Текст книги "Беседы о литературе: Восток"

Федерико Гарсиа Лорка и Мануэль де Фалья
26 августа 1998 года

В день Успения Божией Матери по григорианскому календарю Папа Иоанн Павел II сказал в проповеди: «Пока существует этот мир, история всегда будет театром борьбы между Богом и сатаной, добром и злом, между благодатью и грехом, между жизнью и смертью. Перемены этого века – века, который подходит к концу, свидетельствуют с невероятным красноречием о глубине этой борьбы. Борьбы, которая проявляется и в истории народов, но и в сердце каждого человека, мужчины и женщины».

Итак, борьба между Богом и сатаной, борьба между жизнью и смертью – это нечто, без чего на самом деле невозможно представить себе жизнь. В 1933 году об этом говорил Федерико Гарсиа Лорка. Сегодня к этой мысли возвращается Иоанн Павел II.

Лорка не считал себя верующим человеком. Лорка как человек, формально не бывший католиком, разумеется, не писал проповеди. Он не рассказывал о своей вере, которой не чувствовал, но он не говорил и о своем неверии. Однако Бог в его жизни играл очень большую роль, и, наверное, не только потому, что Лорка учился у иезуитов, в коллеже Святого Сердца Иисусова, но по каким-то значительно более глубоким, более серьезным причинам.

Вот как пишет о проблеме религии в жизни Лорки его брат Франсиско, который учился вместе с поэтом в том же самом коллеже. «Коллеж Святого Сердца Иисусова… не давал религиозного образования, только младших учеников готовили здесь к первому причастию. По себе знаю, как мало знаний мы получали в этой области, да и в институте старичок-священник, ведший занятия по Закону Божьему, немногому нас научил.<…> Федерико был образованнее меня. Он, хотя и смутно, помнил катехизис, который учил в раннем детстве в школе Вальдеррубио под руководством падре Рипальды. Федерико хорошо знал религиозные обряды, помнил латинские фразы, которые полагается повторять во время службы, бывал на торжественных мессах и заупокойных службах в соборе. Иной раз он с восторгом вспоминал убранство церквей на Страстную неделю, покрытые лиловым сукном алтари, у меня до сих пор звучит в ушах его голос, смакующий слово “дикúрий”. Отроческие литературные опыты Федерико отражают его интерес к религиозным вопросам, точнее, религиозное чувство, в котором смешались мистические устремления, погруженность в мир музыки, патетика, отчаяние, обостренная чувствительность, пантеизм и поэзия, звучавшие единым аккордом. Его отголоски слышны еще в “Книге стихов”».

Итак, Лорка – человек, чувствующий Бога. Быть может, не верующий в классическом смысле этого слова, но именно чувствующий Божье присутствие в мире. Лорка очень глубоко переживает религиозность Испании, то испанское католичество, которое подарило миру святую Терезу и Хуана де ла Круса; то католичество Испании, которое подарило миру удивительные соборы Севильи, Мадрида, Гранады и других городов Испании и, наконец, музыку Мануэля де Фальи. Федерико глубочайшим образом понимает, что это такое – битва между Богом и сатаной, та битва, о которой недавно говорил Иоанн Павел II в своей проповеди в Кастель-Гандольфо. Лорка – поэт, и в своих стихах он передает нам аромат народной религиозности, как мало кто другой.

 
Мадонна в ожерельях,
мадонна Соледад,
по морю городскому
ты в лодке проплыла:
сама – цветок тюльпана,
а свечи – вымпела.
Минуя перекаты
неистовых рулад,
от уличных излучин
и звезд из янтаря,
мадонна всех печалей
мадонна Соледад,
в моря ты уплываешь,
в далекие моря.[34]34
  «Шествие». Перевод А.М.Гелескула.


[Закрыть]
 

К этой же теме – празднику, который совершается ночью в честь Святой Девы, когда маленькая статуя Пречистой проносится в ладье над городом, Лорка возвращается в одном из поздних своих стихотворений. Оно называется «Романс Пречистой Девы и ее ладьи».

