Текст книги "Инь и Янь. Современные рассказы"

– Ой, Иван, не начинай! Ты ещё Евангелие начни нам проповедовать! Анна Исаковна, скажи ему!..

– Кровь Его, Ванечка, на нас и на детях наших!.. – ухмыльнулась Анечка. – Проглотит, не проглотит… Женька, ты не глотала ещё Олежкину сперму? Советую проглотить. Добротная сперма, не то что у твоего мужа.

– Ну, Анька!.. Что ты такая злая?.. – укорила Женечка кого-то в пустоте.

– Ну, Женька!.. Что ты такая глупая?.. – брызнули все втроём, хором, кому-то в Женечкиной пустоте. – Поехали лучше к Ивану! Он же живёт один!

Женечка не хотела ехать к Ване, но почему-то поехала. Поехав, не хотела долго засиживаться, но почему-то не только засиделась, но и залежалась. Чего уж она точно не хотела, так это глотать Олежкину сперму, но почему-то наглоталась до тошноты.

Когда Женечка приехала домой, муж тут же встал с постели и заботливо пошёл разогревать остывший ужин.

– Я не виню тебя, Женя, что ты осталась, – сказал он. – Наверно, я был слишком резок с твоими друзьями. Прости меня. Я сам во всём виноват. Они – хорошие люди, а я… мне надо было вести себя чуть более позитивно. Но они говорили такую чушь, что я… что мне… Особенно меня огорчила Аня. Я ведь всё принял на твой счёт. А зачем я должен это принимать? Я знаю, что ты мне никогда не изменишь. Ты любишь меня, а я люблю тебя. Любовь – это же ведь позитив. Просто им не хватает любви. Мне просто жаль их, Женя.

Женечка слушала его, чуть заметно покачиваясь и глядя в одну точку перед собой, а потом её лицо подёрнулось мелкой нервной дрожью, и она жёстко, стиснув зубы, процедила кому-то в пустоте:

– А мне тебя не жаль. Я тебя ненавижу. Такие, как ты, всё всегда просирают…

На следующий день её нервозность усугубилась непрестанной истерикой, и Женечка, собрав вещи, уехала жить к маме.

* * *

Где-то под Новый год на остановке у коммерческой палатки «Козерог» возле школы, к которой вплотную прилегал безымянный парк на окраине города, встретились двое молодых парней. Один из них в ожидании приятеля стоял здесь на морозе не менее четверти часа и заметно закоченел. Другой только что выпрыгнул из маршрутки, и его лицо красноречиво и неподдельно выражало всяческую виноватость.

– Здорово, – недовольно протянул ему руку первый, с восточной бородкой. – Чё так долго-то?

– Да у меня дома хрень всякая! – воскликнул второй, утончённый, аккуратный, в стильных очках. – Сестра умом тронулась. Истерики каждый день закатывает… Хорошо, что вообще удалось свалить оттуда… Мать еле отпустила…

– Да ладно!.. Женька? Чё это вдруг?

– Я знаю, что ли?! От мужа ушла. Непонятно, что у них там произошло…

– А чё говорит?

– Говорит, что она – Россия…

– Чё?

– Ну «чё», «чё»? Говорю же, с ума человек сошёл. Говорит, типа, она – это Россия и её е**т все подряд.

– Офигеть!.. Круто, слышь!..

– Да пошёл ты! Куда идём-то?

– К Вере Козловой.

– К Козловой?! Она чё, опять оргию затеяла, что ли? Тихая девочка, блин!.. Я уже боюсь эту «тихую» девочку!.. И те две дуры тоже будут?

– Все будут, кроме Яночки и пидора Макса, конечно.

– Офигеть! Ну пошли. А где пирсинг твой, кстати?

– Нигде. Отстань. Тебя слава «порнозвезды» не зае**ла? Я ещё и бороду сбрею нах**.

Они купили в палатке несколько банок «Amore», «Black Russian» и «Ягуара» и уже через десять минут стеснительно сидели на диванчике в квартире Веры Козловой.

Впрочем, стеснительно сидели не только они, но и обе «дуры» – девица, чрезвычайно высокая и чрезвычайно худенькая в чрезвычайно обтягивающих джинсах, и девица, чрезвычайно броская и чрезвычайно некрасивая. И та, и другая выглядели ново и свежо – с неузнаваемыми причёсками, с неузнаваемым цветом волос и даже неузнаваемым выражением лиц.

