Текст книги "Инь и Янь. Современные рассказы"

– Да брось ты, Анька… Ой, чё-то мне захотелось чего-то, сама не знаю чего!.. Даже голова закружилась!..

– Ты всегда не знаешь, чего хочешь, – недовольно пробурчала Анечка. – Замуж девка только вышла. Должна довольная быть.

– О чём это ты? Я довольная! Своего Олежку я очень люблю. Пойдём, может, в кафешку и чего-нибудь выпьем, а?

Подружки единодушно устремились в кафешку. Там они заказали мартини и апельсиновый сок. Но не успели выпить по паре бокалов, как к ним подошли двое парней – познакомиться.

– Ваня, – представился один.

– Олег, – представился другой.

Женечка не хотела знакомиться, но почему-то познакомилась. Молодые люди подсели с бутылкой водки, девушкам же преподнесли шампанское.

Ваня стал ухаживать за Анечкой, а Олег – за Женечкой. Женечка не хотела, чтобы за ней ухаживали, но почему-то приняла ухаживания благосклонно.

– А давайте обменяемся телефончиками, милые дамы? – предложил Ваня.

Женечка не хотела давать свой телефон, но почему-то дала. Очень скоро мартини закончился, и девушкам очень пригодилось шампанское, которое так любезно преподнесли молодые люди.

После шампанского молодые люди предложили потанцевать. Женечка не хотела танцевать медленный танец, но почему-то танцевала с Олегом раза четыре. На второй из них Олег положил свою руку ниже положенного, и Женечка не убрала её. На третий поцеловал в шею, и Женечка недвусмысленно повздыхала. На четвёртый Олег полез целоваться в губы, и Женечка с чувством ему ответила, помогая возникшей чувственности языком.

– А давайте все вместе поедем ко мне домой, – предложил Ваня. – Я живу один.

Женечка хотела поехать домой, к любимому мужу Олежке, но почему-то поехала к Ване. У Вани было весело – что-то пили, курили кальян и смотрели эротический фильм про девушку, всё время ищущую новых пикантных приключений.

– Ой, как хорошо! Прямо мурашки идут от того, как хорошо!.. – наслаждалась Женечка.

– А ей всегда хорошо, мальчики, – недовольно бурчала Анечка.

Когда Олег взял за руку и повёл в спальню, Женечка хотела запротестовать, но почему-то не запротестовала. Когда он раздевал её, она почему-то стала ему помогать. Когда он ласкал её, она почему-то стонала и соблазнительно изгибалась.

Женечка очень не хотела заниматься с Олегом «этим», но когда он входил в неё, она почему-то приняла его со всей страстной неистовостью, и «это» повторилось раза три – сначала как обычно, потом сзади, а в третий раз она предпочла быть и сверху, и сбоку, и лёжа на животе.

Случился бы и четвёртый раз, но не захотел уже Олег. Женечка чувственно пыталась вернуть его мужскую силу, помогая возникшей чувственности языком.

Голова кружилась. Чёрная слизь прилипла в расщелине между полушариями мозга и ныла каким-то непонятным смущающим образом и какой-то странной шокирующей мыслью.

Когда Женечка приехала домой, муж был дома и готовил яичницу.

– С одногруппницей встречалась. Поговорили о том, о сём… Выпили немного. Ну, знаешь, как это бывает, любимый. От неё не отвяжешься. Не обижайся, Олежка. Я люблю тебя.

Женечка хотела стереть телефон Олега, но почему-то не стёрла и присвоила номеру имя – «Олежка». Правда, «Олежек» оказалось двое, и она, нахмурившись, переименовала – «Козер О. Г.».

* * *

В середине апреля на лавочку на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке на краю большого города, кряхтя, приземлился старичок с аккуратной седой бородкой. Он посидел не более пяти минут и, отдышавшись, ушёл, неприлично измарав свои штаны чёрной слизью. Солнце разогрело её, словно смолу, и она стала вязкой, чрезвычайно липкой и едкой.

