Текст книги "Расстояние"

Реализуется ли в итоге молодой человек, обладающий ими, или нет – дело случая, точнее, его способностей, однако печальней всего в этом то, что сам он, в сущности, не виновен в развивающейся отстранённости его характера, поскольку, не потворствуй окружающая действительность задавленным мечтаниям, не принимай случайных эксцессов, попыток самоутвердиться за чужой счёт, всё бы встало на свои места, и он бы вполне сгодился для обычной жизни, а, возможно, добился успехов там, где другой спасовал, преждевременно осознав ограниченность собственных сил. Но в силу обстоятельств этого не происходит, и посему надежда на будущее слишком рано сменяется требовательностью настоящего, неадекватно высокое отношение к юности превращается в неадекватно высокие запросы к ней, и магия рассеивается. Но что дальше? Когда слишком рано усваивается что-то одно, доступ к другому закрывается, к тому же осознанный интерес к серьёзным вещам не приходит в незрелом возрасте. Является ли выбранное занятие тем самым делом жизни, теперь зависит лишь от удачи, а она ненадёжный союзник. Успех частенько приводит к завышению самооценки и зеркальному занижению оценки достижений других людей. Замкнутость, наоборот, сама по себе не предполагает отчуждённости, можно глубоко любить или сопереживать ближнему, не вешаясь ему на шею, однако амбиции бьют именно по этим чувствам. И, наконец, беспорядочность, порождающая систематические ошибки, чью суть некому объяснить, образуют в сердце молодого человека ощущение непреодолимого расстояния между ним и миром вокруг, и, прежде всего, его близкими.

Отчасти это и произошло с Аркадием Ивановичем Безродновым во время вступления во взрослую жизнь, но в полной мере отразилось только на его сыне, поскольку тот не мог похвастаться упорядоченностью характера отца.

Жизнь начинается

Молодость, весна, вагон поезда, беззаботный настрой будто после тяжёлой, продолжительной и результативной работы сопровождали Аркадия во время его второго посещения столицы. Впечатление, которое произвела на молодого человека Москва, на фоне собственных ощущений вновь оказалось не сильным, видавший виды человек не бросается с восторгом на яркие фантики. Он без труда влился в ритм жизни мегаполиса и через три месяца, незадолго до начала учёбы, обойдя все надлежащие достопримечательности, один или с друзьями, и вовсе перестал чему-либо удивляться. По натуре Аркадий оказался городским жителем, ему нравилось холодное безразличие многочисленных прохожих, одним из которых был и он сам, ему, его эгоизму импонировала возможность затеряться в толпе, он до сих пор бессознательно считал себя не таким, как все, и таким образом избавлялся от тяжёлого наследия сиротского детства. Но одно осталось неизменным: молодой человек поселился в студенческом общежитии, пусть благоустроенном, но общежитии, испытывая по этому поводу смешанные чувства, ведь к своей отдельной комнате он как-никак привык. В период обучения Аркадий умудрялся находить и неплохие заработки, так что жил лучше многих сокурсников, завоёвывая дополнительный авторитет материальным вкладом в их весьма пагубные мероприятия. Он и сам нередко участвовал а попойках, однако без фанатизма, присущего многим студентам, знал, когда следует остановиться, поскольку ещё в училище успел нахлебаться подобного времяпрепровождения. Бытом молодой человек обременял себя редко и только в том, что считал необходимым делать собственноручно, поскольку общежитие являлось смешанным, некоторые девушки со второго курса стали ценить возможность показать свою домовитость высокому, красивому, улыбчивому, умному, доброму и немного наглому парню, чем тот спокойно пользовался.

