Текст книги "Книга о друзьях (сборник)"

Книга вторая
Мой велосипед и другие друзья

Это была эпоха Фрейда и неврозов, которыми он наводнил мир. Теперь-то мы знаем, что действительно таилось в ящике Пандоры. Я имею в виду период с 1910 по 1924 год. Что за волнующее и эффектное время! Никаких наркотиков, никаких хиппи, в худшем случае – пьяная богема и мелкие жулики всех мастей.

Это была эпоха великого немого кино с диким количеством звезд мировой величины. В первых рядах, разумеется, Чарли Чаплин и Грета Гарбо. Они бессмертны, как, наверное, и некоторые другие великие актеры. Рядом с Гарбо я поставил бы имена таких звезд, как Назимова, Ольга Петрова, Анна К. Нильсон, Мари Доро, Элис Брэйди, Клара Кимбол Янг. На сцене блистали другие – Джин Иглз, Мини Маддерн Фиск, Ленр Ульрик, миссис Лесли Картер. Все время что-то происходило, пока не разразилась Первая мировая война, после которой мир так и не вернулся в свои прежние рамки.

Это была самая ужасная из всех мировых войн. Достаточно назвать Верден[28]28
  Город являлся ареной грандиозной битвы Первой мировой войны между немецкой и французской армиями в середине 1916 г. и был в результате почти полностью разрушен. Это единственный город, награжденный орденом Св. Георгия 4-й степени. Окрестности Вердена изобилуют военными кладбищами и мемориалами, включая Дуамонский оссуарий, где покоятся останки 130 тысяч павших на поле боя. С тех пор Верден является символом кровопролитного сражения и часто упоминается в таком значении.


[Закрыть], чтобы вновь пережить ее. Представьте себе Ничью Землю между двумя сторонами, усыпанную горами трупов, и, чтобы начать атаку, нужно сначала перелезть через нагроможденные тела собственных товарищей. (Хотя в древности в битве при Платеях за один день тоже умудрились порешить сто тысяч человек, да не как-нибудь, а в рукопашном бою…)

Мы успели увидеть отблеск игры Элеоноры Дузе, Сары Бернар и Мэй Ланьфана, знаменитого китайского актера, который играл женские роли, пока женщины не стали исполнять их сами.

В самый разгар этого бурного периода я познакомился с одной редкой птицей из Блу-Эрта, что в Миннесоте. Его звали Гарольд Росс, он был пианистом, учителем музыки, позже дирижировал оркестром. Сначала он познакомился с моей женой и стал наведываться к нам в гости, всегда принося с собой папку с нотами: по пути домой читал партитуры Брамса, Бетховена, Скрябина так, как другие читают книги.

Он приезжал благоухающий, как маргаритка, с покрасневшим от усиленного умывания лицом, иногда даже с мыльной пеной на кончиках ушей. Вот это я понимаю энтузиазм! У него всегда наготове было что-нибудь интересное – он мог часами рассказывать о Нижинском, новом романе Драйзера или последних изменениях в ставках на бокс, рестлинг или шестидневные велосипедные гонки. На такие мероприятия я ходил обычно с одним из своих «вульгарных дружков», как их величала моя супруга. С Гарольдом же я никогда не ходил даже в оперу.

Во время войны, работая в ателье у отца, я познакомился с одним пожилым человеком, который принял участие в моей судьбе. Его звали Альфред Пач, он вместе с братьями профессионально занимался фотосъемками. Они хвастались, будто фотографировали всех президентов США, начиная с Линкольна. Альфред Пач, настоящий чудила, никогда не пользовался деньгами, вместо этого он совершал бесчисленные обменные операции. Даже за сшитые моим отцом костюмы и жилеты он расплачивался фотографиями.

Однажды я сказал ему, что собираюсь пойти вечерком послушать Карузо и Амато[29]29
  Энрико Карузо (1873–1921) – великий итальянский оперный певец (тенор).
  Паскуале Амато (1878–1942) – итальянский оперный певец (баритон), солист Метрополитен-оперы в 1908–1921 гг.


