Текст книги "Инь и Янь. Современные рассказы"

Но открытость выглядела непростительно вопиющей, а свобода – бесстыдной. В непосредственной сердцевине вопиющей бесстыдности почивала голова самого Алексан-Саныча.

– Саш, уже поздно, наверно, – еле слышно произнесла девушка.

– Ты меня прогоняешь? – ласково спросил он, страстно целуя сердцевину вопиющей бесстыдности.

– Нет, конечно. Но… у тебя могут быть проблемы из-за меня…

– Если бы ты знала, как я не хочу ехать туда. И раньше не хотел, а когда родился этот больной… такой страшно отталкивающий ребёнок, к которому я, как бы ни старайся, не могу ничего чувствовать, кроме жалости и… отчуждения, если не сказать жёстче… Давай я перееду к тебе, а?.. Через месяц, а? В октябре?.. За месяц я всё улажу с женой и – свобода!.. А?..

– Я не знаю, Саш… Нехорошо это как-то… У меня же по дедушке даже сорок дней ещё не прошло…

– Василий Иванович нас бы не осудил, – тяжело дыша, возразил он, погружая язык в вопиющее лоно бесстыдной сердцевины. – В октябре, а?.. Да?.. В октябре?..

– Ай! Саш!.. Ай! Ай!.. – взвизгнула девушка, и звезда съёжилась в комок, заключая голову Алексан-Саныча в крепкие и страстные объятья.

Он уехал через полчаса. Она, накинув ночную рубашку, проводила его до двери и на пороге вдруг спохватилась:

– А что насчёт того мальчика? Помнишь, я тебе говорила? Насчёт работы.

– Не до него пока. Кризис. Наоборот, половину народа разгонять надо. Всех разгоню. Одну секретаршу оставлю. Как же я без тебя теперь? Короче, потом. Всё потом. В октябре.

В октябре, одним погожим воскресным днём, по Козерожскому переулку торопливо прошёл молодой мужчина, крепыш с живыми игривыми глазами, к церкви Святого Духа, что в Козерогах. Пройдя грязные подворотни, он пересёк оживлённую площадь, по периметру усыпанную магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный сити-вижн, поднялся по ступенькам к паперти, и остановился возле обшарпанного, приземистого храмика.

– Вы – Алексей? – окликнула его молодая женщина, стоявшая чуть поодаль.

– Да! – он решительно направился к ней. – А вы – Светлана?

– Света, – женщина достала из сумочки сигареты и закурила.

– Странное вы выбрали место, Света. Возле церкви.

– Да я здесь работаю неподалёку. В школе. Вам не нравится?

– Нет, здесь мило. И тихо. Как она называется?

– Не поняла…

– Церковь.

– А-а… Святого Духа, кажется.

– Ха-ха-ха, – посмеялся Лёха. – Интересно.

– Что интересно?

– Название интересное. И наша встреча именно в этом месте. Вы ходите в церковь?

– Нет. А вы?

– Раньше я интересовался религией. Теперь нет.

– Почему «теперь нет»?

– Потому что один мой бывший набожный дружок трахнул мою жену.

– А-а… Я вообще-то тоже замужем. И у меня есть ребёнок. Для вас это важно?

– Нет. А для вас?

– Было бы важно, наша встреча вряд ли состоялась бы. Не так ли?

– Пожалуй, да. Как зовут вашего ребёнка?

– Таня. А у вас нет детей?

– У меня никого нет. Я – один.

– По большому счёту, я тоже одна.

– Кажется, в вашей интонации отсутствуют позитивные нотки…

– Кажется, вы переоцениваете роль позитивного мышления в жизни человека. Вы не слишком зависимы от позитива?

– Я вижу, вы – сильная женщина. Ваши планы не поменялись?

– Нет.

Несколько часов спустя, уже вечером, они лежали обнаженные на матраце, на застеленном небольшим ковриком полу в полупустой однокомнатной квартире на Любовниково, 69.

– Мы ещё встретимся? – спросил он устало и отстранённо.

– Да. Думаю, через месяц, – устало и отстранённо ответила она. – Как мне отсюда уехать?

– Возле супермаркета «Козерог» останавливаются маршрутки. Или я могу вызвать тебе такси.

– Не надо, я уеду на маршрутке.

Светлана Сергеевна встала и холодно посмотрела на Лёху.

– Послушай, у меня к тебе серьёзный вопрос. Если ты не веришь в Бога, то во что ты веришь?

