Текст книги "Лидерство"

Де Голль и Североатлантический альянс

Похожая трансформация традиционных политических устремлений, еще больше повлиявшая на мировой порядок, произошла после создания Североатлантического альянса. В конце Второй мировой войны Америка вышла из исторической изоляции и приобрела беспрецедентную роль в мировых делах. Имея всего шесть процентов населения мира, США лидировали в экономическом отношении, обладали половиной мирового промышленного потенциала и монополией на атомное оружие.

Прежде действия Америки на международной арене за пределами Западного полушария сводились к реагированию на угрозы исключительно стратегического толка и последующему откату в изоляцию, после того как опасность проходила. Теперь же, с 1945 по 1950 год, Америка, выдвинув две великие инициативы – создание НАТО и план Маршалла, – отказалась от прежнего поведения и взяла на себя постоянную роль в международных делах. Новая модернистская штаб-квартира Организации Объединенных Наций, возведенная в центре Манхэттена, на берегу Ист-Ривер, служила символом того, что Америка стала частью международного порядка.

Новые американские инициативы по-прежнему основывались на представлениях о природе международных отношений, которые были столь же уникальны и неординарны, как вся история Америки: в отношениях между странами естественным полагалось сотрудничество, неизбежным результатом международных отношений – мир во всем мире, а должную мотивацию и ресурсы для поддержания Североатлантического альянса должно было предоставить справедливое разделение труда.

Исторический опыт де Голля подсказывал диаметрально противоположный подход. Де Голль возглавлял страну, слишком часто впадавшую в уныние после вспышек энтузиазма, скептически настроенную из-за краха множества хрупких надежд, привыкшую к уязвимости, а не к силе и единству. К тому же он не верил, что мир – естественное состояние в отношениях между государствами: «Мир полон противоборствующих сил. […] Соперничество – условие жизни. […] Международная жизнь, как и жизнь в целом, – это борьба»²¹⁷.

Вашингтон, уверенный в американском господстве, сосредоточился на непосредственных, практических задачах. Он настойчиво предлагал такую структуру альянса, которая во имя интеграции поощряла бы коллективные действия его членов и препятствовала бы самодеятельности. Де Голль, управлявший страной, измученной столетиями международных и гражданских конфликтов, настойчиво утверждал, что порядок сотрудничества важен не менее, чем его цель. Чтобы восстановить свою идентичность, Франция должна была в глазах других выглядеть страной, действующей по своему выбору, а не по принуждению, а потому – сохранять свободу принятия решений.

Проникнувшись этими убеждениями, де Голль отвергал любой вариант НАТО, при котором вооруженные силы Франции были бы подчинены международному командованию, или такой вариант, который привел бы к растворению идентичности Франции в наднациональных институтах. Он предостерегал от вызревавшего надгосударственного устройства (как если бы «отказ от самих себя вдруг стал единственным выходом и даже единственной желанной целью»), противоречившего национальному характеру и предназначению Франции^218.

Как ни парадоксально, де Голль считал этот взгляд совместимым с объединением Европы, «чтобы постепенно по обе стороны Рейна, Альп и, возможно, Ламанша образовался наиболее сильный, процветающий и влиятельный комплекс в мире»²¹⁹. Всегда соглашаясь в вопросе о практической важности альянса с Америкой, он сомневался, что альянс способен решить все проблемы, стоящие перед Францией. В частности, де Голль был не уверен, сможет ли и захочет ли Америка бесконечно сохранять свои всеобъемлющие обязательства перед Европой, особенно в области ядерного оружия.

Напористый стиль де Голля был следствием сочетания уверенности в себе и исторического опыта, сдерживаемого памятью о кошмаре, немыслимость которого обернулась самым суровым опытом в истории страны. В отличие от него, американские лидеры, хотя в личном плане вели себя скромно, исходили из уверенности, что будущее останется за ними.

