Текст книги "Трагедия армянского народа. История посла Моргентау"

– Я согласен, что правительство сделало серьезную ошибку в своем отношении к армянам, – сказал Халил, – но она уже сделана, и ничего изменить нельзя. Но как мы можем поступить теперь? Конечно, если существуют ошибки, которые еще можно исправить, нам следует их исправить. Как и вы, я всем сердцем скорблю о совершенных перегибах и насилии, но я хотел бы изложить вам точку зрения Высокой Порты. Понимаю, что это не оправдание, но думаю, что есть смягчающие обстоятельства, которые следует учесть, прежде чем вынести приговор оттоманскому правительству.

После этого, как и другие его коллеги, он заговорил о событиях в Ване, о стремлении армян к независимости и их помощи русским. Все это я уже много раз слышал.

– Я говорил Варткесу (армянский депутат, который, как многие другие армянские лидеры, впоследствии был убит), что, если его народ действительно стремится к независимому существованию, им следует дождаться подходящего момента. Возможно, русские победят Турцию и оккупируют армянские провинции. Тогда желание армян стать самостоятельными будет вполне понятно. Почему бы, говорил я Варткесу, не подождать? Я предупреждал его, что мы не позволим армянам сесть себе на шею, а если они начнут открыто проявлять враждебность, мы сумеем избавиться от них, сеющих беспокойство в тылу нашей армии, и удалим их на безопасное состояние – сошлем на юг. Энвер, как вы знаете, об этом же предупреждал их патриарха. Но, несмотря на наши дружеские увещевания, они подняли мятеж.

Я спросил, как можно помочь им, и сообщил, что уже располагаю для этой цели суммой 20 тысяч фунтов (100 тысяч долларов).

– Только оттоманское правительство, – любезно ответил он, – должно заботиться о том, чтобы эти люди были устроены, имели крышу над головой и пропитание, во всяком случае до тех пор, пока они не смогут обеспечивать себя сами. Правительство выполнит свою обязанность. Кстати, двадцать тысяч фунтов, которые у вас есть, – это почти ничего.

– Согласен, но это только начало, – ответил я. – Уверен, я получу намного больше.

– Энвер-паша считает, – сказал мой собеседник, – что иностранцы не должны помогать армянам. Не буду утверждать, что его соображения правильные или, наоборот, неправильные. Я просто перечислю их вам, а дальше можете судить сами. Энвер говорит, что армяне – идеалисты и что, предложив им помощь, иностранцы будут способствовать ненужному росту их национального самосознания. Он намерен полностью и навсегда прекратить контакты армян с иностранцами.

– Таков способ Энвера остановить их деятельность? – спросил я.

Халил очень добродушно улыбнулся этому в какой-то степени провокационному вопросу и ответил:

– У армян больше нет возможностей действовать.

Поскольку к этому времени было убито уже около 500 тысяч армян, этот ответ Халила обладал очевидным достоинством, коего не хватало большинству других, – он был правдивым.

– Сколько армян в южных провинциях нуждаются в помощи? – спросил он и сам себе ответил: – Не знаю и не хочу гадать.

– Но речь идет о нескольких сотен тысяч?

– Полагаю, что да, но не знаю, сколько именно сотен тысяч. – Сделав паузу, он продолжил: – Многие пострадали только потому, что Энвер не мог выделить солдат, чтобы защитить их. В некоторых местах их сопровождали регулярные войска, которые вели себя безупречно. Сорок человек погибли, защищая армян. Но нам пришлось призвать многих полицейских на армейскую службу, а армянами стали заниматься новые люди. На их счету много преступных нарушений закона, это правда.

– Многие турки не одобряют такие меры, – сказал я.

– Не смею отрицать, – ответил как всегда невозмутимый Халил, после чего откланялся.

Энвер, Халил и их коллеги проявляли максимальное единодушие в одном: иностранцы не должны оказывать помощь армянам. Через несколько дней после этого визита в американское посольство прибыл заместитель госсекретаря. Он принес мне сообщение от Джемаля. Джемаль, под юрисдикцией которого находились сирийские христиане, был очень раздражен интересом, проявляемым американскими консулами к армянам. Он просил меня приказать этим чиновникам «прекратить вмешательства в армянские дела». Джемаль не трудился разбираться, кто прав, кто виноват, и наказывал всех. Через некоторое время после этого Халил пожаловался, что американские консулы продолжают слать информацию о положении армян в Америку и теперь правительство требует прекращения преследований.