В самом факте зачисления Аркадия в университет содержался определённый советский феномен, ставший основным фактором краха всего Союза. По большому счёту, его знания так и остались на уровне восьмого класса, чего совершенно недостаточно для сдачи вступительных экзаменов в вуз, которые он и не сдавал. Ему оказалось достаточным собрать справки, что является сиротой и что владеет рабочей специальностью, получить хорошую характеристику (поскольку писал её друг-преподаватель) из ремесленного училища и посредственную (поскольку она была составлена со слов дяди Вовы) с предыдущего места работы. И всё, перед ним оказались открыты все дороги. Хорошо это или плохо, каждый решит в меру своих способностей, однако на первый курс парень пришёл со знаниями, которые никак не могли служить фундаментом для последующего обучения, и расплата последовала незамедлительно. Столько раз, сколько Аркадию приходилось краснеть в первом семестре, ему не приходилось за всю оставшуюся жизнь, но именно теперь с новой силой в нём вдруг обнаружилась, казалось бы, забытая жажда знаний, которая помогла не спасовать перед затруднением. Он не отчаялся, не опустил руки, но со ставшей свойственной ему напористостью, отсутствием страха перед чем бы то ни было, накинулся на учебники, повторяя одно и то же по нескольку раз, пока не уяснял предмет до конца, и лишь за тем, чтобы чуть-чуть продвинуться далее. Изучай он какую-нибудь науку, даже такое по-хорошему зверское отношение к учёбе, настырность и воля не помогли бы ею овладеть, по крайней мере, за год без десятилетием закладывавшегося фундамента, однако и в этом Аркадию повезло, поскольку он изучал юриспруденцию. Беспримерное чувство справедливости, выросшее за годы возмужания в мальчике, не травимом и гонимом окружающими до последней черты, даже учитывая его непростые детство и юность, он объяснял себе не перипетиями своей судьбы, а смутной абстракцией долга, воспитанного в нём советской действительностью. Но, по сути, он являлся именно собственным примером, вытесненным в бессознательное. Так или иначе, со столь личностным отношением к учёбе парень нагнал однокурсников, с которыми провёл ещё три с половиной года.

Годы учения многое расставили в его жизни по своим местам, в интеллектуальной сфере он, наконец, столкнулся с сопротивлением, перед которым пришлось смириться. Аркадий понял границы своих возможностей, сносно обустроился в них, не страшась обвинений в недалёкости. Сначала ему казалось удивительным быть таким же, как остальные, тем более, что со всех сторон слышались одни лишь дифирамбы, мол, «парень из народа», «самородок», но он не поддался их развращающим призывам пуститься в неконтролируемое плавание, хвататься за всё подряд. Молодой человек планомерно шёл по намеченному пути. Во время учёбы он учился, на каникулах работал, не чувствуя усталости, морального дискомфорта, до поры до времени обретя высшую для себя цель, на алтарь которой не жаль положить свою молодость. Однако уже сам факт её существования являлся признаком молодости, и он исчез в надлежащее время, когда в жизни Аркадия произошло значимое событие.

Обретение любви

Когда он только начал пятый курс, среди молодняка, заселившего в том году аудитории университета, оказалась девушка по имени Светлана. Она была дочерью заслуженного военного в отставке, имела правильные черты миловидного лица и заносчивый характер. На прежнем месте обитания за ней ухаживал молодой офицер, что, по чести сказать, мало её заботило, хоть одно время она отвечала ему взаимностью, и не от ветренности и легкомыслия, а по привычке к постоянным переменам. Её отца часто переводили из одного соединения в другое, вследствие чего у дочери развилось стойкое нарушение привязанности, у неё не было ни подруг, ни даже близких знакомых, лишь семья, которую она начинала тихо ненавидеть, поскольку та лишала девушку нормальной жизни. К тому же ухажёр был военным, и перспектива повторить судьбу матери дочь не прельщала.

Мать Светланы, по образованию врач, давно не работала по специальности и полностью посвятила себя семье – так ей в последнее время нравилось попрекать домочадцев, – почему ощущала постоянное недовольство жизнью и не давала девчёнке продохнуть в самые прекрасные годы. Девочка выросла очень странная, с душевным надломом в столь юном возрасте.

