Текст книги "Золото Маккены"

ТОМАГАВК ХАЧИТЫ

Наутро от дружелюбия и духа товарищества, которым вчера была пропитана сама атмосфера, не осталось и следа. Если Пелон с Микки и поняли, что были опоены каким-то зельем, то не подали вида. Вожак банды казался подозрительно жизнерадостным.

– Дружище, Боже мой! – приветствовал он Маккенну. – Какой денек предстоит! А какое утро! Ты только понюхай этот воздух. Слышишь? Растет трава. Айе, де ми, как приятно быть живым.

Фрэнчи с Маль-и-пай сворачивали лагерь. Птичьи трели и ласковое пение ручейка наполняли каньон счастливыми звуками. Глядя на воодушевленного Пелона, Маккенна не мог поверить в то, что сонорский полукровка может затаить какие-нибудь черные мысли. Когда ему было выгодно, приземистый бандюга умел становиться очаровательным хозяином.

Сегодня как раз был подходящий денек.

– Старый товарищ, – с нескрываемым дружелюбием говорил Пелон Маккенне, – не хочешь ли пробежаться наверх и заглянуть во-он за те уступы? Думаю тебе, как человеку, знающему толк в этом деле, наверное, интересно, что же там такое…

– Верно, – согласился Маккенна.

Он поднялся. Пелон пошел впереди. Микки поплелся сзади: ему не хотелось упускать их из вида. Бандит сразу же остановился. Рука его скользнула под серапе.

– Кто-то должен остаться с женщинами, – сказал он.

– Только не я, – ответил Микки.

Под серапе произошло наводящее на неприятные размышления движение.

– А мне вот кажется, что именно ты.

Снова Пелон застал Микки с опущенным винчестером. Поэтому паренек кивнул и молча повернул обратно.

– Двинемся же, – сказал Пелон, улыбаясь и делая приглашающий жест рукой. – Деспуэс де устед, сеньор.

Маккенна ответно улыбнулся, радуясь тому, что непостоянная натура бандита дала ему возможность перевести дух, и, повинуясь приказу, пошел впереди.

Водопад и пороги были такими, какими их описывал Эдамс: футов четырех в высоту. Сразу за ним ручей сворачивал на запад, выводя на «верхний этаж». Именно здесь разбил когда-то лагерь Нана, и здесь же должны были находиться Залежи Индюшачьих Яиц. Как только Маккенна свернул по ручью, его наметанный глаз разом охватил открывшуюся картину, и он восторженно воскликнул:

– Алли! Пор Диос, ты только взгляни на это сияние! Даже отсюда глаза слепит!

Они двинулись к земляной насыпи. Стоянка и эдамсова хижина скрылись из вида. Да, подобного месторождения Маккенна не видел ни разу в жизни. Ни «Лагерь Кондона», ни «Рыбий Ручей», ни «Верде»– ему в подметки не годились, как и остальные аризонские рудники. Наверное, подумал Маккенна, такого белый человек не видел со времен первых завоевателей. На всем Юго-востоке такого не сыскать. Ему оставалось только стоять и любоваться.

А вот Пелон почему-то был странно спокоен. Открывшееся великолепие оставило его равнодушным; в его мозгу не роились грандиозные планы насчет возвращения и дальнейшей разработки месторождения.

– Знаешь, – сказал бандит, оборачиваясь, чтобы убедиться, что за ними никто не приплелся, – я ведь сюда не на золото смотреть пришел. Мне нужно только то, что лежит на нашей парусине. Я не собираюсь в грязи рыться. Ведь я разбойник – бандидо – я ворую золото, а не добываю его потом и кровью, ковыряясь в земле. Черт-то с ним, где бы оно ни находилось. Я привел тебя сюда, чтобы поговорить.

