Текст книги "Расстояние"

Перемены наоборот

Вскоре произошло ещё одно важное событие, семья Безродновых переехала в новую квартиру ближе к центру. Помимо прочего, смена декораций имела весьма важное и специфичное обстоятельство. Бывший круг общения Гены растворился, из его жизни исчезли все друзья, школа, двор, улицы, где он учился, играл, просто-напросто жил, к которым привык сызмальства и считал родными, воспринимал своим естественным окружением, думал, что они всегда останутся при нём. Новые люди, новые соседи, новые мальчики и девочки в школе и во дворе отличались от тех, с которыми привык общаться паренёк. Он не понимал, в чём дело, принимали его дружелюбно, но сдержанно, однако, увлёкший спокойной теплотой новых знакомых, мальчик позволял себе наивно раскрываться, высказывать детские сужденьица, совершать мелкие поступки, иногда смелые, но безобидные, не вызывая ни капли сочувствия, участия или интереса, а только снисходительные улыбки даже у сверстников. В родном классе он был не последним по успеваемости учеником, но в школе, куда его определили после переезда, Гена вдруг превратился в неуча и тугодума и не потому, что здесь обучали чему-то другому, более сложному, а потому, что в сравнении с новыми одноклассниками мальчик оказался просто глуп. Прочие дети быстро уходили вперёд в изучаемых предметах, и никто не намеривался ждать отстающего ученика. Родители думали, что парень смущён переездом и не старается в полную силу, однако они ошибались, он делал всё, на что был способен, но у него всё равно ничего не получалось. Да и у них не складывалось общение с новыми соседями, как не сложилось у Гены с ребятами во дворе, которые редко гуляли на улице, всегда были чем-то заняты и не привыкли просто так убивать время. Аркадий Иванович хоть и научился в институте изрядному смирению, время от времени позволял себе украдкой тешиться превосходством над окружающими, быть чуть умнее, выше, сильнее остальных. В новом же доме он не только не выделялся среди прочих, но чувствовал свою воистину ничтожность перед некоторыми. Причина переезда заключалась в том, что его серьёзно повысили по службе, но быть первым на окраине, значит быть серой массой в центре. Их окружали люди более образованные, культурные, воспитанные, выросшие в хороших семьях, чего не перешибёшь никаким ломом, имевшие за плечами многообразный опыт, работавшие в разных родах деятельности, но отличавшиеся тем, что многого в них достигли.

На новом месте Гену свободно отпускали на улицу, правда, своей компании он долго не мог найти, до начала юности. Вся детвора, знавшая друг друга давно, поделилась на кружки по интересам, ребята охотно бы приняли новенького в свой, но только если бы он увлекался тем же, чем и они. Иногда забавно наблюдать расслоение на группы среди детей, особенно не столько по возрасту, не столько вертикальное по уму, достатку и прочему, но и горизонтальное, когда ребята, сходные во всём остальном, находят о чём поспорить в случайных, малозначительных вещах и упорно держаться за различия, возводя оные в ранг необходимости, чтобы не потерять самоидентификацию. Но для них такое поведение простительно, а вот для взрослых нет. Всё это сформировало тот мирок, в котором Гена, ничем не выдающийся мальчик, лишь, быть может, слишком открытый и немного беспокойный, провёл самые важные годы своего взросления.