[Закрыть]. Для этого мне пришлось бы постоять в очереди за билетом – процедура не из приятных, учитывая, что в желудке было пусто. Мое сообщение послужило началом интересного разговора о музыке. Когда я сказал Альфреду, что играл на фортепьяно около десяти лет, он был очарован. Оказалось, что этот милый пожилой человек может без труда достать билеты на фортепьянные концерты или в оперу – в общем, почти на все музыкальные представления. Именно благодаря ему я увидел тогда Нижинского, вряд ли осознавая, какая редкая удача мне выпала. Излишним будет говорить, что я сполна воспользовался добротой своего нового знакомца. Каких только знаменитостей я не повидал! Среди них Ян Падеревский, Тосканини, Пабло Казальс, Ян Кубелик, Альфред Корто, Джон Маккормак, Шуман-Хайнк, Мэри Гарден, Джеральдина Фаррар, Луиза Тетраццини[30]30
  Игнаций Ян Падеревский (1860–1941) – польский пианист, композитор, государственный и общественный деятель, дипломат. С января по декабрь 1919 г. занимал пост премьер-министра и министра иностранных дел Польши.
  Артуро Тосканини (1867–1957) – великий итальянский дирижер.
  Пабло Казальс-и-Дефильо (1876–1973) – каталонский виолончелист, дирижер, композитор, музыкально-общественный деятель.
  Ян Кубелик (1880–1940) – чешский скрипач и композитор, один из лучших скрипачей-виртуозов своего времени.
  Альфред Дени Корто (1877–1962) – швейцарский пианист и дирижер. Специалист прежде всего по творчеству Шопена и Шумана. Как член жюри многочисленных музыкальных конкурсов, оказывал значительное влияние на судьбы и предпочтения всего музыкального мира.
  Джон Фрэнсис, граф Маккормак (1884–1945) – всемирно известный ирландский тенор.
  Эрнестина Шуман-Хайнк (1861–1936) – американская оперная певица австрийского происхождения, контральто.
  Мэри Гарден (1874–1967) – шотландская оперная певица (сопрано). При жизни получила титул «Сара Бернар оперы».
  Джеральдина Фаррар (1882–1967) – американская оперная певица (сопрано), известная не только своими успехами на сцене, но и романами со знаменитостями того времени.
  Луиза Тетраццини (1871–1940) – итальянская оперная певица (колоратурное сопрано), вокальный педагог.


[Закрыть] и многие другие. Сироту[31]31
  Гершон Сирота (1874/1877–1943) – выдающийся хазан. В 21 год стал кантором в Одессе, затем восемь лет служил в виленской городской синагоге. С успехом выступал в крупнейших музыкальных центрах Европы и Америки.


[Закрыть], великого еврейского певца, я так и не увидел вживую, слышал только записи. Сколько времени я провел, размышляя под его пение в пору моей несчастной любви к Коре Сьюард! И по сей день, когда я слышу его голос, не могу сдержать слез. Наверное, единственное вокальное произведение, которое осмелюсь поставить выше, – это опера «Тристан и Изольда», особенно «Смерть Изольды».

Для меня опера имела огромное значение, хотя эти годы были эпохой джаза и дела у Роузлендского танц-холла, как и у Гарлемского, шли в гору. Но вернемся к Гарольду Россу. Для начала он всегда играл нам «Загородные сады» Перси Грейнджера. Несмотря на то что я вдоволь наслушался и классики, в моей памяти лучше всего сохранилась именно эта мелодия. Слушать ее в исполнении Гарольда (поистине виртуозном) было все равно что отдавать честь национальному флагу.

Приезжая в Нью-Йорк, Росс всегда встречался со своим другом Остергреном, который познакомил меня с творчеством Кнута Гамсуна. Будучи норвежцем по происхождению, Остергрен показал мне несколько грубых ошибок в английских переводах (если только я ничего не сочиняю). Точно я помню только то, что первую книгу Гамсуна («Голод») я прочел по дороге в Рочестер, поскольку жена сунула ее перед отъездом в карман моего пальто.

Сейчас Нью-Йорк образца тех лет кажется мне очень цивилизованным местом. Там было все, а в воздухе чувствовалась какая-то наэлектризованность. Гарольду Россу это особенно нравилось, учитывая то, что он приезжал из Миннесоты. Мне же, наоборот, «Голубая земля» – Блу-Эрт казалась загадочным и притягательным местом – возможно, из-за названия.

Это было время немого кино – Лорел, Харди – и музыкальных автоматов марки «Вурлитцер». Никто не делал кумиров из политиков, настоящих лидеров следовало искать среди духовных вождей человечества! Лао-цзы, Будда, Сократ, Иисус, Миларепа, Гурджиев[32]32
  Георгий Иванович Гурджиев (1876–1947) – теософ, создатель мистического учения о «Четвертом пути», после 1917 г. эмигрировал из России в США и затем во Францию.


[Закрыть], Кришнамурти. А еще Мария Корелли, покорившая сердца и мужчин и женщин! Романы христианские – фанатизм на сто и один процент в чистом виде. Однако за ее архаичным письмом скрывалась огромная важность содержания. Какая разница, принадлежала ли она нашему времени? Она «вне времени». Она писала «нутром»! Я же говорю – это всегда актуально.

Еще немного о музыке: я нашел список исполнителей, которых тогда слушал. Это потрясающий документ – свидетель моих голодных дней и ночей воображаемой любви. Я заметил, что проглядел Падеревского. Какое упущение! И подумать только, что позже, во времена моего третьего брака, моя жена-полячка удостоится короткой беседы с ним, потому что ее старик, оказывается, был большим борцом за величие Польши. Затем, конечно, любимый Джон Маккормак, тенор, которого любили все, кто хоть раз его слышал. На серебряной свадьбе моих родителей я поставил одну из его записей на пластинке, чтобы не играть на пианино самому.

