Текст книги "Лидерство"

Последние беседы

Аденауэр ушел в отставку с поста канцлера в апреле 1963 года, прослужив на этом посту четырнадцать лет.

Дин Ачесон заметил, что многие лидеры, покинув государственную службу, ведут себя как любовники, чей великий роман подошел к концу. Им трудно оторваться от постоянно их занимавших вопросов, они проводят много времени и бесед в размышлениях о том, что и как могли бы сделать иначе.

Аденауэр не был на них похож. Это было особенно заметно во время нашей последней встречи 24 января 1967 года, за три месяца до его кончины. Его ум не одряхлел с возрастом. Бывшего канцлера волновали не сиюминутные вопросы, а долгосрочное развитие Германии. В разговоре он затронул тему, всегда занимавшую его мысли, но до тех пор от меня скрытую, – как эволюционировало отношение немцев к самим себе. Немцы – психически неуравновешенный и раздираемый противоречиями народ, сказал он, и не только по причине нацистского прошлого, но и в более глубоком смысле, ввиду отсутствия чувства меры и исторической преемственности. По ходу истории немцы могут столкнуться с непредвиденными событиями, на которые могут отреагировать неожиданным образом. Поддержание в Германии внутренней устойчивости может стать вечной проблемой.

На мой вопрос, удалось ли недавно сформированной большой коалиции двух ведущих политических партий, ХДС и СДПГ, преодолеть имманентное отсутствие согласия в масштабах страны, Аденауэр ответил, что обе партии очень слабы. И вслух спросил: «Есть ли еще лидеры, способные проводить политику с дальним прицелом? Возможно ли истинное лидерство в наши дни?» У СДПГ, по его словам, был всего один сильный лидер – Герберт Венер, но он не мог занять место канцлера из-за своего коммунистического прошлого. Кроме того, СДПГ раскололась на две фракции – политических приспособленцев справа и пацифистов слева. Со временем это подтолкнет партию по всей стране в объятия восточногерманских коммунистов (СЕПГ), восточногерманского сателлита СССР и Советского Союза.

Что касается ХДС, родной партии Аденауэра, ее слабость состояла в оппортунизме. Канцлером в то время был Курт-Георг Кизингер, сменивший в 1966 году преемника Аденауэра Людвига Эрхарда. Это был хороший оратор, но не столько сильный, сколько обаятельный политик, чересчур озабоченный внешними атрибутами. Все же он подходил на роль канцлера больше Эрхарда, которого Аденауэр считал «глупым», несмотря на его заслуги в послевоенном «германском экономическом чуде». Когда я предположил, что было бы лучше использовать эпитет «далекий от политики», Аденауэр ответил: «Для политического лидера определение “далекий от политики” есть синоним глупости».

Аденауэр резко осуждал роль, которую Америка играла во вьетнамской войне. Он не мог понять, зачем США отклонились так далеко от арены своих основных интересов и почему так затрудняются выпутаться из этого положения. На мое замечание, что, защищая партнера в Азии, мы поддерживаем свой авторитет как союзника на главном театре, Аденауэр сказал, что хотел бы подумать, и спросил: «Не могли бы вы прийти за моим ответом завтра?»

На следующий день он усадил меня напротив себя и торжественно произнес: «Schau mir in die Augen [Смотри мне в глаза]», после чего, возвращаясь к моим вчерашним утверждениям, сказал:

«Вы все еще думаете, я верю в то, что вы будете безоговорочно нас защищать? […] Ваши действия в последние годы четко показывают, что для вашей страны разрядка с Советским Союзом – верховный приоритет в кризисных ситуациях. Я уверен, что ни один американский президент ни при каких обстоятельствах не пойдет на риск ядерной войны ради Берлина. Однако альянс сохраняет важность. Нас защищает то, что советские лидеры сами допускают элемент сомнения».

Этот едкий вывод вернул нас к теме первой беседы, состоявшейся много лет назад, – о характерной для ядерной угрозы неопределенности. При этом Аденауэр подчеркнул и второй ключевой принцип, к которому пришел за годы государственной службы, – решающую важность Североатлантического альянса.

