Текст книги "Лидерство"

Пятая республика

Де Голль считал, что гибель Четвертой республики была обусловлена тремя факторами. Чтобы «спасти страну, сохранив республику», необходимо было, во-первых, «изменить обанкротившуюся политическую систему»; во-вторых, «безотлагательно привести к повиновению армию»»; и, в-третьих, взять на себя ведущую роль единственного человека, способного осуществить назревшие перемены¹⁹⁹.

Вступив в должность, де Голль должен был отбросить умышленную тактическую неопределенность, заменив ее стратегическим планом преодоления чреватого революцией хаоса, который он унаследовал. Левые критики представляли себе радикальное отделение Франции от Алжира как простую, недвусмысленную задачу. Однако в действительности процессы административного управления колонией и поиска общего языка, длившиеся более века, а также войну, не утихавшую с 1954 года, невозможно было выключить одним разом, как телевизионный канал. Де Голль вступил в должность благодаря решимости армии сохранить Алжир французским. Теперь он действовал, исходя из убеждения, что военным невозможно вернуть их роль орудия национальной политики одним радикальным постановлением. Для этого требовался процесс, который, постепенно уменьшая роль военных в гражданском обществе, исключил бы возможность их господства.

Декрет Национального собрания предоставил де Голлю полгода на подготовку новой конституции. В соответствии с принципами, заявленными в 1946 году, во время его выступления в Байё, новая конституция заменяла верховенство парламента и политическую раздробленность, характерные для Третьей и Четвертой республик, президентской системой. В Пятой республике вопросы обороны и внешней политики контролировал президент, избиравшийся на семилетний срок путем непрямого голосования выборщиков (в 1962 году были введены прямые выборы президента). Работой правительства президент управлял через назначенного им премьер-министра, представлявшего большинство в Национальном собрании, которое формировалось посредством национальных выборов. В то же время в целях преодоления клинча исполнительной и законодательной ветвей власти президент наделялся правом роспуска Национального собрания и объявления новых выборов в парламент.

По вопросам государственной важности президент мог провести всенародный референдум – де Голль охотно пользовался этим методом, а вот после него к плебисцитам почти не прибегали. В октябре 1962 года он инициировал кампанию за проведение референдума по вопросу о прямых выборах президента. Уходя из Алжира, де Голль провел два референдума как демонстрацию того, что его программу поддерживает большинство населения страны.

Вполне вероятно, что в начале президентского срока де Голль не имел четкого представления, чего хотел добиться в Алжире, хотя и был твердо настроен покончить с войной, мешавшей Франции выполнять свою миссию как дома, так и за рубежом. Вернувшись на свой пост, он разработал несколько вариантов стратегии, совместимой с этими двумя задачами, для решения которых он и был призван на правление, при этом не связывая себя конкретными обязательствами.

Двусмысленный подход де Голля ярко проявился во время визита в Алжир в июне 1958 года, вскоре после его избрания главой правительства. Обращаясь к восторженной толпе «черноногих», видевших в нем своего спасителя, де Голль сказал: «Je vous ai compris (Я вас понял)». Эта фраза вселила надежду в тех, чье горячее желание сохранить Алжир французским помогло де Голлю занять высший пост, но в то же время ничем его не связывала. Правильный выбор слов, возможно, спас ему жизнь: во время речи де Голля в соседнем здании находился человек, готовый его убить, но услышав слова де Голля, он опустил винтовку²⁰⁰.

Первым делом де Голль приказал командующему войсками в Алжире генералу Морису Шаллю перейти в широкое наступление, чтобы очистить от мятежников сельские районы. Это решение преследовало двоякую цель: либо Алжир будет включен в состав Франции благодаря победе на поле боя, либо, в случае неудачи, армия лишится аргументов против политического урегулирования.

При этом де Голль сопровождал применение военной силы широкими внутренними реформами. План Константины, названный так по имени города на востоке Алжира, где он был объявлен в октябре 1958 года, ознаменовал собой амбициозные усилия по гуманитарному и экономическому развитию, направленные на индустриализацию и модернизацию Алжира. Таким образом, де Голль одновременно заткнул рот и левакам, и алжирским французам²⁰¹.

