Текст книги "Казанова"

Он пошел на свидание с твердым решением не злоупотреблять доверием девушки. Она лежала в постели. Она выглядела прелестной. После обеда с ее отцом он нашел ее спящей. Когда она проснулась, они читали историю Элоизы и Абеляра и совсем воспламенились. Они говорили о тайнах, которые открыл ему оракул. Она сказала, что лишь тогда смогла бы открыть свое родимое пятно, если он поищет и не сможет его почувствовать. Она разрешила ему это исследование, вначале пальцами, а когда он ничего не обнаружил, то глазами. Далее они не пошли. Он удовольствовался тысячью поцелуев. Счастливый, хотя она не предоставила ему высочайшего наслаждения, после любовной игры, «равной которой нет», он решил сказать ей правду. Его оракул – это мнимая наука. Знанию о ее двух родимых пятнах он обязан теории соответствия родимых пятен человеческому телу. (Лафатер выдвигал такую же теорию.) Эстер лишь сильно восхищалась им и просила принести все книги об анатомии, физиологии и астрологии. Она хочет быстро стать ученой, так как видит, что даже шарлатаны нуждаются во множестве знаний. Вообще говоря, они могли бы любить друг друга до самой смерти, не женясь. Он радостно возвратился в гостиницу.

После этого он решил перед возвращением в Париж устроить маленькое путешествие в Германию. Он добросовестно обещал Эстер еще до конца года посетить ее, но «обстоятельства оказались сильнее».

Письмо д'Аффри с отказом выдать французский паспорт, служило ему в Кельне так же хорошо, как и паспорт. Уже в восемнадцатом веке нужны были паспорта, удостоверения личности, документы, рекомендательные письма за границу, и чем безроднее был человек, чем хуже у него были отношения с властями родины, тем больше бумаг требовалось, точно так же, как и сегодня. Поэтому Казанова набивал все карманы рекомендательными письмами и рекомендовал себя в любом месте всем великим и псевдовеликим. В этом аспекте его мемуары читаются как история современной политической эмиграции и ее паспортных трудностей. Казанову тоже высылали из многих стран, потому что его преследовали родные власти. Он тоже страдал как человек гражданский среди войны людей в униформе, как это описывал в то же самое время Лоренс Стерн смешно и печально в «Сентиментальном путешествии».

С кредитными письмами, пишет Казанова, на более чем сотню тысяч гульденов, с великолепными украшениями и роскошным гардеробом, сопровождаемый слугой Ледюком, ехал он в карете спокойно и весело по Германии в «древний святой Кельн».

Глава пятнадцатая
Визит к Вольтеру

Aultre ne veulx estre.

Мишель Монтень

Nulla mihi est religio.

Гораций

Пришли времена, когда все философы должны быть братьями, иначе фанатики и шуты проглотят их один за другим.

Вольтер к Дюкло, 11.8.1760

Когда я спрашиваю, хотел бы я возродиться женщиной, то говорю себе: нет, ибо я сладострастен к самому себе; у меня есть радости, которых женщина не знает, и которые убеждают меня не менять пол. Тем не менее я хотел бы, если б имел возможность родиться еще раз, родиться не только женщиной, но даже животным любого вида, разумеется с моей памятью, иначе я не был бы больше собой.

Казанова, Воспоминания, том XI.

Лишь в несчастье проявляется настоящий Казанова. Он растет среди разочарований. Он ведет поверхностную жизнь праздношатающегося и становится все деятельнее. Чем меньше он делает что-либо сегодня, тем больше он напишет об этом впоследствии. Один за другим он начинает новые проекты и после величайшего напряжения мигом отказывается от всех, когда замечает, что они не могут принести больших результатов. Со все большей легкостью он меняет свои жизненные пути. Как от сильного импульса он все бросает и все начинает заново. Он не попадает в приключения, он создает их. Он ввязывается в них при любом удобном случае. Пока он рассказывает длинные истории любому плуту, изображая все любовные авантюры и удалые приключения, он мало говорит о своих настоящих друзьях, о духовных товарищах, и совсем ничего о развивающемся самовоспитании, о построении собственного мира.