То, что начиналось как поиск гарантий на случай кризиса, превратилось в долгосрочный стратегический подход. В своих последних словах, обращенных ко мне, Аденауэр подтвердил свою приверженность атлантическому партнерству, хотя и сделал оговорку по поводу сложности его обеспечения. Поддержав стратегию, которая успешно сдерживала Советский Союз почти полвека, он понял, что роль фактора устрашения, позволявшего союзникам Америки развиваться в рамках европейской политической структуры, как раз играла заложенная в этой стратегии неопределенность.

Наследие Аденауэра

Выдающееся лидерство – не временный триумф, оно требует наличия способности передавать свое видение другим и поддерживать его долгое время. Последователи Аденауэра считали принципы, на которые опиралось его первоначальное видение будущего, очень важными для Германии. Этой точки зрения придерживался даже Вилли Брандт, ставший в 1969 году первым канцлером ФРГ от СДПГ.

Годы правления Гитлера Брандт провел в эмиграции, сначала в Норвегии, потом в нейтральной Швеции. В бытность бургомистром Берлина в 1958–1962 годах он проявил себя как уверенный лидер и прекрасный оратор, умеющий поддержать людей и их моральный дух.

Заняв должность канцлера, Брандт отошел от наследия Аденауэра. В первую очередь он продвигал Ostpolitik, открывавшую страну контактам с коммунистическим миром и в то же время поддерживавшую добрые отношения Германии с союзниками. Поначалу президент Ричард Никсон и я, занимавший тогда пост советника по национальной безопасности, с тревогой наблюдали за потенциальным превращением Ostpolitik в новую версию германского национализма под маской нейтральности, позволявшей Федеративной Республике лавировать между Востоком и Западом.

Однако в то время как внешняя политика Брандта отступила от политики Аденауэра, Брандт был достаточно привержен североатлантическому взаимодействию и проводил перед любыми переговорами с Москвой детальные консультации с Вашингтоном. В первую же неделю на посту канцлера Брандт отправил в Вашингтон своего друга и внешнеполитического советника Эгона Бара. К нашему удивлению, Бар подтвердил приверженность ФРГ делу НАТО и продолжению усилий Аденауэра по объединению Европы. Новый канцлер, заявил Бар, будет координировать Ostpolitik с союзниками и в особенности с Белым домом. В итоге Никсон отбросил дурные предчувствия и, поверив заверениям Бара, распорядился организовать консультации через мое ведомство.

Брандт сдержал данное Баром слово. Разработав творческий подход к отношениям с Восточной Европой и особенно Польшей, он начал переговоры с СССР по вопросу об общем состоянии отношений, а также гарантированном доступе к Берлину. Эти переговоры закончились в 1972 году и осуществлялись с нашей стороны с помощью «политики увязок». Совместно с западными союзниками Брандт заключил соглашение о доступе к Берлину, которое продолжало действовать без помех до объединения Германии.

Сохраняя приверженность Аденауэра консультациям внутри НАТО, Брандт развивал Ostpolitik с соседними народами на востоке. В 1970 году он нанес официальный визит в Польшу и посетил мемориал жертвам восстания в варшавском гетто 1943 года, в ходе которого польские евреи вступили в бой с нацистами, чтобы избежать отправки в лагеря смерти, но потерпели жестокое поражение. Брандт принес покаяние от имени немецкого народа, возложив венок и встав перед памятником на колени.

Этот молчаливый жест, представлявший собой моральную основу стремления Германии к послевоенному примирению с миром, был красноречивее любых слов. Брандт бесспорно видел в отношениях ФРГ и Польши большую стратегическую ценность, но также придавал им существенное «морально-историческое значение». Этот визит стал продолжением приверженности Аденауэра покаянию и восстановлению достоинства или, вернее, восстановлению достоинства через покаяние⁹⁴.

Дальнейшие амбиции сторонников Ostpolitik были грубо прерваны отставкой Брандта в 1974 году. Его преемник Гельмут Шмидт (1974–1982) стал социалистом только по воле случая, потому что родился в Гамбурге, где социал-демократы были правящей партией и где в 1960-х годах он был сенатором городского собрания. В начале своей карьеры молодой Шмидт видел больше хаоса, чем порядка. В 1941 году он служил на Восточном фронте офицером артиллерии ПВО Люфтваффе⁹⁵.