Сама же хозяйка, тихая девочка с хвостиком, была подчёркнуто узнаваема. Разве что её весёлость переходила обычные флегматичные рамки, порой шокируя нездоровой возбуждённостью.

Но в первую очередь нездоровой возбуждённостью шокировали изображения на обращённом к собравшимся мониторе компьютера. Кажется, это была чистейшей воды грязнейшая порнография.

– Вера сказала, что это не порнография, – в один голос опередили немой вопрос пришедших парней обретавшиеся тут же, подле монитора, оба модных юноши.

– Это эротика, Вера сказала, – с усмешкой добавил модный юноша в рубашке в клеточку.

– С глубоким смыслом, сказала Вера, – с усмешкой добавил модный юноша в рубашке в полосочку.

– Ну хватит вам! – с нездоровым возбуждением вскрикнула тихая девочка Вера. – Мне этот фильм нравится! Он очень красивый и очень умный!

– Да уж! – закатила ядовито подведённые глазки некрасивая девица.

– Я смотрю, ум так и брызжет, – заулыбалась высокая в обтягивающих джинсах.

– А в чём смысл-то? – спросил кто-то из пришедших.

– Девка всё время ищет на свою… э-э… новые пикантные приключения, – ответил модный юноша в рубашке в клеточку.

– Не девка, а девушка, – поправила его тихая девочка.

– Баба, – поправил её модный юноша в рубашке в полосочку.

– И чё? – недоумевал кто-то из пришедших.

– И всё, – сказала некрасивая. – «Порнуха» и смысл – вещи несовместимые.

Тихая девочка негодующе всплеснула руками.

– Неправда! Порнография ставит в центр половой акт и смакует всякие гадости, а эротика восхищается красотой человеческого тела во всех его проявлениях.

– А я думаю, чего это мне так гадко от этой красоты, – вставила высокая.

– Наверно, ты нашу сногсшибательную «порнушку» вспомнила, – робко хихикнул модный юноша в рубашке в полосочку.

– Так, хватит!!! – брызнули искрами обе девицы.

– Пардон, это была эротика, – робко хихикнул модный юноша в рубашке в клеточку, обождав момента, когда искры обиженно попадали на пол.

– Вот вы всё хихикаете, – укорила тихая девочка, – а между тем за полфильма ещё ни одного полового акта как такового не было.

– Зато гениталии крупным планом через каждые пять минут! – ухмыльнулся модный юноша в рубашке в полосочку.

– Офигеть!.. А я ещё ни разу не видел! – воскликнул кто-то из пришедших.

– Да чё там смотреть? – ухмыльнулся модный юноша в рубашке в клеточку. – Волосатая такая. Все складочки, впадинки, выпуклости – всё в волосах. Без вкуса, без цвета, без запаха.

– Неправда! – рассердилась тихая девочка. – Просто надо быть чуточку умнее, чтобы ценить настоящую женскую красоту! Вы оба – невежественные тупые мужики! У вас шаблоны в голове вместо мыслей, вы живёте по шаблонам!.. Увидели смазливую девку с сиськами третьего размера и задницей, как у Дженнифер Лопес, кровь вступила в известное место, и потекли слюни всяческие!.. А настоящая красота женщины не в сиськах и не в заднице, и даже не в смазливой роже!.. Суть важна в жизни, а не шаблоны ваши! И суть, между прочим, в женщине заключается как раз в её вагине! Это настоящее лицо женщины!.. Да, конечно, ваши шаблоны не имеют ни вкуса, ни цвета, ни запаха, потому что они – пустая никчёмная картинка, а настоящее лицо, каким бы волосатым, по-вашему, оно ни было, есть трепещущее всеми красками, запахами и вкусами живое божество!..

Оба модных юноши, умирая со смеху, поверглись на коленки перед тихой девочкой, недвусмысленно устремив взоры на молнию её джинсов.

– О, Вагина! – возгласил модный юноша в рубашке в клеточку. – Прости нас, тупых невежественных мужиков!

– О, трепещущее всеми красками, запахами и вкусами живое божество! – подобострастно вторил ему модный юноша в рубашке в полосочку. – Прости нас с нашими мёртвыми мыслями и шаблонами! Прими в жертву этот чудный нектар из девственных банок «Amore», «Black Russian», «Ягуара», а также солнцеподобное пиво, что стоит в холодильнике, и мы будем до конца наших дней любить тебя!

– Дураки!.. – заплакала тихая девочка.