Старичок на выходе из парка постоял возле детской площадки – с каруселями и аттракционами, повздыхал и двинулся по Козерожскому переулку к церкви Святого Духа, что в Козерогах. Пройдя грязные подворотни, он пересёк оживлённую площадь, по периметру усыпанную магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный сити-вижн, поднялся по ступенькам к паперти и, истово перекрестившись, вошёл в убогий, обшарпанный, приземистый храмик.

– Здравствуйте, Василий Иваныч, – прошептала суровая баба на свечном ящике.

Старичок раскланялся и, с жёстким, каменным лицом поставив свечки на канон, праздник и Николаю-Чудотворцу, встал в куцую очередь в левом пределе – на исповедь.

– …не усрамися, ниже убойся, – монотонно и устало бубнил поп. – Если скрыеши что от мене, сугуб грех имаши. Внемли убо, пришел еси во врачебницу, да исцелен отыдеши…

Храмик изнутри давил приземистостью ещё больше, как бы наваливаясь сверху своими тяжеловесными формами, однако тяжеловесность смягчалась непритворной основательностью древних стен, а приземистость – непритворной возвышенностью иконостасов и ликов, изображённых на них.

Старичок смягчился и обрушился ниц земными поклонами. Он продолжал опускаться и подниматься до тех пор, пока куцая очередь вконец не иссякла, и поп снисходительно и многозначительно не пригласил его к себе.

– Что же это вы, Василий Иваныч, – укорил он, – так себя мучаете? Эдак раньше времени Богу душу отдадите.

– А мне, грешнику, хоть раньше, хоть позже – всё одно… во ад… огнём гореть неугасимым…

– Отчего же вы так смущаетесь? Бог милостив. Уж вы-то грешник?

– Грешник!.. – старичок с отчаянием затрёс своей аккуратной седой бородкой. – Знаете, что я сегодня удумал?

– Что же?

– На маленьких девочек разжигался! Стоял в парке, на детской площадке с каруселями и аттракционами, смотрел на них и разжигался блудной страстью, совокуплялся с ними в сердце своём. А потом шёл по площади мимо магазинчиков… а там реклама… девки везде полуголые… и до того дошёл, что в храм идти не хотел. Девок энтих хотел – больше ничего не нужно было мне в этой жизни. И сейчас ничего не нужно. Стоит у меня в глазах… прямо… бабье это место… и ничего мне не надобно… Хоть сатане душу продать, вкусить греха от того места… и помереть… Вот так-то!.. – пот обильными каплями выступил у него на лбу и покатился по морщинам. – Жизнь прожил, окаянный… Детей народил… Внуков воспитываю… А эти девки, что же, мне не внучки?.. А девочки на каруселях не правнучки ли?.. Это что же я со своими внучками и правнучками сделать возжелал?.. И сейчас стою… пред Спасителем… со срамным рылом, Крест его буду лобызать, к Евангелию Его прикладываться буду, а желаю бабьего места… Его только одного вижу… Его только одного чую… Голова огнём горит от этого чувствования… Засело в мозгу… меж двух полушарий… и ноет… и смердит…

Старичок достал платок, вытер пот и перекрестился. С ним перекрестился и поп.

– Мысль это, Василий Иваныч. Мёртвая мысль. Она… как чёрная слизь… Родит её враг или какой-нибудь пакостник нехороший, и потом гуляет она от человека к человеку. Она – живая, эта мёртвая мысль. Она к чему угодно может пристать и жить там годами, пачкать людей. Вот и вы измарались где-то… Но выход через себя ей давать нельзя. Она покипит, покипит и отстанет. Перетерпеть надо… Сейчас повсюду живые мёртвые мысли, потому что нехороших пакостников стало много…

– Какая же это мысль, если я её не думаю? Просто чувствую – и всё, а что чувствую – выразить не могу… И не хочу – мерзость невозможная!..