Во время визита в Париж 1959 года президент США Эйзенхауэр бросил сомнениям французов открытый вызов: «Почему вы сомневаетесь в том, что Америка свяжет свою судьбу с Европой?»²²⁰ Вопрос довольно странный в свете поведения Вашингтона по отношению к Великобритании и Франции во время Суэцкого кризиса несколькими годами раньше. Не поддавшись соблазну и не став упоминать Суэц, де Голль напомнил Эйзенхауэру, что Америка пришла на помощь Франции во время Первой мировой войны только по истечении трех лет смертельной опасности для его страны, а во время Второй мировой войны – только тогда, когда Франция была уже оккупирована. В ядерный век такого рода вмешательство выглядело бы безнадежно запоздалым²²¹.

Де Голля также тревожила чисто географическая уязвимость Европы. Он выступал против различных переговорных схем вывода американских войск из Центральной Европы, наиболее известной из которых была та, которую Джордж Кеннан предложил в ритовской лекции 1957 года. Де Голль отвергал любой несимметричный отход от линий раздела Европы, потому что американские силы оказались бы слишком далеко, а советские – слишком близко: «Ибо если разоружение не распространяется на зону, столь же близкую к Уралу, как и к Атлантике, как может Франция считать, что находится в безопасности?»²²²

Анализ положения де Голлем проявился в полную силу, когда в 1958 году советский премьер Никита Хрущев выдвинул повторный ультиматум, угрожая отсечь доступ союзников к Берлину. Де Голль решительно выступил за отказ от переговоров под угрозой. С характерным красноречием он отнес этот вызов на счет неустойчивости советской системы:

«В шумном потоке проклятий и требований, организованном Советами, есть нечто столь двусмысленное и столь нарочитое, что волей-неволей хочется обосновать это либо преднамеренной демонстрацией безумных амбиций, либо желанием отвлечь внимание от огромнейших затруднений: вторая гипотеза представляется мне более соответствующей истине, ибо, несмотря на принуждение, изоляцию от остального мира и воздействие силой, благодаря чему коммунистическая система осуществляет господство над странами, попавшими под ее иго, на самом деле провалы, недостатки, внутренняя ущербность системы и, что самое главное, характер осуществляемого системой бесчеловечного гнета ощущаются теперь в гораздо большей степени как элитой, так и массами, которые становится все труднее и труднее обманывать и принуждать к повиновению»²²³.

На основе этой оценки де Голль был готов к сотрудничеству по всем вопросам, в которых, на его взгляд, интересы французов и американцев действительно совпадали. Поэтому во время Карибского кризиса 1962 года американские официальные лица были немало удивлены, что де Голль полностью поддержал их мощную реакцию на развертывание советских баллистических ракет на Кубе. Более того – среди всех лидеров союзников де Голль выступил с наиболее безоговорочной поддержкой. Когда бывший госсекретарь Дин Ачесон, выполнявший обязанности специального представителя президента Кеннеди, подтвердил, что блокада Кубы вот-вот начнется, и предложил де Голлю присутствовать на брифинге в Белом доме, генерал отказался на том основании, что в момент, когда великий союзник вынужден действовать в трудную минуту, эта срочность сама по себе является достаточным оправданием действий.

Ядерный директорат

После вступления в должность де Голль ускорил осуществление французской ядерной программы. Через несколько месяцев он начал свою североатлантическую политику с предложения о реорганизации ядерной стратегии НАТО. США принципиально очень сдержанно относились к наличию независимых европейских ядерных сил. По мнению Вашингтона, в таких силах не было нужды и их следовало интегрировать в планы НАТО под объединенным командованием²²⁴. По сравнению с обычными силами, которым отдавала предпочтение Америка, первые рассматривались как пустая трата времени и сил. Де Голль же видел в отказе от создания мощного военного потенциала своего рода психологическую капитуляцию. 17 сентября 1958 года он направил Эйзенхауэру и Макмиллану меморандум о заключении между Францией и двумя ядерными державами НАТО того времени, Великобританией и США, трехстороннего соглашения. Чтобы не допустить втягивания каждой страны в ядерный конфликт против ее воли, де Голль предлагал оставить за каждой страной право вето на применение ядерного оружия, за исключением случаев прямого нападения²²⁵. В такой же манере трехсторонний директорат должен был разрабатывать общую стратегию относительно конкретных глобальных регионов за пределами Европы²²⁶.