– Не знаю, – усмехнулся он.

– Что ты видишь, когда закрываешь глаза? Закрой глаза и скажи.

Он закрыл глаза и сказал:

– Я вижу темноту.

– А в темноте ты видишь что-нибудь?

– Пожалуй, единственное, что я вижу сейчас в темноте – это твоя вагина.

Она перешагнула одной ногой через его лицо.

– Открой глаза.

Он открыл и посмотрел вверх.

– Did you see it?

– Что?

– Ничего. Жду твоего звонка через месяц, Алексей.

– Хорошо, Света.

Светлана Сергеевна оделась и ушла. Лёха видел в окно, как она садилась в маршрутку возле «Козерога».

– Дура, – пробормотал он, задёргивая шторы.

Через месяц Лёха позвонил Маринке.

– Привет, Маринка, – сказал он притворно весело. – Как дела твои, жёнушка моя, дорогая-единственная? Давно не виделись мы с тобой… да? Что-то, знаешь, одиноко мне одному… с самим собой… Ты права – дурак я, Маринка!.. В понедельник у меня, знаешь ли, стена Берлинская падает, во вторник Чернобыль какой-нибудь взрывается, в среду «Титаник» тонет в самую глубь, а в четверг Третья Мировая начинается, да?… Со всеми последствиями… И ты думаешь, а что же в пятницу-то будет? Вот взяла и повалилась эта трухлявая изгородь, которую мы с тобой городили столько лет. Да, Маринка?.. Да и Бог с ней, с изгородью-то!.. Ведь столько лет мы вместе, Маринка!.. Разве порознь лучше?.. Разве одиночество лучше?..

– Если человеку с самим собой не одиноко, то и другому с ним не одиноко, – ответила она. – А если и с самим даже собой одиноко, то зачем такой хомут на того, кто рядом оказался, вешать?.. Это я дура, Лёша. Это ведь не ты меня выбрал в своё время, а я тебя. Я искала себе мужа по своим глупым… женским соображениям… Я искала, понимаешь?.. Не ты меня выбрал, а я тебя. А должно быть наоборот в нашем двуполом мире, Лёша. Ты должен был меня выбрать, выделить для себя из других женщин. Сказать: «Пошли, Маринка, со мной». А я, исходя из своего женского естества и своих женских сердечных симпатий, всего лишь дать согласие имею право!.. Не ходить и не искать себе мужика по своевольной похоти, по сиюминутным своевольным амбициям!.. Сила женского выбора именно в выборе и заключается! Как поздно я это поняла, Лёша!.. Где теперь моя своевольность? Где теперь мои амбиции? Где теперь моё похотение? Всё осталось там, в девятнадцать лет, а здесь – в двадцать девять – только горечь от них, только горький пепел, который носит вокруг меня непосильными вихрями ветер моего запоздалого осознания. И ты хочешь, Лёша, чтобы теперь мне стать женой Лотовой? Нет, я не хочу туда оглядываться! Мне там страшно, Лёша!.. Когда мне было девятнадцать, ты был для меня одним из многих, в ком я своевольно и похотливо искала себе мужа. Одним их многих, Лёша! Слышишь ты эти страшные слова?! Помнишь Вадика, молоденького лаборанта в институте, который теперь… строит из себя Вадим Вадимыча и устраивает дурацкие, никому не нужные митинги… помнишь его? А я первокурсницей, бестолковой самкой, крутила перед ним задницей, чтобы он обратил на меня внимание!.. Помнишь Сашку, который ездил на подаренной богатенькими папой-мамой «десятке»? Я думала, что попаду в «десятку», в самое «яблочко», если заполучу этого мальчика. И вот он теперь ездит на большой чёрной машине, важно заходит в своё горделивое стеклянное здание, в унылую чёрную дверь с надписью «ООО КОЗЕРОГ», сидит там, словно не человек, а царь и бог, и проводит тошнотворные «козерожьи» совещания, и меня блевать тянет от него!.. Да мало ли тех, перед кем я ещё вертела жопой, Лёша! Главное – довертелась!.. Вспомни, как я тебя соблазнила… Вспомни, как я себя вела, чтобы охомутать тебя… Как последняя шлюха, Лёша… И что я получила? Что мне удивляться твоему ко мне соответствующему отношению? Я слишком легко тебе досталась… и обесценилась в твоих глазах с самого начала… Никто из нас не давал друг другу никакого человеческого согласия… Это была «случка» по моей инициативе… «Случкой» всё началось и «случкой» же закончилось… Брак – это священнодействие в человеческом обществе… У нас с тобой не брак, Лёша. Ты не выбрал меня. Не подошёл, не сказал, как раньше белые люди делали, господа: «Будьте моей женой, Марина», а я не ответила: «Я согласна». Ты даже не подошёл, не сказал, как раньше делали чёрные люди: «Пошли со мной, Маринка», а я бы смиренно и терпеливо пошла. Мне надо было ждать своего часа, своего мужа, которого бы не я выбрала, но который бы выбрал меня, чтобы предстать пред ним невинной невестой, а не шлюхой. Тогда бы он и поступил бы со мной, как с невестой, а не как со шлюхой. Но, знаешь, Лёша… прости, я плачу… Бог милостив… Он даже тогда исправляет человеческие кривизны, когда они глубоки, как морщины… Для меня всё не так поздно закончилось… Не захотела войти в покой своего мужа смиренной невестой, вошла смиренной шлюхой… У меня теперь есть муж, Лёша… Он сказал мне «пошли», и я пошла, он меня выбрал, и я буду ему женой, пока смерть не разлучит нас… Для меня мало значит наш с тобой штамп в паспорте, но я умоляю тебя закрыть его другим штампом, потому что мы с моим мужем собрались обвенчаться.