Между прочим, большинство этих сообщений отправляли не консулы, а я, и я не намеревался останавливаться.

Глава 27
«Я не стану делать для армян ничего», – говорит немецкий посол

Думаю, ни один из аспектов армянского вопроса не вызвал такого интереса, как этот. Участвуют ли в происходящем немцы? В какой степени кайзер ответственен за уничтожение целой нации? Проявляют ли немцы благосклонность, молча соглашаются или выступают против преследований? За последние четыре года Германия стала ответственной за многие самые черные страницы в истории, неужели на ней лежит ответственность и за эти преступления?

Полагаю, многие усмотрят в замечаниях турецкой верхушки сходство с немецкой философией войны. Позвольте мне еще раз процитировать некоторые фразы, использованные Энвером и другими турецкими чиновниками при обсуждении массовых убийств армян. «Армяне сами навлекли на себя свои несчастья», «Их заранее предупреждали о том, что с ними случится», «Мы сражались за существование нашей нации», «Любые средства, которые позволят нам достичь цели, оправданны», «У нас нет времени разделять виновных и невиновных», «Единственное, что нас сейчас занимает, – это победа в войне».

Во всех них есть что-то знакомое, не правда ли? И в самом деле, я мог бы переписать все беседы с Энвером, заменив Армению на Бельгию, вложить слова в уста немецкого генерала, и мы получим почти точное описание отношения немцев к зависимым от них народам. Но учение пруссаков еще глубже. Существует одна черта в армянских делах, которая стала новой, – и она была совсем не турецкой. В течение веков отношение турок к своим армянам и другим подчиненным народам было варварским. Их методы всегда были жестокими, грубыми и ненаучными. Они выбивали мозги армян дубинкой – это неприятное сравнение является самой точной иллюстрацией примитивных методов, которыми решалась армянская проблема. Турки понимали толк в убийстве, но в их исполнении убийство не было искусством. События 1915–1916 годов продемонстрировали появление новых черт. Речь идет о концепции депортации. За прошедшие пять веков турки изобрели бесчисленные способы физического уничтожения своих христиан, но им никогда не приходило в голову, что их можно выдворять из домов, где жили их отцы, деды и прадеды, и высылать в безжизненную пустыню. Где родилась эта идея? Я уже описывал, как в 1914 году, непосредственно перед началом войны в Европе, правительство переселило около 100 тысяч греков из мест их постоянного обитания в приморских районах Азии на острова в Эгейском море. Я также говорил, что адмирал Узедом, один из крупных немецких экспертов ВМФ в Турции, рассказал мне, как немцы порекомендовали туркам эту депортацию. Но самый главный момент заключается в том, что эта идея депортации людей en masse[20]20
  В массе, в целом (фр.).


[Закрыть] сегодня является исконно германской. Ее может встретить любой человек, читающий пангерманскую литературу. Энтузиасты немецкого мира запланировали, как часть своей программы, выселение французов из определенных частей Франции, бельгийцев из Бельгии, поляков из Польши, славян из России и других народов с территорий, на которых они жили тысячелетиями, и расселение на освободившихся площадях немцев. Вряд ли стоит отдельно упоминать о том, что немцы пропагандировали эту идею как часть государственной политики: ни для кого не секрет, что они этим занимались последние четыре года. Они выселили, мы даже не знаем точное число, бельгийцев и французов со своих родных земель. Австро-Венгрия уничтожила большую часть сербского населения и ввезла тысячи сербских детей на свои территории, намереваясь вырастить их лояльными подданными своей империи. Какова была интенсивность перемещения населения, мы не узнаем до конца войны, известно только, что оно велось весьма стремительно.