Его семья на протяжении этих лет медленно, но верно замыкалась в себе, а, поскольку она никогда не отличалась особой теплотой и задушевностью, жизнь её членов стала походить на тихий ад, в котором каждый был несчастен по-своему. Отец всё больше и больше времени проводил на работе, в том числе и потому, что ему не хотелось возвращаться домой. В конце концов она превратила живого, любознательного и временами простодушного молодого человека в сухого, «деревянного» мужичину, всё ещё весьма сообразительного, но только в одном-единственном направлении. В семье он стал вести себя до безобразия формально, впрочем, так же, как и там, откуда возвращался пять дней в неделю, был надменно строг и вежлив с женой и сыном, на которого его поведение имело чрезвычайно пагубное влияние, учитывая открытый незрелый характер последнего. Мама Гены, казалось, полностью раскрылась в повседневности, и стало очевидным, что ничего более ей не надо. И всё бы ничего, однако повседневность её состояла лишь из семьи, а работа, где она исполняла давно привычные обязанности и по службе не продвигалась, отошла на второй план. Произошло это от того, что на глазах отцветающей женщины люди помоложе добивались больших успехов, чем сама Светлана, даже её начальница была моложе неё на семь лет, вследствие чего жена и мать решила сосредоточиться на муже и сыне. Правда, сказать, что у неё это прекрасно получилось, тоже нельзя, не хватило самоотдачи, в конечном итоге могшей стать тем звеном, которое связало бы их семью в одно целое и сделало каждого из её членов счастливым. Она добросовестно исполняла свои обязанности, ни муж, ни тем более сын даже не задумывались о бытовых мелочах, воспринимали порядок в доме как должное и никогда не замечали ту замкнутость, в которой он создавался и поддерживался. А ведь она в то время ещё была молодой женщиной, цветущей молодой женщиной, ей хотелось мужского внимания, вместо которого она получала лишь сдержанную благодарность, тлеющие угли вместо пламенной любви. Все их совместные отпуска проходили как по расписанию и почти в одном и том же месте, по крайней мере, на побережье одного и того же моря, семья, за исключением Геннадия, ими тяготилась, и во время отдыха супруги думали лишь об одном – скорее бы вернуться домой к привычному образу жизни. Интересное обстоятельство, они так остро воспринимали перемену мест, что не знали, что им здесь, на море, делать одним в номере. Неопределённость их волновала, чрезвычайно волновала, непосредственная близость друг друга приводила в лёгкое замешательство. «Помогал» и сын, с ним они чувствовали себя семейными людьми, которым нет дела для всяких милых глупостей. Он всегда резвился от души, охотно не по годам, довольный, что вырвался из города, находится вдалеке от знакомых улиц, примелькавшихся домов и опостылевшей квартиры, чем доставлял немало спасительных хлопот родителям, то обгорев на Солнце, то наглотавшись морской воды, то простудившись бог весть каким способом. И только Гена испытывал совершенно не разделяемую отцом с матерью грусть после двухнедельного пребывания у моря о том, что завтра они в самолёте улетят в душный город, где всё по-старому. Эти поездки являлись светлыми пятнами в жизни паренька. Она не отличалась разнообразием, даже учитывая те ограничения, которые налагал его возраст на стремления и возможности.

Школьный лоботряс

Гена ненавидел школу, хоть там он не испытывал ни единого намёка на дурное обращение, лишь пассивное пренебрежение и холодность одноклассников, которые, тем не менее, как ему казалось, ранили больнее каждодневных побоев и унижения. Как уже говорилось, парень не отличался умом, быть может, только определённой практичностью, не свойственной его возрасту, не был добр и лёгок в обращении, но при этом искренне тянулся к людям, и если ранее он мог найти друзей по плечу, которых и немного тиранил, и сам охотно подчинялся, то теперь, в этом месте, в этом возрасте, Гена оказался совсем одинок. Пусть с ним общались и мальчики, и девочки, приглашали на дни рождения и прочие подростковые мероприятия, но душевных, закадычных друзей, с коими можно поделиться чем угодно и в ответ услышать что угодно, у него не имелось. Парень варился в собственном соку, бурлил неоднозначными, подчас грубыми и жестокими поступками, считался худшим по успеваемости в классе, казался учителям циничным и надменным и не по реальным причинам, имевшим место, не из-за непонятости, невнимания и одиночества, а только потому, что его отец был влиятельным человеком. Но о последнем обстоятельстве Гена в действительности даже не подозревал лет так до 16, пока сам не испробовал на вкус соль земли.

До конца своих дней без особого энтузиазма, а позже и со стыдом он порой вспоминал одну выходку, совершённую в те годы. Парень геройски побил маленького худенького белобрысенького мальчика из второго класса за то, что тот случайно налетел на него на перемене, сбив с ног на глазах у ровесников, и не извинился. Гена затащил его за угол школы после уроков и несколько раз ударил со всей силы головой о кирпичную стену так, что на ней осталась кровь, после чего повернулся и спокойно пошёл домой. Но происшествие отпечаталось в памяти подростка, ставшего мужчиной, не звериной жестокостью, не последовавшим наказанием, публичным унижением на специально собранной на следующий день по данному поводу школьной линейке, не извинениями в больнице, которые его заставили принести родители, нет, он вспоминал, как впервые почувствовал власть над другим человеком, над чужой жизнью, которая контрастировала с его униженным положением в обществе себе подобных. Смаковал он это обстоятельство или просто воспринимал как факт, сказать сложно и не нужно, однако после него жизнь определённо изменилась.