Тот факт, что моя тогдашняя жена-пианистка давала уроки музыки, а я был одним из ее учеников, никак не отразился на моей страсти к музыке. Я мог один вечер с толком провести в опере, а другой – в Роузлендском танц-холле, наслаждаясь ритмами оркестра Флетчера Хендерсона[33]33
  Флетчер Хендерсон (1897–1952) – американский джазовый пианист, аранжировщик, композитор, руководитель оркестра. Один из основоположников классического свингового стиля, ведущий представитель нью-йоркской школы негритянского свинга.


[Закрыть]. Сегодня я сходил с ума по Тосканини, а на следующий день смотрел поединок по рестлингу (особенно когда на ринг выходили мои любимцы – Джим Лондос и Эрл Кэддок, обладатель самого мощного захвата). Этим вечером (1977 года) я снова усядусь перед телевизором, чтобы посмотреть бои, горячо надеясь, что Мил Маскарас будет в полной форме и покажет все, на что он способен.

В то время Гарольд Росс учил французский, а я не знал на этом языке ни слова. Я тогда работал в отделе кадров в «Вестерн Юнион». Однажды я получил письмо от Гарольда, к нему прилагалась рукопись. Он перевел для меня роман под названием «Батуала» Рене Марана. (Я тогда как раз читал французских авторов в переводе – Анатоля Франса, Пьера Лоти, Андре Жида и других.) Может быть, я уже предвидел, что скоро окажусь во Франции?

Из актрис мне тогда больше всех нравились две Элси – Фергюсон и Янус. Гарольд часто водил мою жену в театр и на концерты. У него был отличный вкус, и мы могли часами обсуждать наших любимых авторов, пьесы и музыкантов. Не то что сейчас – проглатываешь книгу в одиночестве, а затем выбрасываешь ее в урну и берешься за следующую. Нет, такие имена, как Достоевский, Гамсун, Джек Лондон, не превращались для нас в пустой звук. Они были частью наших каждодневных забот, мы ими жили. То же самое касалось и некоторых актеров, вне зависимости от их «великости». Как можно забыть Эмиля Яннингса (особенно в «Последнем человеке») или Дэвида Беласко, Сэссю Хаякаву, Холбрука Блинна или Анну Хельд, Фритци Шефф, Полину Фредерик?…[34]34
  Эмиль Яннингс (Теодор Фридрих Эмиль Яненц, 1884–1950) – немецкий актер и продюсер. Первый в истории лауреат премии «Оскар» за лучшую мужскую роль.
  Сэссю Хаякава (1889–1973) – американский и японский актер.
  Холбрук Блинн (1872–1928) – американский актер театра и кино.
  Анна Хелд (1872–1918) – уроженка Польши, певица и актриса, модель. Ее слава неразрывно связана с бродвейскими шоу-мюзиклами Флоренца Зигфельда.
  Фритци Шефф (1879–1954) – американская актриса и вокалистка.
  Полин Фредерик (1883–1938) – американская актриса.


[Закрыть] Существовал еще Театральный союз, появившийся из Гильдии вашингтонских актеров. Какие они ставили чудесные зарубежные пьесы – Андреева, Толстого, Гоголя, Георга Кайзера («Газ-1», «Газ-2») и многое, многое другое!

И вдруг, в самый разгар пиршества духа, разразилась революция в России. Ленин. Покончено с князем Кропоткиным и анархистами. Теперь на сцене – Троцкий, которого я видал пару раз в чайной на Второй авеню в Нью-Йорке. Теперь-то уже точно все пошло вверх дном, дым стоял коромыслом. Будущее по меньшей мере вдруг стало сомнительным и смутным. Наши лучшие писатели – Теодор Драйзер, Шервуд Андерсон, Юджин О’Нил – вдруг словно отошли на второй план. Мы стали зачитываться русскими романистами – новыми, созданными коммунистической революцией. В Китае взошла звезда Сунь Ятсена[35]35
  Сунь Ятсен (1866–1925) – китайский революционер, первый президент Китайской Республики.


[Закрыть], и мой приятель Бенни Буфано[36]36
  Беньямино Буфано (1890(?)–1970) – американский скульптор итальянского происхождения.


[Закрыть] смотался туда, вернулся и соорудил ему памятник, который и был поставлен где-то в Сан-Франциско. Бенни, удивительный мальчишка с Салливан-стрит, – ни цента в кармане, а объездил весь мир…

В это же время пришел конец шестидневным велогонкам. Не помню, чтобы Гарольд когда-нибудь ходил со мной на спортивные мероприятия. Видимо, он, в отличие от меня, не был достаточно безумен, дабы тащиться на Статен-Айленд и глазеть, как чемпион в среднем весе Стэнли Кетчел тренируется на свежем воздухе перед боем с Джеком Джонсоном. Мне даже и в голову не приходило позвать Гарольда с собой. Я принимал его таким, какой он есть, и он платил мне тем же. (Лучшая основа для дружбы и брака!)

Когда он жил в Миннесоте, от него приходили длинные письма на неизменной желтой бумаге.