Шмидт проводил внешнюю политику Германии, по сути дела, на принципах Аденауэра. Как и его великий предшественник, он был убежден в критической роли нравственности. «Политика при отсутствии совести скатывается к преступлениям, – заявил он однажды и добавил: – На мой взгляд, политика – это прагматические действия по достижению нравственных целей»⁹⁶. В 1977 году Шмидт рассказал мне, как несколькими неделями раньше немецкий спецназ предпринял отважный налет по спасению немецких заложников, похищенных и увезенных террористами в столицу Сомали Могадишо, из-за чего он провел несколько часов в тягостном ожидании, пока не поступили сведения об успехе операции. Если он так переживал за судьбу восьмидесяти шести заложников и спасателей, задумчиво сказал он, то как он сможет пойти на применение ядерной стратегии НАТО?

Тем не менее, когда в начале 1980-х годов наступило время принятия решения о размещении на территории Германии американских ракет средней дальности, Шмидт исполнил то, что считал своим долгом вопреки мнению большинства своей партии, хотя этот мужественный шаг стал непосредственной причиной его смещения.

Шмидт также был движущей силой, стоящей за объединением Европы, вторым аспектом политики Аденауэра. Как и Аденауэр, он уделял особое внимание Франции. Он и его французский коллега, президент Валери Жискар д’Эстен, возобновили сотрудничество в духе Аденауэра и де Голля, в очередной раз подкрепив его личной дружбой. Вдвоем они вдохнули жизнь в европейское совещание по вопросам безопасности 1975 года, ускорившее процесс ниспровержения советского господства в Восточной Европе. С мощной поддержкой президента Джеральда Форда они выступили за проведение встреч глав демократических государств, затем за G5 (ныне G7) и формирование единого подхода к мировому порядку⁹⁷.

Мечта Аденауэра об объединенной Германии в составе объединенной Европы сбылась в период правления преемника Шмидта Гельмута Коля, когда перенапряжение сил и внутренние противоречия привели к краху советского господства в Восточной Европе. Коль, вдумчивый знаток немецкой истории, говоривший на рейнском диалекте, не был таким интеллектуалом, как Шмидт, или философом, как Аденауэр. Он управлял за счет умения мастерски влиять на взгляды своего народа. Подобно Аденауэру, он был полон решимости избежать повторения шатаний между различными соблазнами, которые подбрасывало географическое положение Германии в сердце Европы и многогранность ее истории. Коль выстоял, когда шли массовые демонстрации протеста невиданного прежде размаха против размещения на территории Германии американских ракет средней дальности в противовес аналогичным советским системам. Его неуступчивость принесла плоды, когда американо-советские переговоры к 1988 году привели к заключению договора о взаимной ликвидации РСМД – первого и до сих пор единственного соглашения, ликвидировавшего целый класс ядерных вооружений.

Распад восточногерманского коммунистического режима начался с того, что его население в растущих количествах стало бежать в соседние страны. В августе 1989 года политический баланс окончательно нарушился после того, как 9000 немцам из ГДР, бежавшим в Венгрию, было позволено покинуть эту страну и переехать в Западную Германию. К октябрю под крышей посольства ФРГ в Праге находились несколько тысяч немцев из ГДР. Окончательный крах восточногерманского правительства стал неминуем, когда оно под давлением обстоятельств позволило беженцам покидать территорию ГДР и с помощью чиновников ФРГ уезжать в Западную Германию поездом⁹⁸.

Падение Берлинской стены в ноябре 1989 года немедленно сделало воссоединение Германии вопросом внутренней политики. Видные политики Западной Германии, среди них – президент страны Рихард фон Вайцзеккер, призывали к тому, чтобы Германия остановилась на достигнутом и – по крайней мере, на начальном этапе – удовлетворилась проведением демократических выборов в бывшей советской оккупационной зоне. Коль думал по-другому. Следуя примеру Аденауэра, он заявил, что в случае дальнейшего существования двух немецких государств, даже если оба они будут демократическими, они никогда не смогут объединиться из-за отсутствия законных оснований раздельного существования, которое неизбежно повлекло бы за собой серию нарастающих кризисов.

Коль разрешил вопрос решительно и смело, как настоящий лидер. Когда восточногерманский режим объявил свободные выборы, Коль сделал вид, будто ГДР перестала существовать, и повел выездную предвыборную кампанию в Восточной Германии так, как если бы выборы проводились в ФРГ. 3 октября 1990 года восточногерманский двойник ХДС одержал на выборах подавляющую победу, открыв путь к формальному воссоединению Германии вместе с продолжением членства страны в НАТО.