Лёха опешил.

– Я не узнаю тебя, Маринка… – встревоженным, подавленным, глухим голосом проговорил он. – О чём… о ком ты говоришь?.. Ты где сейчас?.. Давай я приеду… Скажи, куда?..

– Поезжай на «Дружбу», к Дашке… Она сейчас одна ещё… и ей одной с самой собой одиноко… Поезжай, пока не поздно… пока она ещё не втянула в наше общее зло какого-нибудь хорошего и, главное, невиновного, человека… А она – девка красивая… амбициозная, своевольная пока… и похотливая… она может втянуть… Пожертвуй своим невыносимым одиночеством ради другого невыносимого одиночества, попытайся хоть немного оправдать своё личное зло…

– Ты что?.. С Серым связалась, что ли… с этим мудаком?.. – рассвирепел Лёха. – Он, эта мразь, эта падаль паршивая, эта свинья, разрушил нашу с тобой семью, бросил свою, и ты хочешь, чтобы я поехал к его жене, этой… истеричке и потаскушке… и кормил его тёщу и его ребёнка!.. Ты в своём уме-то?!

– Тебе никого кормить не придётся, кроме себя и той дурочки, которую ты соблазнил, – отрезала Маринка. – Хотя мужик на то и мужик, чтобы кормить баб и детей!.. Мы с Серёжкой забрали к себе и Димку, и Дашкину маму. Теперь это наш ребёнок и наша мама. Они нам не чужие. Мы бы и Дашку с собой забрали, только роль сестры её не устраивает. А Серёжка больше не может видеть в ней свою жену. Он – мужчина. А ты что за мужик? Жена переспала с другим, а он, видите ли, обратно зовёт, видите ли, одиноко ему!.. Надо отвечать за свои поступки, Алексей, если ты мужик, и баб не распускать! Разве я должна теперь решить, что тебе всё равно, сплю я с кем-нибудь другим или нет? И тебе по-мужски не противно будет со мной после другого? Тогда мне самой за тебя противно, слышишь?! Ты… ты, как животное!.. Ты не брезгуешь!.. Тебе всё одно, у тебя всё вместе – и жратва, и говно!.. Тогда это ты, а не Сергей – самая настоящая свинья!..

– Вы там ополоумели, что ли, все?! Ты забыла, что он тебя изнасиловал тогда?

– Это ты всё забыл, Лёша… – сорванным, заплаканным хрипом отозвалась Маринка. – У тебя память короткая на всё, хоть на доброе, хоть на злое… Ты всё затеял тогда.

– Я не затевал. Мы вместе с ним затеяли. Мы поспорили. Он слишком много нёс про своё «царствие небесное». Я просто выиграл в споре. Если уж на то пошло, то во всём виновата Дашка. Муж рядом лежит, а она ноги раздвигает…

– Ты раздвинул её ноги. Вот поезжай на «Дружбу» и сдвинь ей их обратно. Пожалей девку сейчас, раз тогда не пожалел. Сколько она теперь так будет жить с раздвинутыми ногами?..