Некоторые немецкие писатели поддерживали применение этой политики и к армянам. По словам парижской газеты «Темпе», Пауль Рорбах «на конференции, состоявшейся некоторое время назад в Берлине, рекомендовал избавить Армению от армян. Их следовало расселить в направлении Месопотамии, а их места занять туркам, причем таким образом, чтобы Армения была избавлена от русского влияния, а в Месопотамии появились фермеры, которых там не хватает». Цель этого мероприятия была достаточно очевидна. Германия строила Багдадскую железную дорогу через пустыни Месопотамии. Это был важнейший элемент построения новой великой Германской империи, которая простиралась бы от Гамбурга до Персидского залива. Но строительство и работа железной дороги не могли быть успешными, если вокруг нее не будет работоспособного и экономного населения. Ленивые турки на эту роль никак не подходили. Зато вполне годились армяне. Так что идея насильственно выселить этих людей из районов, где они жили в течение многих веков, и перевезти в горячую безжизненную пустыню четко укладывалась в немецкую концепцию искусства управления государством. Тот факт, что эти люди испокон веков жили в умеренном климате, в глазах пангерманских теоретиков существенного значения не имел. Я выяснил, что немцы уже давно широко насаждали эту идею, а некоторые немецкие ученые даже читали лекции по этому вопросу на Востоке. «Помню, как я посетил лекцию известного немецкого профессора, – рассказывал мне один американец. – Он настойчиво убеждал своих слушателей, что на протяжении всей истории турки совершали грубейшую ошибку, проявляя ненужное милосердие к нетурецкому населению. Единственный способ обеспечения процветания Турецкой империи, по его словам, – это действовать без всяких сантиментов по отношению ко всем живущим на территории Турции национальностям и расам, не поддерживающим планы турок».

Пангерманисты причастны к армянской проблеме. Я процитирую слова автора «Средней Европы» Фридриха Наумана, вероятно одного из лучших пропагандистов идей пангерманизма. В своем труде об Азии Науман, ранее бывший священником, уделяет много внимания массовым убийствам армян 1895–1896 годов. Достаточно привести несколько строк, чтобы показать отношение немецкой государственной политики к такому бесчестью. «Принимая во внимание убийство 80—100 тысяч армян, мы можем прийти только к одному мнению: мы должны с гневом и страстью осудить и убийц, и подстрекателей. Они совершили самые гнусные убийства массы людей, более многочисленные и жестокие, чем во время кампании Шарлеманя против саксонцев. Пытки, описанные Лепсиусом, превосходят все, что мы знали ранее. Что тогда не позволяет нам напасть на турок, сказав им: «Эй, ты, убирайся отсюда!»? Нам мешает только одно: турок ответит, что будет бороться за свое существование, и мы ему поверим. Мы верим, несмотря на негодование, которые вызывает в нас кровавое мусульманское варварство, что турки защищаются на законных основаниях. В армянском вопросе и массовых убийствах мы видим прежде всего дело турецкой внутренней политики, эпизод агонии, через которую проходит великая империя, не собирающаяся умирать, не сделав последней попытки спастись, пусть даже ценой кровопролития. Все великие державы, за исключением Германии, приняли политику, направленную на изменение текущего состояния дел в Турции. Соответственно, они требуют для подданных Турции прав человека, гуманности, цивилизованности, политических свобод – словом, всего того, что сделает их равными туркам. Но так же, как древнее римское деспотическое государство не могло терпеть религию назарян, Турция, являющаяся политическим преемником Восточной Римской империи, не может терпеть присутствия свободного западного христианства среди своих подданных. Для Турции армянский вопрос есть вопрос жизни и смерти. По этой причине она действует в традициях азиатского варварства; она уничтожила армян, чтобы они еще долго не смогли заявить о себе как о политической силе. Конечно, это ужасный акт, акт политического отчаяния, позорный в деталях, и все же он является частью политической истории на свой, азиатский манер… Несмотря на недовольство, которое испытывает немецкий христианин, узнав о свершившихся фактах, ему ничего не остается делать, как терпеть, конечно, насколько это возможно, и предоставить событиям идти своим чередом. Наша политика на Востоке уже давно определена: мы принадлежим к группе стран, защищающих Турцию, и именно этот факт должен определять наше поведение… Мы не запрещаем рьяному христианину думать о жертвах этих страшных преступлений, нянчиться с детьми, заботиться о взрослых. Да благословит Господь эти добрые дела, как и все другие проявления веры. Только мы не должны допускать, чтобы акты милосердия принимали форму политических актов, которые причинят вред немецкой политике. Интернационалист, тот, кто принадлежит к английской школе мышления, может идти в ногу с армянами. Националист, тот, кто не намерен жертвовать будущим Германии ради Англии, должен в вопросах внешней политики следовать указанным Бисмарком путем, даже если он кажется безжалостным… Национальная политика: исходя именно из этого, мы, как государственные деятели, должны выказать безразличие к страданиям христиан в Турции, даже если, как люди, мы испытываем боль… Это наш долг, который мы должны понять и признать перед Богом и людьми. Если сегодня мы поддерживаем существование Турецкого государства, то делаем это в собственных интересах, ради нашего великого будущего… С одной стороны, мы должны исполнить наш национальный долг, по другую сторону лежат наши человеческие обязанности. Бывают времена, когда в случае конфликта этих двух начал мы можем выбирать нечто среднее. Это хорошо с человеческой точки зрения, но редко правильно в моральном плане. В этом случае, как и во всех аналогичных ситуациях, мы должны четко знать, по какую сторону лежит величайший и важнейший нравственный долг. Сделав выбор, уже нельзя колебаться. Вильгельм II такой выбор сделал. Он стал другом султана, поскольку думает о великой, независимой Германии».