Аркадий прекрасно запомнил, как увидел её в первый раз. Это произошло на ступеньках общежития слякотным октябрьским утром, он получил удар по носу внезапно открывшейся дверью, возвращаясь с перекура в комнату. Нанесла его знакомая Светы, которая успела у неё появиться за время недолгого пребывания здесь. Обычная комическая ситуация и закончилась бы ничем, если бы не причина, почему молодому человеку она так сильно врезалась в память: он привык производить на девушек благоприятное впечатление, и та широкая, глупая и неловкая улыбка, появившаяся на лице знакомой, нисколько его не удивила, он спокойно выслушал кокетливые извинения, задетый тем, что её спутница не выказала ни малейшего участия ни к ситуации в целом, ни к нему в частности, молча, даже немного рассеяно оглядела его с ног до головы одним взглядом, и, не дожидаясь подруги, обыденно и безразлично направилась своей дорогой. Для Аркадия это был шок, и не потому, что он имел о себе высокое мнение, к невниманию любой другой молодой особы он отнёсся бы совершенно спокойно, его привело в оторопь безразличие именно этой конкретной девушки, именно с этими конкретными чертами лица, осанкой и манерой поведения, внутри у него зародилось странное ощущение, но не любовь, точнее, не только любовь, а нечто более глубокое. Положа руку на сердце, надо признаться, что прежде парень всерьёз не задумывался о браке, и сейчас эта мысль не добралась до его сознания, но у него, как и 10 лет назад, однако на совершенно ином уровне, вдруг возникло стремление не столько создать, сколько повторить свою семью, ту семью, те задушевные отношения, которые он потерял в раннем детстве, компенсировать их трагический обрыв, и не столько ради себя, такие мужчины вообще редко делают что-то ради себя, сколько ради некой высшей справедливости, возродить к жизни то, что обязательно должно жить. Почему он так отреагировал именно на Светлану, понять совсем не сложно.

Говорить ещё какие-то слова о серьёзности этого чувства излишне, но как же мог отнестись к нему породивший их предмет? Аркадий научился ухаживать за женщинами, не раз добивался своего, однако в данном случае ни о каком безвредном лицемерии он даже не помыслил, а стал искать способа сказать Светлане ровно то, что было у него на душе. К счастью молодой человек всё-таки понял, что обстановка для признания должна быть подобающей, нельзя было просто поймать её в коридоре и выдать: «Привет. Помнишь меня? Кстати, ты любовь всей моей жизни». (Хотя это тоже вариант.) И неизвестно, как бы отнеслась к его холодному, расчётливому признанию любая другая, скорее всего, либо бросилась на шею, либо не на шутку испугалась, но эта оказалась не из таких, она тоже была с дичинкой, так что, к удивлению Аркадия, Света спокойно его выслушала в подходящий момент и позволила дальше за собой ухаживать, чего, впрочем, вполне достаточно, ведь с её низкой эмоциональностью никто другой ближе бы не подобрался.

Молодой человек не отличался романтизмом, не пел серенад под окнами возлюбленной, цветы дарил не часто, подарки только по случаям, пусть и затруднения в средствах не испытывал, Аркадию всё это казалось глупостью, иногда необходимой и временами даже приятной, но глупостью, и ему повезло найти девушку, которая не испытывала нездоровой потребности в постоянных знаках внимания. Даже забавно, что окружающие его поведение воспринимали ровно наоборот. А вот свободное время они проводили вместе, разлучаясь, по сути, только на ночь: все перемены, все вечера, иногда утра и тем более все выходные находились в их распоряжении. Однако идиллии не получалось, сказать, что влюблённые были «не разлей вода» или «жили душа в душу», нельзя, поскольку парочка часто и зло ссорилась и долго не мирилась, оставаясь каждый при своём непоколебимом мнении. Но и в такие моменты несмотря ни на что они находились в непосредственной близости друг от друга. Также нельзя говорить, что в совместно проводимые часы молодые люди занимались чем-то особенным, нет, иногда даже складывалось впечатление, что они намеренно избегали заниматься «особенным», испытывая друг друга всякой бытовухой, будто проверяя, не отвернётся ли кто-нибудь из них от партнёра, если увидит, как он или она делает то, что обычно делают наедине с собой, имеет определённую особенность или привычку.

Впрочем, такое общение продолжалось недолго. После признания Аркадия на дне рождения подруги Светланы, которая, есть подозрение, пригласила парня для себя, прошло не менее трёх месяцев, на зимних каникулах девушка познакомила его с родителями. У её отца, как человека недалёкого, вызвала неподдельное уважение тяжёлая судьба молодого человека и те результаты, которых он добился, несмотря на неё, мать же отнеслась к Аркадию с настороженностью, как, наверное, и любая другая к любому другому ухажёру дочери, выбранному не ею, но долго выдержать эту «настороженность» не смогла, поддавшись обаянию парня и радуясь, что наконец-то удастся пристроить дочку. Так или иначе, но та скорость, с которой сошлись молодые, никого не смутила, потому, сделает ли Аркадий формальное предложение, считалось делом решённым, а он, признаться, даже не думал о формальностях, его цель была выше этого.