 
Дева росту небольшого,
серебром блестит корона,
племенных быков четверка
впряжена в ее повозку.
 
 
А стеклянные голубки
дождь несли с собою в горы,
сквозь туманы сонм усопших
устремился в тесный город.
 
 
О Пречистая! Ты лаской
кроткий взор согрей коровий,
убери цветами плащ свой,
сняв их с савана усопшей.
 
 
Над Галисией высоко
в небеса восходят зори,
и Пречистая дорогу
направляет в дом свой, к морю.[35]35
  Перевод Ф.В.Кельина.


[Закрыть]
 

Стихи у Лорки иногда звучат как музыка; они и без музыкального сопровождения, сами по себе каким-то непостижимым образом становятся музыкой. Лорка дружил с Мануэлем де Фальей, этим замечательным композитором, который так привлекал к себе всех: и тех, кто слышал его во время концерта, и тех, кто дружил с ним и учился у него. В какой-то мере Лорка считал себя даже учеником де Фальи. Именно так характеризует отношения между доном Мануэлем и своим братом Франсиско Гарсиа Лорка.

«Де Фалья был истым католиком и скрупулезно выполнял свой религиозный долг, – пишет Франсиско Гарсиа Лорка в своей книге “Федерико и его мир”. – Однако это не мешало ему поддерживать дружеские отношения с нашей равнодушной к религии компанией. Мы восхищались доном Мануэлем, его последовательностью, его верностью своим принципам, его милосердной, истинно христианской душой. Федерико рассказывал мне с восторгом такой случай. Однажды, когда он был у Фальи, из находившейся неподалеку тюрьмы бежали заключенные. Караульные стреляли, чтобы напугать беглецов. Весть о побеге вихрем пронеслась по кварталу. Вскоре по голосам преследователей стало ясно, что беглецы приближаются к дому Фальи. Встревоженная служанка бросилась вниз, чтобы запереть дверь, а дон Мануэль кинулся за ней. “Откройте, сейчас же откройте! Их же преследуют власти!” Брата очень поразили тогда мгновенные, не обдуманные заранее решения, суровый, твердый взгляд и непререкаемый тон де Фальи».

«Де Фалья хотел сотрудничать с Федерико, – рассказывает Франсиско Гарсиа Лорка. – Я еще скажу об этом отдельно. И Федерико, возможно, также подумывал о соавторстве с Фальей, создавая некоторые из своих произведений. В воображении художника – сознает он это или нет – всегда присутствует читатель. Так вот, для Федерико этот читатель однажды принял облик Фальи. Вероятно, какой-то их разговор о Евхаристии натолкнул Федерико на мысль написать религиозное стихотворение, “Оду святейшему таинству алтаря”. Это стихотворение, написанное в конце 20-х годов, было напечатано в Мадриде в декабрьском номере за 1928 год журнала “Ревиста де Оксиденте”.

Федерико полагал, хотя и напрасно, что стихотворение уже из-за темы придется по душе его старшему другу. Но у де Фальи были свои понятия о том, каким должно быть религиозное искусство. Сам он всю жизнь мечтал об особой сосредоточенности и духовном огне, без которых не позволял себе браться за сочинение мессы. Понятно, что раскованность оды Федерико, сама идея выразить символ Евхаристии в почти подсознательных метафорах – иные из них носят чисто механический характер, например, гостия сравнивается с манометром, а также с бубном из теста, с выстрелом в бессонницу… Итак, сама идея выразить символ Евхаристии в почти подсознательных метафорах должна была показаться Фалье чуть ли не святотатством, и дон Мануэль не мог не высказать свое решительное мнение в письме к Федерико. Что он и сделал весьма решительно, но с присущим ему уважением к собеседнику. “Дорогой Федерико, – писал Мануэль де Фалья, – не удивляйтесь, что я до сих пор не выразил Вам благодарность за честь, которую Вы мне оказали своим посвящением. Вам, столь хорошо знающему меня, нет нужды объяснять, как по-разному мы смотрим на тему Вашей оды. Я бы мог говорить об этом лишь стоя на коленях, в чаянье того, что всё человечество приблизится к божественному таинству Евхаристии, через него – к Богу. И поэтому дар – золото, ладан, смирна – чистый, без примеси. Поймите меня, Федерико, и простите, если мои слова чем-либо задевают Вас. Мне было бы очень больно”. Так писал Федерико Гарсиа Лорке его старший друг Мануэль де Фалья по поводу посвященных ему стихов».