Такова была немецкая философия применительно к армянам, и я имел возможность наблюдать ее применение на практике. Как только в Константинополь стали поступать первые сообщения, мне пришло в голову, что наиболее реальный способ остановить преступления – это совместное обращение всех дипломатических представительств к оттоманскому правительству. В конце марта я пришел, чтобы обсудить этот вопрос с Вангенхаймом. Его глубочайшая антипатия к армянам стала очевидна сразу. Он начал поносить их, не выбирая выражений, совсем как Талаат и Энвер. Он рассматривал события в Ване как беспричинный бунт, короче говоря, в его глазах, как и в глазах турецких чиновников, армяне были предателями и преступниками.

– Я помогу сионистам, – заявил он, полагая, что это замечание будет приятно лично мне, – но ничего не буду делать для армян.

Вангенхайм старался представить армянский вопрос делом, касающимся главным образом Соединенных Штатов. Очевидно, мои постоянные выступления в их защиту немецкий ум расценил так, что любой акт милосердия по отношению к этим людям станет уступкой Соединенным Штатом. А в тот момент он был вовсе не расположен делать что бы то ни было в угоду американцам.

– Соединенные Штаты – единственная страна, – сказал он, – проявляющая повышенный интерес к армянам. Ваши миссионеры – их лучшие друзья, а ваши люди – их пылкие защитники. Поэтому вопрос помощи им – дело американцев. Как вы можете ожидать моего участия, если Соединенные Штаты продают оружие врагам Германии? Мистер Брайан только что опубликовал ноту, заявив, что было бы противоречием нейтралитету не продавать оружие Англии и Франции. Пока ваше правительство сохраняет такое отношение, мы не станем ничего делать для американцев.

Возможно, только немецкая логика могла найти связь между нашей продажей военных материалов союзникам и издевательствами турок над сотнями тысяч армянских женщин и детей. Но мне больше ничего не удалось добиться от Вангенхайма. Я часто беседовал с ним, но он неизменно отклонял мои просьбы о милосердии к армянам, ссылаясь на использование американских снарядов в Дарданеллах. Вскоре наши отношения стали весьма прохладными, очевидно в результате моего отказа отдать ему «должное» за прекращение депортации французских и британских гражданских лиц на полуостров Галлиполи. После нашего несколько излишне резкого разговора по телефону, когда он потребовал, чтобы я телеграфировал в Вашингтон, что он не наставлял турок в этом вопросе, наши взаимные визиты на несколько недель прекратились.

В Константинополе были влиятельные немцы, не разделявшие точку зрения Вангенхайма. Я уже упоминал о Пауле Вайце, в течение тридцати лет работавшем корреспондентом «Франкфуртер цайтунг», который, вероятно, знал о ближневосточных делах больше, чем любой другой немец. И хотя Вангенхайм постоянно обращался к этому человеку за информацией, но очень редко следовал его советам. Вайц не разделял ортодоксального имперского отношения посла к Армении и считал, что отказ Германии во вмешательстве наносит его стране непоправимый ущерб. Вайц периодически говорил об этом Вангенхайму, но не добился успеха. Вайц сам рассказал мне об этом в январе 1916 года, за несколько недель до моего отъезда из Турции. Далее я привожу его слова: «Я помню, как вы говорили мне вначале, что в армянском вопросе Германия совершает большую ошибку. И я с вами совершенно согласен. Но Вангенхайм дважды вышвыривал меня из комнаты после того, как я пытался довести до него эту мысль».

