Текст книги "Расстояние"

Мужчины дождались скорого возвращения Оксаны (как всегда одевшись у телевизора), которая на удивление быстро переоделась и привела себя в ещё больший порядок – воспитанные женщины не заставляют других людей ждать – и все трое неспешным шагом отправились к месту, где предполагалась встреча со Светой. Свежий июньский день был в самом разгаре, Солнце, иногда скрывавшееся за облаками, светило совсем не жарко, погода оказалась прохладной из-за порывов ветра, которые, будучи у земли едва ощутимыми, со страшной силой гнали по небу обрывки туч. Отец с Оксаной обсуждали некое происшествие с их знакомыми, измену и развод – дело столь печальное, сколь и обыденное. Оксана выгораживала изменившего мужа (то ли чтобы польстить своему, то ли действительно приняв его сторону и считая жену дурной), Геннадий же Аркадьевич с неуместным пылом, жаром и абсолютно безапелляционно принял сторону обманутой жены, хоть между делом сам разок назвал ту «дрянью». Однако Аркадий не вслушивался в их разговор и уж тем более не вмешивался, история почему-то вдруг произвела на него очень болезненное впечатление, и он решил от неё отстраниться. Со стороны парень выглядел до крайности задумчивым, неспешно идущим вслед за парой спорящих друзей, но на поверку это было не так – внутри у него зияла пустота, он ни о чём не размышлял, ничего не чувствовал, плыл по течению, не испытывая ни малейшего интереса к прогулке, которой жаждал ещё полчаса назад. Так частенько случается, когда в человеке происходят серьёзные перемены, не влияющие на настроение личности, но механически дополняющие её новым содержанием, с которым они спокойно сосуществуют, поскольку их сферы не пересекаются. Однако рано или поздно индивиду неизбежно предстоит усвоить суть произошедшего. К тому же у подобного миролюбивого сосуществования есть изъян, нивелирующий его ненасильственность: для возникновения нового нужны причины, имеющиеся в наличии, для сохранения старого нужна непосредственная связь с реальностью, иначе оно превращается в химеру, от которой вскоре избавляются, старое гибнет не от воинственности нового, а потому, что само оказывается иллюзией.

Озираясь вокруг, слушая шум города, Аркадий ко всему ощущал безразличие, дополнявшееся лишь одной-единственной определённостью – сейчас ему не хотелось остаться одному, но и чрезмерной близости с кем бы то ни было он тоже не жаждал. И, если бы молодой человек хоть на минуту дал себе отчёт в испытываемых чувствах, он стал бы презирать самого себя за субтильность и пустоту рефлексии и посчитал бы своё желание, по причине его неопределённости и непреклонности, трусостью, после чего активно бы вмешался в разговор Оксаны и отца. Им, как и большинству более или менее нормальных супружеских пар, всегда было о чём поговорить; оставив своих знакомых в покое и решив между собой, что разводиться им всё равно не следует, они перешли к обсуждению недавно и синхронно прочитанной книги.

– Я до самого конца не мог понять, сознательно ли он так пишет или мистифицирует от недостатка фантазии, – возмущался Геннадий Аркадьевич. – На протяжении всей книги я ждал, что автор вот-вот закончит ломать комедию, признается, что прежде лгал, и возьмётся за дело по-настоящему, начнётся обещанная книга.

– Это у него такой стиль. Хотя, надо признаться, он и меня оставил несколько неудовлетворённой.

– А, по-моему, он просто мелочен. Масса цветастых камешков, которые ничего не стоят.

– Ну да, по сути, да, но, ты знаешь, никто от таких произведений не ждёт больших откровений.

– Тут уж извини, нам её буквально всучали в руки. Сколько было рекламы, как обставлено, мол, новое явление, слово в литературе, русской литературе, каждый должен прочесть, это вам не дешёвые детективчики, написанные литературными неграми под известным именем, здесь гений руку приложил и прочее в том же духе. А по мне, лучше уж детективчики, они, по крайней мере, честнее.

– Не соглашусь с тобой. Лично мне жалко тратить на них время.