– Василий Иваныч, – поп вплотную придвинулся к старичку, – знаете, вот вы мне покаялись… А я вот что вам скажу. На площади, видели, магазин «Кристина»? Там ещё на витрине плакат такой – девка в купальнике растопырилась. Я не могу мимо неё спокойно проходить – всегда погляжу ей между ног, а трусы какие-то на ней тонкие… я всё вижу… всю её… эту… вагину… со всеми складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом, даже запах будто чувствую от неё… А вот здесь на углу рекламный щит видели? Две такие длинноногие… Я на них смотреть боюсь… Они сами на меня смотрят… Глаза закрываю и вижу, как они на меня смотрят… Иногда думаю, если б дьявол сказал: «Бери любую… А хочешь, обоих… И душу мне свою продашь. И Христа проклянёшь», я бы продал и проклял. За этих двух вагинально-растопыренных… Мало того. Жену перестал любить, Василий Иваныч. Чести ей не оказываю как матери своих детей. Женщину не вижу в ней. Только вагину зазывающую и бездонную. И, знаете, что – уверен, дай ей волю, и она так растопырится. Не стало женщин. Одни вагины. Увы, Василий Иваныч!.. Они растопыривают ад свой зазывающий и бездонный, а мы, заглядывая в него, рождаем живые мёртвые мысли. Если хотите знать, я думаю, что ад – это не огонь никакой, а дым как испарение от чёрной слизи бесчисленного количества живых мёртвых мыслей…

Василий Иваныч брезгливо отстранился.

– Вот и вы туда же, батюшка… Видно, последние времена живём…

– Две тыщи лет последние времена идут!.. И никто не знает, сколько это ещё будет продолжаться. Ад бездонен, но какое-то дно всё же имеет. Живая мёртвая мысль когда-нибудь наполнит его до краёв…

Василий Иваныч посмотрел стеклянными глазами на икону Спасителя, медленно опустился на колени, и поп накрыл его голову епитрахилью:

– …и аз, недостойный иерей… прощаю и разрешаю…

Спаситель на большой иконе у Царских врат, казалось, смотрел куда-то мимо них, куда-то в сторону выхода.

Магазинчик «Кристина» на площади закрыла высокая интеллигентная дама, и растопыренная девка в купальнике на его витрине погасла.

* * *

После майских праздников в безымянный парк на краю большого города занесло актив молодёжного крыла известной демократической партии. Попивая «Black Russian», «Amore» и «Ягуар», пятеро молодых людей и четыре девушки оказались в самой его глубине, там, где на берегу заросшего камышами озерца стояла старая деревянная лавочка.

Молодёжь возглавлял юркий мужичок в пиджачке, галстучке и с дорогим фотоаппаратом на шее.

– Мы уже больше года не проводили ярких, запоминающихся акций! – в запале махал он руками. – Это не дело, ребята! Надо что-то придумать!.. Макс, с тебя идея! В обществе много проблем помимо коррупции, революции, безработицы и роста цен. Например, бездомные животные, домашние животные, вымирающие животные, истребляемые животные, убиваемые животные, убивающие животные, плевать!.. Короче, животные, от которых общество обоссалось бы кипятком от жалости или злости, от чего угодно. Помните историю с бельками? Про них уже обоссались и забыли. Это жалость!.. Найдите теперь каких-нибудь чернышей. Или псину, раздирающую младенца!.. Об этом люди не забывают. Пусть люди обоссутся злостью и праведным негодованием!.. Иначе они о вас позабудут, как будто вас и не было никогда! И тогда хрен вам от партии, а не бабки!.. Слышишь, Макс?!

Макс, долговязый парень с длинными волосами, убранными в хвост, нахмурился и отхлебнул немного «Ягуара».

– Давайте, – продолжал юркий мужичок, – собирайтесь сегодня всей компанией у Яночки и думайте!.. И не надо, пожалуйста, никаких скучных и пустых нравоучений, как в прошлый раз! Это должно быть живо, современно, пронизывающе до глубины души, провокационно, если хотите, шокирующе, если хотите, но не бездарно!.. Включите мозги!.. Включите талант!.. Камеру включите! Чего она у нас в офисе без толку валяется? Поснимайте бедных животных, потом на сайте выложим. Сделайте хоть что-нибудь! Включите сердце, наконец!.. Кстати, Яночка, сердце моё, давай, я тебя сфоткаю на той лавочке на фоне озера? Красиво же!..