В Кельне бургомистерша довезла его в своей карете до отеля при лунном свете и нежно помогла ему в половине наслаждения.

Красотка убедила его, что не только наслаждается сладострастием, но и дарит его. Граф Кеттлер обошелся с ним плохо и не пригласил на бал. По желанию бургомистерши Казанова пришел без приглашения, генералу представили его, Казанова делал такие комплименты генералу, что понравился ему. Посетив бургомистершу заново, Казанова обнаружил, что домашняя капелла имеет прямой переход к ее комнатам; он составил план через эту капеллу попасть в ее постель (ведь, как известно, дьявол наибольшую власть имеет в церкви!), и это ему удалось. Когда она сказала, что муж должен уехать, он спрятался в исповедальне. Как только пономарь запер церковь на ночь, он через дверцу скользнул на лестницу, где пять часов сидел в темноте на нижней ступеньке среди крыс. Ровно в десять она пришла со свечой. Она была столь неистощима в наслаждении любовью, что даже он – знаток, нашел чему поучиться. Они любили друг друга семь часов подряд. Через пятнадцать дней он наслаждался ею во второй раз; из-за того что супруг спал в соседней комнате, наслаждение было менее велико; надо было соблюдать тишину. Из-за двух любовных ночей он оставался в Кельне два с половиной месяца. Так высоко ценил их Казанова.

Казанова поехал в Кобленц, по дороге в трактире встретил актрису Тоскани, которая выступала в Штутгарте, но ехала их Парижа, где ее очень милая дочь целый год брала уроки у большого танцора Вестриса. Мать с детства воспитывала малютку в метрессы герцогу Вюртембергскому; она должна была стать главной метрессой вместо Гарделы. Она и в самом деле ею стала; в 1766 году она получила на день рождения 20 000 флоринов и грандиозный праздник, уехав с герцогом в Венецию; у нее были кареты, гайдуки, скороходы, лакеи.

Старая Тоскани уговорила Казанову поехать в Штутгарт, где он встретил бы старых друзей, Гарделу и Балетти-брата с молодой женой, Вулкани, которого Казанова знал по Дрездену, и бывшую возлюбленную Казановы Бинетти.

Когда Тоскани хвасталась невинностью дочери, до Казановы дошло, что он должен убедиться в этом собственными глазами, большего не позволит расторопная мамаша. Он мог бы, хотя она оставляла его холодным, погасить с нею тот жар, что зажжет зрелище нагой дочери. Казанова рассчитывал на веселые деньки в Штутгарте. Это было отвратительно.

«Двор герцога Вюртембергского», пишет Казанова, «был в те времена самым блестящим во всей Европе».

Герцог раздавал громадные суммы на строительство театра, французскую комедию и знаменитых французских танцовщиков и танцовщиц, неумеренный в великолепии, расточительстве, наслаждении и тирании. Он продавал своих поданных в наемники, он преследовал Й. Й. Мозера, Шубарта и Шиллера, темный тиран старинного сорта, спавший с дочерьми и женами стражи, отец страны в буквальном смысле слова.

В каждом городе первым делом Казанова шел в театр. Рядом с так называемым хорошим обществом актрисы образовывали собственную ассоциацию, как и ловцы удачи, профессиональные игроки, адепты экзотических верований, розенкрейцеры, гороскописты, и другие авантюристы. Они натягивали свою сеть над Европой, от Москвы до Мадрида, от Лондона до Неаполя и Вены. Это был мир его детства. Когда он лениво стучался в гримерные примадонн и примабалерин, он совершал нечто вроде семейного визита.

В Штутгарте Казанова тоже сразу же пошел в оперу, дававшую даровый концерт для публики, и аплодировал евнухам в присутствии герцога, что противоречило нравам двора. Герцог позвал его в свою ложу, и дал ему однако явное разрешение аплодировать. Офицеру герцога, которого ему хотела представить «мадам» (фаворитка Гардела), Казанова сказал в необдуманном капризе, что она его кузина, «в Штутгарте я совершал лишь тяжелые глупости».