Мне кажется, что невозможно не повторить еще раз эту потрясающую фразу: «Я бы мог говорить о Евхаристии, – пишет Мануэль де Фалья в письме к Лорке, – лишь стоя на коленях, в чаянье того, что всё человечество приблизится… к Богу» через таинство Евхаристии. Да, действительно, Лорка и де Фалья относились к вере, к католичеству, к христианству, к Евангелию, к Божьему присутствию в мире, к Иисусу как-то совсем по-разному. Но это не мешало им видеть друг в друге дорогих и необходимых людей. Это не мешало им не только сотрудничать, но именно чувствовать Божье присутствие в мире благодаря друг другу. И не случайно именно де Фалье посвятил Лорка свои, такие странные, такие временами нелепые и вместе с тем прекрасные стихи о Евхаристии. Не случайно он посвятил их именно де Фалье, и не случайно де Фалья ответил на эти стихи таким удивительным – и по смирению своему, и по глубине, и по той любви, которая в нем звучит, – письмом, письмом, которое занимает всего лишь несколько строчек в книге, но которое при этом звучит как целое богословское сочинение.

Во времена диктатуры Франко Мануэль де Фалья уехал из Испании и последние годы своей жизни прожил в Латинской Америке. Там его навестил известный испанский поэт Рафаэль Альберти. «Однажды утром, в конце зимы, – пишет Альберти, – это было в 1946 году, я и мои два друга: пианист и знаменитый музыкант, король лютни Пако Агилар, – постучали в дверь дома, который больше походил на обитель затворника. Нет, вовсе не среди темных холмов нашей андалузской Кордовы затерялся этот дом, хотя именно там мечтал найти в недалеком прошлом уединение человек, к которому мы пришли. У здешних гор было иное имя, а прелестный городок, приютивший старого ангела-отшельника, назывался Альта-Грасия. И стоял он на аргентинской земле. Утро выдалось чудесным. Кипарисы, апельсиновые деревья, терпкий аромат акаций в полном цвету, едва уловимое дыхание фиалок встретили нас в солнечной тиши сада, который окружал обитель… нет, дом по имени Лос-Эспинильос, где Мануэль де Фалья, дон Мануэль жил добровольным изгнанником в далекой дали от родной Гранады, давно ставшей для него кладбищем, где столько дорогих могил».

Напоминаю вам, что наша сегодняшняя передача посвящена творчеству и духовным исканиям Федерико Гарсиа Лорки и сейчас мы читаем с вами фрагмент из воспоминаний Рафаэля Альберти, в которых он рассказывает о своей поездке в Аргентину к Мануэлю де Фалье, удивительному композитору и человеку потрясающей веры, настоящему христианину, вера которого оказала очень большое воздействие на духовное развитие Федерико Гарсиа Лорки.

«Бряцание задвижек, стук дверей, и вот наконец перед нами – великий музыкант. Маленький, сгорбленный, подчеркнуто учтивый, в длинном до пят темно-сером пончо грубой вязки, которое напоминало монашеское одеяние. Дон Мануэль, сухонький монах, молча обнимает нас, взволнованных долгожданной встречей, а потом ведет на прогретую солнцем галерею, и там Мария дель Кармен, единственная и бесконечно преданная ему сестра, предлагает нам выпить в честь встречи белое вино из Санлукар-де-Баррамеда. Я собрался было спросить у дона Мануэля, как играл на рояле Лорка у него в гостях, в тихой интимной обстановке прелестного дома Ave Maria на берегу реки, но с грустью подумал, что Мануэль де Фалья не станет говорить. Ему мучительно вспоминать о друге. Можно считать, – пишет Рафаэль Альберти, – что Лорка достиг поэтической зрелости, когда ему удалось благодаря заботам великодушного дона Мануэля войти в неизведанный мир, противостоящий риторике. Этот мир – святая святых истинно народного искусства, его чистая, живая и печальная сердцевина».