Считал ли де Голль директорат промежуточным этапом до тех времен, когда французский ядерный арсенал достаточно окрепнет, чтобы позволить себе автономную стратегию? Или же нацелился на новые, не имевшие аналога отношения с Вашингтоном и Лондоном, которые позволили бы Франции играть на континенте особую лидирующую роль с опорой на ядерное оружие? Ответ мы никогда не узнаем, потому что – в это трудно поверить – меморандум о создании директората был попросту оставлен без ответа²²⁷.

Эйзенхауэр и Макмиллан имели дело с де Голлем в Алжире, когда он только-только вступил в соревнование за лидерство и не мог продвигать свои взгляды в одностороннем порядке. Их тактика имела смысл, но только если исходить из того, что де Голль вел себя как высокопарный позер и не имел за душой реальных вариантов. Это предположение себя не оправдало.

Для де Голля это упиралось в вопрос о роли Франции в мировых делах. В центре его стратегии стояла решимость во что бы то ни стало сохранить контроль над решениями, затрагивающими судьбу страны.

Де Голль ответил на молчание американцев и англичан, показав, что у него были и другие варианты. В марте 1959 года он вывел французский средиземноморский флот из-под объединенного командования НАТО. В июне того же года он распорядился убрать с французской земли американское ядерное оружие. В феврале 1960 года Франция провела в алжирской пустыне первые испытания ядерного оружия, а в 1966 году Франция полностью вышла из военной организации НАТО²²⁸. Очевидно, он решил, что Великобритании и США так и так придется прийти ему на помощь в случае нападения Советов, в то время как свобода принятия решений останется за ним.

В выступлении по телевидению 9 апреля 1963 года де Голль объяснил, почему решил быстро перейти к созданию независимой системы ядерного сдерживания:

«Чтобы заставить нас разувериться, как всегда одновременно подают голос застой и демагогия. “Бесполезно” – говорят одни. “Слишком дорого” – говорят другие. […] Но на этот раз мы не позволим рутине и миражам впустить завоевателей в нашу страну. Более того, в натянутом и опасном мире, в котором мы живем, наш главный долг – быть сильными и быть самими собой»²²⁹.

24 августа 1968 года Франция провела первые термоядерные испытания (водородной бомбы). В техническом плане Франция стала полноценной ядерной державой.

Гибкое реагирование и ядерная стратегия

В 1961 году только что приведенный к присяге президент Джон Ф. Кеннеди распорядился провести ревизию американской оборонительной политики. Он в первую очередь был озабочен принятой в то время доктриной массированного возмездия (впервые предложенной госсекретарем Эйзенхауэра Джоном Фостером Даллесом), провозглашавшей, что США намерены отражать агрессию путем крупномасштабного ядерного возмездия в тех местах, где посчитают нужным.

Пока Соединенные Штаты сохраняли подавляющее превосходство в ядерных вооружениях, доктрина выглядела по большому счету надежной, хотя и вызывала вопросы о реальной готовности Америки к применению такого оружия при любых обстоятельствах²³⁰. С расширением советского ядерного арсенала вера в эту стратегию пошатнулась. Союзники на основании собственной нерешительности в вопросе применения ядерного оружия рассудили, что Америку должны одолевать похожие сомнения.