Она пригласила его к обеду, ее мать находила его шутки неуместными, ее родители не желали быть комедиантами. Потом Казанова спросил о ее сестре, которая была толстой слепой нищенкой на одном из мостов Венеции. Когда он выходил из дома Гарделы, портье объявил, что ему навсегда отказано от дома.

На другой день он завтракал у танцовщицы Билетти, подруги австрийского посланника барона фон Ридта, и обещал дамам Тоскани поездку в Людвигсбург.

Три офицера, с которыми он познакомился в кофейне, пригласили его на партию в карты с исключительной итальянской красоткой. В бедной комнате на третьем этаже уродливого дома он увидел обоих племянниц Поччини, бесстыдно повисших у него на шее. Офицеры начали оргию, ложный стыд помешал ему уйти. Подали дрянную еду, он выпил два-три бокала венгерского вина. Играли в фараон. Казанова не знал, что герцог Карл-Евгений имеет доход от игорных банков своих офицеров, что над его армией издевается вся Германия, особенно Фридрих Прусский, что каждый бюргер перед часовым должен снимать шляпу.

Казанова проиграл пятьдесят-шестьдесят луидоров, сколько было при нем. Его голова кружилась. Он чувствовал необычное опьянение. Он хотел уйти, но был слишком слаб, он играл в долг, проигрывая и проигрывая. К полуночи он проиграл сто тысяч франков под честное слово. В гостиницу его несли в портшезе, хотя он не пил больше ни капли. Ледюк сказал, что у него нет ни золотых часов, ни табакерки.

Он отказался уплатить карточный долг, так как его заманили в бордель и одурманили отравленным венгерским вином. Офицеры под предлогом долга хотели отобрать все имущество: коляску, украшения драгоценности, одежду, оружие – и требовали долгового обязательства. Герцог не хотел ничего и слышать о нем, потому что Казанова оскорбил его фаворитку. Казанова три дня проспал в доме Билетти и австрийского посланника, чтобы избежать ареста. Государственный министр фон Монмартен по поручению герцога просил посланника, не давать Казанове приют.

На другое утро в комнату Казановы в гостинице пришел офицер, отобрал шпагу, поставил часового перед комнатой, он оказался под долговым арестом. Он был ошеломлен. Отравленный бокалом вина, ограбленный, оболганный, под угрозой выплатить сто тысяч франков и конфискации имущества, он находил утешение лишь у танцовщиц и танцовщиков, посещавших его. У него было драгоценностей и камней на сто тысяч франков, но он не хотел ими жертвовать. Адвокат, которого он нанял, посоветовал сделку: можно привести свидетелей, что он профессиональный игрок и затащил трех офицеров к своему земляку Поччини. Тогда его вещи продадут с аукциона, потеря будет выше чем сто тысяч франков, остаток уйдет на судебные издержки, иначе эти офицеры для покрытия долга запишут его простым солдатом в пресловутую армию. Казанова окаменел от страха и ярости. Он даже не заметил когда адвокат ушел.

Он написал полицай-президенту и офицерам, что готов к сделке, выиграл этим несколько дней и подготовил бегство со всем добром. Было тяжело, но он был не под Свинцовыми Крышами Венеции. Оба Тоскани, молодой Балетти и его жена, и танцор Билетти под своей одеждой в следующие дни вынесли его одежду, содержимое его шкатулок и его кофр. Ледюк напоил часового, стоявшего в передней у Казановы, и незадолго до полуночи на несколько минут погасил свечу. Казанова проскользнул мимо, сбежал по лестнице и пошел в дом Билетти, примыкавший к городской стене. По веревке из окна Билетти он спустился в ров за городской стеной, куда молодой Билетти привел коляску. Слуга Билетти сидел там, как бы снаряженный в поездку. Пока почтальон пил пиво, Казанова занял место слуги. Возница ехал в через Тюбинген в Фюрстенберг, где Казанова был в безопасности. Когда Ледюк, который из-за своего хозяина на пару дней попал в тюрьму и был избит там, наконец догнал его, Казанова распрощался с красивыми дочерьми хозяина, с которыми он между тем развлекался, и уехал в Цюрих, где остановился в гостинице «У леса».