– Пожалуй. Но и на эту книгу тоже не стоило тратиться ни в каких смыслах. Аркаш, у тебя зрение поострее, посмотри, это не Светка там паркуется?

– Нет, не она. Там же знак «парковка запрещена».

– И я о том же. Слава богу, не она. А машинка один в один.

– Женщинам такие нравятся: вроде и внедорожник, но спортивный.

– Не знаю, лично мне всегда нравились маленькие, кругленькие, а от таких даже немного страшно.

Они подошли к месту встречи, но Светы не было и следа. Решили сделать круг через все три площади у Кремля и вернуться сюда же через сад.

– Я уж забыл, когда в последний раз гулял в центре, довольно непривычно. Спасибо, сын, вытащил старика на свет божий.

– Пожалуйста, старик.

– Не передёргивай. А действительно, когда же я тут шатался в последний раз? – он сделать особое ударение на словах «в последний раз» и картинно, почти притворно задумался. – С тобой, что ли, – Геннадий Аркадьевич посмотрел на жену, – мы тут однажды бродили, кажется, ещё до свадьбы.

– Не помню, это было давно, – Оксана явно всё вспомнила и захотела пресечь тему.

– Точно-точно, – с явным удовольствием продолжил Геннадий; его спутники испытывали диаметрально противоположные чувства, – с тобой, мы и мимо той лавочки скоро пройдём. Только тогда было темнее и время года другое. Я до сих пор удивляюсь, что ты в тот раз так быстро передо мной… раскрылась. Мы не были знакомы ещё и недели, а ты уже мне столько позволила. Если бы я знал, хотя бы номер снял.

Оксана буровила мужа в упор бессильно разгневанным взглядом. Такой глупости по причине столь приятных воспоминаний Аркадий от неё не ожидал и весьма удивился.

– Ладно, не смотри так, дело былое, теперь можно и пошутить. Ведь всё получилось, не правда ли?

– Если бы наедине, то можно было бы и пошутить.

– За это не беспокойся, Аркадий у нас очень обходителен в таких делах.

– Но это совершенно не значит, что мне позволено забивать голову чужой личной жизнью. Мне это не интересно.

– Да что вы, сговорились, что ли? Воскресенье, погожий денёк, иду расслабленный, никого не трогаю, общаюсь с семьёй, предался воспоминаниям, и всё тут.

– Похоже на капитуляцию.

– Как угодно. Вот только не надо этой унылой досужести, если что, я вас в ней запросто переплюну. Дело-то приятное, и никто не пострадал. Такие воспоминания не должны ранить чувства. Давайте обойдём с другой стороны… Всю жизнь здесь живу, а что вон там торчит за труба, ума не приложу… Да, Аркаш, ты уже обвыкся в России после заграницы?

– Плавно меняешь тему?

– А почему бы и нет?

– Просто странно, что ты безнаказанно для окружающих признал свою неправоту.

– Значит есть на то причины, – сухо отрезал Геннадий Аркадьевич, а потом мягко, по-отечески прибавил, – но я действительно хочу знать, как тебе теперь в России после стольких лет на чужбине.

– Непривычно, конечно, но вполне терпимо, начинаю втягиваться.

– И что вызывает наибольшее удивление?

– Вы.

– То есть как это? – спутники молодого человека, улыбнувшись, переглянулись.

– Вы-вы, ты, отец, ты, Оксана, Света, только дед остался своим. Я вас не понимаю, ни одного из вас. То, о чём вы говорите, кажется мне либо бесконечно далёким, либо ничего не стоящей чепухой, либо отдалённой чепухой. Будто вовсе и не родные, я от вас отвык. Странно выходит, когда уезжал, то об этом не задумывался, ваше присутствие воспринималось как данность, а теперь ничего не воспринимается как данность, хочется во всём разобраться, но не получается, хоть вы и ближе, однако почему-то именно в вас в особенности не получается. Если бы переход от восприятия как есть до размышлений о причинах случился здесь, в Москве, мне бы, конечно, было легче из-за большего количества времени на адаптацию, а не потому, что здесь всё проще, но этого не случилось, точнее, случилось, но не так. Чувствуется расстояние, отстранённость. Дело не в вас и не в том, что на попытки вас понять я трачу недостаточно сил, хочется бережно, ничего не упуская из виду, разобраться максимально старательно, поскольку вы мне не чужие люди, а не получается. Наверно, нужно ещё время.