В то же время Великобритания, чье ядерное оружие доставлялось авиацией, опасалась, что укрепление советской ПВО лишит ее способности к нанесению ответного удара. Поэтому англичане решили приобрести американскую систему, находившуюся пока еще в фазе разработки, – ракету воздушного базирования «Скайболт», запускаемую вне зоны действия ПВО противника. Поначалу Кеннеди не послушал своего министра обороны Роберта Макнамару, который принципиально выступал против ядерной самодеятельности.

Однако Кеннеди вскоре передумал. Одновременное применение различных автономных сил показалось ему и, главное, Макнамаре слишком опасным, и президент начал давить на союзников с тем, чтобы они вообще упразднили свои ядерные силы. В июле 1962 года Макнамара официально выступил против независимых ядерных сил: «Ограниченный ядерный потенциал, оперирующий независимо, опасен, дорог, быстро изнашивается и неубедителен как средство сдерживания»²³¹.

Сомнения в полезности независимого британского ядерного арсенала прежде никогда не выходили на поверхность. Особые отношения с Америкой, казалось бы, исключали любое самостоятельное применение ядерного оружия Великобританией. Однако в ноябре 1962 года Макнамара прикрыл американо-британскую программу «Скайболт» – якобы по техническим соображениям. В Великобритании отмена программы была встречена с негодованием как признак уничтожения статуса ядерной державы и подрыва особого положения Британии среди американских союзников.

На встрече в Нассау в декабре 1962 года президент Кеннеди и премьер-министр Макмиллан нашли компромисс: США помогут Великобритании в создании подводных лодок «Поларис», чьи ракеты будут способны преодолеть советскую ПВО. Подлодки будут находиться под командованием НАТО, но в ситуациях, затрагивающих «высшие национальные интересы», Великобритании позволялось использовать их автономно. Такое же соглашение было предложено Франции.

Макмиллан согласился, прикрывшись статьей о «высших национальных интересах», потому как автономное применение ядерного оружия Великобританией по определению могло произойти только в случае угрозы высшим национальным интересам.

Де Голль отреагировал прямо противоположным образом. Он расценил Нассауское соглашение как оскорбление, тем более что предложение было передано ему публично без каких-либо предварительных консультаций. 14 января 1963 года на пресс-конференции он отверг американское предложение в не менее публичном порядке, язвительно заметив: «Конечно, я не говорю об этом предложении и соглашении лишь потому, что они опубликованы и их содержание известно»²³².

Заодно де Голль отверг мнение Кеннеди относительно того, что европейская опора альянса, имеющего опоры в лице Америки и Европы, должна иметь надгосударственную основу: «Такая система, без сомнения, оказалась бы бессильной возобладать и повести за собой народы, в первую очередь наш собственный народ, в такие дали, где само существование их души и тела оказалось бы под вопросом»²³³.

Наконец, на той же пресс-конференции и несмотря на неутомимые двухлетние заигрывания Макмиллана де Голль наложил вето на вступление Великобритании в Европейское экономическое сообщество, тем самым похоронив великую стратегию Макмиллана и американскую идею партнерства из двух опор.

Что такое альянс?

Исторически альянсы создавались для того, чтобы установить соответствие между потенциалом страны и ее намерениями пятью способами: 1) собрать воедино силы, способные победить или сдержать потенциального агрессора; 2) показать эту способность другим; 3) провозгласить обязательства, выходящие за рамки уравнения властных отношений, – будь они однозначны, в официальных заявлениях не было бы нужды; 4) определить конкретный casus belli и 5) развеять методом дипломатии всякие сомнения насчет намерений сторон в период кризиса.