Проводя свой стратегический курс, де Голль обратился к процедуре референдума, на этот раз блестяще совместив ратификацию новой конституции с нововведениями в колониальных владениях Франции. Всеобщее голосование о новом конституционном режиме было предложено провести как в метрополии, так и в колониях. Выдвинув концепцию Французского сообщества, де Голль сумел уйти от щекотливых конституционных дебатов между двумя лидерами французской колониальной Африки – Леопольдом Седаром Сенгором (впоследствии президентом Сенегала), выступавшим за федерацию, в которой африканцы были бы полноправными гражданами Франции, а все колонии сведены в две региональные группы, и Феликсом Уфуэ-Буаньи (бывшим министром здравоохранения Франции и будущим президентом Берега Слоновой Кости), предпочитавшим более рыхлую конфедерацию.

Каждая колония должна была сделать выбор: одобрить конституцию и стать членом Французского сообщества либо незамедлительно обрести независимость. Все колонии, кроме Гвинеи под управлением Ахмеда Секу Туре, предпочли остаться во Французском сообществе, институте, непонятно как гарантировавшем их безопасность. Однако в Африке уже дули ветры независимости, и всего двумя годами позже сообщество испустило дух. В 1960 году, названном «годом Африки», независимость, не ввязавшись при этом в национально-освободительные войны, получили четырнадцать франкоговорящих колоний. Исключение составили Камерун, где в течение девяти лет шла кровавая борьба между националистическими повстанцами и французской армией, и Алжир, сохранивший промежуточный статус, дававший возможность как военного, так и дипломатического решения.

Чтобы заручиться поддержкой сообщества со стороны Африки, де Голль предпринял в августе 1958 года пятидневную межконтинентальную кампанию, во время которой говорил о новой миссии Франции в крайне возвышенных тонах. В столице Мадагаскара, указывая на расположенный рядом старый дворец, он заявил: «Завтра вы снова станете государством, как было тогда, когда в этом дворце ваших королей жили сами короли!»²⁰² В своих «Мемуарах надежды» де Голль вспоминает, как в столице французского Конго Браззавиле – и «на разукрашенных флагами улицах», и «в шумных предместьях Нижнего Конго и Потопото» – толпа встречала известие о референдуме «бурными манифестациями»²⁰³.

В мае 1969 года в записке президенту Ричарду Никсону я охарактеризовал значение уникального конституционного референдума де Голля следующим образом:

«Он представлял собой нечто большее, чем сочувствие африканским националистам или ловкое катание на антиколониальной волне. В африканской политике де Голля отразились его представление о величии и благодарность. В его мемуарах четко прослеживается одержимость цивилизаторской миссией Франции, независимость колоний он подкреплял политическими, экономическими и личными связями, в которых французское влияние и культура продолжали доминировать. В свою очередь, франкоязычные африканцы полагались на его особую форму покровительства. В итоге в Африке более чем где-либо де Голль сделал Францию великой державой»²⁰⁴.

Окончание алжирского конфликта

Установив новый конституционный режим, де Голль довел до конца и политику в отношении Алжира. Одним из первых сложность положения Франции понял Мао Цзэдун, предупредивший лидера ФНО Ферхата Аббаса, что Франция не сможет поддерживать военное участие в конфликте на текущем уровне: «Вот увидите: они столкнутся со множеством трудностей. Франция вынуждена снабжать войско численностью 800 000 человек и каждый день тратить три миллиарда франков. Если так будет долго продолжаться, наступит крах»²⁰⁵.

Де Голль нигде не указывает дату, когда пришел к такому же выводу. Впрочем, это для него характерно. Несмотря на пафос, с каким провозглашались конечные цели, он обычно просто объявлял их, ничего не говоря о том, чего будет стоить ведущий к ним путь.