– Надо бы тебе, сынок, почаще выходить из дома и общаться с людьми.

– Наверно, не знаю… то есть нет, конечно, надо, только это так, неважно.

– Именно это и важно. Но не суть, я спрашивал не о том.

– Свобода личности, демократия, высокий уровень жизни? Я прекрасно тебя понял, только это тоже неважно, ничего особенного по этому поводу сказать не могу. Студенческая среда, знаешь ли, всегда и везде наиболее раскрепощённая часть общества, потому как безответственна, и мне кажется, в любой стране она более или менее одинаковая.

– Тогда, учись ты здесь или там – никакой разницы, ты в любом случае ощущал бы дискомфорт и непонимание после выпуска.

– А что? Пожалуй. У тебя самого наверняка так и было.

– Нет, ничего подобного у меня не было, и я уверен, что у твоего деда тоже. Мы вышли из института уже женатыми, ближний круг сложился, впереди виднелась долгая, счастливая и, главное, стабильная жизнь, никто не предвидел, что так получится… Однако, должен тебе сказать, размышлениям о близких людях, которые ты сейчас выдал, я никогда не предавался, расстояние со временем сокращалось, повседневные заботы не оставляют сил на определение границ необходимого. Понимание приходит постепенно, никогда не надо торопиться.

– А вот тут с тобой не соглашусь.

– Я тоже думаю, что Оксана права.

– Существуй мы вечно, тогда да, тогда можно было бы и «не торопиться». А так, извини, и счастливой хочется быть, и мир посмотреть, и не на помойке жить. Если дан шанс, его надо использовать. Хотя я не думаю, что ты в самом деле искренен по поводу неторопливости, или просто расслабился, поскольку многого достиг.

– Послушай, Аркаш, как мыслят женщины. Понял, да? Ксюшенька, я совсем не то имел в виду: если что-то должно произойти, если для него имеются все предпосылки, то оно обязательно произойдёт, а если их нет, то в таком случае любые усилия тщетны. Бывает и не столь однозначно, бывает и 50/50, 60/40 и так далее, тогда необдуманной поспешностью можно только навредить.

– А бывает, если не поспешишь, то упустишь свой шанс.

– Нет, не бывает, – задумчиво произнёс Геннадий Аркадьевич. Потом помолчал и повторил ещё раз, – нет, не бывает. Если тебе подвернулся действительно твой шанс, то он от тебя никуда не уйдёт.

– Вот этого я совершенно не понимаю, – возразил Аркадий. – Что значит «твой» шанс? Шанс безличен и безразличен, если ты меня понимаешь. Он потому и появляется, что возникли предпосылки чему-то не твоему стать твоим. Чувствуешь разницу? «Не твоему». По сути, ты не при чём, так сложились обстоятельства, ты на них не работал, их не созидал, пришёл на всё готовенькое, и осталось лишь протянуть руку. Другой тоже может протянуть руку, и тогда твой шанс станет его шансом.

– Но руку протягиваешь именно ты и потом с этим живёшь. Ты чуть дальше посмотри. Не стану говорить о родных, это щепетильная тема, могу привести в пример своего студенческого дружка, хотя, может быть, и не стоило разжёвывать такие мелочи. У нас был весьма неплохой курс, даровитый, с некоторыми я и сейчас дела делаю, и преподаватели хоть на словах превозносили прелести плановой экономики, на деле учили вполне рыночным понятиям. Имелся среди них довольно видный экономист, печатался хорошо и помногу, читал лекции – просто заслушаешься, только вот свои монографии слишком навязчиво рекламировал, – но это так, между делом. Этот преподаватель работал консультантом в госплане, соответственно, связи, возможности и прочее. Поэтому, когда он объявил набор на практику по своему месту службы, многие ринулись к нему, а квота была всего пять человек. Чем не шанс?