Ситуацию дополняло ещё одно немаловажное обстоятельство: как отличника учёбы преподаватели рекомендовали Аркадия куда только можно, найти место для прохождения практики для него не являлось проблемой (а проходить её предстояло как раз после каникул, на которых он познакомился с семьёй Светланы). Но и это не всё: как сирота, как обладающий рабочей специальностью, как отслуживший в армии, как окончивший университет, как будущий служитель закона после учёбы Аркадий получал отдельную квартиру в Москве, пусть и на окраине в новом микрорайоне, что делало его окончательно завидным женихом. О грядущем он рассказал будущим тестю и тёще просто так, по ходу дела, не подозревая о значимости своих слов.

В общем у молодого человека, которому не исполнилось ещё и 30, на горизонте маячили блестящие перспективы, которые его в своё время благополучно настигли. Уничтожение последней российской, а затем и первой советской мыслящей прослойки общества предоставляло необозримые шансы для карьерного роста всякого сброда и не только (но в основном, конечно, сброда, чьи потомки в итоге и уничтожили государство, выпестовавшее их отцов).

Каким же вырос Аркадий Иванович, в кого в итоге превратился тот высокий неуклюжий сирота? Наиболее ёмко его можно охарактеризовать бабским штампом «мечта каждой девушки»: большого роста, неплохо сложённый парень, имевший за плечами и университетское образование, и богатый, местами тяжёлый жизненный опыт. Его лицо нельзя было назвать красивым, но очень мужественным, что даже лучше, поскольку оно не вызывало комплексов у женщин: чёрные волосы, большие карие глаза, прямые скулы, длинный с горбинкой нос, увесистый, почти квадратный подбородок, тонкие губы и единственное, что всё это портило, – большие уши. По причине общей худобы плечами он не вышел, но длинные сильные руки с большими ладонями и волосатыми пальцами и без того производили впечатление атлетического сложения. При этом он временами казался застенчивым, особенно с незнакомыми женщинами, что говорило о душевной чистоте, и жёсток, а подчас и жесток на работе и дома, вследствие негармоничного развития натуры, как сформировавшейся к 27 годам, так за все последующие годы не изменившейся, ничего более в себя не вобравшей и никуда далее не стремящейся.

Сиротский сын

Геннадий Аркадьевич Безроднов родился в семье перспективного прокурорского работника в конце 60 годов 20 века, что сулило ему счастливое детство, беззаботную юность, бурную молодость и беспокойную зрелость. Его жизнь началась, когда отцу уже стукнуло 32, в тихом благоустроенном районе на окраине столицы, в котором проживало не мало отпрысков работников правоохранительных органов. По причине малого возраста паренька сложившаяся вокруг микросреда чрезвычайно сдержанного общения между соседями лишь слегка повлияла на его характер, оставив только одну особенность: когда он знакомился с людьми, то вёл себя немногословно, с хитрым прищуром, ожидая, пока собеседник не раскроется сам. Выглядело это по-детски, и никогда никого не отталкивало.

Сын молодых, но относительно зрелых родителей в первые бессознательные годы жизни рос в достойном окружении среди родных и близких, ни в чём не нуждаясь, будучи желанным и единственным ребёнком в семье. Но картина беспечного существования, на самом деле, была не такой уж идиллической, Гена не получал от родных внимания, прежде всего, отца, более необходимого. Тот постоянно пропадал на работе, домой возвращался уставшим и раздражённым. Конечно, Аркадий понимал, что сыном надо заниматься, детские годы пролетят и их не воротишь. Иногда при этой мысли внутри у зрелого мужчины вдруг возникал беспричинный страх за мальчика, он вспоминал собственного отца, его любовь и усердие, неизменную заботу несмотря на тяжёлую работу, однако раз за разом оправдывался не столько занятостью, сколько юным возрастом Гены, тем, что тот ещё ничего не понимает, и намеревался наверстать упущенное в будущем, ведь ничто не сулило им расставания. Ребёнок часто играл один в зале на ковре, увлечённо катая по нему дорогие машинки или неумело складывая разноцветные кубики в пирамидки, которые постоянно рушились, приводя юного архитектора в досаду и недоумение. Такая примечательная мелочь: некому было показать, как следует их сложить, чтобы пирамидки не рушились, какие ещё можно строить из них конструкции и как приладить отвалившееся колёсико к машинке. Мать Гены, три года просидев с ним дома, вернулась работать в суд делопроизводителем – не ахти что, но надо же с чего-то начинать. Хоть на работе она находилась только половину дня, ребёнка всё равно пришлось отдать в детский сад.