Я, честно говоря, не очень люблю Рафаэля Альберти, но эта фраза мне кажется чрезвычайно глубокой. Мануэль де Фалья, по мнению Альберти, помог Лорке войти в «неизведанный мир, противостоящий риторике». Ведь именно там, где кончается риторика, начинается поэзия. Именно там, где кончается риторика, начинается и реальная встреча с Богом, реальное прикосновение; а Лорка – это поэт, который, несмотря на то что декларировал свою непричастность к вере в Бога, умел к Богу прикоснуться.

«Дон Мануэль, – пишет Рафаэль Альберти, – прекрасно знал, что мне известно многое об их дружбе от самого Федерико, который с радостью рассказывал решительно всё в те годы, когда я стал приходить в Студенческую резиденцию. И все же хотелось услышать какие-то новые подробности о той удивительной и беспримерной дружбе всеми признанного прославленного композитора с поэтом, который только начинал тогда свой творческий путь. Я одумался, смирился и даже не спросил дона Мануэля о кукольном спектакле, который они устроили для детей в доме Лорки 6 января, в праздник Поклонения волхвов».

Вот, мне кажется, живая иллюстрация того, как великий испанский композитор и всему миру известный поэт, такие разные и такие, казалось бы, несовместимые, были абсолютно необходимы друг другу. Лорка был трудным, очень трудным человеком. Лорка был именно лириком. Лорка был человеком, который всё без исключения чувствовал чрезвычайно остро. Именно эта острота чувства, быть может, есть главная характерная черта его творчества и его личности в целом.

Я хочу привести фрагмент из еще одних воспоминаний – из книги, которую оставил друг Лорки Сантьяго Онтаньон. «Лорка, – пишет он, – знал все старинные песни. Изредка он пел канте-гранде, песни кадисских цыган, что поют, разрывая на себе рубаху. Я, правда, обещал не говорить о поэзии, но всё же скажу, что Лорка весь целиком, внешне и внутренне, дав полную волю страсти, воплотился в некоторых строчках его романсеро. К примеру, когда Федерико что-то нравилось, когда что-то задевало его, так что мурашки шли по коже, он стискивал зубы, резко сжимал руку в кулак и вдруг, толкнув изо всех сил собеседника, начинал говорить не переставая. “Любовь моя, цвет зеленый, зеленого ветра всплески…” Эти строки – портрет Федерико, вернее, его отражение. И эти: “Сумрак, серебряный сумрак ночи, колдующей ночи…” Вот истинный Лорка. Тоска, скорбь, страсть, укрощенная и в то же время не знающая удержу, запечатлеть которую дано лишь великим поэтам». Так писал о Федерико Гарсиа Лорке его друг Сантьяго Онтаньон.

Вернемся к стихам Лорки. К стихам, которые действительно не похожи на стихи никакого другого поэта.

 
Сон навсегда исчез, навек развеян!
В дождливый этот вечер
всем сердцем я измерил
трагедию осенних
рыдающих деревьев.
 
 
О тихую печаль
предсмертного смиренья
мой голос раздробился.
Сон навсегда исчез, навек развеян!
Навек! О Боже! Снег
ложится – беспредельный —
на бездорожье жизни
моей, и оробело,
чтобы застыть и сгинуть,
уходит заблужденье.
 
 
Вот и вода внушает:
сон навсегда исчез, навек развеян!
А сон, он бесконечен?
Его опора – эхо,
сырой туман, а сам
туман – усталость снега.
 