– Пока ты только подтверждаешь мои слова. Впрочем, я понимаю, что хватанул лишнего. Конечно, всё не так однозначно.

– Никогда не давай заднего хода, всегда стой на своём, любую ситуацию можно так вывернуть, что если и не на положительный, то хотя бы на нулевой результат выйдешь.

– Ты сам себя немного опровергнул.

– Истина всегда где-то посередине, – задумчиво сказал отец, отирая платком пот с плешивого лба, он слегка запыхался от непривычно долгой ходьбы. Аркадий на его глупость тактично промолчал. – Но сейчас не о том. Я тогда к нему не напрашивался, отец для практики нашёл мне другое хорошее место, а вот многие из моих друзей попытали счастье: сначала он их заставил написать реферат, потом избранные сдавали ещё какой-то новомодный в то время тест. Отобрались в конце концов эти пять человек и среди них мой близкий товарищ тех лет. Я тогда так и не понял, для чего ему это нужно, поскольку родители у него были пошибче, чем у любого другого на нашем курсе: отец чуть ли не из политбюро, а мать – заместитель министра какой-то там промышленности. Как ты думаешь, это был его шанс, или он занял чьё-то место, того, кому практика нужнее?

– Определённо второе. Я понял к чему ты клонишь, сейчас выяснится, что практика ему пользы не принесла, а после 1991 года жизнь пошла под откос.

– Не выяснится. Он был (и есть) башковитым парнем, мог везде пролезть даже без помощи родителей. Как потом мне признался, он для того ввязался в неоднозначную эпопею с отбором, чтобы показать, на что способен на самом деле, а не ходить всю жизнь в папенькиных, маменькиных сынках. Его шанс заключался в возможности проявить себя, а не в том, чтобы пробить дорогу в жизни. Сейчас это, конечно, кажется патетической глупостью, но тогда… – Геннадий Аркадьевич совсем запыхался.

– Давай присядем, – предложила Оксана.

– Давай. Аркаш, ты иди. Если Света уже подошла, подождите нас, мы скоро.

– Странного ты юношу воспитал, Геннадий Аркадьевич, – спокойно констатировала Оксана, оставшись с мужем наедине.

– И не говори. Я уже жалею, что его разговорил. Анькина порода, хотя и от моего отца многое досталось.

– Как он с такой безоглядной открытостью будет жить среди людей?

– Это ничего, это возрастное, и мы ему как-никак не посторонние, почему он должен с нами таиться? Кроме того, сдаётся мне, что открытость совсем не безоглядная, я бы даже сказал ненастоящая. Аркадий хочет быть с нами, хочет обсуждать что-нибудь важное и интересное, вот и старается, а самому, по большому счёту, плевать на наше мнение, ему нужно выговориться самому. Наверное, парень несколько одичал заграницей без общения на русском языке, а, может, приобрёл то, чего у нас нет. Кто знает… Если ты не видишь, я тебе подскажу: с его стороны это поступок – непринуждённо прогуливаться с семьёй.

– Я имею в виду его оторванность от действительности. Не хочется произносить слова «не от мира сего», но… – Оксана многозначительно замолчала, а Геннадий Аркадьевич немного поёжился от глупости своей жены.

– И слава богу, дорогая, слава богу, что хотя бы отчасти не от мира сего. Для меня послать его по собственному желанию в лучшую бизнес-школу стало бы неподдельной пыткой, тем более в свете всего произошедшего.

– Не понимаю, почему так?

– Сама не хуже меня знаешь, откуда мой отец выбился в люди. Помню своё первое смущение и разочарование в 15 лет, когда он в разговоре между делом назвал свою работу ремеслом. Я ведь им страшно гордился, и тут такое… ремесло… Хвастаться было не перед кем, вокруг много заряженных-наряженных, но после того признания я стал чувствовать себя ущербным, за что жутко на него обиделся… ремесло… Сейчас я начинаю понимать отца.

– Ну что, встаём?

– Нет, давай ещё чуть-чуть посидим. Вот ведь гадство.