Эту сторону его поведения иллюстрируют несколько примеров. Об одном из них рассказал Поль Штелин, в то время бывший начальником штаба ВВС Франции. На совещании, где обсуждалась национальная стратегия, де Голль спросил присутствующих, что они думают о его политике по отношению к НАТО. Вскоре после совещания промолчавшего Штелина вызвали в кабинет де Голля. «Следует ли понимать ваше молчание как выражение несогласия?» – спросил он. Штелин назвал причины своего недовольства, на что де Голль загадочно ответил: «Откуда вы знаете, что я не движусь в том же направлении, но своей дорогой?»²⁰⁶

Второй пример скрытного подхода де Голля к принятию решений имел место в декабре 1958 года, во время подготовки проекта программы общенациональной финансовой реформы. Предложенный план, разработанный государственным служащим высокого ранга, экономистом Жаком Рюэфом, выглядел весьма спорным. Рассматривая план, де Голль вызвал к себе Роже Гетце, помощника по финансовым вопросам, и заметил, что, оценивая перспективы даже самого продуманного предложения, политик поступит мудро, если усомнится в нем хотя бы на треть. «Вы эксперт, – сказал де Голль, – вот и скажите мне завтра утром, имеет ли этот план две трети шансов на успех. Если так, я его приму»²⁰⁷. На следующее утро Гетце подтвердил, что уверен в плане Рюэфа, и де Голль его утвердил. Объявленная декретом и обнародованная в публичном выступлении де Голля по радио реформа заложила экономический фундамент президентства де Голля, которое официально началось 8 января 1959 года.

16 сентября 1959 года де Голль неожиданно изложил свое видение выхода из алжирского тупика в телевыступлении. Он выдвинул три варианта, не сказав, какого из них придерживается сам. Как пишет его биограф Джулиан Джексон:

«Первым вариантом была независимость или «отделение» (scission), как назвал его де Голль. […] Второй вариант, названный им «офранцуживанием», был деголлевской версией того, что сторонники французского Алжира называли «интеграцией». […] Третьим вариантом было “правительство алжирцев, созданное самими алжирцами, опирающееся на помощь Франции и тесный союз с ней”, с федеральным устройством Алжира, обеспечивающим мирное сосуществование различных общин»²⁰⁸.

Де Голль предпочитал третий вариант, который называл «общинностью», но в частном порядке выражал мнение, что момент упущен и произойдет первое – полный отрыв Алжира от Франции²⁰⁹. Первый и третий варианты предусматривали существенную степень самоопределения мусульманского большинства, в то время как второй – постепенное слияние французов и алжирцев в одну нацию.

В январе 1960 года, в отсутствие существенных подвижек в борьбе с повстанцами, «черноногие», недовольные предложенными де Голлем вариантами решения вопроса, начали строить баррикады. Эту новость сообщили, когда я находился в Париже, где провел начало дня с группой французских офицеров, пригласивших меня для обсуждения моей книги «Ядерное оружие и внешняя политика». Понятно, что баррикады оказались важнее сомнений в ядерной стратегии. Несколько моих собеседников (в основном в звании полковника или бригадного генерала) заявили, что в симпатиях военных к мятежным «черноногим» виноват президент, мол, всякий раз, когда де Голль появляется на сцене, он раскалывает Францию и потому заслуживает смещения.

В тот же день, когда я обедал с Раймоном Ароном, великим французским политическим философом, в кафе «Левый берег», он дал волю возмущению по поводу баррикад: «Мне становится стыдно быть французом. Мы ведем себя как испанцы, находящиеся в состоянии перманентной революции». Услышав эти слова, из-за соседнего столика поднялся один из посетителей, подошел к нам, представился офицером запаса и от имени французских военных потребовал от философа извинений.

К 29 января многие во Франции – а среди моих знакомых почти каждый – ждали военного переворота, возможно, даже выброса парашютистов над Парижем. Де Голль выступил в этот день по телевидению, надев свою старую военную форму. Обрисовав положение в Алжире в суровых тонах, он обратился к французской армии, приказав ей немедленно растащить баррикады: «Мне обязаны подчиняться все французские солдаты и офицеры. Ни один военный ни на минуту не имеет права, даже пассивно, связывать себя с мятежниками. Общественный порядок должен быть восстановлен во что бы то ни стало»²¹⁰. На следующий день баррикады были убраны. Де Голль невероятным образом продемонстрировал лидерскую харизму.

В апреле 1961 года неудачный мятеж, поднятый армией, ознаменовал последнее выступление алжирских путчистов против разъединения, которое де Голль считал своей исторической миссией. Президент еще раз выступил по телевидению с осуждением беззаконных действий в Алжире:

«Государство осмеяно, нация выведена из себя, власть унижена. Наш международный авторитет попран, наша роль и наше место в Северной Африке скомпрометированы. И кем же? Увы, людьми, долг, честь и разум которых должен заключаться в том, чтобы служить и повиноваться»²¹¹.