Он убежал в Штутгарт 2 апреля 1760 года, в свой день рождения. Ему было тридцать пять лет. Он снова убежал на героически-трагический манер. На этот раз он бежал не от инквизиции, а от кредиторов. Хотя это были всего лишь игорные долги, но он сам был игроком и весьма просто загребал свои большие и сверхбольшие выигрыши, даже когда они были достигнуты далеко не безупречными средствами. Когда он проиграл, то завопил: воры и негодяи, потому что его непорочного подпоили. Но какой из людей не ведет временами двойную моральную бухгалтерию? У Казановы была не двойная, а двадцатикратная моральная бухгалтерия.

В цюрихской гостинице «У леса», которая с 1612 года принадлежала семейству Отт, ночевали Моцарт, Маттисон, Гете, Йоханнес Мюллер, Калиостро, Луи Филипп, Луи Наполеон, царь Александр I, кайзер Йозеф II, король Фридрих Вильгельм III, Густав Адольф IV, мадам де Сталь, Шлегель, Фихте, Уланд, Виктор Гюго, Александр Дюма, Карл Мария фон Вебер, Лист, Брамс, Ней, Массена, Дюмурье и Казанова. Большинство имен хвастливо отмечено на фронтоне здания, но не Казанова, который описал гостиницу и сделал ее знаменитой. Но хозяева гостиниц и городов часто неблагодарны.

Он словно упал с облаков. Он совсем не хотел ехать в Швейцарию. Он предался тысячам раздумий о своем теперешнем положении и о прошедшей жизни. Он виновен в собственном несчастье. В последний миг он вытащил голову из силка. Он дрожал от одного представления: он – рядовой солдат проклятого князька! Как всегда в отвратительные моменты жизни, он принял величественное моральное решение. Он не хочет подвергать себя и свою жизнь произволу любой случайности. Он подвел баланс. У него есть триста тысяч франков. Это кажется ему достаточным для начала мирной жизни. Ему снилось ночью, что он гуляет в красивой местности. Он проснулся разочарованным, торопливо оделся и вышел предрассветной ранью из дома без завтрака. По красивой местности меж высоких гор он вышел на плоскогорье, где слева увидел вдалеке великолепную церковь. Он пошел туда, послушал последнюю мессу, пообедал в полдень с аббатом, и узнал что является гостем настоятеля аббатства Нашей Всеблагой Богородицы в Айнзидельне, который одновременно был князем Священной Римской Империи.

Следуя издателю мемуаров Вильгельму фон Шютцу на сорок километров от Цюриха до монастыря Айнзидельн Казанове требовалось шесть часов. Это весьма изрядный марш, даже для такого атлета как Казанова.

Густав Гугитц считает также сомнительным триста тысяч франков, которые Казанова якобы имел по прибытии в Цюрих. Именно он нашел в Дукском архиве Казановы следующую ломбардную квитанцию – «Я, нижеподписавшийся, подтверждаю, что предъявителю сего и восьмидесяти луидоров по указанию господина шевалье де Сенгальта я отдам голубой, отделанный горностаем костюм с жилетом белого шелка и штанами, далее жилет, сюртук и бархатные штаны четырех цветов, меховую муфту, золотую зубочистку, две муслиновые сорочки с кружевными манжетами, пару английских кружевных манжет, кольцо с гербом, печатку с видом Геркулеса, еще с двумя римлянами, еще одну с Гальбой, еще с двумя лицами и с двумя головами, еще пол-магнита, маленькое золотое украшение, золоченый брелок, изображающий две ноги, еще один с тремя башнями, флакон из горного хрусталя с золотом и эмалью, бонбоньерку из горного хрусталя, оправленную в золото, золоченую трость из букового дерева, нож с золоченым и стальным клинками, аметистовую шпильку, украшенную маленьким бриллиантом, золоченый штопор. Все эти вещи находятся в моих руках. Написано в Цюрихе 24 апреля 1760 года. Й. Эшер из Берга».