Дед с бабкой на первых парах тоже не тряслись над внуком денно и нощно, во-первых, потому что жили далеко, во-вторых, потому что сами перевидали столько плохого, что по сравнению с ним жизнь маленького Гены казалась им просто раем. Время от времени старики либо подолгу бывали у молодых, либо брали мальчика к себе, чем не вызывали неудовольствия у зятя, что многое говорило об их браке. Но они, скорее, старались его воспитывать, а не баловать, совершали долгие прогулки втроём в исторических местах, по бульварам, аллеям и в парках сперва на коляске, а после двух годов заставляли малыша много ходит пешком, что всегда сопровождалось капризами, слезами и заканчивалось естественным желанием более с ними не знаться, которое как рукой снимало мороженое или конфеты, коими паренька заманивали в утомительные предприятия. Тем самым дед с бабкой на всю жизнь воспитали в Гене безразличие ко всякого рода путешествиям, достопримечательностям, иного рода интересным вещам, ради которых люди отправляются в дальние страны. По всему вероятию, это оказалось прямо противоположно тому, чего те желали добиться, и ничего удивительного: человек, сызмальства ставший безразличным к месту, где он живёт, будет безразличен и к другим местам, не ожидая встретить где-либо что-нибудь особенное. Впоследствии Геннадия Аркадьевича даже летом было сложно вытянуть на море.

Однажды во время прогулки по Воробьёвым горам с дедом (бабка осталась дома, они со Светланой в кой-то веки чем-то занимались вместе) недалеко от станции метро, когда Гене исполнилось не многим более полутора годков, он чуть не утонул, на чём сия повесть и была бы окончена. Савелий Никанорович присел на лавку покурить, оставив коляску с внуком у набережной, поскольку мальчика очень заинтересовала плещущаяся вода. Он что-то увлечённо лепетал себе под нос, смирно сидя в своём удобном транспорте в шортиках и маечке и зелёных сандалиях на босу ногу, но стоило только деду на мгновение отвернуться, как любопытство внука перешло опасную границу, послышался тихий всплеск, а старика чуть не хватил инфаркт, когда тот увидел пустую коляску. Ребёнок же несколько мгновений увлечённо поплавал в мутной воде, не подозревая об опасности, после чего был извлечён из неё трясущимися руками отставного генерала, о чём не преминул рассказать по возвращении всем домочадцам. Даже не вполне владея своей речь, Гена смог ясно донести, что с ними произошло. После этого случая никто уже не сомневался, что мальчик нуждается в постоянном присмотре.

Обычное детство

Как единственный ребёнок в семье, Гена оказался несколько озадаченным, очутившись в детском саде: таких как он здесь было множество и никто из взрослых не уделял ему особого внимания, он часто и много плакал, чувствуя себя брошенным, пока детское сердечко не ощутило холодного дыхания одиночества и потребность в друзьях. Его детство проходило серо и уныло, ни одного яркого момента из этого периода в памяти не осталось, но впоследствии он не сожалел о потере самых милых годов в жизни каждого человека, поскольку не осознавал своего несчастья. То, что осталось – страхи и ощущение беспомощности, однако Геннадий Аркадьевич всегда давил их в себе, тем самым избавляясь от них на короткие периоды шаткого душевного равновесия.

Но детство ко всему прочему очень непосредственно, в конце концов у маленького Гены завелись друзья, двое таких же холёных столичных мальчика, которых позже он вспоминал только образами и происшествиями, забыв уже в начальной школе и черты их лиц, и повадки, и имена. Как обычно бывает в детских коллективчиках, все разбились на группы, и, задумывайся он тогда об иерархии, пришёл бы к неутешительному для себя выводу, что все трое относились к низшей из импровизированных каст. Никто их не задирал лишь потому, что считал это ниже своего достоинства и не желал иметь дела с такой мелкотой. Когда дети разбирали между собой игрушки, им доставались самые худшие – поломанные машинки, сдутые мячи, кубики с облупленной краской и прочее; когда дети выходили на прогулку, все исправные качели были заняты, а троица возилась где-нибудь в сторонке в песочнице или на проржавевшей от дождя горке, к которой никто из других ребят не хотел подходить. Дома он лепетал о своих детских несчастьях, как мог, и получал моральную поддержку и сочувствие, но формальные, сухие, поскольку взрослые не считали их важными.