Яночка, белокурая и голубоглазая красавица, вспыхнув счастливым румянцем, резво подбежала к лавочке, грациозно присела и замерла, окрасив очаровательной улыбочкой пухленькие губки. Юркий мужичок несколько раз щёлкнул кнопочкой и удовлетворённо уставился на дисплей фотоаппарата.

Подбежали полюбопытствовать и остальные девушки.

– Ой, клёво! А сфоткайте меня тоже, Вадим Вадимыч!..

– Ой, а я тоже хочу!..

– Ой, и меня!..

Вадим Вадимыч сфоткал всех по очереди, потом первую со второй, потом первую с третьей, потом первую с Яночкой, потом Яночку со всеми, потом Яночку с одним мальчиком, потом с другим, потом мальчиков во главе с Максом, потом всех во главе с Яночкой, пока все жутко не перепачкались в чёрной слизи. Вадиму Вадимычу надоело, и он резко закруглился.

– Всё, хватит! Времени нет! Я вечером заеду к Яночке, узнаю, что вы там напридумывали!.. Яночка, сердце моё, я заеду, можно?..

– Ну как же мы без вас, Вадим Вадимыч! – улыбаясь, сказала Яночка.

– Ну как же мы без вас! – хором подтвердили все остальные, побросав пустые банки «Black Russian», «Amore» и «Ягуара» вокруг лавочки.

Вечером молодёжь весело проводила время в симпатичной однокомнатной квартирке в элитном районе города – мощными басами долбил «клубняк», коктейль лился рекой, смех – океаном, а «молодо-зелено» – всеми подземными источниками вод, какие только могут быть в этом мире.

И лишь один Макс сидел отстранённо на краешке дивана и устало терзал ноутбук.

– Нашёл, – наконец сказал он, когда алкоголь закончился, и наступила относительная тишина, в которой кто-то сосредоточенно собирал деньги для продолжения.

– Чё ты нашёл? – раздалось несколько недовольных голосов. – Ты деньги давал? Гони деньги!..

– Нашёл животных, – Макс осмотрелся по сторонам. – Где моя банка?

– Банок больше нет, животное, – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Деньги давай.

– Эти животные всё выжрали, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – Каких тебе ещё животных надо? Давай деньги.

– Да тихо вы! – перебила их Яночка. – Макс, что ты нашёл?

– Горного козла, – ответил он. – Живёт… э-э… вроде в горах Алтая… На него охотятся местные чиновники… Там чуть ли не единицы остались этого козла.

– Вот они козлы! – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Деньги давай, Макс!..

– Да подождите вы! – рассерженно всплеснула Яночка руками. – А идея какая? Что мы Вадиму Вадимычу скажем?

– Скажем, Яночка во всём виновата, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – А он скажет: «Яночка, сердце моё, ну ничего». Яночка, когда ты наконец уступишь этому старому козлу?

– Никогда. Макс, какая идея?

– Зря, Ян, – влезла чрезвычайно высокая и чрезвычайно худенькая девица в чрезвычайно обтягивающих джинсах. – Вадим Вадимыч ещё не такой старый, как некоторым кажется. Я бы не отказывалась от своего счастья.

– Да, Ян, – поддержала её другая – чрезвычайно броская и чрезвычайно некрасивая, – мужик-то весь исстрадался!..

– Мне ваша ирония очень обидна, – обиделась Яночка. – Что, мне больше всех надо, что ли? Я могу и промолчать, когда Вадим Вадимыч будет вам морали читать, мне-то ни холодно, ни жарко от этого, сами знаете…

– Ладно-ладно, – сдался модный юноша в джемперке в клеточку. – Макс, выкладывай свою идею!

– Идеи нет… Есть только козлы.

– Давайте выложим информацию на сайте партии, какие козлы – бедные, а чиновники… э-э – козлы, – предложил молодой человек в стильных очках.

– Фу, тухляк! – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – Вадим Вадимыч сказал: «И не надо, пожалуйста, никаких скучных и пустых нравоучений»!..

– «Это должно быть живо, современно, пронизывающе до глубины души, провокационно, если хотите, шокирующе, если хотите, но не бездарно», – добавил модный юноша в джемперке в клеточку. – Макс! Если нет идеи, давай деньги!..

