Текст книги "Беседы о литературе: Восток"

Беседы о европейской литературе

Морис Метерлинк: «Синяя птица»
11 июня 1998 года

Двадцатому веку осталось немногим больше года. Лето девяносто восьмого уже идет, впереди девяносто девятый – и на пороге XXI столетие. Да, действительно, оно уже на пороге, и чем ближе конец столетия, тем чаще возвращаемся мы мыслями к началу XX века, пытаясь охватить мысленным взором всю его историю. Не случайно, наверное, именно поэтому мы так много размышляем сейчас и о духовных исканиях начала XX века, и о литературе первых лет нашего столетия, о музыке, искусстве этого времени.

Мне бы хотелось сегодня немного поразмышлять с вами о творчестве Мориса Метерлинка, бельгийского писателя, сделавшего вместе с Эмилем Верхарном и Жаном Роденбахом маленькую Бельгию известной на весь мир. Метерлинк был в начале XX века одним из тех, кого читали и ставили больше всего. Он был феноменально известен не только в Бельгии и Франции, но и по всей Европе и не в последнюю очередь – в России. Практически всё, что писал Метерлинк, сразу же переводилось на русский язык. Другое дело, что Метерлинк продолжал писать и после революции 1917 года. Он дожил до середины XX века. Но вот эти его произведения – они уже до России почти не дошли, они только теперь начинают переводиться.

Метерлинк вошел в историю прежде всего как автор «Синей птицы», пьесы, которая шла в Художественном театре практически всегда. Не было года, когда бы на афишах Художественного театра не появлялась «Синяя птица». Не было года, когда не приходили бы на этот спектакль взрослые и дети. Трудно сказать, детская это пьеса, или это пьеса для взрослых, или это пьеса для всех. Это вопрос, который не имеет ответа; не знаю даже, надо ли его задавать. Александр Блок говорил, что «Синяя птица», или, как он называл ее, «Голубая Птица», – это сказка о счастье. Счастье всегда улетает. «Птица всегда улетает, ее не поймать. Что еще улетает, как птица? Улетает счастье. Птица – символ счастья; а о счастье, как известно, давно уже не принято разговаривать. Взрослые люди разговаривают о деле, об устроении жизни на положительных началах; но о счастье, о чуде и тому подобных вещах не разговаривают никогда»[1]1
  Из речи «О “Голубой Птице” Метерлинка», прочитанной А.Блоком актерам Большого драматического театра 16 ноября 1920 г. Здесь и далее примечания редактора.


[Закрыть]. Да. Очень тонкое замечание. Метерлинк действительно заговорил о том, о чем говорить не принято, о чем стараются молчать. Заговорил в высшей степени целомудренно: это одна из черт Мориса Метерлинка – его особенное писательское целомудрие.

Метерлинк пишет свои пьесы на тему о присутствии Бога в мире. Он почти никогда не употребляет слово «Бог». Он всячески избегает автокомментария, толкования своих пьес, разговора о них. Все, кому довелось встречаться с этим писателем, говорят, что он, встречаясь с людьми в разных ситуациях и при разных обстоятельствах, говорил в основном о боксе, о спорте, о последнем матче футболистов и так далее, но только не о том, чтó действительно его волновало и было ему бесконечно дорого. Константин Сергеевич Станиславский, когда он готовил к постановке «Синюю птицу» для Московского Художественного театра, побывал у Метерлинка в Нормандии, прожил у него несколько дней и сумел все-таки получить от него какие-то указания.

«В вагоне мной овладело волнение, – писал Станиславский. – Еще бы! Я ехал к знаменитому писателю, философу. Поезд подошел к конечной станции, надо было слезать. На перроне не оказалось ни одного носильщика. Около станции стояло несколько автомобилей, у входной калитки толпились шоферы. …Один из шоферов окликнул меня: “Monsieur Stanislavsky!” Я оглянулся и увидел бритого, почтенных лет, седого коренастого красивого человека в сером пальто и в фуражке шофера. Он помог мне собрать мои вещи. Упало пальто, он поднял его и заботливо перекинул через руку. Потом повел к автомобилю, усадил рядом с собой, уложил багаж. Мы тронулись и полетели. Шофер искусно лавировал среди ребятишек и кур по пыльной деревенской улице и несся, как вихрь. Невозможно было любоваться видами очаровательной Нормандии при быстроте, с которой мы мчались. На одном из поворотов, у выступающей скалы мы едва не налетели на проезжавший экипаж; но шофер ловко свернул, не задев лошади. При более тихой езде мы перекидывались замечаниями об автомобиле, об опасности скорой езды. Наконец я спросил, как поживает господин Метерлинк. “Метерлинк? – воскликнул он удивленно. – C’est moi Maeterlinck!” (Метерлинк? Я и есть Метерлинк!) Я всплеснул руками, а потом мы оба долго и громко хохотали. Таким образом, пышная фраза заготовленного приветствия не пригодилась. И отлично, потому что наше простое и неожиданное знакомство сразу сблизило нас»[2]2
  Из книги К.С.Станиславского «Моя жизнь в искусстве».