Особенно тяжело ему давались «тихие часы», он не любил спать в незнакомом месте на чужой кровати, за что неизменно получал формальные наказания от воспитателей. Гена доверчиво следовал их советам, «считал овец», но заснуть у него никак не получалось, и в итоге он приноровился ко всяким наивным детским уловкам: отворачивался к стене, временами рассеиваясь так, что начинал ковырять штукатурку под розовой побелкой; сочинял бесхитростные истории про себя, про маму, про папу, увлекаясь ими настолько, что забывал, кто он и где находится; лежал с закрытыми глазами, любуясь плывущими перед ними разноцветными кругами, или, устроившись на левом боку, слушал биение сердца, сравнивая звук с тем, как маршируют солдаты.

Но всё это, конечно, частности, а в общем ребёнок ничем не отличался ото всех остальных своего возраста. Он был среднего роста, среднего телосложения, средних способностей; карие глаза и тёмные волосы унаследовал от отца, неправильный овал и мягкие черты лица – от матери, потеряв впоследствии детскую миловидность, они выглядели непривлекательно: невысокий лоб, густые сросшиеся брови на чётко обозначенной надбровной дуге, отцовский нос с горбинкой и широкими ноздрями, но не такой большой и выразительный, тонкие губы над слабым подбородком.

Имелись у Гены и друзья во дворе, может, даже лучше детсадовских, но здесь все они были разных возрастов, что постоянно давало о себе знать. Дом, где они жили, был заселён недавно и довольно разношёрстной, но по преимуществу приличной публикой: врачи, инженеры, учителя, номенклатура и прочая интеллигенция, однако основу составляли работники правоохранительных органов, поколения собрались самые разные, и семья Безродновых являлась одной из наиболее молодых. Их квартира располагалась на предпоследнем этаже типовой пятиэтажки и со временем стала образцом советского быта, на что работали оба супруга в строгом соответствии с один раз и навсегда установленным порядком распределения обязанностей. Отец выбирал, ремонтировал, содержал, мать готовила, стирала, убирала, и все были удовлетворены установившимся статусом кво.

И так получилось, что Гена и здесь, во дворе, оказался самым младшим, а потому самым беспомощным из ребят. К нему относились с добрым снисхождением, и он вполне вжился в роль безобидного глупыша, но после того, как незадолго до поступления в школу, то есть в очень раннем возрасте, паренёк стал испытывать непонятные чувства к девочке 12 лет, в нём начал просыпаться новый, совсем другой человек. Разумеется, она не обращала на него того внимания, какого ему бы хотелось, относилась к нему, как к маленькому мальчику, которым тот и являлся. Что произошло в душе ребёнка, сказать сложно, пусть трагедии не случилось, только на фоне недостатка внимания родителей, он стал медленно, но верно озлобляться. Продолжалось это недолго, несколько месяцев, и успело пройти до одного из самых знаменательных событий в жизни каждого человека, первого звонка. Однако злость никуда не делась, она затаилась, черпая силы в разочарованиях последующей жизни, чтобы однажды встать в полный рост, найдя своё воплощение в задавленном эгоизме.