С появлением ядерного оружия все эти традиционные способы претерпели изменения. Для стран, полагавшихся на ядерные гарантии Америки, развертывание собственных сил помимо существующих не имело смысла – все зависело от надежности американских обещаний. Поэтому попытки усиления НАТО за счет наращивания союзниками обычных сил никогда не доводились до конца. Союзники не считали, что обычные вооружения значительно повышают их боевой потенциал и ни разу не выполнили своих обязательств по обычным вооружениям в полной мере – среди прочего из опасений, что роль американской ядерной мощи перестанет быть безоговорочной. Когда они участвовали в боевых действиях на стороне Америки, например в Афганистане и Ираке, то делали это не столько потому, что преследовали собственные стратегические интересы в этих странах, а чтобы сохранить свое место под американским ядерным зонтиком.

Де Голль оперировал в нишах, оставляемых этой неоднозначностью. Чтобы оправдать независимую французскую стратегию сдерживания, он указывал на имманентную сомнительность ядерных гарантий. Он настаивал бы на ядерной автономии в любом случае, что бы ни пообещали американцы. В глазах де Голля лидерство означало детальную разработку национальной идеи на основе тщательного анализа современных властных отношений в тесной связи с историческим развитием. Для Франции строить свою безопасность, полагаясь на «иностранные армии», как он писал в своих военных мемуарах, было равносильно тому, чтобы «отравить душу и жизнь многих поколений французов»²³⁴. В 1960-х годах он попытался возродить мощные вооруженные силы вкупе с независимой системой ядерного сдерживания, которая позволила бы стране исполнить свой долг, от которого зависело будущее Франции²³⁵. Францию не устраивала подсобная роль. И это был вопрос морали, а не технических возможностей:

«Что касается настоящего момента, то чем оправдать отправку части сынов [Франции] в чужое сражение? Какой смысл предоставлять вспомогательные части вооруженным силам иностранной державы? Нет! Для того чтобы усилия не пропали даром, важно, чтобы в войну включились не только отдельные французы, но и вся Франция»²³⁶.

В глазах де Голля международные обязательства по своей сути были условны по двум причинам: обстоятельства, в которых они складывались, по определению были непредсказуемы, а сами обязательства менялись в зависимости от сдвигов на геополитической арене или восприятия лидеров. В итоге де Голль, с одной стороны, находился в стане самых твердых сторонников Североатлантического альянса в период реальной советской угрозы во время Карибского кризиса 1962 года или советского ультиматума о статусе Берлина, но с другой стороны, никогда не отказывался от права своей страны самостоятельно оценивать последствия событий по мере их возникновения.

Американская концепция НАТО позволила более четверти века сохранять мир на планете. Президенты США относились к альянсам как к разновидности юридического соглашения, которое должно осуществляться на основе почти юридического анализа устава альянса. Сущность соглашения заключалась в универсальности потенциального реагирования на вызов, который считался представляющим одинаковую угрозу для всего альянса как единого целого. Де Голль, однако, полагал, что для Франции суть альянсов определяется ее духом и кредо.

Президент Никсон покончил с теоретическими спорами о контроле за ядерным оружием, и напряженность в отношениях между Францией и США существенно снизилась. После этого автономные ядерные силы Франции развивались без сопротивления со стороны США, а временами, когда это позволяли американские законы, даже с их поддержкой. Хотя Пятая республика предприняла несколько военных операций с использованием обычных средств, особенно в Африке и на Ближнем Востоке, она ни разу не угрожала применить ядерное оружие независимо от союзников, и ядерные доктрины США и Франции были не только совместимы, но и скоординированы. Следуя путем, проложенным де Голлем, Франция сохранила и автономию в области ядерной стратегии, и близкое сотрудничество с США.

Конец президентского срока

К концу 1960-х годов де Голль обновил Францию, перестроил ее институты, смыл пятно позора алжирской войны и стал одним из главных участников нового европейского порядка. При нем Франция заняла положение, в котором могла блокировать международные политические меры, ее не устраивающие, и в то же время культивировать механизмы, управляя которыми Франция обретала незаменимость. Ришелье первым практиковал подобный стиль государственного управления в XVII веке, в XX веке де Голль вдохнул в него новую жизнь.