Родственные узы

Между тем Аркадий спокойно дошёл до места встречи, не обнаружив там сестры, встал неподалёку так, чтобы его было видно со всех сторон, сильно выделяясь на фоне гуляющих людей, по преимуществу туристов, и начал откровенно скучать. «Зато я честно стараюсь. Пусть не всё получается, пусть мы болтаем о разной чепухе, но я стараюсь. И зачем загружать себе мозги в тихий воскресный вечер? Пардон, предвечерье». Он не заметил, что самолично набрёл на те мелочи, о которых шёл разговор, а если бы заметил, то вряд ли признал их мелочами, и точно не допустил мысли, что отец и Оксана обсуждают их только для поддержания беседы.

«В конце концов у каждого свои особенности, и в этом нет ничего сверхъестественного, однако мне надо сблизиться с родными, наверняка всё не так запущенно. Интересно, а чем сейчас занимается Маша? Это, конечно, её дело, но я уверен, что она не стоит одна как перст в центре страны и не ждёт неизвестно чего и неизвестно когда. Подвела сестрёнка, ничего не скажешь. И этих пока не видно на горизонте.

Но, как ни крути, надо рассказать им о моих планах. Пусть не спрашивают, семейные вечера для того и нужны, чтобы делиться сокровенным. Я не думаю, что они хотели меня оскорбить своим невниманием, скорее всего, родные полагают, что парень ещё не определился, и не хотят давить. Следует быть снисходительным, терпимым, ведь никого кроме них у меня нет. А хочется, чтобы кто-то был, очень хочется. Маша небось сейчас треплется с подружками – вот ведь поганое обыкновение. Много ли у неё друзей? Надо будет взглянут на её странички в социальных сетях. Я этого не понимаю и не одобряю, социальный онанизм и только. Мерзко. Наверно, у девушек по-другому, им хочется больше внимания, – Аркадий попытался оправдать определённо неприятное для него обстоятельство, – а о сущности происходящего не задумываются. Нет, я не считаю, что она такая суетная, даже если у неё много друзей, то наверняка они далеко живут, и регистрация ей нужна лишь для того, чтобы поддерживать с ними связь».

Вдалеке появились отец с Оксаной, а Светы всё не было. Когда они подошли, Геннадий Аркадьевич её набрал.

– Как ещё не вышла! Давай так. Я уже хочу есть, мы очень хорошо погуляли. Встретимся с тобой в ресторане. Поняла? Только точно. Через сколько ты выезжаешь? Не врёшь? Ну хорошо, – отец выключил телефон и продолжил. – Чего-то не договаривает. Видать, не рвётся с нами общаться.

– А что ты хочешь? Она давно не девочка.

– Ты знаешь, она и в детстве не была шибко ласковой, только «папа», «мама», на шею не вешается, лишь в щёчку поцелует и то с таким видом, будто делает одолжение. Одно время, лет эдак в семь-восемь, вздумала дедов и бабок звать на «вы», но недолго, Аркадий Иванович быстро отучил.

Они повернули и пошли прочь от так и не удавшегося места встречи. Отец и Оксана продолжали неспешно беседовать, а с Аркадием вдруг произошла странная перемена в настроении: неожиданно всё потускнело и посерело, стало необъяснимо унылым, цельность ощущений распалась на несколько бессвязных кусков почти в физическом смысле – он смотрел вокруг и не видел единой картины, лишь бесформенные обрывки, не поддающиеся законам природы, и, если бы кто-нибудь из прохожих сейчас подпрыгнул и улетел, Аркадий нисколько бы не удивился. Он чувствовал себя чужим не только здесь и теперь, но везде и всегда, в любой возможности и действительности. К счастью, приступ агнозии продолжалось недолго, но болезненно, молодой человек вернулся без потерь и обнаружил, что отец ещё не сменил тему.

– …потому-то у неё нет настоящих друзей, я даже удивляюсь, как она смогла найти себе парня. А ты что, Аркаш, примолк? Расстроился из-за сестры?

– Нет, вчера я успел на неё насмотреться. Устал, надо было мне с вами посидеть.