– Так, хватит!!! – брызнули искрами обе девицы.

Когда искры опять обиженно попадали на пол, а модные юноши с пола поднялись, кто-то из пришедших парней радостно хлопнул в ладоши.

– Я видел! Я видел! Офигеть!.. Да она пи**ец какая волосатая!..

– Фу, надоели уже! – закатила ядовито подведённые глазки некрасивая девица.

– А я, кажется, поняла смысл этого фильма, – заулыбалась высокая.

– Да? – в один насмешливый голос обернулись к ней модные юноши.

– Эта девушка не ищет новые пикантные приключения. Они ей не нужны… Ей просто одиноко, – всхлипнула тихая девочка. – Просто так получалось… Ей нужен был всего лишь один настоящий мужчина, который бы оценил её как женщину!.. Но все встречались какие-то… Кроме последнего, в конце… Который поцеловал её «туда»…

– Смысл фильма в том, что нет никакого смысла, – сказала высокая. – Нет никакого смысла в жизни. Просто огромная пропасть, дыра, в которую валятся все люди. У этой дыры есть соблазнительно притягательная обёртка, которая называется жизнью, чтобы падать в пропасть не было так страшно и больно. Наслаждайся, пока падаешь. Не думай ни о чём. Убейся позитивом. Не забивай себе голову, всё равно конец для всех один – дно. Женщина – это образ. Ты весь месяц можешь ублажать себя своей красотой, получать удовольствие, чувствовать уверенность в себе, держать себя в чистоте, ухаживать за собой для всех случаев жизни, чтобы всегда быть на высоте – в обществе, наедине с собой, в сексе, в разных удобных и неудобных обстоятельствах и взаимоотношениях, можешь чувствовать себя неотразимой и позволить себе некоторое бесстыдство, можешь быть ангелом или божеством, но всю эту наивную блажь поставят на место месячные. Вывод, девочки: не думаем о месячных, думаем о том, что мы – «божество». И мужикам будем давать только красивую обёртку. А то никто «туда» не поцелует.

– Так убьёмся же позитивом! – предложил модный юноша в рубашке в клеточку. – Нектар стынет. Завтра тридцать первое, а у нас во рту ещё не побывало ни вкуса, ни цвета, ни запаха!..

– А потом всех позитивно расцелуем куда надо, – добавил модный юноша в рубашке в полосочку. – Не плачь, Верка!..

* * *

Тридцать первого числа Лёха стоял с цветами и шампанским на прокуренной лестничной площадке и звонил в железную дверь одной из квартир. Через пару минут ему открыла симпатичная брюнетка с заспанным усталым лицом.

– Привет, Даш, – весело сказал он ей. – С Наступающим! А ты что же? Спишь, что ли? Ай-ай-ай, Дашка, Дашка! Разве можно сегодня спать?..

– Чё надо? – хмуро бросила она, гневно взглянув ему в глаза.

Лёха несколько смутился таким приёмом, его живые игривые глазки сверкнули недобрым огоньком, но весёлость всё же не покинула так скоро.

– Как чё?.. Гостей принимаешь? На, держи!.. Цветы тебе, шампанское тебе, всё тебе! А самое главное – позитивное настроение!.. Зачем киснуть-то, солнышко моё?

Он хотел войти, но Дашка не пустила его, загородив рукой проход.

– Мне твоего позитива не надо, Алексей. Мне ничего от тебя не надо. Знаю я твой позитив. Нет от него ничего хорошего.

– Да ладно тебе, Дашулечка! Перестань обижаться на весь белый свет. Что, лучше сидеть одной и дуться?

– Лучше одной, чем с тобой. Мне противны такие мужики, как ты.

Лёхина весёлость резко помрачнела.

– А какие не противны? Серый, что ли, который с Маринкой теперь живёт?

– Я сама виновата. И вообще не тебе об этом рассуждать.

– Дашка, чё ты… как не знаю кто?.. Впусти, давай в квартире поговорим. Чё на пороге-то, как… эти…

– Мне не о чем с тобой говорить. Уходи и больше не смей приходить сюда.

– Кого ты из себя строишь, девочка? – разозлился Лёха. – Забыла, как стонала подо мной?

– Хотела бы забыть, но всю жизнь придётся помнить то, какая я дура и какую глупость я тогда совершила! Поэтому запихай свой никчемный позитив себе в задницу и убирайся!