Путч провалился, но оппозиционные настроения никуда не делись. 22 августа 1962 года де Голль и его жена Ивонна чудом избежали смерти в парижском пригороде Пети-Кламар под пулями, выпущенными из автомата боевиками Секретной вооруженной организации (ОАС). (Как и в случае с выстрелом снайпера во время мессы в соборе Нотр-Дам 26 августа 1944 года, де Голль не стал прятаться от пуль.) Другим повезло меньше: за два года в результате взрывов и заказных убийств от рук ОАС погибли около 2000 французских граждан[13]13
  Эти события описаны в романе Фредерика Форсайта «День шакала».


[Закрыть].

В августе 1961 года, на четвертом году президентского срока, де Голль начал процесс подготовки французского общества к окончательному решению алжирской проблемы. Он начал вывод войск из Алжира под предлогом их необходимости для защиты Европы. Для французских колонистов предпочтение, отдаваемое обороне Европы по сравнению с обеспечением безопасности фактически законной провинции Франции, означало потерю лица и коренное смещение приоритетов. Французская общественность, возможно, действительно устала от колониальных войн, но сами колонисты, и прежде всего армия, на кого приходилась основная тяжесть приносимых жертв, чувствовали себя жестоко обманутыми.

Развязка наступила в виде Эвианских соглашений, о которых министры правительства де Голля и представители ФНО тайно договорились в начале 1962 года. Договор на девяноста трех страницах учреждал новое, независимое государство, сохраняя при этом французские стратегические активы на его территории, в том числе доступ к военным базам и преференциальный режим для французских энергетических компаний. Из трех вариантов, ранее предложенных де Голлем, это был вариант «мягкого отделения». Де Голль объявил, что в апреле договор будет вынесен в метрополии на референдум. За него проголосовали 90 процентов участников референдума – подавляющее большинство, которое было недовольно актами терроризма со стороны остатков ОАС, стремившейся сорвать принятие договора. Еще один референдум в самом Алжире 1 июля одобрил Эвианские соглашения 99,72 процента голосов. Двумя днями позже Франция признала новое государство. Однако обещанные права на разработку недр не были предоставлены, и четыре года спустя, в 1966 году, Франция проведет свое последнее ядерное испытание в алжирской пустыне.

Де Голль всего за пять лет превратил «французский Алжир» из само собой разумеющегося для середины 1950-х годов факта в лозунг экстремистов, в основном из числа «черноногих». К этому времени широкие круги, выступавшие за интеграцию Алжира, которые привели де Голля к власти в 1958 году, сократились до численности маргинального террористического движения. Вскоре после подписания соглашения новый режим, соединявший в себе черты исламизма, социализма и арабского национализма, изгнал из Алжира либо лишил средств к существованию 800 000 французских колонистов. Опасаясь расправ, еще 150 000 из 200 000 оставшихся колонистов покинули страну к 1970 году²¹². А что касается алжирских мусульман, сохранивших верность Франции, так называемых «харки», уход французов оставил их беззащитными перед репрессиями ФНО, считавшего их предателями. Около 40 000 смогли бежать во Францию, но десятки тысяч остались в Алжире и были перебиты²¹³.

Де Голль рассматривал свои действия как патриотический акт восстановления национального самоуважения Франции и голоса Франции в международных делах. Отделение Алжира высвободило ресурсы для экономического развития и модернизации вооруженных сил. Запустив этот процесс, президент Франции проводил его с той же непреклонной решимостью, что двигала им с момента прибытия в Лондон в 1940 году.