Другим немцем, выступавшим против зверств турок по отношению к армянам, был советник немецкого посольства Нейрат. Его негодование достигло такой степени, что он практически отказался от дипломатичности в разговорах с Энвером и Талаатом. Позже он мне признался, что не сумел повлиять на них.

– Они непреклонны и намерены продолжать прежний курс, – сказал Нейрат.

Конечно, ни один немец не мог надеяться произвести соответствующее впечатление на турецкое правительство, пока от вмешательства отказывался немецкий посол. Со временем стало совершенно ясно, что Вангенхайм вовсе не намеревался остановить депортации. Однако он явно стремился восстановить дружеские отношения со мной и вскоре стал посылать ко мне третьих лиц, чтобы узнать, почему я прекратил свои визиты. Не знаю, сколько бы еще продлилось это отчуждение, если бы не произошло несчастье. В июне при странных и трагических обстоятельствах погиб германский военный атташе подполковник Лайпциг. Это произошло на железнодорожной станции Луле-Бургас. Подполковник был убит выстрелом из револьвера. Одни говорили, что выстрел произошел случайно, другие – что полковник совершил самоубийство, третьи – что его убили турки, перепутав с Лиманом фон Зандерсом. Лайпциг был близким другом Вангенхайма; в молодости они служили в одном полку, а приехав в Константинополь, были практически неразлучны. Я немедленно прибыл к послу, чтобы выразить свои соболезнования, и нашел его очень удрученным и озабоченным. Вангенхайм сказал, что у него был сердечный приступ, что он очень устал, и обратился с просьбой об отпуске на несколько недель. Я знал, что Вангенхайма угнетает не только смерть друга. Немецкие миссионеры наводнили Германию рассказами о бедственном положении армян. Народ требует от правительства прекратить убийства. Но как бы угнетен и расстроен ни был Вангенхайм, судя по многим признакам, он оставался столь же непреклонным немецким милитаристом, как и раньше. Через несколько дней, во время своего ответного визита, он сказал:

– Где сейчас армия Китченера? – Сделав паузу, он продолжил: – Мы хотим отказаться от Бельгии. Германия намерена построить огромный подводный флот с большим радиусом действия. Поэтому во время следующей войны мы сможем организовать полную блокаду Англии. Нам теперь не нужна Бельгия для баз подводного флота. Мы вернем ее бельгийцам, взяв взамен Конго.

Я снова перевел разговор на тему преследования христиан, и мы долго обсуждали эту проблему.

– Армяне, – сказал Вангенхайм, – в этой войне показали себя врагами турок. Совершенно очевидно, что эти два народа никогда не уживутся в пределах одной страны. Соединенным Штатам следует перевезти часть их в Америку, а мы, немцы, отправим некоторое число армян в Польшу, а на их место в армянские провинции пошлем польских евреев, если они пообещают отказаться от своих сионистских планов.

И снова, хотя я и говорил с большой серьезностью, немецкий посол отказался помочь армянам.

Все же 4 июля Вангенхайм передал официальную ноту протеста. Правда, он разговаривал не с Талаатом или Энвером, единственными людьми, имеющими влияние, а с великим визирем, не обладающим реальной властью. Инцидент имел точно такой же характер, как и его протест, выдвинутый исключительно для соблюдения дипломатической формы, против отправки французских и британских гражданских лиц в Галлиполи с целью служить мишенью для флота союзников. Единственной причиной всего этого было «поставить галочку». Вероятно, лицемерие этого протеста было для меня очевиднее, чем для других, потому что одновременно с заявлением этого так называемого протеста Вангенхайм излагал мне причины, по которым Германия не может предпринять действительно эффективных шагов для прекращения геноцида. Вскоре после этой беседы Вангенхайм получил отпуск и отбыл в Германию. Каким бы черствым ни показал себя Вангенхайм, он все же не был таким безжалостным, как немецкий военно-морской атташе в Константинополе Хуман. Этот человек считался чрезвычайно влиятельным, его положение в Константинополе соответствовало положению Бой-Эда[21]21
  Бой – Эда Карл – германский морской атташе в Вашингтоне.


