Текст книги "Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции"

Распутин еще далеко не вершитель судеб. Его тактика чисто оборонительная: он борется лишь с теми, кто борется против него. Так, защищаясь, он победил и Столыпина, и его преемника Коковцова. Так он борется и с верховным главнокомандующим.

Поначалу Александра Федоровна не настаивала на замене Николая Николаевича, хотя тот и показал свою несостоятельность. В мае, во время поражений в Галиции, Николай II приехал в Ставку. Верховный главнокомандующий плакал и спрашивал, не думает ли царь «заменить его более способным человеком». «Он нисколько не был возбужден, я чувствовал, что он говорит именно то, что думает», – сообщал Николай II жене. Казалось бы, отличный повод зацепиться: конечно, мол, гони его, не раздумывая. Но Александра Федоровна в ответном письме только поблагодарила мужа за обстоятельный рассказ[317]317
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. Москва – Петроград, 1923. С. 196–197.


[Закрыть].

К лету 1915 года обстановка в стране накалилась. Общественность возмущалась позорным отступлением. Многие депутаты Думы или служили в армии, или ездили на фронт и видели, как русская армия гибнет, не имея не только снарядов, но даже ружей. «Священное единение» сменилось всеобщей оппозиционностью. Под давлением общественности царь отправил в отставку самых одиозных министров – военного министра Сухомлинова, министра внутренних дел Маклакова, обер-прокурора Синода Саблера и министра юстиции Щегловитова. Эти решения Николай II принял, находясь в Ставке и, соответственно, не советуясь с женой. Раз в Ставке – значит, под влиянием Николая Николаевича, рассудила Александра Федоровна и усилила натиск. Она уверяла, что великий князь специально держит царя около себя, чтобы управлять им. А слушаться Николая Николаевича ни в коем случае нельзя, ведь «он далеко не умен и, раз он враг божьего человека (Распутина. – Г. С.), то его дела не могут быть успешны, а мнения правильны». Впрочем, «если надо, чтобы он оставался во главе войск, ничего не поделаешь». Пусть «все неудачи падут на его голову». Плохо только, что «во внутренних ошибках – будут обвинять тебя, потому что никто внутри страны и не думает, что он царствует вместе с тобой»[318]318
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. Москва – Петроград, 1923. С. 218, 245.


[Закрыть].

Александра Федоровна идет все дальше и дальше в своих подозрениях. Ей кажется, что Николай Николаевич не просто царствует вместе с ее мужем – он хочет царствовать сам. Здесь, конечно, не обошлось без Распутина. «Он все время интригует против главнокомандующего, – отмечает Морис Палеолог, – обвиняя его в полном незнакомстве с военным искусством и в том, что он желает только создать себе в армии популярность дурного рода, с тайной мыслью свергнуть императора»[319]319
  Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 175.


[Закрыть].

Сильное впечатление на императрицу произвел немецкий погром в Москве. Если еврейские погромы провоцировала черносотенная печать, то московское побоище лежит на совести либералов. Изо дня в день московская пресса подогревала антинемецкую истерию. Орган либеральной партии прогрессистов «Утро России» призывал бороться с «внутренними немцами» – чиновниками и коммерсантами. У газеты октябристов «Голос Москвы» борьба с немецким засильем вылилась в настоящую паранойю. Наверное, самый яркий тому пример – статья «Немецкое засилье в музыке». Оказалось, что 90 % капельмейстеров в армии – немцы, которые искажают своей трактовкой музыки душу русского солдата.

Прогрессисты и октябристы в Москве – это купцы, промышленники и биржевики. Для них немцы – прежде всего конкуренты, а борьба с немецким засильем – выгодное коммерческое предприятие. Они нашли покровителя в лице главноначальствующего Москвы и командующего Московским военным округом Феликса Юсупова-старшего. «Глуп, но искренно предан», – так характеризовала его императрица[320]320
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. Москва– Петроград, 1923. С. 369.


[Закрыть].

28 мая многотысячная толпа с царскими портретами собралась на Красной площади, после чего растеклась по соседним улицам. Два дня народ громил магазины и лавки, принадлежавшие подозрительным владельцам. Сначала под подозрения попадали носители немецких фамилий, потом – любых иностранных, а затем начался обычный массовый грабеж. Лишь на второй день власть очухалась и начала принимать меры.