С этими словами она захлопнула дверь. Так звонко, что эхо сотрясло стёкла на большом окне на лестнице.

Лёха вышел из подъезда чернее тучи. В чудовищной злобе он выбросил бутылку шампанского с цветами в снег и закурил. Чернота преисполняла его, страшной гримасой искажая лицо, обезображивая, уродуя даже сам человеческий облик, застывая вязкой смолой в живых игривых глазах, отчего они становились пустыми, унылыми и мёртвыми, цепенея кривой усмешкой в губах, извергающих табачный дым, и поэтому табачный дым тоже казался чёрным, злым и страшным.

В том страхе струилась такая беспощадная безнадёжность, что в струях дыма рождалось ощущение всякого отсутствия настоящего – девятиэтажной кирпичной громадины за спиной Лёхи, обжигающе холодного снега под ногами и вокруг Лёхи, вихреобразно вздымаемого ветром, тёмного беззвёздного неба над головой Лёхи и истуканом застывшего самого Лёхи, и напротив – присутствия иного, другой реальности, которая и производила страх, потому что в ней были чьи-то страшные пристальные глаза.

В той дымной злобе сгущалось, переливаясь и уплотняясь, такое непроглядное отчаяние, что в каждых переливах гущи умирало время, и в каждом новом уплотнении монолитной стеной всё отчётливее и отчётливее поднималась вечность, которая и производила злобу, потому что в ней были чьи-то пристальные злые глаза.

В той дымной черноте всполохами мерцали пламенеющие языки такого вопиющего осознания небытия, чётко осознающей себя смерти, смерти, даже в этом своём осознании не имеющей никакой жизни, вообще ничего не имеющей в себе, кроме смерти, что в каждом очередном миге мерцания безжалостно и жадно, с ненасытной похотью, высасывалось любое малейшее проявление света однообразно-бескрайней тьмой, которая и производила однообразно-бескрайнюю похотливую черноту, потому что в ней были чьи-то чёрные похотливые глаза.

И вдруг эти глаза рванулись вперёд из страшного, злого, чёрного дыма, обнажая фаллосоподобный рог, козлиную морду, тучное тело, покрытое мохнатой чёрно-коричневой шерстью и переходящее сзади в медно-красный чешуйчатый хвост.

В порыве устремления вверх хвост толкнул Лёху на снег и оставил его лежать сотрясаемым в отчаянном рыдании, а потом мощным взмахом увлёк своё мохнатое тело прочь – в тёмное беззвёздное небо.

Козерог летел по центральному проспекту города, заглядывал людям в лица, и на них запечатлевался его взгляд. Эта печать заставляла людей бесстыдно рассматривать друг друга. Женщины, гуляющие под ручку со своими мужьями, искали чувственных взоров встречающихся мужчин и юношей. Мужчины, опуская глаза вниз, придавали им вектор в сторону впереди идущих девушек в коротких куртках, искушаясь соблазнительной молодостью ягодиц, обтянутых облегающими брюками и джинсами. Юноши, помимо прочего, не стеснялись оглядывать противоположный пол с головы до ног, мечтательно задерживая взгляды между последних, дорисовывая в фантазии скрытое на основе видимого. Девушки, находя услаждение в таковом внимании, заигрывали с движениями своего тела, чем сеяли в сердцах искушаемых неудовлетворённые семена похоти.