Но сначала Колю пришлось убеждать Францию и Великобританию, у которых после двух мировых войн сохранялись понятные сомнения. Больше всего сопротивлялась британская премьер-министр Маргарет Тэтчер. Процесс продолжался до мая 1990 года, когда Советы согласились вывести свои войска из Восточной Германии⁹⁹ и оставить объединенную Германию в НАТО. Тут сыграли роль внутренние трудности СССР. Однако этого события не было бы, если бы последователи Аденауэра и союзники не продолжали его политику, в которой он после безоговорочной капитуляции видел способ придать народу и расколотой стране мужества, чтобы начать новую жизнь.

Непредвиденным следствием падения Берлинской стены стало то, что в декабре 1989 года никому не известная исследовательница-физик, работавшая в Университете имени Гумбольдта, дочь пастора, никогда не занимавшаяся политикой, решила вступить в новую восточногерманскую партию Демократический прорыв. На тот момент Ангеле Меркель исполнилось тридцать пять лет, у нее не было ни капли политического опыта, зато имелся твердый моральный стержень. К концу 1990 года ее партия влилась в ХДС. В ноябре 2005 года она была избрана канцлером Германии. Она оставалась в этой должности шестнадцать лет и уверенной рукой провела страну через различные кризисы, повысив ее статус в новом мире высоких технологий и став одним из ведущих лидеров сложившегося после холодной войны международного порядка, тем самым осуществив мечту Аденауэра о будущей роли своей страны. Она ушла на покой в декабре 2021 года, первой из всех канцлеров сделав это добровольно, а не под давлением политического кризиса.

В 2017 году Ангела Меркель почтила исторические заслуги Аденауэра в речи на пятидесятилетии со дня его смерти:

«Сегодня мы чтим великого государственного деятеля, который прозорливо и умело вернул нашей стране перспективы и устойчивость после краха Веймарской республики и ужасов национал-социализма. Мы в великой благодарности склоняем головы перед Конрадом Аденауэром. Мы воспринимаем его заслуги как наказ к действию в нашем сложном, неупорядоченном мире. Ввиду того, чего смогли достигнуть Конрад Аденауэр и его современники, нам должно хватить мужества продолжать его дело»¹⁰⁰.

Со своей стороны, Конрад Аденауэр не заморачивался соображениями о том, как о нем будут отзываться. Когда его спросили, каким бы он хотел остаться в памяти потомков, он попросту ответил: «Человеком, делавшим свое дело»¹⁰¹.

Шарль де Голль
Стратегия воли

Близкие встречи

В течение месяца после вступления в должность 20 января 1969 года Ричард Никсон предпринял серию так называемых рабочих визитов по европейским столицам, чтобы подчеркнуть огромное значение, которое придавал североатлантическим отношениям. Никсона тепло принимали его коллеги в Брюсселе, Лондоне и Бонне, со всеми он встречался прежде, и все они с готовностью подтверждали ведущую роль Америки в североатлантических отношениях.

Атмосфера встречи в Париже была немного иной. За шесть лет до этого Шаль де Голль принимал Никсона, проигравшего в ноябре 1962 года выборы губернатора Калифорнии, на официальном обеде в Елисейском дворце. Французский президент высказал похвалу внешнеполитической смекалке Никсона, когда тот был вице-президентом при Эйзенхауэре (1953–1961), чем американский гость, чья политическая карьера переживала спад, остался очень доволен. На этот раз де Голль лично встретил Никсона и его сопровождение в аэропорту, подняв статус визита до официального.

С де Голлем я до этого не встречался. Он воспользовался случаем, чтобы тепло, хотя и немногословно, приветствовать американского президента, подчеркнув особую историческую идентичность Франции:

«Двести лет, за которые много чего произошло, ничто не могло поколебать чувство дружбы, связывающей нашу и вашу страны. С другой стороны, вы приехали к нам, чтобы мы могли высказать наши мысли и намерения в вопросе о международных делах, а вы – чтобы высказать ваши мысли и намерения. Как же не проявлять к этому обмену величайший интерес и не придавать ему величайшее значение?»¹⁰²

Дружественный тон был продиктован исключительно национальными интересами Франции и личным уважением де Голля к Никсону. Французский президент не стал касаться вопросов о НАТО, Общем рынке и мультилатерализме, о которых любили рассуждать прочие европейские лидеры.