– А если мы устроим концерт в поддержку козлов? – вмешался запирсингованный парень с восточной бородкой. – Соберём несколько групп, устроим какое-нибудь представление!..

– Точно! – обрадовалась Яночка.

– У нас постоянно концерты, – осадил её модный юноша в джемперке в клеточку.

– «Включите мозги. Включите талант», – добавил модный юноша в джемперке в полосочку.

– Ну ладно, концерт! – согласился Макс. – И что? Как это будет выглядеть? Все опять расколбасятся, пережрутся, про козлов никто и не вспомнит. «Концерт в поддержку козлов». Вы ещё подписи начните собирать в поддержку козлов.

– Не, ну можно шоу какое-нибудь устроить… – не отставал запирсингованный парень. – Козла живого на сцену вывести… А чё? Шокирующе, провокационно!..

– Это не шок, – отрезал Макс. – Это эпатаж.

– Давайте баб голых на сцену выведем, – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Вон, наши разденутся!..

– Ага, щас! Закатай губищи! – заявила высокая и худая девица в обтягивающих джинсах.

– А ты можешь не раздеваться. Всё равно смотреть не на что, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку.

– Ха-ха-ха, – засмеялась некрасивая.

– Вам бы только поржать, – укорила Яночка. – На Западе, между прочим, люди за идею раздеваются…

– Давайте все разденемся за идею! – ухмыляясь, воскликнул модный юноша в джемперке в клеточку.

– Давайте включим сердце! – ухмыляясь, воскликнул модный юноша в джемперке в полосочку. – Вадим Вадимыч сказал: «Включите сердце, наконец».

– А давайте и вправду разденемся? – еле слышно промолвила тихая девочка с хвостиком, и все умолкли.

– А смысл? – разрезал тишину настороженно-скептический голос Макса. – У нас же не просто шок. Не просто провокация. У нас протест. Жирующие чиновники охотятся на редких козлов, истребляют их, а мы как бы заступаемся. Сделать ничего с хамством власть имущих не можем и потому идём… как бы на крайние меры, устраиваем шокирующую, провокационную акцию, чтобы… как бы… обратить на проблему внимание общественности. Так как-то в идеале делается…

– Я о том и говорю, – сказала тихая девочка. – Устроим в сети форум, расскажем о проблеме, а потом всех желающих поддержать пригласим на центральную площадь перед администрацией, и все вместе в знак протеста перед чиновничьим произволом разденемся. Резонанс на всю Россию будет.

– Ага, нас сразу загребут, куда надо, в чём мать родила, – отказалась высокая. – Чё вы приключения ищите на свою жопу?

– Если телевидение вызвать, не загребут, наверно… – предположил Макс.

– Да кто сюда поедет? – махнула рукой некрасивая. – Надо же центральное телевидение…

– На обнажёнку поедут, – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку.

– Обнажёнку мы и сами поснимаем, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – Вадим Вадимыч сказал: «Камеру включите! Чего она у нас в офисе без толку валяется?». А камера где валяется, а, Макс?

– У Яночки, – ответил Макс. – Я как Новый год снимал, так она у неё и осталась.

– А если мы прямо здесь разденемся? – включился запирсингованный парень с восточной бородкой. – И на камеру всё снимем? А потом видео в сеть выложим?

– Фу, тухляк! – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку.

– Кто же такое в сеть выкладывает? – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку. – У тебя ноль просмотров будет.

– А давайте займёмся сексом? Тогда просмотров много будет. А вначале мы объявим, кто мы и почему мы это сделали, – сказала тихая девочка с хвостиком, и наступила долгая неловкая тишина. И у всех глаза стали стеклянными.

А потом модный юноша в джемперке в клеточку с натужной усмешкой проговорил каким-то не своим голосом:

– Яночка, неси камеру.

Но никто не засмеялся.

– Вы серьёзно? – испугалась Яночка.

– Кто-то там что-то про идею говорил, про Запад, – с натужной усмешкой проговорил каким-то не своим голосом модный юноша в джемперке в полосочку, но никто не засмеялся.