– Скучно, Господи, как же скучно! – сказал Козерог и извлёк откуда-то из складок своей шерсти стеклянную шкатулку, заполненную серым дымом, сквозь который просматривалось некое кровавое месиво. – Что наша жизнь? – ухмыляясь, спросил он себя и, достав из кровавого месива своей шкатулки человеческое сердце, саркастически ответил: – Игра. Ставки сделаны, господа! Чьё это сердце? Это сердце человека с живыми игривыми глазами. Отжило. Доигралось, – морда Козерога сладострастно потёрлась о трепещущее сердце и съела его, а фаллосоподобный рог эрегированно побагровел. – А это? – из кровавого месива шкатулки возникло другое сердце. – Это Алексан-Саныч. Бедный, бедный Алексан-Саныч!.. Ты не знаешь, как играть в эту игру, а я знаю, и поэтому я тебя съем, – морда сладострастно потёрлась о трепещущее сердце и съела его, а на фаллосоподобном роге эрегированную багровость разрезали кривые линии фиолетово-пурпурных вен. – А это мой милый безрассудный мальчик, любимец глупеньких невинных девочек, маленький Козерог, – и очередное сердце разделило участь двух первых, поскрипев жилами на зубах Козерога. – А это что? – его мохнатые руки вытащили из шкатулки кровавый ошмёток мяса со свисающими трудноузнаваемыми органами. – Это вагина Светланы Сергеевны. Game over, my favorite bad pussy! Do you know me? Don’t worry, I know you. А где же похотливые глазки твоего супруга? Ах, вот они!.. – Козерог со стоном наслаждения поглотил ошмёток мяса со свисающими человеческими глазными яблоками, и кровь обильно потекла по козлиной бороде, а фаллосоподобный рог с набухшими фиолетово-пурпурными венами встрепенулся мелкой дрожью. – Ах, играй, великий Козерог!.. Играй, жги, ломай эту проклятую скуку!.. Разгорайся, гори, сгорай в таком смертельном и таком сладком огне азарта и позитива!.. Убей, Козерог, убей себя позитивом!.. Бонусы! Бонусы! Где мои бонусы? – его морда наклонилась к шкатулке и залпом высосала из неё серый дым. – Ах, какие вкусные, сладкие души у вас, мои маниакальные скверноумцы, Олег Генрихович, Иван Арнольдович и, о дивный аромат, Анечка Исаковна!.. Ем умственное тело слушателей ваших, несчастных Олега и Евгении, – на вскинутых в экстазе руках Козерога пульсировали два человеческих мозга, и когда он съел их, фаллосоподобный рог покрылся липкой испариной. – И пью умственную кровь делателей ваших, модных юношей, двух девиц – некрасивой и той высокой в обтягивающих джинсах, молодого человека в стильных очках и его товарища с восточной бородкой, а также Веры Козловой, лобызаю бесстыдное божество твоё, о тихая девочка, – он выпил кровь из шкатулки и потряс её в руках. – И вот они, драгоценные жемчуга, грязные выделения грязной жизни хорошенькой девушки Яны, грязное семя грязного человека Вадима Вадимыча, сок блудливого желания Максима, сок животной страсти и страдания Артёма, Аллы, бритоголового молодого человека, которому она отдалась, и всех других молодых людей, которым она ещё отдастся!.. – из запрокинутой шкатулки на вытянутый козлиный язык попадали капли мутной вязкой жидкости, и фаллосоподобный рог, затрепетав в оргазме, извергнул из себя обильные брызги чёрной слизи.

Кончив, Козерог заглянул на дно шкатулки. На дне, прилипнув к окровавленному стеклу, лежало нечто с еле различимыми чертами женского интимного места. Глаза Козерога сверкнули негодованием, и он прошипел, точно змея:

– Кажется, это принадлежит той дурочке, секретарше Алексан-Саныча. Но какой, к дьяволу, Алексан-Саныч? Какая, к дьяволу, секретарша? По правилам игры в моей шкатулке должна лежать другая вагина!..

И он, обогнув безымянный парк на окраине большого города, устремился к одной из многочисленных девятиэтажек в районе церкви Святого Духа, что в Козерогах. Его глаза молнией рванулись на свет мигающего новогодними гирляндами окна на втором этаже, превратив фаллосоподобный рог, козлиную морду, тучное тело, покрытое мохнатой чёрно-коричневой шерстью и переходящее сзади в медно-красный чешуйчатый хвост в облако чёрного дыма. Облако рассеялось и медленно осело на снег бесцветными хлопьями, а страшные, злые, чёрные пристальные глаза пристыли к тому, мигающему гирляндами, окну, проникнув в структуру стекла.

В красиво обставленной комнате в кресле сидела Кристина. На ней была надета белая домашняя маечка. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. Перед ней на коленях стоял Костя. А она, умиротворённая, приветливая, смотрела на него тёплым взглядом, излучающим домашний уют.

– Привет, – сказала Кристина, кротко улыбнувшись. – Где же ты был? Я тебя ждала…

– Милая… милая… любимая моя… Кристи… – прошептали его губы.

По её щекам покатились слёзы, испачканные тушью.

– Не смей больше покидать меня… Не смей забывать меня, слышишь?..

– Слышу, Кристи… Не смею… Лишь бы ты меня не покидала… Помнишь, ты говорила, что наша любовь – навсегда? Помнишь, Кристи?.. Помнишь, ты говорила, что мы никогда не расстанемся?..

– Помню. Мы – навсегда. До самой смерти.