Эта насыпь, если ее разработать, подумал Маккенна, может принести не меньше миллиона. И это лишь видимая часть разработки, а если углубиться, то там не один: два, пять, десять, сколько – неизвестно. Вода для гидравлической обработки шлиха – в ручье. Этот рудник может стать еще одной «Маминой Жилой», как в калифорнийской сьерре. А если жила чистой уходит глубоко в землю, тогда даже «Комстоком» или «Ольховым Ущельем». Судя по внешнему выходу золота на поверхность, нет ничего невозможного. Это все, о чем мог думать горный инженер Маккенна, глядя на Залежь Индюшачьих Яиц на Руднике Погибшего Эдамса.

– Ты меня слышишь? – спросил Пелон. – Надо прикинуть, что делать с Микки. Он всех нас хочет отправить к праотцам. Ты ведь знаешь, что парень того, чокнутый. Поэтому я хотел тебя предупредить и заключить сделку. Очень простую: ты только положись на старину Пелона и оставь ему заботу о пареньке. Ну, что скажешь? Ты со мной?

– Предположим, – выдавил Маккенна, с трудом отрываясь от созерцания россыпей. – Во всяком случае уж никак не с юным Тиббсом.

– Отлично, тогда пошли обратно. Мне не терпится показать, что наше старинное знакомство для меня что-нибудь да значит. Куидадо. Все беру на себя, ибо прекрасно знаю, что нужно делать в таких случаях.

– В чем я никогда не сомневался, – брякнул шотландец, – так это в этом… Веди меня, хефе.

Подойдя к лагерю, им показалось, что на первый взгляд все в порядке. Вьючную конягу нагрузили нехитрым апачским скарбом, оставалось лишь распределить главную тяжесть – золото. Пелон уже хотел было отдать распоряжение начать погрузку, когда его посетил первый из двух приступов вдохновения.

– Подожди! – крикнул он старой скво, ведущей мустанга в развалины к парусине с золотом. – У меня идея: давайте на вьючного коня погрузим половину добычи – ему все равно всего не вывезти. А оставшуюся половину разделим поровну между четырьмя партнерами. Таким образом, будет побудительная причина оставаться вместе. Так что если кто-нибудь отколется и ускользнет, то несмотря на часть, которую он оставляет во вьюке, у него будет доля, которой он сполна вознаградит себя за перенесенные трудности. Возражения есть?

Возражений не было. Предложение было очень жестким и практичным, оно согласовывалось с бандитской природой Пелона.

Золото разделили.

– А теперь, – провозгласил Пелон, оглядывая выстроившуюся на берегу ручья кавалькаду, – мне в голову пришла еще одна идейка: пусть наш друг, Маккенна, вырвет из своей записной книжки лист бумаги и нарисует карту пути до Сно-та-эй. Скопирует то, что нарисовал ему старый Эн, понятно? Маккенна карту помнит; он человек ученый, его накачали всякими знаниями в школе. Но остальные-то бедные дурни – побрекитос – и колледжей не заканчивали. Как же мы отыщем дорогу в Сно-та-эй? Боюсь, нам даже из него не выбраться, верно? Может, я не прав?

И снова предложение показалось логичным. Ни одному живому человеку, видевшему Залежи Индюшачьих Яиц, было не устоять против соблазна вернуться в Сно-та-эй. Не споря, Маккенна вытащил карандаш и бумагу и набросал подробную карту пути к каньону Дело Оро, включающую Потайную Дверь, Тыквенное Поле и дорогу к форту Мингейт. После того, как он передал ее Пелону, бандит с минуту ее поизучал, а потом приподнял покрытые шрамами уголки губ вверх, демонстрируя волчью улыбку.

– Великолепная работа, друг мой, – ответил он радостно. – С такой картой можно до Сно-та-эй с закрытыми глазами добраться. Миль Грасиас.

– Ну хватит! – нервно рявкнул Микки Тиббс. – Пора с этим завязывать, Пелон?

– С «этим»? – повторил Маккенна, чувствуя, как скальп съеживается на макушке.

– А, да, – извиняясь, проговорил бандит. – Я совсем забыл упомянуть, что заключил договор с Микки: убить тебя и девчонку.