– Мне не нужна шлюха. Она Серого жена. Мы в расчёте. Я ответил за неё. Тобой, между прочим, ответил… Он похлеще напакостил. Он силой взял, как зверь, а мне Дашка своей волей отдалась.

– Он напакостил – он и исправил. Взял силой как мужик, и исправил потом как мужик. Я его простила. Мне хорошо с ним, Лёша. Пусть я шлюхой вошла в его жизнь, но он не отпихнул меня потом злорадным тяжёлым сапогом по обесчещенным голым ляжкам. А ты хитростью и лукавством взял Дашку, когда Серёжку в подъезде обрабатывал… и теперь ею брезгуешь. Во всём виноваты повадки и словечки твои блудливые… Мало баб, что ли, на это купилось? Я – первая среди них. Сунул, удовлетворённое своё «я» потешил и думаешь – мужик?.. А Серёжка не захотел после тебя говно подлизывать.

– Значит, он её не любил никогда. Любил бы – подлизал бы любое говно.

– Значит, и ты меня не любил никогда. Любил бы – на другую не полез! Нет, Лёша! Оставь меня в покое… прошу тебя… дай мне, наконец, отдохнуть от таких мужиков, как ты… Мне не самец нужен… Я не самка, я человек… Мне муж нужен…

– Я твой муж, Маринка…

– В ту ужасную ночь ты перестал быть моим мужем, как Дашка перестала быть женой Серёжке. И хватит об этом… Хочешь сделать доброе дело, поезжай на «Дружбу». Старого больше нет. Теперь всё новое.

– Я силой тебя заберу.

– Мой муж не позволит тебе этого сделать. И я сама не позволю. Когда он меня силой брал, ты в другую женщину силу свою бездарную направлял…

– Ему, помнится, ты позволила… Могла бы и посопротивляться… для виду…

– А зачем было сопротивляться, Лёша? Он – мой муж… Он тогда стал моим мужем.

– Как у вас всё легко делается!..

– Как у вас с Дашкой всё легко делается!.. Хотя я её судить не буду. Сама на те же грабли в своё время наступила. Только мне тогда с тобой не повезло, а ей сейчас. Ей хуже. Ей есть что терять.

– Будьте вы все трое прокляты!.. – прошипел Лёха в трубку.

– Вот в этом и есть вся твоя любовь, Лёша. Ты никого не любишь, кроме себя, а потому твоё проклятье – всего лишь смрадный дым в очах Божьих, – сказала Маринка, нажимая вожделенную красную кнопку на телефоне.

Она вышла из ванной и, пройдя в зал, крепко и тепло прижалась к сидевшему в кресле перед телевизором Серому. Его лицо было задумчивым и постаревшим.

– Кто звонил? – спросил он.

– Никто, Серёж, – ответила Маринка, пряча счастливые женские слёзы в его плечо.

* * *

В начале декабря, на Введение, когда начало смеркаться, после усердной трапезы протоиерей церкви Святого Духа, что в Козерогах, добре в алкогольном духе неторопливо брёл до дому. Он пересёк оживлённую площадь, по периметру усыпанную магазинчиками с яркими витринами, среди которых гордо возвышались рекламные щиты и огромный сити-вижн.

На одном рекламном щите его взору привычно предстали две длинноногие красотки. Поп боязливо опустил глаза вниз и остановился подле магазинчика с мигающей вывеской «Кристина». Под вывеской, слева от входной двери, из окна, с яркого плаката на него смотрела девка в купальнике.

– Фу, б**ть, растопырилась!.. – выдохнул пары алкогольного духа поп и негодующе потрёс бородой. – Ну что тебе от меня надо, шалава ты эдакая?.. Хоть бы уж трусы какие потолще надела на срам свой!.. Ведь я же тебе кто? Ты знаешь, кто я?.. Я, б**ть, поп… толоконный лоб!.. Я тебя знаю? Не знаю!.. Не вем ни единожды, яко могут люди не весть!.. Так почему же, если я тебя не вем, я должен п**ду твою весть?! А, блудница ты окаянная?! Все твои складочки, впадинки, выпуклости, волоски, цвет я вем… А запахи твои срамные мне образность дорисовывает и духан, что из твоего магазина прёт!.. Кто ты такая?.. Чья ты дочь?.. Чья ты невеста?.. Фу, б**ть, дурак, невестой обозвал!.. Какая ты невеста?.. Ты ещё та «веста»!.. Тебе замуж надо не в белом платье выходить, а в чёрном, чтоб заранее мужика своего оплакать, как он с тобой измучается!.. А вот в церковь ко мне придёшь в белом платье, бесстыдница «пальцемделанная»!.. Невинную деву будешь из себя корчить!.. Невинную, б**ть!.. А я п**ду твою видал под белым платьем!.. Ух, шалашовка!!! Гореть тебе в огне, дочь геенны!.. Прав был, видно, Василий Иваныч… покойный… последние времена живём!.. Переполнили ад живые мёртвые мысли…