[Закрыть].

Итак, Метерлинк оказался совсем не таким человеком, каким готовился увидеть его Станиславский. Даже тонкий, остроумный и весьма ироничный – а он был очень ироничным человеком – Константин Сергеевич Станиславский был введен в заблуждение этим коренастым человеком в шоферском кепи, каким оказался великий писатель и, повторяю, самый большой мистик в литературе рубежа XIX и XX веков.

Метерлинк временами очень печален. Иногда, особенно когда читаешь его стихи, кажется, что более печального писателя вообще на свете не было, нет и никогда не будет. Передать в словах, передать в стихах, чтó такое горе, отчаяние, боль, тоска Метерлинк умеет как никто другой. Есть у него небольшая пьеса «Смерть Тентажиля», читая которую, переживаешь удивительное чувство боли, отчаяния и безысходности. Но далеко не всегда Метерлинк говорит о том, что жизнь безысходна, и о том, что смерть – это тупик. Нет. Великий мистик и духовный наследник своего соотечественника Рюйсбрука Удивительного, внимательный читатель и переводчик на французский язык Новалиса, Метерлинк, конечно же, понимает, что тупик – это совсем не смерть. Тупик – это наше нечувствие, это наше нежелание заплакать, это наше нежелание пережить боль. Так начинается тот тупик, в который попадает человек и уже не может из него выйти – тупик, где мы не хотим, чтобы нам было больно, где мы боимся слез, боимся испытаний, боимся отчаяния, ибо отчаянье, когда его боишься, только тогда и становится разрушительным. В противном случае из любого тупика, из каждой ситуации есть выход. И этот выход дает нам наше предстояние перед Богом.

Среди пьес Мориса Метерлинка особое место занимает, конечно же, «Синяя птица», пьеса, в которой Александр Блок видел рассказ о поисках счастья. Я думаю, что этим все-таки не ограничивается «Синяя птица» – совершенно необычайная и удивительная феерия (так назвал ее сам Метерлинк) – пьеса, в которой подняты самые важные темы не только для начала XX века, но и для его конца.

Дети в сопровождении своих спутников – душ Хлеба, Света, Воды и других – приближаются к Стране Воспоминаний, где теперь живут усопшие. Их Бабушка и Дедушка сидят у своего домика и медленно просыпаются. Дети подбегают к ним и кричат: «Мы здесь, мы здесь! Дедушка, Бабушка, это мы!» И говорит им на это Бабушка: «Мы уже несколько месяцев никого не видим. Совсем вы нас забыли». Мальчик отвечает: «Это не от нас зависит, Бабушка. Сегодня мы только благодаря фее…» Но Бабушка его прерывает: «А мы тут всё поджидаем, не заглянет ли к нам кто-нибудь из живых… Но только редко они нас навещают!.. Когда мы с вами виделись в последний раз? Ах, вспомнила: в День всех святых, когда зазвонили в церкви». Тильтиль: «В День всех святых?.. В этот день мы не выходили из дому, мы были простужены». Бабушка: «Но ведь вы о нас думали?» – «Да», – отвечают дети. – «Вот, всякий раз, как вы о нас подумаете, мы просыпаемся и снова видим вас». Тильтиль: «Значит, стóит лишь…» И Бабушка ему говорит: «Да, ты же сам это отлично знаешь». – «Нет, не знаю». Бабушка обращается к Дедушке: «Чудные они там. Ничего-то они не знают!.. И чему их только учат…» – «Всё, как было при нас, – заметил Дедушка, – живые обыкновенно такой вздор городят про неживых». «А вам тут хорошо?» – спрашивает внук своего деда. – «Да, недурно, недурно. Но вот если бы вы еще там за нас молились». Тильтиль на это отвечает: «Отец говорит, что молиться не надо». «Как же не надо? – отвечает ему Дедушка. – Как же не надо? Молиться значит вспоминать». «Да, да! Вы уж нас почаще навещайте. Тогда нам будет совсем хорошо». Это Бабушка так говорит внуку, напутствуя его идти вперед, потому что часы зазвонили, и это значит, что путешествие за Синей птицей и ее поиски должны быть продолжены.