– Акция, конечно, получилась бы крутая, но… – засомневался Макс и осёкся.

– Тогда кто «за»? – спросила тихая девочка и подняла руку.

Недолго думая, поднял руку и запирсингованный парень. За ним оба модных юноши и некрасивая. Макс тоже не сопротивлялся. Долго пришлось уговаривать высокую в обтягивающих джинсах. А потом все вместе уговаривали Яночку.

– Яночка, ну как мы без тебя? – усмехнулся модный юноша в джемперке в клеточку. – Кто ещё, кроме тебя, сможет так мило сказать на камеру, мол, мы – актив молодёжного крыла такой-то партии, мы, мол, нормальные молодые люди, но эти суки-чиновники вынудили нас пойти на эту акцию, потому что скоро козлов вообще не останется… и бла-бла-бла.

Яночка, покраснев, молчала, и глаза у неё были такими стеклянными, что чёрная слизь в головах молодых людей забурлила безысходно и неистово.

– Макс, неси камеру, – усмехнулся модный юноша в джемперке в полосочку.

Вадим Вадимыч подъехал к Яночкину дому ровно в девять. И дверь в Яночкину квартиру он открыл своим ключом, ведь это была его квартира, любезно пожалованная в безвозмездное пользование красивой и обожаемой девушке Яночке.

Единственная и окончательная мзда, которая робким, чуть зримым семенем упала в землю бескорыстности в самом начале и в течение года Яночкиного «пользования» выросла в нескрываемую очевидность, заключалась в том, что Вадим Вадимыч хотел всё – всю Яночку. Он бы хотел приезжать сюда каждый вечер скрашивать с этой красивой и обожаемой девушкой серые будни семейного человека. Он бы хотел сделать её третьим, после жены и ребёнка, тайным членом своей семьи. В общем, Вадим Вадимыч хотел потрахивать Яночку время от времени.

Войдя, он услышал странные звуки, которые ему очень не понравились. Макс стоял в дверном проёме комнаты с камерой и сосредоточенно снимал.

Вадим Вадимыч заглянул через его плечо и увидел движущуюся массу голых тел, в которой он рассмотрел высокую девицу в объятьях молодого человека в стильных очках, некрасивую девицу, сосущуюся с запирсингованным парнем с восточной бородкой, тихую девочку где-то под ними и Яночку с обоими модными юношами – один трахал её сзади, а другой исступлённо кончал ей в лицо.

На следующий день лицо Вадима Вадимыча было суровым и неприступным. Также сурово и неприступно со стены взирал большой красивый плакат со счастливыми юношами и девушками в пастельных тонах и надписью в столбик:

Наши принципы:

Культура

Образование

Здоровье

Единство

Рациональность

Оптимизм

Гармония.

– Козлы! – выругался Вадим Вадимыч напоследок. – Пошли вон!..

* * *

Весь июнь, почти ежедневно, на берег озерца, заросшего камышами, в безымянный парк на краю большого города приходил молодой человек лет двадцати пяти с осунувшимся лицом и глазами, полными грусти. Он садился на лавочку, долго и безучастно смотрел на воду, потом резко вставал и уходил.

Чёрная слизь с каждым днём всё больше и больше впитывалась в его брюки, пока не пропитала их насквозь. При ходьбе она стекала по штанинам вниз, пачкая кроссовки, из-за чего те оставляли на асфальте грязные следы. День ото дня лицо молодого человека становилось всё более осунувшимся, а глаза – всё более грустными.

Возвращаясь домой, он покупал в магазине бутылку какого-нибудь алкоголя и за вечер напивался до бессознательности. До наступления бессознательности им овладевало нечто беспокойное и деятельное, заставлявшее его на время оставлять своё пьянство и порывистыми движениями черкать что-то карандашом на листе А4.