– Да, именно так ты и говорила. Я люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, – сказала Кристина, наклонив голову, и испачканные тушью слёзы упали на её белую маечку.

– Эй-эй-эй, Кристи! – крикнули пристальные глаза Козерога из окна. – Подумай, что ты делаешь!.. Посмотри на него! Посмотри на него внимательно! Кто это? Кто это, Кристи?.. Это неудачник! Это ничтожный художничишка, с которым ты будешь несчастна!.. Ты будешь страдать с ним всю свою жизнь! Он ничего тебе не даст в этом мире из того, что ты хочешь как женщина! А ты красавица, только лучшие мужчины достойны твоей красоты, а он – больной придурок. Ты не забыла?.. Он – самая большая ошибка твоей жизни!.. Прогони его, Кристи!!! Скажи ему: «Уходи! Уходи навсегда!».

– Поцелуй меня, Костенька, – сказала Кристина, решительно утирая слёзы.

– Костя, Костя, бедный обманутый Костя, – вкрадчиво зашептали пристальные глаза Козерога из окна, – Кристи уже не та, что раньше. Вспомни, что она сказала тебе тогда: «Уходи! Уходи навсегда!», и ты ушёл в страшном отчаянии и унижении. А теперь она смотрит на тебя так умиротворённо, приветливо, тепло, с домашним уютом… Она лжёт тебе! Она опять обманет тебя. Знаешь что, Костя?.. Посмотри между её очаровательных ножек, подобранных так мило, что колени упираются в мягкие подлокотники кресла. Смотри! Видишь, там, под маечкой, выглядывают кружевные трусики? Смотри, смотри, Костя!.. Видишь её складочки? Видишь впадинки? Выпуклости? Видишь волоски сквозь кружева? Смотри, Костя!.. Видишь этот соблазнительный цвет под кружевами? Чувствуешь этот сладкий запах?.. Поцелуй её туда, Костя!..

Костя нежно обнял Кристину и поцеловал её в губы. Пристальные глаза Козерога застыли на окне мёртвым снежным узором.

* * *

В начале осени – наверное, в сентябре – к старой деревянной лавочке на берегу озерца, заросшего камышами, в глубине безымянного парка на краю большого города подошёл маленький пухленький человечек лет тридцати пяти в старомодных очёчках, с оттопыренными ушками и жиденькими засаленными волосиками, нервно потоптался возле неё, брезгливо смахнул пылицу и сел.

С утра его мучила одна и та же неотступная, зудящая мысль. Вчера вечером ему случилось посмотреть в интернете свингерский порноролик о девушке, совокупляющейся с четырьмя пузатыми мужиками. Он безысходно заболел «желанием» и, дважды удовлетворив себя на своей постели ночью, наутро проснулся разбитым и больным. Та девушка не покидала его головы. Овсяная каша не лезла в горло, а зелёный чай в красной пластмассовой кружке с надписью «Козерог» вовсе остался нетронутым.

Человечек вновь и вновь прокручивал в голове эпизоды того ролика, которые его особенно заинтересовали. Когда к концу дня всё это наконец-таки растворилось в лабиринтах сознания, остался только один самый громоздкий кадр – вагина крупным планом. Её образ никак не растворялся. Он прилип в расщелине между полушариями мозга и воспалился, источая вязкую тёмную слизь.

Боль ужесточалась частыми кратковременными подёргиваниями, в момент которых сознание выдёргивало вожделенный образ детально и во всех красках. Подёргивания наглели час от часа, упиваясь образом вагины, её складочками, впадинками, выпуклостями, волосками, цветом, воображаемым запахом, и тогда слизь чернела.

Почерневшая слизь в поисках выхода выгнала человечка из дома, и так он оказался в самой глубине безымянного парка на краю города, там, где на берегу заросшего камышами озерца стояла та старая деревянная лавочка.

Пока человечек сидел на ней нервно и суетливо, чёрная слизь пролилась и брызнула сквозь него на выцветшую, изрезанную крупными трещинами доску и медленно впиталась в старое сухое дерево. Человечку стало легче, и он стыдливо удалился, протирая запотевшие очёчки.

И сегодня далеко в глубине безымянного парка на краю большого города, там, где бегущий по овражку мутный ручей впадает в заросшее камышами озерцо, стоит сиротливо эта старая деревянная лавочка. А люди отдыхают на ней, предавая себя власти чёрной слизи и унося с собой живые мёртвые мысли.