– Ничего, сейчас сядем. В твоём возрасте полезно уставать, тем более после вчерашнего. Чем быстрее течёт по сосудам кровь, тем быстрее очищается организм.

Когда они вошли в ресторан, выяснилось, что Геннадий Аркадьевич успел и столик заказать, и почти не ошибся со временем.

– На всякий случай, – пояснил он. – Здесь иногда случается аншлаг, а я это место люблю, жаль было бы упускать шанс тут отобедать.

Внушительный зал оказался наполнен лишь на две трети, было тихо и комфортно. Данное заведение нельзя было назвать демократичным, но и чрезмерного пафоса в нём тоже не усматривалось. Оно являлось той приятной серединой, куда можно прийти и в джинсах, и в строгом деловом костюме, и в смокинге (для особо досужих). Интерьер выглядел дорого, современно и с иголочки, но без блеска и кидающейся в глаза роскоши, потолок умело насыщался геометрической лепниной в виде прямоугольников спокойных коричнево-серых оттенков, подсвечивался снизу длинными плоскими фонарями, после чего приглушённый свет рассеивался по всему помещению. Вопреки моде стены не обвешали разнообразными картинами, гравюрами, плакатами или газетными вырезками, видимо, владельцу подобные дизайнерские выкидыши, не нравились, вместо чего их задрапировали густо-бардовым шёлком с классическим орнаментом из золотых лилий, и если бы не блестящий белый мраморный пол, то всё вышеперечисленное выглядело бы тяжеловесно. И, наконец, впечатление прекрасно дополняли симметрично расставленные круглые столики с белоснежными скатертями и стулья с кожаными сиденьями цвета яичной скорлупы.

Когда Аркадий сел на один из них, то в полной мере ощутил, как непривычно устал, а весьма любимые и давно носимые полуботинки почему-то натёрли левую ногу, и на протяжении всего пребывания здесь он то и дело пытался правым носком почесать повреждённое место. Но это ничего, главным затруднением стал выбор блюд. По неизвестным науке причинам считается, что побывав во Франции, а особенно пожив в ней длительное время, люди становятся немножко гурманами. С этим молодым человеком ничего подобного не произошло, как был для него любимым блюдом мамин борщ, так он им и остался, посему пришлось ориентироваться исключительно по ценам. Аркадий смотрел на самую высокую и самую низкую, а выбирал самую среднюю, лишь десерт заказал от души, потому что очень давно не ел свежей клубники.

Оксана предпочла всему салат, овощное рагу и суп, тоже, надо полагать, постный, чтобы подчеркнуть, какая она ответственная и следит за фигурой. А Геннадий Аркадьевич за фигурой не следил, он заказывал последним и не думал себя ни в чём ограничивать: на закуску взял салат из говяжьего языка с перепелиными яйцами, зелёным горошком и зёрнами граната; основным блюдом должен был стать полукилограммовый стейк с картофельно-сельдереевым пюре на молоке и кольцами обжаренного лука; а на десерт – тирольский пирог с вишнёвым вареньем. После чего отец попросил, чтобы им оставили одно меню под предлогом скорого прихода дочери. Алкогольные напитки никого не заинтересовали, хотя для них было самое место и время.

После того как подали закуски, разговор заметно оживился.

– Представьте себе, – Геннадий Аркадьевич продолжил очередную мысль, – я не сразу полюбил это заведение. Поначалу оно показалось мне безвкусным хлевом: непонятные цвета, точнее, их сочетание, непонятная атмосфера, ни то, ни сё, как будто поленились пригласить дизайнера. А потом я отобедал здесь с бывшим подчинённым, начавшим собственное дело, и мы поспорили о том, что рентабельнее, коммерческое или жилищное строительство, на рынке образовалась интересная вилка. Так горячо спорили, я даже не ожидал. Вышли разгорячённые, но сытые и довольные, и преспокойно отправились по своим делам.

– А ресторан тут причём?

– Чёрт его знает. Атмосфера предрасполагает к откровенности, живая, но не кричащая.

– Я бы не сказал, цвета подобраны странно. Не будь яркого освещения, интерьер бы выглядел очень уныло.

