скорее превосходящими ресурсами, чем опережающими маневрами. В этом они отражали предпочтения невоенного, более ориентированного на технический уровень общества. Но войны на истощение не могут достигать побед против противника, который отказывается вести сражения, если они ведутся не на его условиях. Вьетнамская местность, характер партизанской войны, существование убежищ-схронов, все это вместе взятое делало невозможным для Уэстморленда измотать противника, как он рассчитывал. Вместо этого северные вьетнамцы, прятавшиеся среди населения и способные сами выбирать время для нападения, измотали нас в пух и прах. А потом Тетское наступление 1968 года, хотя и стало крупным военным поражением северных вьетнамцев, превратилось в психологический триумф, поставивший нас на путь вывода войск. (По справедливости, следует подчеркнуть, что Уэстморленд страдал от политических ограничений, препятствовавших любому крупному маневру, который мог бы оказаться решающим, – блокированию тропы Хо Ши Мина в 1967 году, например.)

Каковы бы ни были причины этой неудачи, Уэстморленд пережил это пренебрежение, которым страдают те, кто балансировал на грани народной популярности и кого публика потом наказывает за то, что они не оправдали надежд и не соответствовали определенным для них ролям. Кто бы ни был виноват, эти люди обречены на забвение, и это печально, при том, что они были всего в шаге от того, чтобы попасть в герои. Уэстморленд сидел в роскошном кабинете начальника штаба армии, занимавшегося закупками вооружений, наслаждаясь почтением вооруженной службы в соответствии с его положением, но полностью игнорируемый политическими деятелями. С ним почти никогда не консультировались по войне, которую он вел с отвагой, хотя и не всегда с конечным успехом. Его совета не спрашивали в индивидуальном порядке о предполагаемом наступлении на Чепон, хотя нам говорили, что он одобрил его вместе с остальными членами объединенного командования начальников штабов.

Когда я встретился с Уэстморлендом 23 февраля, его оценки были печальными. Он не считал достаточным количество войск, предназначенных для лаосской операции; сам он полагал, что четыре американские дивизии понадобилось бы для захвата и удерживания Чепона; южные вьетнамцы выделили на операцию меньше двух дивизий. Он также не думал, что фронтальное наступление было наилучшим способом приостановки действия системы этой тропы. Он рекомендовал рейды с последующим отходом аэромобильных подразделений с аэродромной полосы в Кхесани для того, чтобы перерезать тропу в разных точках. Это доставило бы максимум сумятицы в коммунистическую систему снабжения и привело бы к достижению наших целей с гораздо меньшими рисками. Даже с учетом некоторой предвзятости в отношении своих преемников замечания Уэстморленда представлялись мне весьма и весьма разумными.

Но они не были таковыми для Лэйрда и Мурера, утверждавших, что Уэстморленд не удосужился высказать возражения в то время, пока план находился на рассмотрении. Они были убеждены в том, что Абрамс обидится на то, что его предшественник подвергнет сомнению его выводы. Они настаивали на священном принципе автономии командующего на театре военных действий. Но командные теории не решали нашей главной проблемы: выяснения перспектив достижения нами наших целей в перерезании коммунистической системы снабжения. Без сомнения, мы имели некоторый результат. Поставки, которые были уничтожены во время сражения, уже не могли быть доступны далее к югу. Не все сообщения о найденных убежищах были неверными – хотя трудно было не заметить меньшую многословность утверждений, чем при камбоджийской операции прошлого года.

Помимо этого, трудно было что-то узнать. Нам ежедневно говорили, что участки тропы были перерезаны. И, тем не менее, сообщения с автоматических датчиков вдоль тропы показывали значительное перемещение на отдельных участках. Полковник ОКНШ, информирующий меня каждое утро, утверждал, что это из-за того, что происходило отчаянное перемещение материалов между разными промежуточными станциями в условиях напряженной боевой ситуации. Мне все это казалось нерациональным. Истина, вероятно, состояла в том, что темп доставки поставок замедлился, а сами поставки активно использовались; их не удалось прервать.

Интересное исследование патологии военных кампаний состояло бы в определении того, в какой момент цель становится своего рода идефиксом. Москва для Наполеона, Верден и Сталинград для немцев, Галлиполи для англичан в какой-то момент стали магнитами, притягивавшими все возраставшие ресурсы еще долго после того, как первоначальная причина кампании давно исчезла. То же самое было в более мелком масштабе и с Чепоном. 24 февраля я задал три вопроса офицеру, проводившему брифинг для меня: 1) Зачем мы направляемся к Чепону, где нас поджидает противник, когда дороги могут быть перерезаны с таким же успехом дальше южнее? 2) Почему мы не обходим Чепон к западу и не перерезаем дорогу № 23 (идет параллельно тайской границе) при помощи десанта на вертолете? 3) Если мы полны решимости взять Чепон, почему не задействовано больше резервов? Ответы просто повторяли план изначальной операции; они говорили мне, что делают, но не говорили, зачем.

К концу февраля Северный Вьетнам переместил более 40 тысяч войск к району сражения, что было намного больше того, что, как нам говорили, возможно[51]51
  В какой-то момент я обсудил лаосскую операцию с Ицхаком Рабином, блестящим начальником израильского Генерального штаба в период Шестидневной войны и в то время являвшимся послом в Вашингтоне. Он предсказал, что северовьетнамская реакция наступит со стороны дивизий, временно снятых из Южного Вьетнама и напавших с юга, а не с севера, как мы ожидали. Он оказался прав.


[Закрыть]. Войска Сайгона в силу территориального базирования дивизий оставались статичными. На заседании ВГСД 23 февраля я указал на эти риски и попросил генерала ВВС Джона У. Фогта, представлявшего ОКНШ, дать обоснование продолжающейся лобовой атаки на Чепон. Он ответил: «Логическое обоснование отсутствует в докладе». Стало страшно трудно объяснять нашу политику, когда факты были очень тяжелы для понимания, и я начал подозревать, что даже в Пентагоне не имеют представления о том, что же происходит на самом деле.