Погромщики едва не забили насмерть одну очень важную немку – великую княгиню Елизавету Федоровну, родную сестру Александры Федоровны. Это было уже явным перебором. Юсупов вместо благодарности за патриотическое воспитание москвичей получил отставку. Из-за чего сильно расстроился, поскольку был убежден, что беспорядки организовали немцы. Свой пламенный патриотизм он передал сыну – Феликсу Юсупову-младшему, который через полтора года учинит частный погром над «немецким шпионом» Распутиным.

Больше всего Александру Федоровну встревожило, что толпа «бранила царских особ, требуя пострижения императрицы в монастырь, отречения императора, передачи престола великому князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина и проч.»[321]321
  Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 179.


[Закрыть]. Если Юсупов обвинял в провокации немецких шпионов, то подозрение Александры Федоровны пало на того, кого народ прочил в цари и кто публично выражал готовность повесить Распутина.

Вообще говоря, историей России того времени следовало бы заняться специалистам по массовым психозам. Никто не был готов признать, что Россия терпит поражения из-за банальной неподготовленности к войне. Все искали виновных. Сухомлинов – изменник, Александра Федоровна с Распутиным – немецкие шпионы, которые ежедневно разговаривают с Вильгельмом по прямому проводу. Вполне вроде бы здравомыслящий великий князь Павел Александрович по секрету сообщает императрице, что немецкий шпион вовсе не она, а генерал-квартирмейстер Данилов-черный. Странно, что не Данилов-рыжий – обычно все-таки во всем виноваты рыжие. Тем не менее, царица советует мужу приглядывать за «черным» Даниловым. В это же время адъютант верховного главнокомандующего граф Адам Замойский рассказывает, что Данилов-черный не шпион, а революционер, который сразу после войны встанет «во главе аграрного движения». Поэтому с ним нужно быть в хороших отношениях – «авось земли не отберет»[322]322
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 29.


[Закрыть]. Заменить генерала Данилова на капитана Копейкина – и просто-таки поэма Гоголя «Мертвые души».

Историки обычно считают подозрения Александры Федоровны насчет Николая Николаевича беспочвенными. Некоторые вообще полагают, что никаких подозрений не было, поскольку лояльность великого князя была всем хорошо известна.

Подозрений действительно не было – была уверенность. Через две недели после снятия Николая Николаевича императрица заехала к великой княгине Марии Павловне. Ее сын Андрей Владимирович записал в дневнике их разговор: «Мама спросила, правда ли, что она (Александра Федоровна. – Г. С.) и весь двор переезжают в Москву? “Ах, и до тебя это дошло! Нет, я не переезжаю и не перееду, но «они» этого хотели, чтобы самим сюда переехать (тут она дала ясный намек, кто это «они»: Н. Н. и черногорки), но, к счастью, мы об этом вовремя узнали, и меры приняты. Он теперь уедет на Кавказ. Дальше терпеть было невозможно…”». Андрей Владимирович делает вывод, что царица узнала о черногорках и великом князе нечто важное, «угрожавшее не только ей лично, но и самому Ники». «Можно с уверенностью сказать, что причины должны быть серьезны, и его долготерпению пришел конец», – объясняет Андрей решение царя в записи от 24 сентября. А через три дня Мария Павловна, которая пила чай с императором и императрицей, заметила, что у Николая II «много горечи к бывшему верховному». «Что-то произошло между ними и произошло что-то нехорошее»[323]323
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 81–82, 89, 96.


[Закрыть].

Много позже, в ноябре 1916 года, Николай Николаевич должен был приехать к царю в Ставку вместе со своей свитой – генералом Янушкевичем и князем Орловым. Владимир Орлов долгие годы служил начальником военно-походной канцелярии Николая II и был очень близким к царю человеком. Князь не скрывал неприязни к Распутину, так что в 1915 году Николай II удалил его от себя и прикомандировал к Николаю Николаевичу. Александра Федоровна напутствует царя перед встречей: «Ради России помни, что они намеревались сделать – выгнать тебя (это не сплетня – у Орл[ова] уже все бумаги были заготовлены), а меня заточить в монастырь»[324]324
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. М.-Л, 1927. C. 133.


[Закрыть].