В то время мы боготворили Генри Луиса Менкена и Бернарда Шоу. У нас, у «интеллектуалов», считалось модным высмеивать все американское. Менкен сам ввел массу уничижительных выражений, характеризующих американского парня, но он также написал великую книгу «Американский язык». Много лет спустя, вернувшись из Франции, я получил телефонный звонок в «Роялтон-отель». Это звонил Менкен и спрашивал, не можем ли мы увидеться на пару минут. Он был очень скромен и любезен; сказал, что возражал против запрета моих книг; лестно отзывался о них и оставил меня в некоторой растерянности, ибо я не привык получать благосклонные отзывы от своих американских критиков.

Это было время лошадиных скачек и судебного процесса Эвелин Несбит[37]37
  Флоренс Эвелин Несбит (1884–1967) – американская натурщица, актриса, участница кордебалета, одна из «девушек Гибсона». Получила скандальную известность благодаря делу об убийстве ее бывшего любовника, архитектора Стэнфорда Уайта, совершенном первым мужем Несбит.


[Закрыть]. А также «Пеллеаса и Мелизанды»[38]38
  «Пеллеас и Мелизанда» – опера французского композитора Клода Дебюсси в пяти действиях (13 картинах), написанная по тексту одноименной пьесы Мориса Метерлинка.


[Закрыть], Мэри Гарден в «Таис»[39]39
  «Таис» – лирическая опера в трех актах французского композитора Жюля Массне. Французское либретто Луи Галле написано по мотивам одноименного романа Анатоля Франса (1890).


[Закрыть], Гадски в роли Брунгильды[40]40
  Иоанна Гадски – солистка немецкой оперной труппы в Нью-Йорке, одна из лучших исполнительниц партии Брунгильды в тетралогии Вагнера «Кольцо Нибелунгов».


[Закрыть], Шуман-Хайнк, Фрэнка Крамера, чемпиона по велосипедным гонкам. Был еще такой известный актер Якоб Бен-Ами с Бауэри-стрит, улицы притонов, игравший в Театральном союзе. Из России к нам пришел не только Нижинский, но и «Борис Годунов»[41]41
  «Борис Годунов» – опера Модеста Мусоргского в четырех действиях с прологом. Либретто композитора по мотивам одноименной трагедии А. С. Пушкина.


[Закрыть], и Настасья Филипповна из «Идиота». Помимо Элеоноры Дузе, был еще бессмертный Пабло Казальс; огромный дирижабль «Граф Цеппелин», который взорвался в ангаре; наряду с Джоном Дрю, любимцем женщин, – другой герой-любовник, Рудольф Валентино; сэр Томас Липтон и яхтовые регаты[42]42
  Томас Джонстон Липтон (1848–1931) – шотландский торговец и яхтсмен, создатель марки чая «Липтон». Также он был самым стойким соперником в истории Кубка Америки.


[Закрыть]; Лилиан Рассел и ее прожорливый возлюбленный – Даймонд Джим Брейди[43]43
  Лилиан Рассел (1860–1922) – американская актриса и певица, одна из самых известных актрис и певиц в США в конце XIX – начале XX в.
  Джеймс Бьюконен Брейди (1856–1917) – американский бизнесмен, финансист и филантроп.


[Закрыть].

Я помню нескольких женщин-писательниц вроде Эдны Фербер и Фани Хёрст, но подавляющее большинство читало Марию Корелли. Не в последнюю очередь упомянем Хьюстонский уличный театр. (До сих пор помню их рыжеволосого дирижера, который иногда очень эмоционально играл на пианино.) Не забыть еще выставки в «Арсенале», где Марсель Дюшан[44]44
  Марсель Дюшан (1887–1968) – французский и американский художник, теоретик искусства, стоявший у истоков дадаизма и сюрреализма.


[Закрыть] впервые представил на суд публики свою «Обнаженную, спускающуюся по лестнице».

Мой отец тогда еще не начал шататься по барам с Джеком Бэрримором, но и до этого уже оставалось недолго. Позже я узнал от самого Бэрримора, каким компанейским парнем был мой папаша, хоть и из «некультурных», как сказали бы французы.

Думая об этом сейчас, я понимаю, что в то время Нью-Йорк так и кишел женщинами невероятной красоты. Они съезжались сюда со всего мира. Нельзя не сказать еще об одной крупной фигуре того времени – о Рабиндранате Тагоре, человеке, о котором говорили столько же и которого почитали так же, как Кришнамурти. Я пошел на его лекцию в Карнеги-холл, как только он приехал в Америку. На этот раз Гарольд составил мне компанию, поскольку он тоже был поклонником Тагора. Какое же разочарование нас ожидало… Лекция состояла в основном из обвинений в адрес Америки, и все это произносилось таким свистящим, хныкающим голосом, что превратилось в одну нескончаемую жалобу. Мы оба чувствовали себя препаршиво, глядя, как наш идол рассыпается у нас на глазах. Но спустя многие годы мое восхищение этим человеком только увеличилось. Все, что он написал и чего достиг в жизни, – это вещи высшего порядка.