Молодой человек был художником. В его квартире царила художественная безвкусица, а его художественный вкус причудливо проявлялся в любви к полотнам Босха, Дали и Репина, в восхищении романами Булгакова, Кафки и Достоевского, в преклонении перед египетскими пирамидами и храмами в стиле «рококо», в симпатии к Есенину, в равнодушии к Омару Хайаму и в антипатии к Бродскому, в презрении к театральным комедиям, в отвращении к арт-хаусу и в ненависти к попсе, «порнухе» и политике. Поэтому все его работы, которые громоздились тут же, в художественной безвкусице быта, были преисполнены анархизма и христианской морали, неформатности и осмысленной завершённости композиции, живого трагизма и лирической простоты, величественности и вычурности, мистики, сюра и чудовищного реализма.

Но новые эскизы пугали его самого, рождая одновременно безумно ненасытное вдохновение и доныне неизвестные муки творчества.

В голове сидел некий образ, а все попытки дать ему выход в виде проекции на бумагу терпели оглушительное фиаско. Каждый раз молодой человек был близок, но образ непременно ускользал, как только рисунок оформлялся из художественно-экспериментальной абстракции во что-то конкретное. Конкретное всегда не соответствовало искомому и с разочарованием отправлялось в мусорное ведро.

Так было дней пять. Разрешение пришло неожиданно в ходе очередного возвращения от той старой деревянной лавочки на берегу озерца, заросшего камышами, в безымянном парке домой мимо оживлённой площади, по периметру усыпанной магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный сити-вижн.

Молодой человек случайно обратил внимание на плакат в окне маленького магазинчика «Кристина». На плакате красовалась соблазнительная девушка в купальнике, настолько же тонком, насколько и неспособном скрыть её потаённых прелестей. Прелести взывали сквозь стекло всеми своими складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом, и, кажется, даже запахом. И тогда ключ к сидевшему в голове образу нашёлся.

Следующие две недели пролетели как два дня.

Первый день был пепельно-розовым, полным отчаянной нежности и похмельной зябкости. Он подарил молодому человеку маленькую стеклянную шкатулку с узорчатой славянской надписью «Сочетаюсь тебе» и замочком в виде сердечка. К замочку подошёл найденный ключ.

В шкатулке витал серый туман, в глубине которого лежало нечто. И оно было живым.

– Кто ты? – спросил молодой человек.

– Я – вагина, – ответило нечто отчего-то очень знакомым женским голосом.

Его потянуло к шкатулке ближе. Он поднёс её к своему лицу, чтобы сквозь серый туман увидеть находящееся в глубине. Но мучительное напряжение глаз уловило только еле различимые черты. Впрочем, вероятно, и черты те были придуманы напряжением, когда оно осознало своё бессилие.

– Твой голос кажется мне знакомым…

– Конечно, – ответила вагина. – Ты ведь не забыл ещё Кристину?

– Как я могу забыть? – возмутился он. – Ведь это моя жена!..

– Она больше не твоя жена. Ты оказался недостоин её и тебе больше никогда не обладать ею.

– Это правда. Ты нарочно говоришь её голосом, чтобы поиздеваться надо мной?

– Каким же мне говорить голосом, – усмехнулась она, – если я – вагина Кристины?

Серый туман в шкатулке немного выветрился, и молодой человек с немалым изумлением обнаружил в глубине «то», родное, Кристинино – со всеми её складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом и даже запахом.

– Я… любил Кристину… – заплакал молодой человек. – И теперь люблю… Да, я недостоин её… Но она всё равно не имела права оставить меня после того, что было между нами… О, лучше бы ничего не было!.. Как нам жить теперь с разорванной напополам единой плотью?.. Уродами до конца своих дней?.. Я не могу этого вынести… Я не понимаю, как она выносит это… Как она может попирать мою любовь к ней?.. Как я могу попрать её любовь ко мне?.. Или она никогда не любила меня?.. Что же… она лгала мне все те, наши, годы?.. Как это – разлюбить?.. Я не могу понять!.. Любовь никогда не перестаёт!.. Она не ищет своего – лучшей доли для себя!.. А я… уже ничего не могу изменить… Ничего не изменишь… Время вспять не повернёшь… Я – никто для неё теперь… Более того, самый ненавистный, самый нежелательный из всех людей на земле… Меня больше нет в её сердце… Моё время ушло… Я знаю, скоро придёт время другого, и он будет обладать ею, ведь она… не умеет быть одной… она не знает, как это… быть одной…

– Поцелуй меня, – сказала вагина тихо, особенно тихо, так, как могла сказать только Кристина.