Ещё одной причиной ненависти к школе, неразрывно связанной с первой, являлась тотальная обязальщина во всём: в необходимости носить форму, в необходимости сидеть на уроках, готовить домашнее задание и вообще туда ходить. Что он делал, чем занимался, если бы ему не надо было учиться, Гена, конечно, всерьёз не задумывался, только фантазировал и весьма успешно. Если бы не эти фантазии, смириться с необходимостью оказалось бы гораздо легче, но они отвлекали его ум, рассеивали внимание, их посредственность и недалёкость резко расходились с реальностью, с теми знаниями, которые ему пытались донести и которые просто так, для совокупности он отвергал. Постоянно пребывать в неразрешимом противоречии с действительностью очень сложно, однако Геннадий Аркадьевич пусть и не столь последовательно, как выглядит, умудрялся это делать, и помогали ему юношеский максимализм и его открытая беспокойная натура. Собственно, сказать о ненависти к школе больше нечего, все события, неприятные события, которые происходили с ним в этот период жизни, вытекали из его печального состояния, все конфликты с людьми, все выходки, фрустрация являлись только следствием непонятости того, что в принципе не стоит понимания.

Таким образом Гена доучился до восьмого класса, после чего встал вопрос, увы, не перед ним самим, а перед родителями, чем дальше заняться парню. Его успеваемость отнюдь не говорила о том, что ему следует продолжать обучение в школе, наоборот, все учителя, завучи, директор призывали отдать подростка в техникум или училище, лучше военное. Сам он выказывал полнейшее, то есть абсолютно напускное безразличие к своей будущей судьбе, и Аркадий Иванович уже вполне склонялся к последнему варианту, но тут вмешалась Светлана Савельевна. Она почти никогда ни в чём не противоречила мужу, ни в большом, ни в малом, однако теперь высказала такое твёрдое и противоположное мнение, что тот отступился от своего, и, кстати, оказалась во многом права. К задавленному неудовольствию всей школы Гена остался в ней ещё на два года, что со своей стороны воспринял как должное. Пока он действительно не мыслил себя вне стен этого столь ненавистного заведения и продолжил вести себя как обиженный ребёнок.

Земное чувство

Количество учеников в девятом классе сократилось, и из четырёх сделали три, вследствие чего на уроках появились новые лица. Среди семерых ребят, перешедших в класс Гены, оказалась одна милая невысокая девочка с вьющимися русыми волосами и карими глазами, в которую тот не преминул страстно влюбиться. Будучи небольшого роста, физически неразвитым и глупым мальчиком, Гена позднее своих сверстников осознал это чувство, однако по вполне понятному животному наитию довольно скоро разгадал его суть. Он и не думал себя сдерживать, что-то скрывать, но весьма практично, с полной откровенностью стал действовать. Без ложного стеснения провожал девочку из школы домой, по выходным проводил вечера у неё во дворе, благо, тот находился недалеко от его собственного, оказывал другие знаки внимания, на которые была способна нехитрая сообразительность парня. А ещё с упоением обсуждал её с мамой, встречая у той полное понимание вперемешку со странным, никогда доселе невиданным чувством в этом близком человеке, которое он не мог до конца разгадать и которое само по себе казалось ему двойственным, походящим на искреннюю и тёплую радость вместе с такой же искренней и холодной завистью.

Как бы там ни было, но парень быстро сжился со своей любовью, она стала для него естественным состоянием, занимала всё свободное время, все мысли, которые ранее блуждали непонятно где. Она привела его жизнь в порядок, наконец-то Гена начал к чему-то стремиться, думать о будущем, строить планы, что благотворно сказалось и на поведении подростка, и на учёбе, и на отношениях с людьми. Но что же предмет любви? Вопреки расхожему мнению, что девочки взрослеют раньше мальчиков, поначалу она не понимала, что происходит, почему этот чудной парень так к ней липнет, и, будучи доброй по природе и снисходительной по характеру, позволяла ему с собой дружить, иногда сама назначая время и место их встреч, что тот вполне естественно по неведению воспринимал как проявление взаимности.