Как мне забыть тот день, когда Чарльз Линдберг пересек Атлантику на своем моноплане – так, что весь мир застыл в изумлении?! Этот день вписан красной строкой в историю Америки.

И что же сталось с моим приятелем за все это время? Он покинул Блу-Эрт и поселился в Рочестере, где по-прежнему преподавал музыку и дирижировал небольшим оркестром. И писал мне письма все на той же желтой бумаге. Сейчас он живет в доме престарелых, но у него в комнате стоит пианино. Он никогда не говорит, что его беспокоит, но я думаю, все дело просто в преклонном возрасте, как и у вашего покорного слуги.

Вот вам достойный пример самоучки, пропитанного культурой до кончиков пальцев и всю свою жизнь прожившего в захолустье. То, что нас связывало, не может быть забыто. Гарольд Росс обогатил мою жизнь. Интересно, играет ли он до сих пор «Загородные сады провинции» Перси Грейнджера?

Не помню, чтобы кто-нибудь называл его Веселиил, все звали его просто Лилик. Как Пикассо шло имя Пабло, так и Лилику шло имя Лилик. Я говорю о нем в прошедшем времени, потому что наша последняя встреча состоялась очень давно – это было где-то на вокзале в Южной Франции, лет двадцать, а то и больше назад. Сейчас Лилик живет в Иерусалиме. Он там родился, там же пошел в школу, но встретил я его впервые где-то в Биг-Суре, когда он явился на мой день рождения, весь сияющий, полный разнообразных идей и проектов, которыми рассчитывал меня заинтересовать. Мы с ним вместе сделали книгу «В ночную жизнь…», этот прекрасный и столь необычный в истории пример сотрудничества, если позволено так говорить о самом себе. Как и в случае с Лоренсом Дарреллом[45]45
  Лоренс Джордж Даррелл (1912–1990) – английский писатель и поэт, старший брат писателя-анималиста Джеральда Даррелла.


[Закрыть], я был сразу же очарован Лиликом. Он излучал здоровье, жизнерадостность и оптимизм. Устоять перед его обаянием было невозможно. Он потратил минимум времени на то, чтобы убедить меня взяться за совместную книгу. (У меня осталась пара копий этого издания, трафаретная печать.) Основную часть издательской работы проделал Лилик. Он собственноручно сделал не только иллюстрации и макет книги, но и все трафаретные матрицы. Думаю, это заняло у него в целом не меньше двух лет, хотя, даже если бы на это потребовалось лет десять, Лилик все равно не отказался бы от своей затеи. Его невероятное здоровье позволяло ему работать в два раза больше, чем обычным людям. К тому же он обладал еще одним редким талантом – умел верить и никогда не брался за то, во что не верил свято и непререкаемо. Втянувшись в дело, он был подобен снежной лавине – ничто не могло остановить его или заставить свернуть с выбранного пути.

В связи с этим хочу сказать пару слов о его воспитании и образовании. Начать с того, что ему повезло с родителями. Отец его был придворным скульптором у болгарского царя, а мать – писательницей и интеллектуалкой, бежавшей из царской России, оба – либералы, творческие личности и любящие родители. Именно они привезли в Израиль первое в стране пианино. По-моему, Шац получил на редкость хорошее образование: танцы, актерская игра, музыка, спорт предшествовали истории, грамматике и прочим наукам. Школу он окончил вполне оформившейся личностью, в мире с собой и окружающей действительностью: у него были близкие друзья среди арабов; он немного говорил по-арабски; одинаково хорошо играл в футбол и теннис, а в перерывах учился играть на скрипке. Какая же разница в воспитании по сравнению с американскими детьми! Подростком Веселиил читал мировую классику – Достоевского, Андре Жида, Томаса Манна, Анатоля Франса. И все на иврите. К нему домой приходили такие гости, как Эйнштейн, Элиэзер Бен-Йехуда, патриарх сионизма, сделавший иврит живым языком, художники Марк Шагал, Диего Ривера[46]46
  Диего Мария де ла Консепсьон Хуан Непомусено Эстанислао де ла Ривера и Баррьентос Акоста и Родригес (1886–1957) – мексиканский живописец, муралист, политический деятель левого толка.


[Закрыть] и другие. Именно в Израиле и в их окружении Шац научился графике и живописи, и теперь его работы можно увидеть где угодно. Несмотря на всю свою любовь к родине, он ни в коем случае не был узколобым националистом.

Некоторое время он жил и работал в Париже, что еще больше нас сближало. Помимо французского языка, Лилик знал немецкий, русский, польский, не говоря уже об английском и иврите. (Но не идиш!) Очень во многом Шац был совершенно не похож на еврея и вообще на израильтянина. Он был настоящим космополитом, который повсюду чувствует себя превосходно.