Гугитц думает, что Казанова хотел стать монахом в монастыре Айнзидельне из бедности. Ф. Вальтер Ильгес утверждает, что Казанова стал кочующим шпионом, который в это время был раскрыт в Швейцарии и заложил одежду и драгоценности в ломбард, чтобы вынырнуть в другом костюме и украшениях и не быть узнанным. Потому в это же время он сменил имя Казанова, от которого зависел, потому что под именем Джакомо Казановы он имел славу в Европе, как жертва венецианской инквизиции и как вырвавшийся из-под Свинцовых Крыш, на новое придуманное им имя шевалье де Сенгальт, как следует из ломбардной квитанции, очевидно после Сент-Галена и наверное под влиянием успешного прототипа в высшем мошенничестве графа Сен-Жермена. Однако уважаемый швейцарский патриций Луи де Муральт в двух письмах к Альбрехту фон Халлеру называет его графом де Сен-Гальт, там же он сообщает фон Халлеру, что по инициативе Казановы Халлер избран в члены римской академии Аркадия, как до того сам Луи де Муральт. Казанова был ее членом под аркадским именем Эуполемо Пантерено. Она была основана в 1690 году для развития поэзии.

За столом в монастыре Айнзидельне Казанова попросил исповедаться у главного настоятеля Николаса Имфельда фон Сарпен. Им овладел непостижимый каприз: он хочет стать монахом. Он передал главному настоятелю письменное прошение.

«Это внезапное решение», пишет Казанова, «было моей причудой, я думал следовать законам своей судьбы».

Казанова планировал вложить десять тысяч талеров в качестве душевой ренты. В то время как он просил разрешения носить одеяние святого Бенедикта, из страха позднейшего раскаянья он просил десятилетнего послушничества и во всех формах говорил, что не стремится ни к какому посту, ни к какому духовному сану, а только к покою!

Настоятель отослал Казанову в своей коляске назад в Цюрих и обещал через четырнадцать дней лично принести ему свой ответ в Цюрих.

Когда Ледюк увидел своего господина он в голос рассмеялся. Казанова заинтересовался причиной веселости слуги. Ледюк думал что Казанова пустился в новую любовную авантюру и едва ли в Швейцарии, так как его два дня не было в отеле.

В Цюрихе каждое утро Казанова три часа учил немецкий язык, его учитель генуэзец Джустиниани, капуцин, был протестантом из чистого отчаяния и жестоко поносил по-немецки и по-итальянски все религиозные братства.

Впрочем, через двадцать пять лет Казанова тоже планировал удалиться от шума мира, когда в шестьдесят лет в Вене он отчаивался и в том и в этом

Учитель языка и взгляд иностранки покончили с набожными намерениями Казановы!

За день до прибытия главного настоятеля, который должен был принести свое решение, он в шесть вечера стоял у окна и смотрел на мост Лиммат, как увидел коляску, заряженную четверкой лошадей, проезжавшую быстрым ходом, где сидели четыре хорошо одетые дамы. Одна, наряженная амазонкой, элегантная и красивая, понравилась ему, это была молодая брюнетка с большими глазами и в шляпе голубого атласа с серебряными кистями над ушами. Он далеко наклонился из окна, она взглянула вверх и смотрела пол-минуты, словно он ее позвал.

Он спустился по лестнице и увидел ее. Случайно она оглянулась но него и вскрикнула от его вида словно от призрака, однако с шаловливым смехом убежала.

Он был так возбужден, что пришлось броситься на постель, чтобы успокоиться. Ему было тридцать пять лет, позади была уже сотня приключений, неизвестная женщина с кокетливыми кисточками и большими глазами посмотрела на него, проходя мимо по деревянной лестнице – и этот атлет должен броситься на постель! Вот это чувственность!