Осень пролетела быстро, сильно отвлекала учёба, несколько непривычная после предыдущих восьми классов, чувства Геннадия были ещё очень незрелыми; зима в тот год оказалась длинной и холодной, свободное время ребята проводили дома, делая уроки, а потом просто бездельничая долгими вечерами; весна оказалась стремительной, для всего живого её наступление означает пробуждение лучших чувств. Гена был окрылён, теперь у него имелось всё, что нужно влюблённому мальчишке, каждый день после школы и на выходных он видел Аню. Он познакомился со всеми её немногочисленными друзьями, всеми родственниками, всем тем, чем она занималась, знал, когда она завтракает, обедает и ужинает, когда занимается, ходит в музыкальную школу и так далее. И однажды в конце мая, в благословенную пору перед летними каникулами, он как всегда ждал свою любовь у её дома на скамейке перед детской площадкой, на которой никого кроме него не было, недавно прошёл дождь и под ногами хлюпала страшная грязь. Обычно из музыкальной школы она возвращалась около семи часов, они недолго сидели, разговаривали о всяких пустяках, потом расходились по домам доделывать уроки, ужинать и спать. Но сегодня девушка показалась из-за угла лишь около девяти и не одна. Рядом с ней в спортивном костюме шёл коренастый парень лет 18, который по-свойски держал Аню за руку. Гена вскочил со скамейки, посмотрел ей в глаза пронзительным, полным слёз взглядом, она растерянно ответила, и после обмена безмолвными восклицаниями подросток убежал прочь. Гнилое чувство предательства, животного безразличия недостойно любимого человека клокотали в его душе. Он и ранее не был избалован хорошим к себе отношением, но все предыдущие дрязги меркли перед произошедшим потрясением. А парень в спортивном костюме оказался всего-навсего её двоюродным братом из провинции, приехавшим к родственникам. Она долго ждала его у метро, чтобы проводить домой, поскольку он ни разу ещё не был в столице, и если бы Гена в то мгновение видел вокруг себя хоть что-то кроме её бессмысленного взгляда, то обратил бы внимание на огромную сумку с пожитками, которую спутник Ани держал в руке.

Именно после этого случая чувство стало взаимным, Аня поняла, сколь сильно любима и сколь естественно самой испытывать то, что питают к тебе. Недопонимание вскоре разъяснилось, Гена только перепугал в тот вечер родителей, поздно вернувшись в подавленном, растрёпанном состоянии, они не без основания решили, что сын принялся за старые проделки. С час парень просто бродил по улицам как в тумане, ничего не соображая, потом вдруг очнулся, пнул урну у лавочки, на беду оказавшуюся на его пути, рассыпал её содержимое, больно ушиб ногу и прихрамывая побежал домой. К какому-то решению он не пришёл и не стремился придти. Дома его заставили поужинать, дочитать заданный для самостоятельного изучения параграф из учебника истории, и оба родителя, предчувствуя недоброе, но не желая мучить парня расспросами, тягостным взглядом молча проводили его в комнату, где он заснул как убитый. Наутро перед школой уже Аня ждала несчастного влюблённого у дома. По её тоненькому миловидному личику было видно, что она плохо спала этой ночью, но всё равно, не дав Гене сказать ни слова, тут же бодренько спросила, почему он вчера так быстро убежал и ей не удалось познакомить его со своим братом. И действительно, почему? Выходит, что Гена ещё в юном возрасте, а ему на тот момент было неполных 16 лет, оказался настолько мнителен, что ничего хорошего от жизни не ждал. Избалован он не был, но ни в чём и не нуждался, у него мало что получалось, но он на многое и не посягал, а между тем ожидал только плохого и заведомо готовился именно к нему.

Из-за мимолётной трагедии отношения с Аней стали чем-то большим, чем просто юношеским увлечением, на протяжении летних каникул они почти не расставались, гуляли, общались, обнимались, целовались, но хоть за ними никто и не следил, ничего большего себе не позволяли, девушка была «не готова», а парень настолько её любил, что не торопил. Казалось, он со всем усердием готовился в зрелости к роли «вечного мужа». Их чувства имели благотворное влияние и на его родителей. Начало казаться, что именно неудачи сына отдалили их друг от друга, хотя это было не так. Однако теперь, когда тот нашёл ту стезю, в которой преуспел более, чем многие люди постарше, они стали чаще проводить время вместе, между ними появилась давно забытая или даже никогда не имевшая места искренность и задушевность, а, главное, спокойствие, Аркадий и Светлана перестали в чём-либо винить супруга или супругу. Правда, идиллии всё равно не получилось, но она никому не нужна, а нужно было мирное сосуществование на одной территории, в котором каждый играл свою роль.