В тот момент из магазинчика вышла высокая интеллигентная дама. Она удивлённо посмотрела на попа и участливо полюбопытствовала:

– Вам плохо, батюшка?

– Мне плохо, – ответил он, делая вид серьёзный и благочестивый.

Высокая интеллигентная дама закрыла на ключ дверь магазинчика, пискнула сигнализация, и растопыренная девка в купальнике в окне погасла.

– Вот куда надо ходить! – сказал поп, поворачиваясь в сторону церкви Святого Духа. – А не сюда! – он, покачиваясь, перекрестился и забубнил: – Царю Небесный, Утешителю Душе Истины, Иже… везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих… и Жизни Подателю, прииди и вселися в ны… и очисти ны от всякия скверны… и спаси… Блаже… души наша!..

Дама недоумённо поспешила прочь, но он присовокупил ей вдогонку:

– В воскресенье приходи!..

В воскресенье в кафешке неподалёку от церкви Святого Духа, а равно и большого безымянного парка на краю города сидели пятеро – Женечка, её муж Олежка, другой Олежка, записанный в Женечкином телефоне как Козер О. Г., друг другого Олежки Ваня и Анечка, верная Женечкина подружка.

Мужской пол угощался пивасиком с фисташками, а женский предпочёл мартини с апельсиновым соком. Сидели они уже давно, а потому компания, как водится, несколько расслоилась. Ваня и Анечка общались на одни темы, остальные – немножко на другие.

Олежка-муж по-хозяйски приобнял Женечку со своей стороны, а другой Олежка украдкой терзал Женечкины коленки с противоположной. Женечка на этот счёт была не на шутку взволнована. Данная ситуация ей отчего-то была несказанно приятной, хотя, идя сюда несколькими часами ранее, её внутреннее «я» очень не хотело, чтобы она сделалась приятной, а тем более несказанной. И вот несказанность растопила внутреннее «я» донельзя, что вполне естественно вызвало взволнованность, если не тревогу.

– Ой, что-то мне так хорошо, что аж жарко! – поделилась взволнованностью Женечка, робко намекая на то, чтобы оба Олежки от неё отодвинулись.

Олежка-муж пододвинулся к Женечке ещё ближе и сказал, нежно погладив по спинке:

– А ты неправильно смешиваешь мартини и сок. Наливай мартини поменьше, а сока побольше. Сок-то холодный, он будет охлаждать течение крови, возбуждённой алкоголем.

Другой Олежка украдкой также пододвинулся к Женечке, нежно погладив её по коленке, и оппозиционировал:

– Это неправильно. Мартини должно быть больше, чем сока. Иначе тогда и смысла нет употреблять эту хрень.

– А ей всегда хорошо, хоть меньше, хоть больше, – усмехнулась Анечка, чем затянула в разговор и Ваню.

– Я люблю напитки в чистом виде, – сказал он.

– В чистом виде ничего не бывает, – оппозиционировал другой Олежка. – Та же водка – есть смесь воды и спирта. А сам этиловый спирт представляет собой соединение химических элементов.

– Ты ещё скажи, что кровосмешение тоже вполне нормальная вещь, – сострил Ваня.

– Я не говорю, что любое смешение – хорошо, – ответил тот, скривив рот. – Я говорю, что смешение так или иначе присутствует во всём.

– Если избегать крайностей и несочетаемостей, – вмешался Олежка-муж, – то смешение – вещь хорошая. К примеру, взять народы. Метисы в процентном соотношении всегда более красивы внешне, чем чистые нации. Особенно если они довольно-таки старые. Посмотрите на китайцев. Все на одно лицо, страшные и неинтересные. Потому что они всегда варились в своей среде. А если китайское смешивается, скажем, с европейским, то получается очень даже интересное и симпатичное лицо.