Он тотчас спланировал: похищение, соблазнение, сближение. Он посовещался с официантом и со слугой. Он переоделся официантом и принес дамам обед в комнаты. Его амазонка, баронесса Ролль, узнала истинного официанта по дорогим кружевам. Потом он склонился пред нею, чтобы расшнуровать сапог, пока она спокойно писала за письменным столом. Без приглашения он расстегнул также пряжки на ее штанишках – она носила рейтузы – и ощупывал ее «чудесные» икры, пока она его не прогнала. Такое наслаждение, пишет старый Казанова, он может получить теперь лишь в воспоминаниях. Знаменитое чудовище проповедует раскаянье. Пусть они поговорят! Как часто позволял ему милосердный дорогой сон проводить ночь с его амазонкой.

На следующий полдень прибыл главный настоятель Айнзидельна. Казанова объяснил, что изменил план своей жизни. Настоятель поздравил его. Казанова непрерывно думал о красивой женщине. Он стоял на мосту перед гостиницей и ждал когда она пройдет. Между тем Джустиниани водил его в один дом, где сводница предлагала ему молоденьких работниц. При отъезде в Солотурн амазонка бросила ему взгляд. Поэтому Казанова решил из-за взгляда незнакомки поехать из Цюриха в Солотурн. У него не было более важного дела, чем после пятисот женщин последовать за пятьсот первой с не большей гарантией, чем единственный взгляд. Грозил ли ему отказ, супруг, отец, брат, соперник, жених, незнакомец? Хотя она, очевидно, выдала его переодевание своим подругам, но ее взгляд при отъезде казался грустным, этого было достаточно. Итак, он решил «поехать в Солотурн, чтобы довести приключение до счастливого конца.»

Успех пришел к нему по праву! Он готовился, как генерал-квартирмейстер к зимнему походу. Он взял кредитное письмо, написал маркизе д'Урфе просьбу о рекомендательных письмах, особенно к французскому посланнику господину де Шовиньи, это очень важно для розенкрейцера. Он быстренько посетил еще раз маленьких работниц, но они говорили только на швейцарском диалекте. «Без наслаждений языка наслаждения любви не заслуживают этого имени. Я не могу себе представить более мрачного удовольствия, как с немой, даже если она прекрасна, как богиня.»

С рекомендательными письмами от Луи и Бернарда де Мюральтов он поехал в Рош, к Альбрехту фон Халлеру.

Бернард де Мюральт писал Альбрехту фон Халлеру 21 июня 1760 года: «Дорогой друг, несколько месяцев здесь у нас есть иностранец… который зовет себя шевалье де Сенгальт и которого мне очень тепло представила маркиза де Жантиль на основании рекомендательного письма одной благородной парижской дамы… Он приехал в Лозанну, так как хочет посетить: 1.Вас, 2.Салину… Он заслуживает того, чтобы Вы его увидели. Он будет для Вас редкостью, потому что он загадка, которую мы не можем расшифровать… Он не так много знает как Вы, но знает очень много. Он с огоньком говорит о всем и кажется поразительно много видевшим и читавшим. Он, должно быть, владеет всеми восточными языками… Похоже, он не ищет известности. Каждый день он получает множество писем, каждое утро работает над таинственным планом, что-то о соединениях селитры. Он говорит по-французски как итальянец… Он рассказал мне свою историю, которая слишком длинна чтобы повторять ее здесь. Если Вы пожелаете, он Вам ее расскажет. Он свободный человек, гражданин мира, говорит он, который строго следует законам всех правителей, под которыми живет. В самом деле, он ведет здесь весьма законопослушную жизнь. Как он дает понять, его интересует главным образом естественная история и химия. Мой двоюродный брат Луи де Мюральт, виртуоз, очень привязался к нему и думает что это – граф Сен-Жермен. Он предоставил мне доказательство столь поразительных знаний каббалы, что он, должно быть, колдун, если каббала действительно верна… Короче, это весьма интересная личность… Одет и украшен он всегда по высшему разряду. После визита к Вам он хочет также поехать к Вольтеру, чтобы вежливо указать ему на многочисленные ошибки в его книгах. Я не знаю придется ли столь любезный господин по вкусу Вольтеру. Вы доставите мне удовольствие, рассказав, как он Вам показался.»