Я только хотел бы коснуться еще одного, на первый взгляд ничего не значащего, момента во время этой встречи главных героев пьесы, Митиль и Тильтиля, с их Бабушкой и Дедушкой. Тильтиль опрокидывает миску с супом, и Дедушка дает ему звонкую затрещину. Вот что пишет Метерлинк дальше: «Тильтиль (на мгновение оторопел; прикладывает руку к щеке – и неожиданно приходит в восторг). Да, да, точно такие оплеухи ты давал мне, когда был жив. Если бы ты знал, Дедушка, как это приятно – получать от тебя пощечины!.. Дай я тебя за это поцелую!» Часы бьют половину девятого. Дети вскакивают: «Половина девятого! Митиль, мы опоздаем!.. Ничего не поделаешь. Душа Света так с нами добра… А я ей обещал… Идем, Митиль, идем!» – «Беда с этими живыми, – говорит Дедушка. – Вечно они куда-то спешат, суетятся…» Дети второпях целуют всех подряд и исчезают.

Так кончается рассказ Метерлинка о Стране Воспоминаний – как мне кажется, и наивное, и до предела простое, и вместе с тем бесконечно глубокое описание того факта – несомненного факта жизни нашей, о котором мы не всегда думаем, а если думаем, то как-то не так, как следует, не так, как надо бы.

Мы, живые, и они, усопшие, составляем нераздельное целое. Мы не можем друг без друга. Усопшие не могут без нас, и мы не можем без них. В своей пьесе-притче Морис Метерлинк говорит об этом не языком богословского трактата, не языком богослужебной молитвы, совершаемой об усопших. Он говорит об этом языком ребенка, но так удивительно и так глубоко, как, по-моему, никто другой в истории литературы.

Напоминаю вам, что сегодняшняя наша беседа посвящена творчеству Мориса Метерлинка, одного из самых знаменитых драматургов начала XX века. Его пьесы ставились во всех театрах мира, музыку к ним писали лучшие композиторы, и самые большие артисты считали честью для себя выступать в его пьесах.

«Сестра Беатриса» – еще одна удивительная пьеса Метерлинка.

Монахиня по имени Беатриса убегает из монастыря. Ее уводит из монастыря любовь, но впереди ждут одни только беды: обман, предательство, нищета… Монахиня убегает, но ее заменяет сама Богородица. Все думают в это время в монастыре, что статую Пречистой Девы кто-то украл. На самом деле статуя сошла с пьедестала и заменила монахиню, покинувшую монастырь.

Так проходят десятилетия. Несчастная и брошенная всеми старуха в состоянии полной внутренней опустошенности и раздавленная жизнью, опустившись на самое дно, потеряв всех своих близких, всех своих детей, возвращается в монастырь. «Последнего сама я умертвила ночью, когда была безумна, а он кричал голодный», – говорит Беатриса, эта бывшая монахиня. Она пришла сюда, чтобы умереть, но на прощение не надеется. Она знает, что никто и никогда теперь уже ее не простит и простить не может. Монахини встречают ее с необыкновенной добротой и пониманием. Она не может понять почему, но только уже больше не боится их и спокойно умирает. А мы, зрители, сидящие в театре, или читатели Метерлинка, знаем, что то доброе отношение, с которым встречают Беатрису монахини, связано лишь с тем, что они-то думают, будто Беатриса никуда не уходила, не исчезала из монастыря. Ее исповедь о себе, ее страстный рассказ они воспринимают как бред умирающей. Они в ней знают святую инокиню, которая всю жизнь тихо, незаметно и чисто прожила в их обители.