Все увидели, как под серапе зашевелился длинноствольный кольт. У Маккенны вырвался сдавленный крик:

– Боже мой, Пелон, – не-ет!!! Не надо, прошу тебя! Только не девушку!

– Тут я бессилен, патрон. Приготовься, пожалуйста.

Он немного развернул голову, смотря на стоящего чуть поодаль от остальных Микки.

– Ты тоже, сукин сынок.

– Что «тоже»? – нахмурился узкогрудый кавалерийский разведчик.

– Тоже приготовься, – ответил Пелон. – Просто с Маккенной мы договорились убить тебя.

Маккенна увидел, как – словно змея – Микки свернулся в кольцо, собираясь нанести контрудар – и постарался его предотвратить.

– Пелон! – крикнул он, надеясь в последнюю секунду остановить стрельбу, – пожалуйста, отпусти девушку! Не дай ей умереть из-за того, что я в тебе ошибся. Это – пундонор – Пелон. Заклинаю честью твоего отца!

Казалось, жестокого сонорца проняло. Боль принимаемого решения исказила угрюмый рот, но, прищелкнув языком, он покачал головой.

– Конечно, извини, Маккенна, – сказал бандит, – но мой отец бы меня понял. Тебе придется умереть с неверным представлением о моей чести. И обо мне. Ты ошибался: нет во мне слабины. Грустно конечно, что приходится разрушать сложившийся образ, но жизнь жестока, полна паршивых неожиданностей и хрупка, как кости новорожденного птенчика. Прощай, амиго.

– Пелон, сынок, не убивай их!

Все позабыли о существовании Маль-и-пай. И вот теперь вспомнили. Она стояла рядом с вьючной лошадью и дуло «спенсера» было направлено прямо в живот ее уродливому сыну.

– Будь пай-мальчиком, – сказала она, – и вынь из-под серапе свой револьвер. Делай, как мамочка велит.

Пелон не пошевелился

– Мать, – спросил он, – неужели ты сможешь меня пристрелить?

– Пока не знаю.

– А я смогу пристрелить тебя?

– Разумеется.

– Ну, так не гони волну. Будь благоразумной. Убери ружьецо. Да, и кстати, скажи этому глухому ослу, Хачите, чтобы прекратил на меня пялиться и пробовать пальцем лезвие топора. Ни тебе, мамачита, ни ему – ничего не будет. Вы оба апачи.

– Но белых, – не сдавалась старуха, – ты все-таки убьешь?

И тогда Пелон впервые за все время потерял самообладание.

– Мать, черт тебя побери, выслушай меня! – заорал он. – Я ведь о твоем народе пекусь, твой народ защищаю. Закон апачей гласит, что ни белый, ни черный, ни серо-буро-малиновый не должен остаться в живых, если он увидел Золотой Каньон. Ведь так говорит идиотский закон твоего собственного племени? Так почему же, черт возьми, ты не хочешь поступать сообразно ему?

В то же мгновение Хачита, стоявший до тех пор со своим обычным отсутствующим выражением лица, выпрямился и звонко хлопнул себя по лбу.

– Точно! Точно! – взревел он. – Я все вспомнил!.. Теперь я знаю, знаю!!!..

Он протанцевал и заключил остолбеневшего Маккенну в объятия.

– Ну разве не чудесно, что я все вспомнил, мой белый друг? Как ты и обещал. О, я так рад, так рад. Спасибо тебе, спасибо!

Маккенна молча благословил столь приятную отсрочку казни, ощущая, как пересохло у него во рту.

– Ты хочешь сказать, – осторожно высвободился он из костедробильных объятий индейца, – что должен был помнить о том, что всех пришельцев в Сно-та-эй, не принадлежащих к твоему племени, следует уничтожать? Чтобы они не разболтали тайну Золотого Каньона?

– Да, да, добрый мой друг. Разве это не чудесно?

Бородач не мог поверить собственным ушам. Он попытался приструнить задрожавший голос, надеясь достучаться до непрошибаемого апача.