Когда я впервые его повстречал, он жил в Беркли. Поскольку родители моей четвертой жены Ив тоже жили в Беркли, я частенько его навещал, особенно во время работы над книгой «В ночную жизнь…». Но через несколько лет он переехал в Биг-Сур со своей женой Луизой, сестрой Ив. (Так что мы с ним породнились, как и положено хорошим друзьям.) В Биг-Суре Лилик стал моим помощником, поскольку в дополнение к своему культурному и творческому багажу он еще и не боялся рутины. Если вам не хочется возиться с лишней работой, позовите Лилика! Он был всегда в пределах досягаемости, вечно готовый помочь, полный оригинальных идей, как сделать то или это. Перечислять его достоинства можно до бесконечности. Единственное, что так или иначе ограничивало его независимость, так это проблемы с чиновниками британского правительства. (Израиль тогда еще не был суверенным государством.) Однако трудности лишь обостряли его мышление, он никогда не позволял обстоятельствам брать над собой верх. В худшем случае он мог пробормотать пару увесистых выражений на иврите или арабском. Арабский, насколько я понимаю, хорошо подходит для сквернословия. (Слушая, как он говорит с мамой по телефону на иврите, я выучил одно слово – «има», то есть «мама».) Мне показалось, что это хорошо звучит, уж получше, чем наше слово «мать». У него были прекрасные отношения с матерью, хотя, по-моему, она была не подарок. Но даже если Лилик и отдавал себе отчет во всех ее недостатках, он никогда не подавал виду. В этот период в Биг-Суре я завел себе несколько друзей-евреев. Они все были знакомы между собой, хотя я бы не сказал, что испытывали друг к другу особую любовь. Каждый из них слишком хорошо осознавал собственную уникальность. Я же старался дружить со всеми, и меня частенько принимали за еврея. Всю свою жизнь, приходится отмечать это снова и снова, я был окружен друзьями-евреями, перед которыми я в неоплатном долгу. Например, только еврейский врач способен отказаться принять от пациента, гоя вроде меня, плату и даже, наоборот, предложить тому денег взаймы. (Да, таких врачей среди неевреев я не встречал.)

Живя в Биг-Суре, я впервые заработал достаточно денег, чтобы открыть банковский счет (двадцать пять или тридцать лет назад). Я уже упоминал об Ив. После свадьбы в Кармеле мы решили провести медовый месяц в Европе. (Я не был во Франции с 1939 года.) К нашему удивлению, Лилик написал нам из Иерусалима, что они с женой хотят к нам присоединиться. Все эти годы, предшествующие моему успеху в Америке, я переписывался с Пьером Лесденом, фламандским поэтом. Теперь, будучи в Париже, я намеревался увидеться с ним. (Раньше мы никогда не встречались.) Лилик изъявил желание составить мне компанию, потому что я много рассказывал ему о своем друге Пьере Лесдене, но для начала нужно было преодолеть препятствие в лице британского правительства. Шацу следовало получить разрешение британского консула в Париже, а дело это было нелегкое. Не знаю, сколько раз Лилик наведывался к этому типу, чтобы получить требуемое разрешение. Почему ему нельзя поехать, почему консул не дает разрешение – для всех нас это оставалось неразрешимой загадкой. Уже почти отчаявшись, Лилик решился нанести последний визит. На этот раз он взял с собой портфолио со своими работами, чтобы показать этому ублюдку. Как только консул увидел работы, его взгляд на ситуацию вдруг радикально изменился. Значит, Лилик – художник, а его родители были знакомы с Эйнштейном…

– Марк Шагал к нам иногда захаживал, – невзначай обронил мой приятель.

– Что? – вскричал консул. – Вы сказали, Марк Шагал?

– Ну конечно, – ответил Лилик, – он был другом семьи.

– Почему же вы не сказали об этом раньше? – возопил консул, всплескивая руками.

– Не думал, что это имеет значение.

– Марк Шагал, между прочим, мой любимый художник, – веско сообщил чиновник. – Черт, вы могли получить визу вечность назад, если бы сказали раньше. Так, дайте-ка я все устрою…

Вот так Лилик с женой получили разрешение ехать с нами в Брюссель.

– То есть у него не было никаких причин отказывать тебе так долго! – воскликнул я. – Вот ведь вшивый ублюдок! Типичный британец! Как ты удержался, чтобы не двинуть ему по челюсти?

Но Лилик был уже готов забыть об этом инциденте.

– Я тебе не все сказал, – вдруг продолжил он. – Когда бумаги уже были у меня в кармане, я сказал, что еду с Генри Миллером и его женой. «Генри Миллер, – пробормотал он. – Никогда особо не любил его грязные книжонки». Он задумался на мгновение: «Но вероятно, этот малый – гений». Тогда я доставил себе удовольствие и сказал, что ты не просто мой хороший друг, но и родственник. «Только не говорите, что Миллер женился на еврейке!» – заорал он. «Нет, – ответил я, – мы оба женились на сестрах-ирландках из…» Но он даже не дослушал. Это все было уже слишком для него. Он просто махнул мне, чтоб я убирался.