– Но ты посмотри на пол, – предложил Геннадий Аркадьевич и дважды шаркнул по нему ногой, будто гладя, – по-моему, жизнеутверждающе, по-античному.

– Не стану спорить, гармоничное сочетание, но я всё-таки закончу свою мысль. Полуагрессивные цвета, не красный, но и не жёлтый или зелёный дают некоторый тонус, однако совсем небольшой, достаточный только для того, чтобы перестать оглядываться по сторонам и сосредоточиться на чём-нибудь одном.

– Интересно. Я, конечно, читала, как цвета влияют на людей, но не думала, что столь конкретно.

– Не бери в голову. Даже если предположить, что определённый цвет в основном порождает один-единственный настрой, всё равно каждый человек воспринимает его немного по-разному.

– Всем здравствуйте, – вклинилась запыхавшаяся Света, отодвигая стул и вешая сумочку на его спинку. – Извините, что опоздала, были кое-какие женские проблемы. – Никто не обратил внимания на её обыденную ложь, лишь Аркадий немного посочувствовал сестре. – Что пьёте?

– Кто чай, кто сок.

– Как скучно, – она тут же погрузилась в меню.

– Мне, между прочим, – продолжил отец, – всегда было интересно именно субъективное восприятие. Ведь, по сути, свет – просто физическое явление, насколько я понимаю, одновременно волны и частицы. Как их можно воспринимать по-разному? Мы же не чувствуем по-разному силу тяжести.

– Ты удивишься, но у нас был такой предмет, назывался теорией цвета. И знаешь, прежде чем я не стал его изучать, даже не представлял, сколько написано по этому поводу…

– И меню какое-то скучное.

– …начиная с древних греков и заканчивая современными представлениями, пресловутым корпускулярно-волновым дуализмом. Помню, преподаватель данной дисциплины был особенно в восторге от теории цветов Гёте, цитировал его и к месту, и не к месту. Я подвигнулся прочитать первоисточник, но ничего примечательного в нём не нашёл. Но всё это к чему: если нечто называют теорией, значит оно идёт от головы.

– Постой. Я скорее предположила бы, что от глаза. Различия наверняка именно в его строении, у кого-то он лучше, у кого-то хуже.

– Это один из нерешённых вопросов данной теории, и, по-моему, он ставит под сомнение саму необходимость её существования. Проводилось исследование: картины Рембрандта проанализировали спектрометром, и выяснилось, что он различал безумное количество оттенков, совершенно недоступных обычным людям, потому его произведения и выглядят столь цельными. После чего некие знатоки стали утверждать, что, зная о полученных результатах, они могут разглядеть всю полифонию цветов, наличествующую в творениях гения. Если предположить, что это действительно правда, то глаз сам по себе не при чём, возникла подсказка для мозга, которой он воспользовался.

– А ты, братик, сам как думаешь, звездят знатоки или действительно что-то увидели?

– Думаю, для меня, художника, это не имеет существенного значения. Для меня важно, как вижу я сам и как могу передать увиденное.

– Насчёт того, как ты видишь, мы ничего сказать не можем, поскольку в голову тебе не залезешь, а передавать ты умеешь.

– Нет, не умею, мне ещё надо учиться и учиться.

– Занятно. А чем ты занимался в предыдущие пять лет?

– Это немного не то, мне нужна практика. Я подумываю осенью поступить в художественное училище, чтобы подучиться технике, а после, возможно, удастся устроиться в мастерскую к какому-нибудь художнику.

После его слов за столом наступила тишина. Геннадий Аркадьевич, Оксана и Света попеременно переглядывались, а Аркадий сидел в смущённом недоумении.

– А почему так нескромно, в училище, – с тихим раздражением прервал молчание отец, – может, лучше сначала на Арбат, писать портретики прохожих?

– Если будет нужно, – решительно, но заметно расстроившись не отступил Аркадий; столь приятный вечер казался испорченным. – Однако я думал, что до этого не дойдёт.

– Разумеется, не дойдёт, – успокоила всех Оксана. – Просто мы думали, заграницей ты научился всему, чему хотел, а здесь в перспективе станешь галеристом или преподавателем или критиком на худой конец.