– Но мы с белой девушкой тоже пришельцы, Хачита, – сказал он тихо, – и не принадлежим к твоему племени. Нас ты тоже убьешь?

– Это очень, очень печально, но придется. Вот зачем мы приезжали с Бешем на ранчерию старого Эна. Нас послали охранять и сберечь сокровище для нашего племени.

– Но, Хачита, подумай! Ведь мы твои друзья!

Казалось, апач его не слышит.

– Правильно, мы должны были спасти сокровище от Пелона и ему подобных, – бормотал он. – «Хачита-убей всех!» приказал мой верный друг. «Смотри, чтобы ни один, в ком есть хоть мельчайшая примесь белой или мексиканской крови, не ушел». О, как радостно! Какое счастье!

– Дьявольщина! Ах, ты, вонючий апачский ублюдок! – заорал, внезапно встревожившись, Пелон. – Да во мне самом мексиканская кровь. А что ты скажешь по поводу Микки? В нем вообще намешано черт знает чего, черт знает с чем!

– Верно, верно, счастливого тебе пути в Темноту, хефе.

Прежде, чем бандит понял, что последние слова индейца относятся непосредственно к нему, Хачита уже стоял рядом. Он двигался настолько быстро, что никто ничего не успел разглядеть. Топорик взвился в воздух, сверкнул в лучах восходящего солнца, повернулся полтора раза вокруг своей оси и вошел примерно на треть рукоятки в широкую грудь Пелона Лопеса. Удар был настолько силен, что тело разверзлось, как трещина при землетрясении. Умирая, бандит сделал единственный шаг в сторону Глена Маккенны, и его гротескное лицо стало пепельно-серым.

– Видишь, дружище, – задыхаясь, прошептал он, – ты все-таки оказался прав: у меня, как и у всех, есть свое слабое место, и Хачита ударил точно в него.

И когда он рухнул на землю, Маккенна увидел, что, как и при жизни, его посмертной маской стал все тот же волчий, испещренный шрамами оскал. Но это уже было неважно. Шотландец не успел опомниться от столь быстрой смерти бандита, как его вывел из ступора довольно странный поступок Маль-и-пай: она изо всей силы пихнула Маккенну в ручей. Это привело его в сознание: вода хлынула в лицо, а всплеск от тела Фрэнчи Стэнтон, бухнувшейся рядом с ним в затон перед развалинами бывшей эдамсовской хижины, заставил Маккенну очнуться полностью.

И вот уже старая скво нависла над ними с обрывистого берега и закричала, как сумасшедшая:

– Плывите же, черт вас возьми! Стоило мне пристрелить Микки, как твое проклятое ружье заело!..

С этими словами она прыгнула в воду и первая двинулась но ручью к противоположному берегу, утопавшему в нависающих зарослях рогоза.

– Скорее, ослы! – она брызгала слюной и давилась словами. – В камыши! Этот громила добьет Микки и кинется искать нас с вами! Плывите же, остолопы!..

Маккенна с Фрэнчи поплыли.

Торопясь уйти от смерти, они ныряли и гребли руками; выскочили в тростники, а затем кинулись вверх по склону, намереваясь укрыться в скалах возле зигзагообразной тропы. Обернувшись, Маккенна увидел, что Хачита склонился над Пелоном; как сверкнуло лезвие томагавка, когда индеец высвободил его из груди бандита; как апач повернулся и направился к Микки, стоявшему на руках и коленях и пытавшемуся встать и убежать от надвигающейся смерти, – одна нога кавалерийского разведчика была перебита в колене выстрелом Маль-и-пай; как подбитый парнишка сделал один, два, три болезненных шага и отвернулся, когда Хачита подбросил топорик в руке и метнул его в жертву. Шотландец не видел, как и куда он вонзился. Только услышал. От этого звука его чуть не стошнило.