В Брюсселе мы все вчетвером завалились домой к Пьеру. Мы собирались остановиться в отеле, но он не захотел даже слышать об этом. Он уступил нам свою кровать, а сам вместе с женой спал на полу, невзирая на наши протесты. Лесден принадлежал к тем редким людям, которые, будучи бедны как церковные мыши, умудряются производить впечатление состоятельных людей. Он настоял, чтобы мы столовались у них. К счастью, наши жены умели вкусно готовить и помогали его супруге. Надо сказать, что питались мы в результате отменно. Очень скоро мы пристрастились к чесноку и дружно уплетали целые головки и за обедом, и за ужином. Лесден утверждал, что это очень полезно для здоровья. В итоге мы добивались просто фантастического зловония изо рта. Прибавьте к этому еще привычку Лилика музыкально пердеть во время поглощения вкусной пищи – на самом деле он и в правду умел мелодично испускать газы… Он рассказывал, что научился этому у одного актера, который развлекал публику обилием разнообразных звуков по команде. И это включало в себя музыкальное пуканье!

Обеды и ужины у Лесдена – незабываемое время. Разумеется, мы дико ржали во время ужинов. Для Лесденов наше пребывание стало настоящим отпуском. Пьер не ходил на работу целых десять дней, и это, должно быть, приносило ему огромное облегчение, потому что место его работы находилось на другом конце Бельгии. Ему приходилось выезжать из дома в пять утра, а возвращался он только в десять вечера, и к тому же работу свою он ненавидел. Ему, собственно, незачем было так надрываться, потому что его брат занимал пост какого-то там министра. Но гордость не позволяла Пьеру принимать его помощь. Он был поэтом и предпочитал жить как поэт, то есть в нищете, не выказывая при этом ни злости, ни горечи, – ну не святой ли?

Его брат Морис, который, помимо всего прочего, являлся издателем крупного журнала и пользовался некоторой известностью в литературных кругах Бельгии, настоял на том, чтобы показать иностранным гостям страну. У него была дорогая машина с шофером, который прокатил нас по Бельгии за рекордно короткое время. Каждый день и вечер он выбирал известный ресторан, где мы пировали как короли. Никогда не забуду я Брюгге. Прогуливаясь по берегам каналов, я чувствовал себя словно в Амстердаме – этот красивый город достоин пера поэта. Там я написал кое-что для голландского журнала. Думаю, что фламандский я бы выучил легко, он похож на немецкий, – по крайней мере, надписи на дорожных знаках я понимал без труда. Нет, никогда не забуду этот город…

Помимо всяческих экскурсий и пикников, мы предприняли вместе с Лесденами поездку в монастырь, где некогда поживал достопочтенный Рёйсбрук[47]47
  Иоганн Рюйсбрук, или Ян ван Рёйсбрук, прозв. Удивительный, или Восхитительный (1293–1381), – южнонидерландский (фламандский) мистик.


[Закрыть]. Он находился на окраине букового леса, в двух часах ходьбы от дома Лесденов, на окраине Брюсселя. Сам же Брюссель показался мне совершенно неинтересным городом, двойником Женевы. В знаменитом Гентском соборе мы полюбовались на знаменитый алтарь работы Ван Эйка, в частности на «Поклонение тельцу», – я был даже не впечатлен, а просто шокирован.

Во время моего пребывания в Бельгии я помнил, что нахожусь на Низкой Земле, часть которой теперь так и называется – Нидерланды. Несмотря на то что официальный язык в Бельгии – французский, здесь живут фламандцы, гордые своей национальной принадлежностью.

Бедный Лесден жил в неправильном месте! Ему бы поселиться в Брюгге, незабываемом городе, как будто созданном специально для поэтов. Даже я, наверное, взялся бы кропать стихи, живи там.

Из Брюсселя мы отправились прямиком в Лондон, а оттуда – в Уэльс, навестить моего старого дружка Альфреда Перле[48]48
  Альфред Перле (1897–1990) – австрийский писатель (получил британское подданство), написавший книгу «Мой друг Генри Миллер».


[Закрыть].

В Уэльсе, как всем известно, находится собор, фасад которого непогрешимо прекрасен. Это нечто нереальное! Впрочем, никаких других достопримечательностей в Уэльсе и нет. Ах да, винный магазин! Каждый раз, когда мы с Альфом наведывались туда за вином, хозяин магазина бросался нам услуживать. Этот типичный англичанин, который все время называл Альфа «мистер Перле», видимо, благоговел перед тем фактом, что мистер Перле – писатель, который жил в Париже много лет. Так я впервые увидел своего старого друга в новом свете. Это был уже не клоун, не жулик, не подлец какой-нибудь, а английский гражданин, выдающийся человек в глазах окружающих. Естественно, едва выйдя из магазина, мы начинали гоготать.

– Старый дурак! – обычно говорил Фред. – Все они здесь такие, Джоуи.

Хотя в такой дыре, как Уэльс, совершенно нечем заняться, мы хорошо проводили время, набивая животы и развлекаясь. Лилик, который раньше никогда не встречался с Перле, был очарован его умом и шутовским талантом. Мы не скучали ни секунды.