– Не хочу худых концов, хочу рисовать.

– Но я тут ничем не смогу тебе помочь, – спокойно продолжил отец. – Увы, не знаком со знаменитостями, тем более художниками, тем более хорошими, в их мастерские не вхож, пристроить не смогу. Хотя есть один вариант, – он на мгновение задумался, – но очень сложный и дорогой.

– Я не жду помощи. Дальше сам справлюсь.

– Практика, тут главное практика, – вставила своё слово Светлана. – Интересное совпадение, как раз перед выходом я смотрела передачу по телевизору, где анализировалось, сколько времени проводили за фортепиано великие пианисты, сколько просто хорошие и сколько посредственные. Разница, оказывается, в разы в пользу первых.

Все четверо в течении нескольких безмолвных минут мирно дожёвывали свои закуски, после чего поднесли основные блюда: отцу – стейк, Оксане – рагу, Свете – суп из акульих плавников с тонко-претонко нарезанным багетом, Аркадию – двух ещё шипевших куропаток, из подгузков коих вываливался бурый рис. Геннадий Аркадьевич ехидно заметил:

– Не сильно ты торопилась на встречу с родственниками.

– Нет, я так, смотрела одним глазком, надо было кое-что сделать по дому, а то совсем разруха. Я сегодня у вас переночую.

– Всё-таки я не могу понять. Практика практикой, это хорошо и правильно, но ведь нужен и талант.

– Мне кажется, талант, гений, вдохновение – просто трусливые отговорки. Люди их придумали для того, чтобы самих себя не считать ущербными, мол, вот тех боженька коснулся, ну и чёрт с ними, а мы такие уроды только потому, что нам не повезло, и с этим уже ничего не поделаешь, – неожиданно зло заключила Оксана и тут же заела свои слова очередной порцией рагу.

– Хочу с тобой не согласиться. Что сын недавно сказал? Рембрандт различал цветов более, чем кто-либо другой. У пианистов, думаю, тоже с руками что-нибудь не то, в хорошем смысле. Вот тебе и таланты, а опыт нужен везде и всегда, будь то рисование или подметание улиц.

– Как насчёт писателей и учёных?

– А что с ними?

– У них нет и не нужно никаких заметных физиологических отличий. Это с одной стороны. А с другой – всяких «упражненцев» в науке и литературе, особенно поэзии, несоизмеримо больше, чем действительно великих людей.

Тут Оксана и Света заметно спасовали, поскольку Аркадий задел нечто настоящее, не предназначенное для светской беседы, а Геннадий Аркадьевич, картинно перебрав в голове варианты ответа, выдал:

– Наверно, они люди одной большой страсти, а не массы мелких, как мы с вами, – и, поскольку никто ничего более верного добавить не смог, тема оказалась закрытой.

Безродновы сильно проголодались, их тарелки быстро пустели, и вскоре принесли десерт.

– Я немного недопонял по времени. Ты имел в виду эту осень или через год-другой?

– Конечно, эту, куда дальше тянуть! Мне ведь уже целых 24 года!

– Хе-хе-хе, «целых 24», – повторил Геннадий Аркадьевич с добродушным прищуром. – Ну ты и юморист! А если серьёзно, может, стоит не спешить, поездить по миру, посмотреть на людей, себя показать?

– Я уже наездился, хочется побыть дома, в широком смысле.

– Как знаешь.

После ужина по дороге домой Геннадий Аркадьевич выдал жене и только ей, поскольку Света уехала на машине, такую тираду:

– Я всегда радовался тому, что Аркадий предпочёл профессию, а не ремесло, и ни разу он не огорчил меня своим выбором. Видимо, настало время терпеть издержки. Жаль, парень не хочет путешествовать, намаялся на чужбине. Оно и понятно, чужой язык, чужая культура, но на море летом, думаю, мы его вытащим. Есть надежда, что развеется и изменит своё решение, почувствует вкус к жизни, а если нет, значит всё серьёзно и надо его поддержать. Куда-нибудь да вырулит.