За десять лет на посту президента де Голль решил все стоявшие перед ним исторические задачи и смог перейти к повседневным делам. Увы, рутина служила слабым стимулом для легендарной личности. Наблюдатели начали отмечать проявления скуки и даже меланхолии. В 1968 году канцлер Германии Курт Георг Кизингер сообщил мне во время беседы, что де Голль намекал на отставку: «Мы и немцы веками ходили по всему свету, обычно как соперники, в поисках спрятанного клада, чтобы в конце концов обнаружить, что никакого клада нет и нам досталась только дружба». Поползли слухи об уходе де Голля из общественной жизни и возможных преемниках.

Однако история не могла позволить одиссее де Голля плавно сойти на нет. В мае 1968 года в Париже вспыхнули студенческие бунты, которые вскоре переросли в массовые протесты, охватившие всю Европу. Студенты захватили Сорбонну, развесив на окнах и колоннах маоистские лозунги²³⁷. Они возвели баррикады в Латинском квартале и вступили в уличные битвы с полицией. Граффити повсюду провозглашали анархистские пристрастия протестующих: «Запрещать запрещено»²³⁸. Воодушевленные примером студентов и почуявшие нерешительность правительства профсоюзы объявили общенациональную забастовку.

Казалось, де Голль вот-вот уйдет с поста президента. Два видных деятеля прежнего режима, Франсуа Миттеран и Пьер Мендес-Франс, начали осторожные переговоры о преемственности, первого прочили в президенты, второго – в премьер-министры. Действующий премьер-министр Жорж Помпиду вступил в переговоры с протестующими, однако цель этих переговоров – то ли поддержать, то ли сместить де Голля – по сей день остается загадкой. В Вашингтоне госсекретарь Дин Раск информировал президента Джонсона, что дни де Голля сочтены.

Однако де Голль создал проект государства как центрального элемента возрождения Франции не для того, чтобы уступить власть интриганам, действовавшим в духе Третьей республики. В среду, 29 мая, он неожиданно уехал из Парижа вместе с женой в Баден-Баден, где встретился с генералом Жаком Массю, командующим французским контингентом в Западной Германии.

Массю был командиром французских десантников в Алжире и имел все основания не доверять де Голлю. Более того, де Голль отстранил его от командования, после того как Массю публично заявил, что не будет беспрекословно выполнять приказы главы государства. Однако в Алжире генерал стал частью национального мифа, которым были пронизаны все действия де Голля, чего оказалось достаточно для восстановления лояльности со стороны Массю. Когда де Голль намекнул на свою отставку, Массю ответил, что его долг не уходить от борьбы и победить в ней. Президент не имеет права бежать, когда фронт пролегает внутри страны. Возможно, для отставки еще наступит время, но не сейчас. Долг требовал от президента продолжения борьбы, и Массю гарантировал в этой борьбе полную поддержку[14]14
  Поездка в Баден-Баден покрыта тайной. Де Голль распорядился оповестить о своем приезде германское правительство. Надежный свидетель утверждает, что в самолет был загружен семейный багаж. Не планировал ли президент в случае отказа Массю остаться на некоторое время в Германии и позволить Помпиду вести переговоры? Окончательную эмиграцию де Голля в Германию невозможно себе представить. Скорее без Массю он дождался бы результата переговоров Помпиду и вернулся бы домой, где его ждали хаос и внутренняя ссылка (если бы Помпиду добился своего). См. ‘Secrecy Marked de Gaulle’s Visit’, New York Times, June 2, 1968; Henry Tanner, ‘Two Tense Days in Elysée Palace’, New York Times, June 2, 1968.


[Закрыть].

Заручившись этими гарантиями, де Голль прилетел обратно в Париж и восстановил авторитет правительства, причем в основном без применения силы. Как и во время своего восхождения к власти десять лет назад, он предпочел бросить вызов политическим структурам, направив призыв к общественности Франции, на этот раз объявив новые выборы, не прибегая к чрезвычайным полномочиям, хотя поддержка Массю позволяла ему в качестве последней меры опереться на армию (до чего дело так и не дошло).