– Китайцы потому и остаются одной из самых старых и при этом не вымирающих наций, что варятся в своей среде. Олег, ты хочешь увидеть в Китае интересные и симпатичные европеизированные лица из-за того, что боишься скоро в России увидеть интересные и симпатичные китаеизированные лица? Так чья же установка на счёт смешения оказалась более жизнеспособной – китайская или русская?

– Русская национальность изначально была собирательной. Славяне, финно-угры, скандинавы, туда же кочевники, половцы, к примеру, а потом татаро-монголы. Народов намешано тьма.

– Ага, намешано, – насмешливо согласился Ваня. – Только они все вливались в большую славянскую бочку и растворялись там. Пример тому – язык. Слов – каких только нет, а база – славянская.

– Хорошо! – повернулся к нему Олежка-муж. – Допустим, в данном случае смешение происходило по определённым пропорциям. Но это ничего не отменяет! В этом богатство, красота и многообразие русского народа. Главное, что вливаемое инородное и инокультурное ассоциирует себя с Россией и русским народом. Подавляющее число людей всё-таки считает себя русскими.

– Кавказцы не ассоциируют себя с Россией и русским народом, – отрезал Ваня. – За исключением армян и грузин в определённый исторический период, Кавказ никогда не хотел быть русским. Его силой заставили и продолжают заставлять быть в России. И их этнос не перемешивается с русским в пользу последнего. Скорее наоборот, если судить по южным регионам. Во время царской войны на Кавказе горцы жили в горах, а не на равнине. На равнине жили казаки. Грозный – русская крепость, между прочим, направленная как раз против набегов горцев. А теперь горцы и в горах, и на равнине, и в Москве, если что.

– Если они не хотят – это их право. Поляки не хотели – ушли. Финны не хотели – ушли. Туркмены, казахи, узбеки, прибалты не хотели – ушли.

– Интересно, когда русские не захотят, тоже уйдут? – ухмыльнулся другой Олежка.

– А куда русским-то уходить из своей страны?

– В историческое небытие, исходя из твоей любви ко всякого рода смешениям, Олег.

– Без русских не будет и России.

– Россия давно уже русским не принадлежит.

– А кому же?

– Нам.

– Кому это «нам»? Ты – не русский, что ли?

– Что ли, нет.

– А кто?

– Ну что же, позволь представиться, Олег. Сделаю для тебя некоторое открытие. Козер Олег Генрихович.

– Немец, что ли? Нашлись тоже немцы. Наши немцы – это наши немцы. У нас Романовы были – непонятно – то ли немцы, то ли русские. Вот уж кто-кто, а русские немцы точно растворились в славянской бочке.

– Ваши немцы – это ваши немцы. Дай Бог всем русским быть такими русскими, как некоторые немцы. Но наши не немцы и не русские и никогда ни теми, ни другими не будут. Наши – это наши, и этим они выгодно отличаются от всех остальных.

– Да еврей он, Олег! – снова влез Ваня. – Ну что ты как маленький?..

– Ой, вот только не говорите, что евреи – это чистая нация! – разгорячился Олежка-муж. – Пожалуй, вот тут-то намешано больше, чем у остальных. В Израиле одни евреи, в Европе – другие. В Америке – американские, в России – русские. Даже негры-евреи есть.

– У нас смешение крови не является ключевым. Евреи – другой человеческий уровень. Вот ищут антропологи недостающее звено между человеком и обезьяной. То есть между человеком и животным. А оно уже есть, это звено. Ходит, ест, спит, рожает детёнышей, даже иногда становится антропологом и ищет недостающее звено. И это звено – вы все, неевреи. Вы – недостающее звено между человеком, то есть евреем, и животным. Звено заключается не в теле, а в душе человека. Материалистической науке это открыть не дано, потому что она материалистическая. Итак, Олег, вот тебе открытие! Слушай и запоминай – у любого нееврея тело человеческое, а душа животного. А на нематериальном уровне другие законы. И какая, спрашивается, разница, какая кровь подмешивается в тело, в котором человеческая душа? Это у вас роды, виды, подвиды. У человека только одна разновидность – человек!..

– Это какой-то фашизм! Похлеще, чем у немцев!..

– Правильно. Наши слишком долго жили среди немцев, чтобы те как высокоразвитые животные не усвоили себе такую простую вещь – иерархичность всего живого. Однако человек умнее даже самого умного животного.