Про «выгнать» царица, возможно, придумала. По крайней мере, царь в это не верит, и его приходится убеждать, что это не сплетня. Хотя Александра Федоровна уверяла Даки, жену Кирилла Владимировича, будто «у нее в руках были документы, доказывающие, что Николаша хотел сесть на престол»[325]325
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 190.


[Закрыть]. В любом случае, про монастырь Александра Федоровна упоминает как о факте, не требующем доказательств.

На эту историю проливают свет воспоминания протопресвитера Георгия Шавельского, который в годы войны находился в Ставке.

«В первые же дни пребывания государя в Ставке, – описывает Шавельский приезд царя в октябре 1914 года, – я обратил внимание на то, что почти ежедневно, после обеда, в 10-м часу вечера к великому князю в вагон заходил начальник походной канцелярии государя, в то время самый близкий человек к последнему, свиты его величества генерал князь В. Н. Орлов и засиживался у великого князя иногда за полночь. О чем беседовали они?

Из бесед с великим князем, как и с Орловым, я вынес определенное убеждение, что в это время обоих более всего занимал и беспокоил вопрос о Распутине, а в связи с ним и об императрице Александре Федоровне. Я, к сожалению, не могу сказать, к чему именно сводились pia desideria (благие пожелания – Г. С.) того и другого в отношении улучшения нашей государственной машины. Но зато с решительностью могу утверждать, что, как великий князь, так и князь Орлов в это время уже серьезно были озабочены государственными неустройствами, опасались возможности больших потрясений в случае непринятия быстрых мер к устранению их, и первой из таких мер считали неотложность ликвидации распутинского вопроса».

Как именно ликвидировать? «Так как главным приемником и проводником в государственную жизнь шедших через Распутина якобы откровений свыше была молодая императрица, то, естественно, поэтому, что великий князь теперь ненавидел и императрицу. – В ней всё зло. Посадить бы ее в монастырь, и всё пошло бы по-иному, и государь стал бы иным. А так приведет она всех к гибели.

Это не я один слышал от великого князя. В своих чувствах и к императрице, и к Распутину князь Орлов был солидарен с великим князем».

Сам Шавельский считал их замысел неосуществимым: «Зная безволие и податливость государя, истеричную настойчивость и непреклонность императрицы, они должны были понимать, что безгранично привязанный к своей жене император не оторвется от ее влияния и не выйдет из послушания ей, пока она будет около него, пока она будет оставаться царицей на троне.

Временами и великий князь, и князь Орлов в беседах со мною проговаривались, что они так именно понимают создавшуюся обстановку и что единственный способ поправить дело – это заточить царицу в монастырь. Но осуществить такую меру можно было бы только посредством применения известного рода насилия не только над царицей, но и над царем. А на такой акт в то время оба они были не способны: оба они были идеально верноподданны. Поэтому их разговоры в то время и не шли далее разговоров. Но оба князя забывали, что в царских дворцах и ставках и стены имеют уши». Так что «аккуратные, ежедневные, продолжительные, тянувшиеся иногда за полночь, посещения князем Орловым великого князя, конечно, не могли остаться не замеченными и не проверенными агентами противников великого князя».

Сомневаться в достоверности свидетельств Шавельского нет никаких оснований. Его мемуары – взвешенные и осторожные. Если он не уверен в чем-либо, то так и говорит. Если пишет про слухи, то отмечает, что это слухи. В данном же случае разговоры о заточении царицы в монастырь – это факт, а вот неспособность заговорщиков прибегнуть к насилию – лишь предположение протопресвитера: «Самая правоверная верноподданность того и другого в то время, – считаю я, – исключала всякую возможность обсуждения ими каких-либо насильственных в отношении Государя мер»[326]326
  Шавельский Г. И. Воспоминания последнего протопресвитера Русской армии и флота. Нью-Йорк, 1954. С. 189–192.


[Закрыть].

В общем, Александра Федоровна имела все основания обвинять Николая Николаевича в плетении интриг, слишком уж сильно напоминающих заговор. Разумеется, были и другие причины для отставки великого князя. Во-первых, убежденность царя, что в пору великих испытаний его нравственный и религиозных долг – встать во главе войск. Во-вторых, явная несостоятельность Николая Николаевича как главнокомандующего.