Он поцеловал её сквозь серый туман, ощутив губами складочки, впадинки, выпуклости, волоски, узрев глазами цвет и почувствовав обонянием запах.

Когда же его лицо с некоторым стыдом отпрянуло, то взору предстала совершенно иная картина – в красиво обставленной комнате в кресле сидела сама Кристина. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. В руках, между коленей, она держала ту маленькую стеклянную шкатулку, наполненную серым туманом.

Молодой человек опешил. Кристина выглядела совсем как раньше. Умиротворённая, приветливая, с тёплым взглядом, излучающим домашний уют. На ней была её такая знакомая белая домашняя маечка. Правда, на груди как-то очень броско возвышались чёрные буковки дореволюционным шрифтом. «Союзъ тебя и меня», – прочитал он и повторил мысленно: «Союз тебя и меня».

– Привет, – сказала Кристина, кротко улыбнувшись. – Где же ты был? Я тебя ждала…

– Милая… милая… любимая моя… Кристи… – прошептали его губы, а сердце забилось сладко и умилительно.

По её щекам покатились слёзы, испачканные тушью.

– Не смей больше покидать меня… Не смей забывать меня, слышишь?..

– Слышу, Кристи… Не смею… Лишь бы ты меня не покидала… Помнишь, ты говорила, что наша любовь – навсегда? Помнишь, Кристи?.. Помнишь, ты говорила, что мы никогда не расстанемся?..

– Помню. Мы – навсегда. До самой смерти.

– Да, именно так ты и говорила. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – сказала Кристина, наклонив голову, и испачканные тушью слёзы упали на её белую маечку.

Серый туман закружил в шкатулке и вихрем рванулся наружу, заполняя собой красиво обставленную комнату, кресло, Кристину, пока всё не исчезло в нём.

Всю ночь молодой человек работал над эскизом. Ему не давало спать сознательное бессознательное – серый туман, окутавший всё. Только невыносимая душевная боль и алкоголь составляли ничтожно хрупкую связь с реальностью.

Второй день был огненно-красным, извергающим из себя колючие искры и удушливый, с трудом вдыхаемый жар. В огне несгораемо горел огромный плакат, на котором странными, галлюциногенными тонами застыло фантастическое животное, похожее на страшного мохнатого козла, но задняя его часть из чёрно-коричневой шерсти переходила в медно-красный чешуйчатый рыбий хвост.

Вверху плаката было написано стройно и маршеобразно в сурово-пролетарском стиле эпохи воинствующего атеизма: «Пленяюсь тобой».

Молодой человек устало смотрел на огонь, плакат и козла, мечтая о любимой Кристи. Удушливый жар вязко застревал в ноздрях, с трудом пропихивался в носоглотку и отрыгивался колючими искрами. Огонь опалял ресницы, брови и волосы. Плакат сушил глаза.

А козёл с рыбьим хвостом, глядя на молодого человека, произнёс:

– Иди к ней! Что ты мучаешься? Это же твоя жена. Твоя Кристи. Неужели она откажет тебе побыть с ней хотя бы немного? Помнишь, как она смотрела на тебя раньше? Нет, она не посмеет отказать тебе. Пусть в последний раз в жизни, но ты будешь с ней. Иди! Иди к своей Кристи!..

Молодой человек встал и пошёл. Прошёл сквозь огонь. Прошёл сквозь горящий плакат. Прошёл сквозь чёрно-коричневую мохнатую шерсть козла и оказался в большом стеклянном помещении, заполненном густым серым туманом. В глубине его лежало нечто. И оно пахло смертью.

– Кто ты?

– Я – вагина, – ответило нечто голосом Кристины.

– Где я?

– Ты в стеклянной шкатулке с замочком в виде сердечка, которую Кристина держит между своих коленей, сидя в кресле в красиво обставленной комнате.

Он осмотрелся и в тумане действительно увидел огромный замок в виде сердца, висевший за одной из стен, а на стеклянном потолке узнал узорчатую славянскую надпись «Сочетаюсь тебе».