Наконец мы вернулись в Париж, где вскоре после нашего прибытия Лилик решил, что нам совершенно необходимо навестить художника Мориса Вламинка[49]49
  Морис де Вламинк (1876–1958) – французский художник-самоучка, испытал влияние Ван Гога и Сезанна. Участник группы «диких» (фовисты), близок к Андре Дерену и Кеесу ван Донгену.


[Закрыть]. Вначале я не проявил особого энтузиазма, поскольку мне казалось, будто со времен своей принадлежности к фовизму он не написал ничего путного, однако решил, что все-таки будет любопытно повстречаться с ним как с человеком. К этому времени Вламинку, должно быть, исполнилось далеко за семьдесят, он оправлялся после болезни. Он встретил нас, сидя в кресле, – огромный, тяжелый, весом не менее двухсот с четвертью фунтов. Он всегда был крупным, даже в юности, когда профессионально занимался велосипедным спортом. Глядя на его талию и зад, я удивлялся, как ему вообще удавалось когда-либо помещаться на узком седле. Еще меня интересовало, не сплющивались ли под его весом шины. Несмотря на массивность тела, чувствительности и эстетического вкуса в нем было хоть отбавляй. Прежде чем заделаться художником, он учился играть на скрипке и выступал с цыганским оркестром.

Учитывая его состояние, было удивительно, что он вообще нас принял. Мы нашли его очень любезным и приятным, он оказался прекрасным рассказчиком, быстрым и острым на язык. Казалось, он готов говорить о чем угодно. Кроме Пикассо. Кажется, Пикассо у него загремел в черный список. Вламинк с раздражением сформулировал это так: «Видел я Пикассо „негритянского периода“, Пикассо „периода кубизма“, Пикассо такого и Пикассо этакого, но никогда я не видел Пикассо „периода Пикассо“!»

Дом у него теперь был в Нормандии – там он купил большую ферму и выращивал лошадей. Он представил нам двух своих дочек, здоровых, полногрудых подростков, которые были способны опрокинуть стакан чистого спирта не моргнув и глазом.

С наибольшей страстью Вламинк говорил об одном своем современнике – Морисе Утрилло[50]50
  Морис Утрилло (1883–1955) – французский живописец-пейзажист.


[Закрыть]. Они были хорошими приятелями когда-то, как и с Андре Дереном[51]51
  Андре Дерен (1880–1954) – французский живописец, график, театральный декоратор, скульптор, керамист.


[Закрыть].

Не могу не упомянуть о статуэтках, почти вполовину человеческого роста, изображавших африканских негров. Они стояли вокруг камина. Известно, что Вламинк первым во Франции начал коллекционировать эти статуэтки. Были и поменьше, у Цадкина, но таких здоровых ни у кого не было. Они производили наибольшее впечатление и лучше всего подходили к размерам хозяина дома.

Вламинк очень много говорил тем вечером. У нас создалось ощущение, что мы находимся в одной комнате не с человеком, а с целой эпохой. Единственное, о чем я жалел, – это о том, что так и не увидел его на велосипеде. В те дни, частенько наблюдая шестидневные гонки в Медисон-сквер-гарден[52]52
  Медисон-сквер-гарден – спортивный комплекс в Нью-Йорке, США. Комплекс был построен в конце XIX в. в северо-восточном углу Медисон-сквер (на пересечении Мэдисон-авеню и 26-й улицы), названного в честь четвертого президента США Джеймса Медисона.


[Закрыть], я видел спортсменов всех видов и размеров, но только не его пропорций.

По пути домой я сказал Лилику:

– Ну что ж, вот нашелся хотя бы один художник, который не ходил к вам в гости в Иерусалиме.

– Ты прав, – отозвался он, – но раз уж ты завел об этом речь, давай я расскажу тебе кое о ком, кто ходил. Я как раз думал о нем.

– О ком?

– О Диего Ривере.

– Странно, – сказал я, – он часто захаживал к Анаис Нин[53]53
  Анаис Нин (Анхела Анаис Хуана Антолина Роса Эдельмира Нин-и-Кульмель, 1903–1977) – американская и французская писательница, известная своими эротическими романами и дневником, который она вела более 60 лет.


[Закрыть], когда они оба жили на юге Франции.

От этой встречи у нас обоих осталось ощущение, как будто мы хорошо и вкусно поели. И даже переели. Позже я прочел парочку книг Вламинка, потому что из него и писатель вышел неплохой. В его книгах была та глубина, которой недоставало его устным рассказам. Наверное, в устной речи он несколько перебарщивал с ехидством. В его наружности была одна нелепая черта – это рот, крошечный ротик, похожий скорее на третий глаз на огромном лице. Вероятно, из-за болезни голос у него был совсем неподходящий для человека его комплекции – слабенький и какой-то привередливый, но очень удобный для того, чтобы отчитывать кого-нибудь или передразнивать, что у него прекрасно получалось.