[Закрыть] в Соединенных Штатах. Один немецкий дипломат как-то сказал мне, что в Хумане больше турецкого, чем в Энвере или Талаате. Несмотря на такую репутацию, я сделал попытку воспользоваться его влиянием, обратившись к нему еще и потому, что он был другом Энвера и считался важным связующим звеном между немецким посольством и турецкими военными властями. Хуман был личным эмиссаром кайзера, поддерживал постоянную связь с Берлином и, вне всяких сомнений, выражал отношение к проблеме правящих классов Германии. Он обсуждал армянский вопрос с откровенностью и жестокостью.

– Я прожил в Турции большую часть жизни, – сказал он мне, – и знаю армян. Я также знаю, что армяне и турки не могут жить вместе в одной стране. Одному из этих народов придется уйти. И я не виню турок за то, что они делают с армянами. Полагаю, их действия полностью оправданны. Тот, кто слабее, должен уступить. Армяне желают разделить Турцию на части; они выступают против Турции и Германии в этой войне, поэтому у них нет права на существование здесь. Я думаю, Вангенхайм зашел слишком далеко, выразив протест, по крайней мере, я бы так не поступил.

Услышав такие речи, я ужаснулся, но Хуман продолжил оскорблять армянский народ и выгораживать турок, освобождая их от любой ответственности.

– Вопрос в безопасности, – объяснил он. – Турки должны защищаться, и с этой точки зрения их действия вполне оправданны. Мы же нашли в Кадикее семь тысяч стволов, принадлежавших армянам. Сначала Энвер хотел обращаться с армянами весьма умеренно и четыре месяца назад настаивал, чтобы им был дан еще один шанс продемонстрировать свою лояльность. Но после того, что они натворили в Ване, ему пришлось призвать армию, которая уже давно настаивала на защите тылов. Комитет принял решение о депортации, и Энвер неохотно согласился. Все армяне работают на уничтожение турецкой власти; единственное, что остается, – депортировать их. Энвер еще очень добросердечный человек, сам он не способен и мухи обидеть. Но когда речь идет о защите идей, в которые он верит, он действует решительно и бесстрашно. Более того, младотурки должны избавиться от армян хотя бы в порядке самозащиты. Комитет силен только в Константинополе и еще нескольких крупных городах. Во всех других местах люди в основном «старотурки», а все старые турки являются фанатиками. Существующее правительство не пользуется расположением старых турок, и комитет должен сделать все от него зависящее, чтобы защитить себя. Но не думайте, что вред будет причинен другим христианам. Любой турок легко найдет трех армян среди тысячи турок.

Хуман был не единственным влиятельным немцем, носившим подобные идеи. До меня стали доходить слухи из самых разных источников, что мое постоянное вмешательство в дела армян делает меня все более непопулярным среди немецких чиновников. Однажды ко мне с визитом прибыл советник Нейрат и показал только что полученную им из немецкого министерства иностранных дел телеграмму. В ней содержалась информация о том, что граф Крюи и граф Кромер говорили об армянах в палате лордов и, в своих речах возложив ответственность за массовые убийства на немцев, объявили, что располагают информацией от американского очевидца. В телеграмме также упоминалась статья в «Вестминстер газет», в которой говорится, что в некоторых местах немецкие консулы провоцируют нападения на армян и даже возглавляют их, также приводилось имя Реслера из Алеппо. Нейрат сказал, что правительство поручило ему получить опровержение этих обвинений от американского посла в Константинополе. Я отказался давать какие бы то ни было опровержения, сказав, что не считаю себя вправе официально решать, кто именно, Турция или Германия, виновна в преступлениях.

Тем не менее в дипломатических кругах широко распространилось убеждение, что американский посол ответственен за широкую огласку, которую геноцид армян получил в Европе и Соединенных Штатах. Могу уверенно заявить, что это мнение было правильным. В декабре мой сын, Генри Моргентау-младший, посетил Галлиполи, где его встретили немецкие офицеры во главе с генералом Лиманом фон Зандерсом. Он едва успел переступить порог немецкого штаба, как к нему подошел офицер и сказал:

– Ваш отец пишет в американских газетах очень интересные статьи по армянскому вопросу.

– Мой отец не пишет никаких статей, – ответил мой сын.

– То, что они подписаны не его именем, вовсе не значит, что он их не пишет, – заявил офицер.

Тут вмешался фон Зандерс.

– Ваш отец, – сказал он, – совершает большую ошибку, придавая гласности факты, касающиеся отношения турок к армянам. Это не его дело.