– Вот черт! – прошипела из ближайшего нагромождения скал Маль-и-пай. – Дерьмовый бросок. Микки как раз стал разворачивать голову, чтобы взглянуть, что делается за спиной. Лезвие вонзилось ему прямо в рот, застряло в нижней челюсти. Глянь, как оно ходит вверх-вниз. А ведь маленький паршивец пытается что-то сказать. Интересно, что?

– Боже, – пробормотал Маккенна. – Хватит, уходим! Я сказал, уходим!

– Наверное, просит, чтобы Хачита вытащил томагавк изо рта.

– Я же сказал, мамаша, хватит! Пошли скорее!

– Во! Я была права. Хачита берется за топорище… и вы-ынима-ае-ет!..

– Маль-и-пай, ты как хочешь, а мы удираем!

– Все, слишком поздно. Я так и знала. Когда лезвие входит под таким углом, вытаскивать его нет смысла. Хотя, нет, ошиблась. Миль пердонес, мучачос. Хачита вынимал томагавк не ради Микки Тиббса, а для нас. Он идет!

Маккенна посмотрел через поток и увидел, что Маль-и-пай не ошиблась. Гигант вошел в речушку и пошел вброд: там, где беглецам приходилось плыть или проваливаться с головой, вода доходила апачу до груди. Глаза его были прикованы к зарослям и хаосу скал, в которых исчезли белые и Маль-и-пай; глубоким, низким голосом он напевал жуткую минорную песню.

– Это что, молитва? – тихо спросил Маккенна.

– Никакая не молитва, – ответила Маль-и-пай, – а песня. Ты по идее должен бы ее знать, Голубоглаз. Слова-то понимаешь? Во: «Зас-те, зас-те, зас-те»– снова и снова. Песня смерти.

– Мать! – взмолился Маккенна, оглядывая беспомощную, скрючившуюся на камнях с побелевшим лицом Фрэнчи Стэнтон. – Куда же нам теперь?

– Не знаю. Привела вас сюда, куда дальше, не знаю.

– Хоть нож у тебя остался?

– А черт! Нет. Обронила, когда поднимала твое идиотское ружье.

– Боже! Даже ножа нет!

– Ба! У Эдамса с Дэвидсоном его тоже не было.

– Но у них были ружья!

– Ну, значит у Брюера, когда он карабкался в ту дыру, что над нами,

Она ткнула скрюченными пальцами через плечо на узкий клиф за их спинами, и Маккенна прищурился.

– А-а-а!.. – прошептал он. – Ты имеешь в виду ту расщелину над Наблюдательной Скалой. Брюер спасся именно в ней. Может…

– Хватит болтать – бежим! – шепнула старуха, подбирая юбки, – только не надейся, что нам повезет, как повезло Брюеру. Не забывай, что у Хачиты только с размышлением скверно, зато с томагавком он управляется – любо-дорого посмотреть. Но не нам и не сейчас.

– Давай, Фрэнчи, – сказал Маккенна. – Полезем на ту площадку, на клиф. Наша старушка отыскала укромное местечко для отдыха.

На какое-то мгновение девушка, дрожа, прижалась к шотландцу.

– Прости меня за всю мою дурость, – сказала она. – Я, конечно, постараюсь сделать все возможное, но, по правде сказать, мне до смерти страшно.

– Лезь, – сказал Маккенна, – и молись.

И вот началось восхождение по z-образной тропе. На такие клифы Маккенна взбирался в течение одиннадцати лет, он был закален и полон сил: мужчина в расцвете лет, Фрэнчи, хотя и казалась субтильной, в выносливости могла потягаться с любым мужиком: мускулы ее казались свитыми из стальной проволоки, а страх подгонял не хуже ударов бича. А вот старуха сразу же стала отставать, пыхтеть, где-то все дальше и дальше за их спинами.

Возле Наблюдательного Пункта Маккенна обернулся и увидел скалу на несколько сотен футов вниз. Ему стали видны и Маль-и-пай, и Хачита. Он понимал, что поджидая старуху, не успеет спрятать Фрэнчи в брюеровой расщелине. Как и то, что если придется выбирать, то умрет скво. К счастью, Хачита избавил шотландца от неприятного выбора.