– А «ваши» в таком случае не боятся, что животные обратятся и истребят людей? – съязвил Олежка-муж.

– А ты где-нибудь наблюдал подобное в материальном мире? Наоборот, дело идёт к тому, что животных на Земле вовсе не останется. Если только в зоопарках. Нет, наши не боятся. Та же тенденция наблюдается и в нематериальном мире. Евреи не растворяются среди других. Просто идёт наступление человеческих душ на нечеловеческие. Современная Россия – это просто огромный зоопарк или, если хочешь, резервация, заповедник. Русского как одного из проявлений нечеловеческой души в России почти не осталось. Всё наше.

– Это как? Всё «наше»?

– Всё не наше, Олег, – пояснил Ваня. – Представь, что ты – младенец и сосёшь у мамки титьку. Ты уже привык к вкусу мамкиного молока, любишь его запах, засыпаешь с его сладостью на губах, испуганно хватаешь зубками сосок, когда тебе вдруг почудится, что мамка ушла, и ты остался один-одинёшенек на всём белом свете, маленький и беззащитный, либо просто гладишь титьку пальчиками, когда ты сыт, а спать не хочется. Это всё твоё – родное и бесценное. А теперь увеличь картинку и посмотри со стороны иными, взрослыми глазами, с высоты твёрдо стоящих на земле ног. Смотри, лежит младенец – это ты – в грязных неухоженных яслях и обсасывает бедный, несчастный ребёночек, закрыв слабенькие глазёнки, резиновый сосок от бутылки, наполненной суррогатом из сухого молока и ополосков, скажем, коровьего для вкуса, ну и простой воды из-под крана для видимости изобилия. Ко всему прочему, малыш обоссан, обосран, а то и вовсе гол. Никто не помоет его, никто не переменит пелёнки, никто не накроет и не споёт мамкину песенку. Потому что мамки нет. Мамку твою схватили злые дядьки и тётьки и заставляют её кормить своих детей, чтобы они выросли здоровыми и сильными. А ты вырастешь слабым и больным. И будешь работать на злых дядек, чтобы они продолжали похищать мамок других детей. Тебе позволят, когда ты станешь мужчиной, «огулять» какую-нибудь мамку, сделают тебя папкой, чтобы народить некоторый приплод будущих мамок и папок. И это всё – твой мир, твоё родное и бесценное, потому что другого ты не знаешь. Ты никогда в жизни не пробовал настоящего молока твоей мамки. Ты никогда не чувствовал сладкого запаха её титьки. Ты никогда не слышал её песен. Всё, что ты слышал – это снисходительное бормотанье где-то наверху, там, где находятся рты злых дядек и тётек. Ты никогда не ощутишь ласку твоих родителей. Тебя никто не погладит по головке и не уложит спать, когда ты заболеешь. Ты никогда не полюбишь девушку, потому что ты не знаешь, что такое любовь, потому что всё, до чего тебе позволят прикоснуться, – это вагина подпущенной к тебе самки. И никакого сердца. Никакой души. Ты умрёшь, так и не узнав радость отцовства, а потом дедовства. Ты будешь умирать на грязной лежанке ворчливым желчным стариком, потому что тебе опять не принесли тарелку холодного протухшего супа. И последнее, что тебе придёт в голову, что злые дядька и тётька – не твои настоящие папа и мама. Точнее, тебе это никогда не придёт голову, так же, как свинье не приходит в голову, зачем её кормят, а потом ведут на нож.

Олежка-муж растерянно отодвинул от себя кружку с пивом.

– Да это мрак какой-то… – выговорил он, с трудом прожёвывая фисташку. – Ладно он, Козер Олег Генрихович… полноценный якобы человек… но ты-то, Вань, русский… Как ты можешь так говорить?.. Как ты можешь так чувствовать Россию?.. Я не верю… Хватит мне вешать на уши эту юдофобскую лапшу…

Волнение Женечки усилилось десятикратно. Её мало интересовал сам разговор, но по ходу него она вывела для себя умозаключение, что Олежка-муж проиграл в споре, что другой Олежка как-то на порядок умнее, и это обстоятельство заставило её инстинктивно отстраняться от проигравшего и тяготеть к победителю.

Рука другого Олежки всё решительнее и наглее оставляла коленку и приближалась всё ближе к растопленному донельзя внутреннему «я». Женечка не хотела тут, при муже, позволять так много, это было очень легкомысленно и опасно, но почему-то позволила, послушно раздвинув ноги, освобождая путь к жаждущей нежности вагине.