 
Мое сердцебиенье
мне говорит, что сон навек развеян.
В дождливый этот вечер
всем сердцем я измерил
трагедию осенних
рыдающих деревьев.[36]36
  «Иная песня». Перевод М.Е.Самаева.


[Закрыть]
 

Вот она – потрясающая тоска Лорки, та тоска, о которой писал в своей книге его брат Франсиско, та тоска, о которой знаем мы все по его стихам. Та тоска, которая сродни той самой «ночи чувств», о которой некогда писал святой Хуан де ла Крус, поэт и мистик, так любимый Лоркой. Мне хочется привести вам еще один прозаический фрагмент, в котором Федерико Гарсиа Лорка говорит о том, что такое тоска.

«Несколько лет назад, бродя в окрестностях Гранады, я услышал пение деревенской женщины, которая укладывала спать своего ребенка. Давно я уже замечал, как печальны колыбельные песни нашей страны, но никогда раньше я так остро не чувствовал эту истину. Подойдя ближе к певице, чтобы записать песню, я увидел, что это была хорошенькая бойкая андалузка, без малейшей червоточины меланхолии. Но живая традиция совершала в ней свою работу, и она добросовестно выполняла приказ, будто прислушиваясь к властным древним голосам, которые шумели в ее крови. С тех пор я начал собирать колыбельные песни всех провинций Испании. Я хотел узнать, каким образом убаюкивают своих детей женщины моей родины. И через некоторое время у меня создалось впечатление, что Испания выбирает мелодии самой глубокой печали, тексты самой унылой выразительности, чтобы окрасить первый сон своих детей».

Испания… Без ее пейзажей, без ее музыки, без ее народной поэзии, без той стихии, в которой живет испанский народ, невозможно себе представить творчество Лорки. И вместе с тем оно всемирно, и вместе с тем этот поэт, переведенный сначала на английский и французский, потом на итальянский, русский, польский и десятки других языков, читается по всему миру и звучит одинаково прекрасно на всех языках. В испанском он сумел разглядеть всемирное. И в этой испанской печали и тоске он сумел услышать и нашу печаль, и нашу тоску, и нашу «ночь чувств», в которую мы иногда погружаемся и выйти из которой нам может помочь только Бог.

Испанский город, вера христианская в католической Испании – эта тема для Лорки и знакомая, и дорогая, и внутренне бесконечно нужная и оправданная.

Повторяю, что Лорку при этом трудно назвать католиком. Его, быть может, нельзя вообще назвать верующим человеком. Но можно смело повторить, что Бог постоянно присутствовал в его жизни и в его поэзии. Лорка не говорит о вере (это было бы нечестно), но он рассказывает нам о том, чтó чувствует. А в том, чтó чувствует этот поэт, удивительным образом присутствует Бог.

Одной из удивительных черт поэзии Лорки является его простота, простота его стихов, простота языка, которым он пользуется, простота тем и образов. «Я люблю во всём простоту, – писал Лорка. – Жить просто я научился в детстве, в нашей деревне. Я ведь родился не в Гранаде, а в деревне. У меня деревенское детство. Пастухи, поля, небо, одиночество… Крайняя простота. Я очень удивляюсь, когда у меня находят неологизмы, поэтические смелости. Я ничего не придумываю сам. Всё из жизни. А если кому кажется необычным, так это потому, что необычно само это простое и редкостное отношение к жизни: слышать и видеть».

Вот, наверное, в силу этого особенного отношения к жизни, которое Лорка охарактеризовал двумя инфинитивами – «слышать» и «видеть», и чувствовал поэт так хорошо Божье присутствие в мире.

Повторяю, что простота поэзии Лорки – это что-то парадоксальное. Иногда даже нет необходимости знать испанский, чтобы понять стихи этого поэта, до такой степени они просты.