– Старая, – крикнул воин, – тебе нечего опасаться. Не беги. Ведь ты чистокровная индианка. Я не причиню тебе вреда. Подожди. Стой! Не вздумай оказаться рядом с белыми, когда я их поймаю. Пожалуйста, маманя!..

Маккенна увидел, как старая скво остановилась. Она оглянулась на лезущего за ней апача, затем по крутому склону вверх, на карабкающегося Глена Маккенну, и помахала ему рукой.

– Не останавливайся, Голубоглаз. У меня есть право на-вель-кот-ка-эль-кек. Ты знаешь наш закон.

Маккенна знал. Это апачское изречение означало право для безнадежно раненого остаться позади, чтобы задержать врага. По жестким условиям закона, человек, провозглашавший себя исполнителем, заявлял о том, что остается, приказывая товарищам уходить. Конечно, Маль-и-пай не была ранена, но ее старые легкие саднило от нехватки воздуха, а рахитичные ноги дрожали от непомерной усталости. Бородач быстро помахал в ответ.

– Мы поняли тебя, мамаша. Адиос!..

Он полз на четвереньках, спотыкаясь и обдирая руки, но все-таки продвигался вперед: легкие болели, а икры и бедра ныли от нагрузок. Но Фрэнчи ждала его на Наблюдательном Уступе и на первый взгляд казалось, что она в полном порядке. Брюеровская расщелина с ее долгожданной спасительной темнотой лежала за следующим поворотом z-образной тропы.

– Старуха осталась, чтобы отвлечь Хачиту, – задыхаясь, объяснил шотландец девушке. – Ей ничего не грозит.

– Дальше я не пойду, – внезапно сказала Фрэнчи. – Без нее не пойду.

– Она же для тебя эта сделала. Ты должна. Ступай!

– Нет, с места не сдвинусь.

Маккенна со всей силы врезал ей по лицу. Фрэнчи едва не сверзилась со скалы, но в последний момент удержалась и снова обрела равновесие. Пристально глядя на Маккенну, она вытерла кровь с лица.

– Лезь, – приказал старатель. – Игра закончена, мисс. Давай вперед. Поберегись, черт побери, оглядываться и, что самое главное, говорить.

Ее колебания можно было списать на ошарашенность, но Маккенне не было до этого дела. Он развернул девушку лицом вперед и, подтолкнув, отправил вверх по тропе. Фрэнчи закачалась, сделала два неверных шага и чуть было снова не свалилась. Но Маккенна встал за ее спиной и новым тычком послал непослушное тело вперед. На сей раз она все-таки грохнулась, и шотландец, как дикий кот, прыгнул за ней. Он швырнул ее вверх по тропе и, проклиная все на свете, изо всей силы хлестнул по заднице.

– Двигайся, черт побери! – вопил он. – Я не собираюсь помирать для того, чтобы ты смогла доказать свою храбрость. Ах ты, выродок, сучка! Я не получил от тебя ничего, кроме рукопожатий и головной боли. И теперь ты либо затащишь свой хвостище, которым заарканиваешь идиотов-раззяв вроде меня, в ту расщелину, либо я лично заколочу тебя в нее. Ногами.

Девушка побелела, как бумага, и заревела. Но все-таки поскакала вперед. Маккенна лез сзади и хотя его сильно мутило от собственной жестокости, темпа не сбавлял. Ему хотелось остаться в живых – жить, чтобы вытащить эту своенравную сиротку из каньона и доставить в любую приграничную семью, у которой хватит ума не отказаться ее приютить. Маккенна понимал, что сейчас все против них. И знал, пихая девицу вперед, ругаясь и пыхтя, что надо совершить невозможное, чтобы отвратить нависшую над ними смертельную опасность, в полной тишине двигающуюся следом.

То есть прикончить Хачиту. Как предки в доисторические времена – голыми руками.