Выбор

При этом в жизни Геннадия вновь возникло всё то же немаловажное, а вообще-то главное для последующего обстоятельство. В школе оставалось учиться без малого год, и что делать дальше, он не представлял. Аня давно решила для себя поступать в консерваторию, она любила и умела играть на скрипке и чувствовала в этом своё призвание, у него же за душой ничего подобного не было и в помине. Гена не имел никаких выраженных способностей ни к чему, даже к жизни не был толком приспособлен, хотя последнее вполне можно списать на возраст и воспитание; он ничем ни в отдельности, ни в совокупности не интересовался, вёл обычное бесцельное подростковое существование и только по необходимости думал о будущем. В армии парень служить не хотел, и никто из родных, кроме единственного деда, на этом не настаивал, но не хотел и чему-то учиться. Его пугала сложность всех тех предметов, которые преподавались в школе, и не потому что он не мог ими проникнуться, страшила их реальность, бескомпромиссность, необходимость, которые слабый ум никогда не сможет одолеть в полной мере, Гена желал скорее от них избавиться как от отчётливого проявления собственной неполноценности на их фоне. Ни физика, ни математика, ни химия, ни литература, ни география, ни биология не смогли разбудить в нём азарта познавания, всё это было «не его», он чувствовал себя чужим в классах и тянул свою лямку абы как. Бывает, что такое состояние называют желанием «просто жить». Это чушь, парень не был удовлетворён своей жизнью.

Все вокруг, даже его любимая Аня, чем-то занимались, из-за чего молодые люди встречались по определённому расписанию, что, конечно, очень мило и практично, однако в остальное свободное время подросток не знал, куда себя деть, завёл компанию на стороне, в другом районе, но и там тоже скучал. Им постоянно не хватало денег, потому часы досуга протекали весьма уныло и с грязнотцой, что в конце концов надоело Геннадию, ведь его сердце, несмотря на превратности взросления, оставалось чистым, и через несколько месяцев, наевшись общения со сверстниками из «простых людей», он покинул их общество.

Однако это и то, что на Аню он смотрел теперь не только как на любимую девушку, помогло ему сориентироваться в жизни, молодой человек понял, как бы там ни было, ему нужно быть в состоянии содержать и себя, и, возможно, будущую семью. После того, как Гена сделал такое потрясающее открытие, он не смог не поделиться им с родителями и одним длинным декабрьским вечером объявил семье своё решение заранее заготовленной фразой, что «хочет зарабатывать деньги». Чувства Аркадия и Светланы оказались смешанными: с одной стороны, они, конечно, радовались, что сын подаёт признаки мыслительной деятельности, но как взрослые люди понимали, такая определённость ещё вовсе не определённость, а подростковый катарсис. Дальнейшие расспросы это подтвердили. Гена не знал, чем он хочет зарабатывать, а ещё не понимал, что подобные суждения в советском обществе внешне вызывают праведный гнев, а внутренне – яростную зависть, что их надо лицемерно маскировать, и молча преследовать свою цель. Отец тут же здраво рассудил, что никем кроме как экономистом, финансистом или бухгалтером сыну к деньгам не подобраться, и, руководствуясь своими мимолётными порывами, тот сразу выбрал одну из этих специальностей, с чем приобрёл и планы на будущее, и большие трудности в их осуществлении, в частности вступительные экзамены в институт.