Альбрехту фон Халлеру, знаменитому анатому, физиологу, ботанику, врачу и поэту, автору назидательной поэмы «Альпы», было тогда 52 года, он был увенчан почетом и постами, и звался «великим Халлером». Как врач, он выступал антиподом Вольтеру и Руссо, так как заступался за религию и авторитеты, и был решительным противником этих философов. В бернской библиотеке хранится его переписка, около четырнадцати тысяч писем.

Казанова, мастер литературного портрета, набросал выразительный образ великого человека позавчерашнего века: «Господин фон Халлер был… телесно и умственно разновидностью великана.»

У Казановы был талант современного репортера задавать вопросы и дарование салонной дамы участвовать в разговорах. «В то время как Халлер задавал мне тяжелейшие вопросы, у него был вид ученика, жаждущего быть наученным.» Халлер спрашивал столь искусно, что Казанова мог давать точные ответы. Халлер показал переписку, его протестующие письма к Фридриху II Прусскому, который хотел отменить изучение латинского языка. Халлер, бюргер и отец дома, называл добрый пример основой воспитания и хороших законов. Напрасно поднимал Казанова хитрые религиозные вопросы. Казанова оставался у него три дня, однако, судя по письмам Казановы Луи де Мюральту от 25 июня 1760 года о своем визите к Халлеру за день до этого кажется, что он был приглашен Халлером на обед и был там лишь один день. С Вольтером, говорит Халлер, он его познакомит, хотя многие, в противоречии с физическими законами, вдали кажутся ему большими, чем вблизи. Казанова должен написать ему свое мнение о Вольтере, это письмо стало началом переписки между Казановой и Халлером. Казанова владел двадцатью двумя письмами Халлера и последнее письмо было получено за шесть месяцев до смерти Халлера. Не найдены ни эти письма в Дуксе, ни письма Казановы в Берне, однако Херман фон Ленер считает, что набожные наследники могли уничтожить письма компрометирующих корреспондентов.

В этом месте Казанова говорит: «Чем старше я становлюсь, тем больше сожалею о своих бумагах. Это настоящее богатство, которое связывает меня с жизнью и делает смерть еще ненавистнее.» Этот жизнепоклонник ненавидел смерть, как ненавидят ее лишь молодые люди.

В Лозанне Казанова увидел одиннадцати-двенадцатилетнюю девочку, столь красивую, что через тридцать пять лет он при воспоминаниях об девочке пишет эссе о красоте, особенно об одухотворенной красоте женщины, смотрящей на себя в зеркало. При этом он не знает, что есть собственно красота, ommepulchrum difficile.

В Женеве он остановился в «Весах». Было 20 августа 1760 года. внезапно его взгляд упал на оконное стекло, на котором он прочел вырезанные алмазом слова: «Tu oublierae Henriette» (ты забудешь Анриетту). С ужасной силой он вспомнил то мгновение тридцать лет назад, когда Анриетта написала эти прощальные слова и волосы поднялись у него дыбом. Здесь он жил с ней, пока она не уехала в Прованс, а он в Италию. Разбитый упал он в кресло и предался «тысячам мыслей». Где она, нежная Анриетта, которую он так сильно любил? И что стало с ним, с его жизнью, с его лучшей частью себя?

Это один из тяжелейших мигов самопознания в жизни Казановы. Начиная отсюда эти мгновения самокритики и раскаянья возвращаются все чаще, разумеется только мгновения!