Наконец, летом 1915-го на Ставку ополчились министры. Страна, по сути дела, разделилась на две части – прифронтовая полоса, где распоряжалась Ставка, и тыл, где власть оставалась у Совета министров. Причем вмешательство военных в дела гражданского управления «сплошь и рядом было просто некомпетентным»[327]327
  Флоринский М. Ф. Кризис государственного управления в России в годы Первой мировой войны. Л., 1988. С. 169.


[Закрыть]. Министры требовали отставки начальника Штаба Янушкевича, который, по словам Данилова-черного, не разбираясь в вопросах стратегии, «проявлял зато свою властную жесткость и малодисциплинированный характер в отношениях своих с министрами»[328]328
  Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2007. С. 237.


[Закрыть]. Но Николай Николаевич ни за что не хотел расставаться со своим любимцем.

Ситуация, вообще говоря, удивительная. По здравому размышлению, столько причин не нужно. Достаточно того, что армия при Николае Николаевиче терпит поражение за поражением. В любой нормальной стране верховный главнокомандующий после такого позорного отступления, как весной-летом 15-го, был бы отставлен без разговоров. Но Николай II предвидел, что такое решение вызовет недовольство. И, как всегда, колебался.

22 июля пала Варшава. Николай II решился. Что, впрочем, не отменяло дальнейших колебаний. Тогда Александра Федоровна прибегла к последнему, крайнему средству – срочно вызвала Распутина, который с июня находился на своей родине – в Сибири, в селе Покровском. Где задеты религиозные и нравственные чувства царя, там Распутин незаменим. 31 августа «старец» провел разъяснительную беседу, после чего Николай II окончательно решил взять на себя верховное командование.

Все современники были убеждены, что Распутин сыграл в этой истории решающую роль. Все приписывали ему эту заслугу. Или «заслугу». В зависимости от отношения. Да и сам Распутин на каждом углу хвалился, что «прогнал Николашку»[329]329
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 74.


[Закрыть]. Одни валили на «старца» все, что можно. Другие, прежде всего царица, видели в нем спасителя от подлого заговора. Сам Распутин просто хвастал. А в итоге стал в глазах общественности главным действующим лицом происходящего. Хотя быть таковым в действительности никак не мог – он приехал из Сибири 31 июля, когда Николай II уже определился. Распутин помог царю не принять решение, а лишь «сохранить решимость»[330]330
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. IV. М.-Л., 1927. С. 394.


[Закрыть]. Причем 5 августа Григорий снова уехал в Покровское, тогда как главные события были еще впереди.

Борьба началась уже 6 августа, на следующий день после отъезда Распутина. Военный министр Поливанов сообщил коллегам, что царь принимает на себя верховное командование, хотя Николай II запретил ему говорить об этом кому бы то ни было. Поливанов играл свою игру, которая до сих пор не вполне ясна. Назначенный в июле министром по рекомендации Николая Николаевича, он мгновенно превратился в главного критика верховного главнокомандующего и начал продвигать на пост начальника Штаба своего давнего приятеля генерала Рузского. При этом Поливанов поддерживал близкие отношения с Гучковым, который уже давно превратился в главного критика всего и вся. Замечу, что в марте 17-го Рузский сыграет ключевую роль в отречении Николая II, Гучков будет это отречение принимать, а Поливанов в годы Гражданской войны перейдет на службу к большевикам.

Все министры, за исключением главы правительства Ивана Горемыкина, выступили против решения царя. Никогда еще Николай II не испытывал на себе такого давления. А Николай Николаевич неожиданно оказался в самом центре политического кризиса. Правда, в пассивной роли. До него, собственно, никому дела не было. Он сам в письме к Поливанову от 15 августа признал полное расстройство высшего командного звена управления армией[331]331
  Флоринский М. Ф. К истории политического кризиса лета 1915 г. // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 242.


[Закрыть].

Министры были не против смещения великого князя, а против того, чтобы Николай II брал командование на себя. Существовало три аргумента.

Первый – официальный. Тот же, что и в начале войны: нельзя, чтобы поражения на фронте ассоциировались с личностью царя.