Аркадий Иванович быстро нашёл вуз, в который можно было определить Гену, однако, поскольку не он один из влиятельных людей хотел пристроить в него своё чадо, ставки стали расти. Репетиторы из числа будущих преподавателей без особого энтузиазма смотрели на парня, о чём прямо говорили родителям, за четыре месяца его посещений те умудрились по три-пять раз повысить плату за обучение. Летом же для отца Геннадия настал самый позорный период в жизни. Привыкший всего добиваться самостоятельно и будучи на это способным, он отныне и в последующие пять лет регулярно два раза в год заходил с «благодарностью» сначала в приёмную комиссию, потом к кое-кому из преподавателей, заведующему кафедрой, декану, проректору, чтобы его ребёнка сначала приняли в институт, а потом не исключили из оного по результатам каждой сессии. А вот сын нисколько не переживал по данному поводу, к таким превратностям судьбы он относился до безумия спокойно, естественно и принимал несправедливость как должное, как неотъемлемую часть всякой учёбы, только раз за пять лет испытав страшное волнение и то на первом вступительном экзамене. Ему неоднократно указывали на то, что после службы в армии поступить и учиться было бы гораздо легче по причине большей зрелости, но молодой человек почему-то сильно дорожил своим временем, и два года, вырванные из жизни, казались немыслимым упущением, хотя неприязни или страха перед службой он не испытывал, не представляя, из чего та может состоять. К тому же не хотелось оставлять Аню, теперь она стала для него и общался он с ней как с родным человеком и жизни без неё себе не представлял, а на других девушек не обращал внимания, что, впрочем, было вполне взаимно. Они и поженились в 19 лет только для формальности, потому что после четырёх лет отношений семья у них фактически сложилась, пусть молодая, пусть на некотором расстоянии и на определённых условиях, но семья. Аня часто проводила выходные у них дома, он был гораздо просторней их с матерью квартиры, потому сообщение о помолвке в один из таких дней за обедом, прозвучало даже обыденно, стареющие супруги, конечно, порадовались, но дежурной радостью, они давно ждали подобного развития событий, Аркадий Иванович лишь сказал: «Молодцы ребята!» – а Светлана Савельевна прибавила: «Когда планируете свадьбу?» – и все продолжили свой обычный разговор.

Плоды

Свадьба состоялась в начале лета, сразу после сессии, Аня окончательно переехала к Гене, а для их родителей прибавилась ещё один повод для головной боли – квартира для молодожёнов, которые наотрез отказались рожать им внуков пока не станут жить одни. После хлопот по обустройству супруги решили организовать себе запоздалый медовый месяц на остатки денег, подаренных к свадьбе, которых им, конечно, не хватило, и Аркадию Ивановичу пришлось не позволить ударить сыну в грязь лицом перед молодой женой. Они съездили в дружественное ближнее зарубежье, в котором, правда, вскоре произошёл переворот, и оно перестало быть дружественным, но не это главное. Суть в том, что новоиспечённые супруги не сдержали обещания не заводить детей прежде, чем обзаведутся собственным жильём, и Аня вернулась домой беременной. В ту осень на очередной курс в консерваторию она не пошла, не пошла и в следующую, пропустив таким образом два года. Будучи девочкой хрупкой и утончённой, Аня очень тяжело перенесла беременность и роды, и здоровой новорождённой девочке, которую в честь бабушки назвали Светой, приглашали кормилицу. Но в дальнейшем хлопот с ребёнком молодая мама испытывала гораздо меньше. Мать Гены была столь упоена внучкой, что ради того, чтобы иметь возможность посвятить той всё своё время, на пять лет раньше срока вышла на пенсию, и, когда молодые с годовалой Светой наконец переехали в собственную квартиру, на Аню свалился целый ворох непонятных проблем с детём, к которым она оказалась совсем не готова. Однако бабушка и тут приноровилась больше заниматься девочкой, чем её родители, вставая утром ещё затемно и мчась семь остановок на метро, чтобы покормить ту тёплой кашей. Днём она уходила и возвращалась вечером, чтобы почитать внучке сказку. Такое самопожертвование весьма удивило окружающих и, прежде всего, её собственного мужа, он никогда не предполагал, что в этой давно знакомой женщине могло затаиться столько нежности, и ещё менее понимал, почему она до сих пор осталась нерастраченной.

Родители же Светы очень странно относились к своему ребёнку, они чувствовали неловкость в её присутствии, особенно наедине, особенно Геннадий, и после переезда всё только осложнилось. Иногда он заглядывал девочке в открытые чёрные глаза, чувствуя, будто должен что-то сделать, но не понимал, что именно. Молодой человек осознавал – это его родное существо, но терялся, поскольку сам был ещё ребёнком. Гена пытался с ней играть, но игры не получались, с прогулками дело обстояло лучше, а читать ей сказки, учить её словам ему нравилось, временами даже приводило в восторг, что, к слову, являлось признаком его собственной детскости. Аня же вскоре освоилась с дочкой, поскольку ей приходилось за ней ухаживать. Однако стеснение оставалось, ребёнок не был ни долгожданным, ни действительно желанным, но это в полной мере перевешивалось тем, что ни у одного из супругов никаких чётких планов на будущее, которые могла бы поломать родившаяся девочка, не имелось, посему, если бы те хорошенько призадумались, то поняли, какое счастье с ними случилось.