На следующий день де Голль выступил на массовой демонстрации в поддержку общественного порядка на площади Согласия, в которой приняли участие не менее 400 000 человек. Де Голля и в его лице конституционный порядок поддержали лидеры «свободных французов», Сопротивления, Третьей и Четвертой республик. Париж не видел более яркой манифестации единства после марша августа 1944 года, во главе которого де Голль прошел по Елисейским Полям на следующий день после освобождения столицы.

Помпиду, уловив перемену атмосферы после митинга, немедленно подал в отставку. Затем через день он попытался дать обратный ход, однако помощник де Голля сообщил, что часом раньше на его место был назначен Морис Кув де Мюрвиль. На последующих выборах сторонники де Голля получили подавляющее большинство голосов – первое в истории французских республик абсолютное боль-шинство²³⁹.

Де Голлю оставалось лишь как следует оформить свой уход. Заявление, что пост стал слишком обременителен для него, не вязалось с его позицией, превратившей малоизвестного бригадного генерала в героя легенд. Но уход в отставку после политического поражения точно так же не вязался с легендарным статусом.

Де Голль решил воспользоваться формальностью. Был объявлен общенациональный референдум о двух мерах провинциальных реформ, которые уже давно находились в списке законопроектов. Хотя ни одна из них не затрагивала конституцию, де Голль высказал свои противоречащие друг другу предпочтения относительно текста обеих мер. Референдум был назначен на воскресенье, 27 апреля 1969 года. Перед отъездом в свой дом в Коломбэ-ле-Дёз-Эглиз на выходные де Голль распорядился упаковать все свои вещи и бумаги.

Потерпев поражение в референдуме, де Голль на следующий день объявил в Коломбэ об уходе в отставку, не назвав причин. Он больше не вернулся в Елисейский дворец и не сделал ни одного публичного заявления. Когда его потом спросили, почему он выбрал эти вопросы как повод для ухода в отставку, де Голль ответил: «За их незначительность».

Моя последняя встреча с де Голлем состоялась за четыре недели до этого в связи с похоронами президента Эйзенхауэра в марте 1969 года. Де Голль высказал намерение присутствовать на похоронах, и Никсон попросил меня встретить его от имени президента в аэропорту. Де Голль прибыл в восемь часов вечера, что означало два часа ночи по парижскому времени. Он выглядел очень уставшим. Я проинформировал его о некоторых технических моментах, связанных с планами его поездки, в частности о способах поддержания связи. Я говорил по-английски, де Голль тоже отвечал по-английски, что делал только в редких случаях: «Прошу вас передать мою благодарность президенту за прием и оказанные мне почести». Больше нам не довелось беседовать.

На следующий день де Голль провел с Никсоном часовую встречу и присутствовал на приеме в Белом доме для зарубежных руководителей и вашингтонских сановников, приглашенных на похороны. Присутствовали около шестидесяти глав государств и премьер-министров, члены конгресса и прочее американское руководство. Довольно большую часть вашингтонского контингента составляли либералы, не очень радушно настроенные к де Голлю.

Когда прием был уже в разгаре, де Голль прибыл в форме французского бригадного генерала. Его появление преобразило место события. Разбросанные по всему залу группы, занятые дежурными разговорами, образовали кольцо вокруг де Голля, на что я заметил одному из помощников президента, что де Голлю лучше не подходить к окну, чтобы не накренить набок весь зал. Он отвечал на вопросы и замечания вежливо, но без особого энтузиазма, говоря, что приехал выразить уважение Эйзенхауэру от имени Франции, а не для дружеской болтовни. Спустя четверть часа он подошел к Никсону выразить соболезнования и отправился в аэропорт.

Месяцем позже он ушел в отставку.