Ученик

После того как Геннадий пошёл в школу, он почувствовал себя гораздо уверенней, видимо, унаследовав от отца юношескую жажду знаний. Парень легко, но бессвязно усваивал те примитивные понятия, которым обучают в начальных классах, догнав за короткое время тех мальчиков и девочек, чьим образованием родители озаботились ещё до школы, однако позже всё встало на свои места, и действительно смышлёные дети выделились на фоне остальных, к которым относился и Гена, усидчивости Аркадия в нём не обнаружилось. В начале учёбы с мальчиком произошла и ещё одна перемена: будучи всегда и везде самым младшим, а потому не встречая существенного сопротивления своим детским и безобидным проказам, видя к себе снисхождение, он попал под гнёт дисциплины, непонятным воплощением коей являлась в том числе форменная одежда, которую необходимо было носить в школе. Не будь он по натуре активным и деятельным, мальчика бы успешно сломали, однако парень оказался резвым, и, после того как окончательно освоился на новом месте (где-то к концу первого класса), в его дневнике всё чаще стал красоваться неуд по поведению. Впрочем, весьма забавно, но Аркадий Иванович про себя чуть ли не гордился данным обстоятельством, прежде глядя на сына как на избалованного маменькиного сыночка, потому не стремился принимать решительных мер, и только после одного происшествия всерьёз за него взялся. Дело случилось зимой, только-только закончились каникулы, и оно могло обернуться очень печально. Парень украл из отцовского сейфа табельный пистолет, к счастью хранившийся незаряженным, предварительно стащив у того ключи, и после школы с приятелем, устроив засаду за углом магазина на полпути домой, выскакивал на прохожих с криком: «Кошелёк или жизнь!» Считая шутку верхом остроумия, наставлял на людей оружие, несколько мгновений наслаждался полученным эффектом, а потом убегал дальше по улице в подворотню, возвращался окольными путями, пока его подельник наблюдал, когда уляжется шумиха, возвращался, и всё повторялось сначала. Раз пять они успешно провернули розыгрыш, но прохожие сообщили в милицию, их отловили и отвели в изолятор. Но это мелочь по сравнению с тем наказанием, которое последовало от отца. Когда он забрал сына из милиции и привёл к ни живой, ни мёртвой матери, то для начала сильно его выпорол, чего никогда доселе не случалось, собственное жестокое детство Безроднова позволило поднять руку на мальчика, потом запер ревущего Геннадия в комнате и весь вечер проговорил о чём-то с супругой. Наутро выяснилось, что отныне ребёнок лишался всяческой свободы, будто находился в исправительном заведении. Тащя пристыжённого и перепуганного Гену в школу, Аркадий Иванович сказал, что теперь он сам будет забирать его оттуда, приводить домой и запирать в квартире до прихода матери. Поначалу сорванцу наказание страшным не показалось, но через несколько недель домашнего ареста он понял, насколько оно жестоко. К тому времени у него сложился свой собственный мирок, в котором имелось всё, что нужно маленькому человечку, не обременённому заботой о выживании: друзья во дворе, друзья в школе, игрушки дома, санки и велосипед для улицы, ботинки, в которых удобно бегать по лужам, тулупчик, в котором тепло зимой, пальтишко, в котором удобно играть весной, да мало ли чего ещё. Наконец, мама и папа и их редкие совместные прогулки по центру города. Отныне же всё скособочилось. Школьные друзья остались, но общались они только на переменах, и после занятий им нельзя было где-нибудь поиграть по дороге домой, превращая двадцатиминутную прогулку в несколько часов увлекательного времяпрепровождения. А вот друзья во дворе совсем исчезли из жизни Гены, точнее, чрезвычайно от него отдалились, он испарился из их повседневности, и в довершении ко всему ему казалось, что те совсем этого не заметили. Когда наступила весна, пообедав и сделав уроки, он подолгу смотрел в окно, как они весело проводят время на улице, и вообще, как приветливо светит Солнце, всё вокруг оживает, и чувствовал себя одиноким и брошенным. Очень часто и очень смиренно он просил маму и папу отпустить его погулять, плача и беспрерывно извиняясь за свой поступок, истинное значение которого ребёнок просто не мог оценить, но именно теперь проявилась вся непреклонность отца, чья принципиальность в наказании сына объясняется лишь страхом за его будущее после своего прошлого. В довершении ко всему их семейные прогулки происходили серьёзно, безо всякого намёка на развлечения, которые и ранее случались не часто.

К мальчику и прежде по ночам приходил сон, по-детски простой, незамысловатый, страшный по содержанию, который неизменно заканчивался падением с высокой скалы, находившейся, казалось, прямо за их окнами, и теперь тот снился ему постоянно. Как-то осмыслить его Гена, конечно, не мог, и жестокий ужас падения в неизвестность укоренился в детском сердечке. Однажды он попытался пересказать сон матери, но вышел бессвязный детский лепет, который она, тем не менее, выслушала, кружась с кастрюлями на кухне, готовя обед сыну, сидящему рядом за столом на табуретке, но ничего не поняла, ответив лишь: «Не выдумывай глупостей», – после чего мальчик затаился и никогда более о нём никому не рассказывал. В Гене будто что-то сломалось, внутренний механизм работал не так, как было задумано, из-за чего время от времени стал давать сбои. В итоге наказание всё-таки отменили, или истёк его срок, мальчик этого не знал, детская пора спасла психику ребёнка, он стал по-прежнему весел, немного задирист, однако переживания той холодной зимы и унылой весны запомнил на всю жизнь.