Поскольку разговоры такого рода на меня не действовали, немцы решили перейти к угрозам. В начале осени в Константинополь из Берлина прибыл доктор Носсиг. Доктор Носсиг был немецким евреем и прибыл в Турцию, очевидно, чтобы действовать против сионистов. После нескольких минут разговора с ним стало ясно, что это немецкий политический агент. Он посещал меня дважды: в первый раз его речи были весьма туманны, видимо, для начала он хотел просто познакомиться со мной и втереться в доверие. Во второй раз, порассуждав несколько минут о посторонних вещах, он перешел к делу. Придвинув стул поближе ко мне, он заговорил самым дружелюбным и доверительным тоном.

– Господин посол, – сказал он, – мы оба евреи, и я хотел бы поговорить с вами как еврей с евреем. Надеюсь, вы не почувствуете себя оскорбленным, если я позволю себе дать вам один маленький совет. Вы очень активно проявляете интерес к армянскому вопросу и, полагаю, просто не осознаете, насколько при этом становитесь непопулярным у местных властей. Полагаю, должен вас предупредить, что турецкое правительство намерено настаивать на вашем отзыве. Ваша защита армян бесполезна. Немцы не станут вмешиваться, а вы портите свою репутацию и рискуете карьерой.

– Вы даете мне этот совет, потому что искренне заботитесь о моей судьбе? – полюбопытствовал я.

– Конечно, – ответил он. – Все мы, евреи, гордимся тем, что вы сделали, и не хотели бы, чтобы ваша карьера закончилась бесславно.

– Тогда, – сказал я, – возвращайтесь обратно в немецкое посольство и передайте Вангенхайму мои слова: пусть продолжает добиваться моего отзыва. Если мне суждено стать мучеником, не представляю лучшего дела, ради которого стоит жертвовать. Скажу больше: я буду рад, если меня отзовут, и почту за высочайшую честь, если меня, еврея, отзовут за то, что я использовал все свое влияние, чтобы спасти тысячи христиан.

Доктор Носсиг покинул мой кабинет с большой поспешностью, и больше я его не видел. При следующей встрече с Энвером я не скрыл от него, что до меня дошли слухи о моем грядущем отзыве по настоянию оттоманского правительства. Он весьма эмоционально опроверг их.

– Мы никогда не возьмем на себя ответственность за такую нелепую ошибку, – с чувством сказал он.

И у меня не осталось ни малейших сомнений в том, что попытка запугать меня была предпринята немецким посольством.

Вангенхайм вернулся в Константинополь в начале октября. Я был потрясен происшедшей в нем переменой. В своем дневнике я записал, что он мне напомнил Вотана. Его лицо непрерывно подергивалось, правый глаз был закрыт черной повязкой, он казался нервным и угнетенным. Он сказал, что ему совсем не удалось отдохнуть, большую часть отпуска он провел в Берлине, занимаясь делами. Спустя несколько дней я встретил его на улице. Он сказал, что направляется в американское посольство, и мы вместе вернулись. Незадолго до этого Талаат сказал мне, что намерен депортировать всех армян, еще оставшихся в Турции, и это утверждение заставило меня обратиться с последней просьбой к единственному человеку в Константинополе, который обладал достаточным влиянием, чтобы остановить совершающиеся преступления. Я проводил Вангенхайма на второй этаж посольства, где мы остались одни и были уверены, что нам никто не помешает. Там мы больше часа сидели за столом и в последний раз обсуждали этот вопрос.

– У меня есть информация из Берлина, – сказал он. – Ваш госсекретарь утверждает, что после вступления Болгарии в войну на нашей стороне убито еще больше армян.

– Я ничего подобного не сообщал, – ответил я, – хотя, конечно, не стану отрицать, что передал в Вашингтон очень много информации по армянскому вопросу. Я направлял в Госдепартамент каждый отчет, попавший мне в руки. Теперь они хранятся там, и я уверен: что бы ни случилось со мной, американцы будут располагать полной картиной случившегося, и им не нужен будет мой устный рассказ, чтобы сформировать собственное мнение. Но ваше последнее утверждение не вполне точно. Я только проинформировал госсекретаря, что влияние, которое могла оказать Болгария, чтобы прекратить убийства, потеряно, поскольку она стала союзницей Турции.