По случаю визита состоялся прием в Елисейском дворце. На приеме советник де Голля отвел меня в сторону от толпы к мрачной фигуре, возвышавшейся над собранием. Де Голль не излучал теплоты, от прежней готовности к контакту¹⁰³ и недавней приветливости не осталось и следа. Президент зашел с вызывающего вопроса: «Почему вы не уходите из Вьетнама?» – довольно странное заявление, если учесть, что, прежде чем принять решение об уходе из Алжира семь лет назад, он сам вел войну целых три года. Когда я ответил: «Потому что внезапный вывод войск подорвет международное доверие к Америке», де Голль резко бросил: «Где, например?» (Par exemple, où?) Мой следующий ответ тоже не пришелся ко двору: «Например, на Ближнем Востоке». Немного подумав, де Голль ответил: «Как странно! А я-то думал, что на Ближнем Востоке проблема доверия возникла как раз у ваших врагов [то есть Советов]».

На следующий день де Голль организовал грандиозную встречу с Никсоном в элегантном шато Большой Трианон на территории Версальского дворца, построенного Людовиком XIV. Когда речь зашла о Европе, де Голль воспользовался возможностью, чтобы выступить с приветственным адресом продолжительностью тридцать пять минут, продемонстрировав необычайные воодушевление, отточенность и красноречие.

Исторически Европа всегда была ареной различных национальных чаяний и убеждений, сказал он. В политическом смысле единой Европы не существовало. Каждая часть Европы создавала свою идентичность, терпела свои страдания, вырабатывала свой авторитет и миссию. Страны Европы переживали процесс восстановления после Второй мировой войны и стремились строить свою оборону на основе стратегии, определяющей их национальный характер. Послевоенное положение создавало веления и угрозы, требовавшие тесного взаимодействия между государствами Европы, а также между Европой и Соединенными Штатами. Франция готова сотрудничать в решении общих задач и способна быть верным союзником. Однако она не откажется от собственного оборонительного потенциала и не отдаст свое будущее под контроль международных институтов.

Таковы были принципы североатлантической политики де Голля, которую он проводил при двух американских президентах, Линдоне Б. Джонсоне и Джоне Ф. Кеннеди. Никсон, преклонявшийся перед де Голлем, не желая вступать в аналогичные дебаты в самом начале своего президентского срока, предложил мне как профессору истории прокомментировать слова лидера Франции.

Несколько смущенный неожиданной просьбой, я сказал: «Это было очень глубокое и трогательное выступление. Однако за счет чего президент де Голль собирается предотвратить господство Германии в такой Европе, какой он ее видит?» Де Голль, немного помолчав, бросил: «Par la guerre» (за счет войны).

Еще одна важная беседа состоялась сразу же после приема во время званого обеда. Признав, что он наслышан о моих научных заслугах, де Голль спросил, какой государственный деятель второй половины XIX века произвел на меня наибольшее впечатление. Когда я упомянул Отто фон Бисмарка (1871–1890), де Голль спросил, какое из качеств Бисмарка я считаю наиболее ценным. «Чувство меры, что, к сожалению, не помогло ему добиться урегулирования после Франко-прусской войны 1871 года», – сказал я. Де Голль закончил беседу, напомнив, что произошло после урегулирования: «Для нас так даже оказалось лучше, мы смогли отвоевать Эльзас».

Всего шестью годами раньше де Голль подписал договор о дружбе между Францией и Германией с канцлером Конрадом Аденауэром, с кем его связывали наиболее теплые личные отношения среди всех мировых лидеров. Однако дружба не подменяла для де Голля уроки истории или соображения стратегии. К тому же вполне возможно, что его ершистые замечания преследовали вполне прозаическую цель – проверить реакцию собеседника.

Через два месяца после встречи с Никсоном де Голль ушел в отставку. Никакого давления ни дома, ни за границей на него не оказывали. Он сам выбрал момент для окончательного ухода как наиболее подходящий для исторической передачи власти.

Так кем же была эта величественная фигура, столь красноречиво живописующая мировой порядок, столь самонадеянная, что позволяла себе небрежно говорить о войне с Германией с канапе в руках, столь уверенная в своем наследии, что могла подать в отставку тогда, когда сочтет нужным? Де Голль прекрасно понимал, что легендарный престиж ему помогала поддерживать завеса тайны. Кем был этот загадочный колосс?