Он сравнил себя с тогдашним Казановой. Ему кажется, что он потерян. Разве не стал он менее ценен? Он еще способен любить. Но его тогдашняя нежность исчезла. Сильное чувство, которое могло бы оправдать заблуждение разума, исчезло тоже. Его прежняя кротость характера, его тогдашняя несомненная честность, перевешивавшая многие слабости – все исчезло. Главным образом его ужаснула потеря старой огромной жизненной силы. Лучшая часть его жизни была позади.

Когда необходимо, он способен даже к благороднейшим чувствам, он лишь меняет их в сказочной спешке, с которой меняет подруг. Ничто не остается при нем надолго, ни доброе, ни дурное. Он был калейдоскопической натурой, козлом отпущения всех возможных ощущений и чувственных впечатлений.

Господин Виллар-Шандье привел шевалье де Сенгальта к Вольтеру, где «его ждали несколько дней».

Разговор между Вольтером и Казановой есть блестящее место в мемуарах и один из знаменитых «диалогов» мировой литературы, остроумная комедия двух протагонистов и хора. Он дает замечательные портреты Вольтера и Казановы, живой обзор главнейших тем литературы и политики того времени, насыщен остроумием обоих, массой острот и блестящих описаний, это школа тщеславия и меткая картина поведения двух литераторов на публике и без нее. Это встреча всемирной славы со славой скандальной, француза и итальянца, поэта и авантюриста, встреча двух людей, представлявших два разных мира, но имевших поразительно много общего, встреча миллионера и ловца удачи, двух спекулянтов, каждый из которых назвался не своим именем: не месье Вольтер и не шевалье де Сенгальт. Оба были мнимыми аристократами. Один был предтечей революции, другой – предвестником реакции, и оба революционизировали, каждый по своей мере, на свой манер и на своем поле, застоявшееся мышление Европы.

Казанова литературно ценился очень мало, а тогда почти ничего – неизвестный провалившийся автор. Вольтер был неоспоримый кумир и патриарх европейской литературы, «единственный». К нему устраивали паломничество, и Казанова приехал тоже.

Вольтер принял его не как блестящего «человека моды», но как курьез, который смешон. Казанова быстро понял, чем можно завоевать расположение великого человека, но понял и цену этого! Он оскорбился тщеславием тщеславнейшего, в то время как Вольтер умудрился сделать из своего обожателя пожизненного врага, правда такого, которого он мог игнорировать.

Эдуард Мейналь, написавший основательное исследование этого разговора, сомневается, что о визите Казановы было сообщено заранее, но считает разговор подлинным, с обычным расхождением некоторых деталей и тем с точным текстом Казановы. Но сцена описана точно, ее историческое значение, ее документальность неоспоримы.

Казанова говорит, что провел часть ночи и весь следующий день после разговора с Вольтером, записывая его, получился целый том, из которого теперь он делает только выдержки.

21 августа 1760 года Казанова был представлен точно, когда Вольтер шел на обед. В своем доме он допускал лишь собственный культ. Толпы любопытных путешественников и иностранцев приносили жертвы его европейской славе. Казанова не был обычным гостем. За пять лет до того побег из-под венецианских Свинцовых Крыш сделал его известным. Некоторые салоны спорили из-за него. Министр Бернис, герцог де Шуазель, курфюрст Клеменс Август просили рассказать о побеге. Он был равен в славе Мильсу. Он был одним из первых глобтроттеров, бродяг по миру. У него была также специфическая бойкая слава прожигателя жизни и игрока. Естественно его репутация тем лучше, чем меньше его знали. Со временем больше изнашивалась добрая, чем дурная слава.

Казанова повел себя у Вольтера с большими претензиями. Туда пришел великий Казанова, шевалье де Сенгальт, знаменитый соблазнитель девушек и мужчин, который грацией своего дерзкого духа уже заслужил классическую репутацию. С первого же мига разговор пошел для него плохо. Как многие остряки, он не переносил острот в свой адрес. Этому способствовали вероятно горечь, плохое настроение и резкий тон, которые против всех своих привычек он встретил в доме Вольтера.