Итак, Аня продолжила обучение через два года и на год позже Геннадия его окончила. Тот уже сидел в безымянной конторе, когда она с аристократическим апломбом (а он появился у неё со временем от совместной жизни с добрым, пустоватым, беспорядочным человеком) сначала готовилась, потом посредственно сдала выпускные экзамены в консерватории, талант растворился с началом семейной жизни и всем тем, что с ней последовало, получила синий диплом (у её мужа вообще был зелёный) и благополучно осталась неудел. Музыкант из неё вышел никудышный, но ничего другого Аня не умела и не хотела делать. Вопрос о её будущем встал довольно остро, какие только гримасы не корчит судьба. Где-то кем-то числиться ей было необходимо, да и дополнительные деньги молодой семье с ребёнком никак бы не помешали, заработка Геннадия оказалось совершенно недостаточно для достойного существования, а сидеть всю жизнь на шее у родителей совестно. Решение нашлось, но такое, которое не сильно помогло и в материальном плане, и породило в молодой женщине ещё большее желание самоутвердиться. Аня, выпускница одной из лучших консерваторий страны, которая пусть и не училась, но, по крайней мере, живьём слышала признанных мастеров своего дела, была вынуждена пойти по распределению в оркестр театра юного зрителя. Геннадий, который к тому времени стал более или менее разбираться в житейском укладе, посоветовал ей дополнительно пойти в любой оркестр на общественных началах, чтобы её заметили. И она его послушалась, но вскоре бросила от удручающего отчаяния, не проработав там и двух месяцев. На самом деле, сложившееся положение молодых супругов не было столь мрачным, в конце 80 годов 20 века деньги пока не имели решающего значения.

В то время Геннадий начал ощущать, как отношение к нему жены становится весьма странным. Он снисходительно смотрел на её чувство «духовного» превосходства, но некоторые выходки Ани, как, например, демонстративное запирание в их совместной комнате и многочасовое музицирование, приводили его в оторопь. Больше всего Гена боялся, что она жалеет о браке с ним, по молодости своих лет не понимая, почему надеяться на большее ей не приходится, однако утешало то, что их связывала прекрасная дочка. Но в целом он был удовлетворён семейной жизнью, ему нравилась образованность жены, он видел её досаду от нереализованности и относился к ней с сочувствием и уважением, никогда не мешал её занятиям, не устраивал скандалов по бытовым мелочам, вполне мирился с вмешательством родителей в их семью, поскольку понимал, что пока не способен её содержать, вёл себя как примерный муж, то есть делал одну фатальную ошибку за другой.

Через год-полтора, когда Аню в очередной раз куда-то не взяли даже по знакомству, именно Геннадий поднял вопрос о втором ребёнке и горячо за него ухватился, хотя за прошедшее время финансовое положение молодых не поправилось. В обеих семьях, откуда они происходили, уже на протяжении двух поколений рождалось только по одному ребёнку, своего рода дурная традиция, которую не предполагалось менять, а ему просто хотелось мальчика. Но имелось и ещё кое-что. Его отец делал карьеру, её мать делала карьеру, а их дети, получается, просто жили как животные, работая на неприметных должностях без какой бы то ни было перспективы. Что им ещё оставалось?

Все приняли идею с восторгом за исключением самой Анны, она помнила свой предыдущий опыт, то, как тяжело далось ей рождение Светы, и ни в коем случае ни за какие посулы не поддавалась. Муж сильно расстраивался, когда очередная произнесённая им тирада наигранно игнорировалась, вскоре он стал замечать, что из квартиры исчезли все ползунки и распашонки дочери, и то, что мать начала резко к ней относиться, будто Света уже подросток, а ведь ей не исполнилось тогда и четырёх годков. Потом, правда, Аня бросила ломать комедию, однако вещи, явно предназначавшиеся для новорождённого, которые покупали муж и его мать, в доме не терпела.