Де Голль ни разу не откликнулся на предложения выразить сочувствие к французским поселенцам, бежавшим из страны, которую они считали своей родиной. Нет также никаких документов, свидетельствующих, что он когда-либо говорил о том, какое воздействие алжирская политика оказала на него лично. Хотя иногда он выражал свои эмоции на людях, например в речах в Байё и Париже в июне и августе 1944 года, де Голль придерживался правила никогда не позволять личным эмоциям брать верх над чувством долга или требованиями исторического момента, как он их себе представлял. На его взгляд, Алжир превратился в обузу, отчуждавшую Францию от союзников и предоставлявшую Советскому Союзу и другим радикальным силам соблазнительную возможность для вмешательства. Ампутация Алжира сохранила жизненный тонус Пятой республики, такова была цена способности Франции к проведению независимой внешней политики и осуществлению представлений де Голля о месте страны в формирующемся мировом порядке. Он вряд ли преувеличивал, говоря в 1959 году, когда его алжирская политика только набирала силу, в частной беседе, что «она, возможно, самая большая служба, которую я сослужил Франции»²¹⁴. Де Голль бросил вызов истории, чтобы повернуть ее в другое русло.

Германия как ключевой элемент французской политики: де Голль и Аденауэр

14 сентября 1958 года, через три месяца после избрания премьер-министром, де Голль предпринял большой шаг в деле примирения с Германией, начатом его предшественниками во время Четвертой республики. Со времен Тридцатилетней войны обе страны считали друг друга заклятыми врагами. В одном только XX веке Германия и Франция дважды сталкивались в двух мировых войнах.

Следуя этой традиции, де Голль во время визита в Москву в 1944 году выступал за то, чтобы расчленить проигравшую войну Германию на отдельные земли и включить Рейнскую область в экономическую зону Франции. Похожий план был представлен им союзникам в 1945 году.

Однако вернувшись из опалы в 1958 году, де Голль отбросил многовековую политику вражды, положив начало франко-германскому партнерству. Чтобы высвободить энергию для более широких задач и создать блок, который мог бы привести к европейской автономии, де Голль пригласил канцлера Германии Конрада Аденауэра на ночевку в «Буассери» в Коломбэ-ле-Дёз-Эглиз. Ни один зарубежный или местный лидер никогда не получал подобного приглашения. Когда посол Франции в Великобритании Жан Шовель предложил устроить такой же визит для английского премьер-министра Гарольда Макмиллана, де Голль без тени смущения заявил, что дом в Коломбэ слишком мал для подобающих встреч²¹⁵.

Оказанные Аденауэру знаки внимания – гость, например, удостоился персональной экскурсии по дому – свидетельствовали о том, какое большое значение де Голль придавал новым отношениям. Еще одним не менее необычным жестом стало проведение бесед без присутствия помощников, причем в основном на немецком языке. Этикет встречи воистину был рассчитан на психологию гостя, чтобы позволить двум пожилым мужчинам, родившимся в XIX веке, почувствовать себя непринужденно в обстановке традиционной вежливости.

Конкретные соглашения во время встречи не предлагались и не заключались. После окончания Второй мировой войны прошло всего тринадцать лет, и де Голль более всего хотел в корне изменить ход прежних отношений между своей страной и Германией. Он не предлагал стереть память о прошлом, искоренить которую вряд ли было возможно, но вместо продолжения вековой вражды предложил поддержать восстановление Германии и ее стремление к обретению новой, европейской идентичности. Кроме того, он предложил установить близкие отношения ради обретения в Европе равновесия сил и ее объединения. Взамен он попросил Германию признать существующие европейские границы (включая границу с Польшей) и покончить со стремлением Германии к господству в Европе. Впоследствии он писал в мемуарах:

«У Франции нет нужды просить помощи Германии ни в том, что касается единства и безопасности, ни в том, что касается ранга мировой державы, тогда как она, Франция, безусловно, может способствовать возрождению своего исконного врага. И Франция сделает это – и с каким достоинством! – во имя согласия, которое надо установить между двумя народами, так же как во имя равновесия, единства и мира в Европе. Но для того, чтобы оказываемая ею поддержка была оправданной, Франция рассчитывает на то, что немецкая сторона выполнит некоторые условия. Эти условия заключаются в следующем: принятие существующих государственных границ, проявление доброй воли во взаимоотношениях с Востоком, полный отказ от атомного вооружения, терпеливость во всех испытаниях, связанных с объединением Германии»²¹⁶.

В качестве равноценной компенсации за революционный разворот французской внешней политики де Голль потребовал от Германии отказаться от традиционной внешней политики национализма, с которой де Голль сталкивался в молодости. Аденауэр поддерживал общую направленность Организации Североатлантического договора, поскольку она открывала для Германии вступление в европейскую систему. Для обоих политиков это означало шаг в будущее.