 
Если умру я —
не закрывайте балкона.
Дети едят апельсины.
(Я это вижу с балкона.)
Жницы сжинают пшеницу.
(Я это слышу с балкона.)
Если умру я —
не закрывайте балкона.[37]37
  «Прощание». Перевод А.М.Гелескула.


[Закрыть]
 

Я думаю, что эти стихи можно прочитать на одном из первых уроков испанского языка, когда школьники или студенты только начинают его учить. А вместе с тем это одна из вершин испанской поэзии. Той самой поэзии, в которой было так много сложного, в которой было так много барокко. Прежде всего – в стихах Гонгоры, которого иной раз с трудом понимают и большие специалисты, к стихам которого надо писать многотомные комментарии, потому что иначе в них почти невозможно разобраться. Да и у Кальдерона, у Лопе де Веги, у Сервантеса – у каждого из них так много сложного. И вдруг эта потрясающая, удивительная, парадоксальная простота! Простота – и невероятная, фантастическая глубина; глубина удивительного поэта.

«Как ты думаешь, – спросил Лорку один журналист во время интервью (это было в 1936 году), – поэзия приближает нас к миру иному или наоборот – развеивает грезы об ином мире?» Как ответил на этот вопрос Лорка? «Нечасто задают такие трудные вопросы. Твой вопрос рожден мучительной метафизической тревогой, сжигающей тебя. Нельзя понять, если не знаешь тебя, почему ты спрашиваешь об этом. Поэтическое творчество – тайна великая есть, такая же вечная тайна, как рождение человека. Слышишь голоса, а чьи они – неведомо. И зачем знать, чьи они и откуда? Я не печалюсь о своей смерти, как не печалился о рождении. Я вслушиваюсь и различаю голос природы и голоса людей, упиваюсь ими, учусь у них, не претендуя на знания, и стараюсь не приписывать ничему того смысла, который еще неведомо, есть ли. Ни у кого нет ключей к тайне мироздания. Нет их и у поэта».

И дальше: «Я хочу быть добрым. Я знаю, что поэзия возвышает душу. И так же твердо, как веруют философ и осел, верю, что доброта, если я ее обрету и сохраню, откроет мне – если мир иной существует – райские врата. И это будет приятной неожиданностью. Но я не грежу об этом. Извечная несправедливость, царящая повсюду, и боль человеческая, и сам я, душа моя и тело, удерживают меня на земле».

Думаю, что эта фраза не нуждается в комментариях. Здесь поэт, уже незадолго до своей трагической гибели, очень полно высказал свое философско-религиозное кредо, очень непростое, но вместе с тем чрезвычайно честное. А там, где есть честность, там всегда недалёко Бог. Та борьба между Богом и сатаной, та борьба между добром и злом, между жизнью и смертью, о которой говорил Папа в Кастель-Гандольфо, всегда присутствует у Лорки в его стихах и в его прозаических текстах. И именно с этой борьбой связана та бесконечная боль, которую чувствуешь, читая его стихи. Повторяю, такие простые, с точки зрения лингвиста, и такие прекрасные – с точки зрения читателя. Да, в стихах у Лорки много боли, но много в них и света. Эти полные света стихи действительно делают людей другими, действительно делают людей лучше. И человек, проживший такую загадочную жизнь, Федерико Гарсиа Лорка, испанский поэт, считавший себя неверующим, оказывается работником у Бога, тем, который неустанно вспахивает нивы наших душ своими стихами, стихами, действительно полными света.

Я напоминаю вам, дорогие друзья, что наша сегодняшняя беседа посвящена творчеству Федерико Гарсиа Лорки, Лорки, который так любил стихи и личность Хуана де ла Круса, Лорки, который писал:

 
Если умру я —
не закрывайте балкона.
 

Умирая, поэт каким-то удивительным и непостижимым для нас образом остается в мире, остается среди людей, чтобы продолжать трудиться. Именно этой победой и заканчивается борьба между Богом и сатаной в его жизни. Итак, побеждает все-таки добро, а не зло, жизнь, а не смерть.