И вот возникает вопрос: а что было бы, не займи Пречистая Дева ее место в монастыре? Во всяком случае, так, как умерла Беатриса, она бы умереть не смогла. Сестрами движет не желание простить: они просто не верят в ее греховность, поэтому им прощать нечего. Игуменья говорит: «Никто здесь не прощает», – обращаясь, как она полагает, к святой, но мы в этой фразе слышим страшный холод. Что было бы с христианством, если бы не Сам Христос, если бы не сама Пречистая, если бы не святые? Не стало ли бы и оно жестким и холодным? Вот о чем спрашивает Метерлинк в своей пьесе. Что было бы с Беатрисой, если бы ее позор, ее измену, всю ее жизнь не скрыла от людей заместившая ее Богородица? Ее бы встретили холод и жесткость. Да, формально бы ее простили и похоронили. Но не так, как это произошло в пьесе. Христианство без живого участия в нем Самого Иисуса, Его Пречистой Матери и святых превращается в холодную доктрину – доктрину, которая безжалостно бьет человека, а вовсе не выводит его из тех тупиков, в которых он так часто оказывается. Христианство без святых – это что-то немыслимое и вместе с тем что-то очень страшное.

Святой Антоний Падуанский, герой еще одной пьесы Метерлинка, приходит в дом к только что умершей богатой старухе. Все ее родственники уже распределили между собою наследство. В общем, об усопшей никто не печалится, кроме одной только старухи кухарки. Но святой Антоний входит в дом под видом нищего для того, чтобы возвратить ее к жизни. Его принимают за сумасшедшего, его принимают за какого-то если не проходимца, то, во всяком случае, бродягу, которого надо вышвырнуть из дому, – а чудо совершается. Чудо, которого не хочет никто, потому что всем будет гораздо лучше, когда наследство разделят и об усопшей барыне забудут. Христианство вторгается в жизнь и оказывается не просто исповеданием, религией, а чем-то жизненным и живым. И это никому не нужно. В пьесе показано, что сегодняшнему человеку удобна религия, но не нужно чуда, не нужно реального Божьего вмешательства в жизнь. Оно только всё портит, оно только всех ставит в неловкое положение.

При том что две эти пьесы, «Сестра Беатриса» и «Чудо святого Антония», написаны в очень разных тонах, их объединяет одна тема: человеку нужна не религия. Человеку нужна живая связь с Богом: не система взглядов, не какая-то идеология, а личная связь с Христом и Его святыми; только эта личная связь, которая на самом деле не подчинена никаким законам и правилам, потому что Бог действует не по правилам, а в силу Своего всемогущества. И мы, люди, не можем приказать Ему делать одно и не делать другого. Человечество хотело бы, чтобы Бог действовал по его правилам, потому что так будет проще жить. А Бог выводит нас в многообразие мира, в котором человеку надо не диктовать правила, а прислушиваться к тому, что происходит вокруг. Только тот, кто прислушивается, только тот, кто вникает в суть бытия, пытаясь его объяснить, обретает верную дорогу в жизни. Вот еще одна из тем, постоянных для Мориса Метерлинка.

Меня смутили Ваши слова в прошлой передаче[3]3
  В беседе, посвященной творчеству Рильке, 10 июня 1998 г.


[Закрыть] о том, что одиночество продиктовано какими-то своими правилами игры. Мне кажется, что единственные правила игры – это заповеди Божии[4]4
  Здесь и далее курсивом выделены вопросы радиослушателей; большинство вопросов приводится в сокращении.


[Закрыть].

По-моему, об этом мы только и говорим, что задача наша заключается не в том, чтобы устанавливать те или иные правила игры, а жить, чувствуя Бога в этом мире, чувствуя присутствие Христово среди нас и отвечая своим «Я» на те призывы, которые к нам обращает Христос. Дело заключается именно в том, чтобы наши отношения с Богом стали живыми, стали реальными, перестали быть теми или иными правилами, потеряли бы характер той или иной установки, сделались абсолютно естественными и живыми.

У меня детский вопрос. Вот я смотрю на фотографии моих родителей, бабушек и дедушек, вспоминаю их. А кто же будет вспоминать прабабушек-прадедушек? От них никаких фотографий не осталось.

Вы знаете, конечно, действительно очень больно, что мы с вами плохо знаем о тех, кто жили прежде. И, кстати говоря, в одной из своих пьес, в «Обручении», Морис Метерлинк ставит и этот вопрос тоже. У нас были и прадедушки и прабабушки, и у них, у наших прабабушек, были, в свою очередь, тоже прадедушки и прабабушки. И очень важно, чтобы о них тоже помнили мы, хотя бы помня о наших бабушках и дедушках, которые их держали в своей памяти, которые молились о них. Иногда все-таки остаются хотя бы имена наших далеких предков. Духовная связь с ними, без сомнения, может быть восстановлена через связь с теми старшими, которая у нас всё же есть. Но терять связь со старшими нельзя ни в коем случае. Это очень страшно, потому что, потеряв связь с нашими бабушками и дедушками, с нашими усопшими, мы на самом деле теряем самих себя, мы перестаем быть людьми. И связь эта должна быть все-таки не формальной, а абсолютно живой, абсолютно естественной. И знаете, человек может писать имена своих родных в записках и подавать эти записки к обедне. Но если при этом не будет что-то шевелиться в сердце, если при этом не будет у нас слез – если не в глазах, то, во всяком случае, где-то там, в горле комка не будет, – то никакая записка не поможет. Связь между нами и усопшими должна быть абсолютно естественной, потому что с ними мы составляем одно неразрывное целое. И только, как говорит Дедушка в «Синей птице» у Метерлинка, «живые – они вечно ничего не понимают». Вот мы как раз те самые живые, которые не понимают самых простых вещей.