– Ты – дурак, Олег! – наконец не выдержала Анечка. – Знаешь, на кого ты похож? На олуха с ветвистыми рогами, жену которого трахает другой. Все вокруг знают и видят это, в то время как ты женоподобно закрываешь лицо руками и говоришь: «Я не верю». Ещё поплачь. Может, от этого что-нибудь изменится. Скажи себе: «Всё хорошо. Все врут». Убейся позитивом. Ведь ты даже если застанешь жену в постели с любовником, отвернёшься и захныкаешь: «Это неправда». Или тупорыло пошутишь: «Ах, вы меня разыгрываете!.. Прекратите, а то я начну держать вам свечку!.. Как же, у вас так темно!.. Прямо мрак!..». Такие, как ты, Олег, и просрали Россию!

– Всё, с меня хватит! – вскочил Женечкин муж. – Мы уходим, Женя!.. Я думал, твои друзья – интересные интеллигентные люди, а они… самое настоящее быдло!.. Один – человеконенавистник, другой – юдофоб, а девушка – просто хамка. Надо позитивно смотреть на мир, тогда люди к вам потянутся и будут вас уважать!.. Пошли, Женя!.. – Женечка втянула голову в плечи, но с места не двинулась. – Как, ты остаёшься? Женя, ты что?.. Ладно, я ухожу один! Я жду тебя дома!

Когда он вышел из кафе, Анечка засмеялась:

– Я одна не уважаю этого позитивного «теплушника»? Или вы как-то особенно к нему потянулись?..

– Анька права, – сказал Козер. – Русские действительно просрали Россию. Они безнадёжны. Женечка, ты случайно не кончила под столом, милая?..

– Ну зачем вы так с ним? – укорила Женечка кого-то в пустоте и стыдливо сдвинула ноги.

– Ты знаешь, Олег Генрихович, я всё равно не думаю, что в этом вопросе всё так просто, – невесело сказал Ваня.

– Почему, Иван Арнольдович?

– Да не знаю… Помнишь старую деревянную лавочку в большом парке неподалёку? Как он, кстати, называется?.. А, неважно… Так вот… Я живо представил себе такую картину. На доске будто разлита чёрная такая… слизь, что ли… таким плотным, неизгладимым пятном… Такое мощное пятно, что лавочке уже никогда не отмыться… И вот – раз… как бы кадр меняется, и пятно несколько посветлело… Я не верю своим глазам!.. Потом – хоп! – опять кадр меняется, и пятно как-то непростительно для своей мощи вжалось в дерево… настоящая чернота осталась только в многочисленных трещинах… И так, постепенно, кадр за кадром, всё пятно очутилось в дереве… Старая лавочка съела то пятно!.. Это меня натолкнуло на определённые мысли…

– Думаешь, старушка Рашка опять всё проглотит?

– Не знаю. На днях мне принесли картину какого-то местного художника. Говорят, что нашли на помойке. Там вроде ничего особенного – сидит голая девка на Козероге, надписи, образы разные, в общем, современный сюр, но такой чудовищной силой веет от работы!.. Я, честно говоря, проникся… Не знаю, как автор это назвал, а мне пришло на ум что-то типа «Во власти Козерога». До сих пор под впечатлением…

– Ну, тебе видней, ты – художник, но при чём здесь эта картинка с помойки и Рашка?

– При том, что это и есть живая Рашка!.. Картинки я рисую, Олег, а тут именно что настоящая картина!.. А автор взял и выбросил её на помойку! Зачем он это сделал? Что ему не понравилось? И откуда в их работах такая непонятная чудовищная сила? У меня есть знакомый музыкант, наци, так он от всего отказался, телик не смотрит, кино игнорирует, свою любимую рок-музыку не слушает, исключительно русскую классику. Я над ним смеялся. Ну как так?.. Это всё равно что, не желая вдыхать загрязнённый воздух, перестать дышать. Ну как ты перестанешь дышать? Никак. Лёгкие работают – дышишь. Чем? Загрязнённым воздухом. А он везде. Ту же русскую классику русские, что ли, играют в филармониях и консерваториях? А он, этот наци, дышит, непонятным образом отплёвывает грязь, и в каждой своей новой песне выдыхает чистую живую Рашку!.. Так что Старушка может и проглотить… Тут уж так сразу и не скажешь, кто кого ест – мы их или они нас…