Я когда-то сказал одной знакомой, которая слишком озабочена церковным поминовением: вспомнил – уже помолился. Оказывается, это у меня с далекого детства. Вот что я запомнил из спектакля «Синяя птица». У меня вопрос: как Метерлинк относился к тому, что бельгийцы проявляли рвение в уничтожении евреев?

Спасибо Вам. Сначала я все-таки отвечу на значительно более важную Вашу реплику, которую я не могу оставить без ответа. Нет. Церковное и литургическое поминовение усопших – это не что-то пустое, как Вы сейчас сказали. Оно чрезвычайно важно и необходимо. Но оно должно идти от сердца, оно не должно быть оторванным от нашей реальности, от нашего с вами личного участия в этой молитве, не только словами, но и слезами. А то ведь иной раз получается так, что мы отдаем в церковь записку, а сами не участвуем в этой молитве, а сами как-то забываем о том, что молиться-то мы должны все вместе, что без нашего участия молитва будет неполной, ненастоящей. Литургическое поминовение усопших чрезвычайно важно и необходимо. Но мы должны участвовать в этом поминовении, включаясь в него от всего сердца.

Что же касается Вашего вопроса о фашизме, то, увы, практически во всех народах было не так уж мало людей, которые сотрудничали с фашистами. Были такие среди бельгийцев, были такие среди греков, среди румын, среди русских, белорусов и украинцев… Это больно, об этом не хочется говорить, но, увы, это так.

Я напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена Морису Метерлинку: его творчеству и духовным поискам; той боли, о которой он говорил в течение всей своей жизни; боли, которой он учил не бояться. Человек, особенно в XX веке, зачастую предпочитает убежать от боли, обезопасить себя разного рода духовными анальгетиками, жить под наркозом, потому что без наркоза больно. Метерлинк учил боли не бояться, потому что, только если идешь этим путем, можно остаться человеком. В противном случае становишься каким-то механизмом.

Имеет ли какое-то значение: снятся или не снятся усопшие близкие? Узнáем ли мы друг друга в пакибытии?

Что касается близких, которые снятся или, наоборот, не снятся. Вы знаете, сновидения – это какой-то особый феномен… Что же касается того, узнáем ли мы друг друга, – я, конечно, об этом ничего не знаю, но, тем не менее, могу с уверенностью Вам сказать: узнáем. Узнáем, потому что узнаём, потому что уже теперь присутствие усопших, святых и праведников в особенности ощущается нами как абсолютно реальное. И если мы узнаём присутствие святых в нашей сегодняшней с вами жизни, то, конечно же, мы узнáем друг друга в пакибытии.

Я хочу подчеркнуть еще одно: в последние периоды истории, то есть во времена советской власти, старались говорить о смерти так, будто ее нет. Смерть была, если хотите, под запретом. Люди в советской стране жили – и будто бы не умирали даже. И вот этот животный страх перед смертью, который исповедовался нами и нашим обществом очень долго, его несостоятельность и его дурное на нас всех без исключения влияние – уничтожается в творчестве Метерлинка. Метерлинк говорит о смерти очень много и очень жестко. Метерлинк говорит о том, что смерть – это очень больно, больно бесконечно. Но он при этом учит нас не бояться этой боли. Поэтому мне представляется, что иногда взять в руки книжку с сочинениями Метерлинка и перечитать «Синюю птицу» от начала до конца в течение одного вечера – это чрезвычайно нужно и важно каждому и каждой из нас. И это чтение нам поможет преодолеть дурные комплексы, которые в нас есть, дурные страхи, которые нам внушены и в нас имплантированы, страхи, от которых необходимо избавляться. Потому что тот мир, который открыт для нас Богом, больше любых наших страхов и комплексов.