Второй – полуофициальный. Николай II не подготовлен к командованию. Странно, что этот – насквозь лукавый – аргумент до сих пор перепевают некоторые историки. Конечно, Николай II не был выдающимся военачальником. Как не были германский кайзер или бельгийский король, с самого начала войны ставшие верховными главнокомандующими. Но Николай Николаевич и Янушкевич точно так же не отличались военными талантами. А царь брал начальником штаба Михаила Алексеева, который как раз в августе вывел армию из «польского мешка». Из всех возможных кандидатов Алексеев, безусловно, был лучшим. Даже министр иностранных дел Сазонов, всячески склонявший царя отказаться от командования, признавал: Николай Николаевич «энергичен и пользуется доверием в войсках, но у него нет ни знаний, ни кругозора, необходимых для руководства операциями такого размаха. Как стратег, генерал Алексеев во много раз его превосходит»[332]332
  Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 202.


[Закрыть].

На самом деле, все были против решения царя исключительно по третьей – неофициальной – причине. Приняв командование, Николай II все время будет проводить в Ставке, а значит, возрастет влияние на внутренние дела Александры Федоровны и Распутина. Это понимали и министры, и общественность.

18 августа Московская городская дума демонстративно выражает поддержку Николаю Николаевичу. Председатель Государственной думы Михаил Родзянко умоляет царя не брать на себя командование. А общественность в это время стала представлять собой грозную силу.

Большинство членов Государственной думы объединились в оппозиционный Прогрессивный блок. Собственно говоря, прогрессивного в блоке было немного. Программа представляла собой набор совершенно чепуховых и абсолютно неактуальных мероприятий. Самый радикальный и прогрессивный пункт был сформулирован так: «Вступление на путь отмены ограничительных в отношении евреев законов». «Мы понимали, что кадеты не могут не сказать что-нибудь на эту тему, – иронизировал один из создателей блока националист Василий Шульгин. Мы даже ценили это “вступление на путь”, которое звучало так мягко».

«Остальное в “великой хартии блока” было просто безобидным, – продолжает Шульгин, – “уравнение крестьян в правах” – вопрос, предрешенный еще Столыпиным; “пересмотр земского положения” – тоже давно назревший за «оскудением” дворянства; вполне вегетарианское “волостное земство”; прекращение репрессий против «малороссийской печати”, которую никто не преследовал; “автономия Польши” – нечто совершенно уже академическое в то время ввиду того, что Польшу заняла Германия… Вот и все. Но было еще нечто, из-за чего все и пошло…»

«Нечто» – это вопрос о власти. «Все “реформы” Прогрессивного блока в сущности для мирного времени… Кого интересует сейчас “волостное земство”? Все это пустяки. Единственное, что важно: кто будет правительством?»[333]333
  Шульгин В. В. Дни. 1920. М., 1989. С. 116–118.


[Закрыть]

Блок требовал «правительства доверия», т. е. кабинета, который опирался бы на большинство Думы. Это нужно запомнить. Отныне именно вокруг «министерства доверия» будут ломаться копья вплоть до марта 17-го.

Министры (опять же за исключением Горемыкина) попытались столковаться с Думой. Сойтись на «правительстве доверия», разумеется, не удалось. Здесь министрам ничего не светило, поскольку доверием общественности они-то в первую очередь и не пользовались. А если и пользовались, как, скажем, министр иностранных дел Сазонов или военный министр Поливанов, то все равно не годились, потому что на их посты уже присмотрели для себя лидеры оппозиции Милюков и Гучков.

Сошлись на другом: нельзя допустить, чтобы Николай II стал верховным главнокомандующим. Так, «при посредстве Родзянки, который шумел и волновался, поехал убеждать Николая отменить свое решение и, конечно, не убедил, а только рассердил его, – была втянута в этот безнадежный конфликт и Дума»[334]334
  Милюков П. Н. Воспоминания. Т. 2. М., 1990. С. 189.


[Закрыть].

А 21 августа восемь министров подписали коллективное письмо царю, выражая несогласие с его решением принять на себя верховное командование и невозможность для себя работать под председательством Горемыкина. Коллективный ультиматум со стороны министров – случай неслыханный в российской истории. Даже интересно, сколько прожили бы наркомы, решись они объявить товарищу Сталину о своем несогласии с тем, что он назначил себя верховным главнокомандующим.

На этот раз Николай II проявил удивительную твердость. 22 августа он как ни в чем не бывало отбыл в Ставку, а на следующий день объявил о вступлении в должность верховного главнокомандующего. Еще через 10 дней царь закрыл заседания Думы. Общественность негодовала, но страна и армия встретили эти известия совершенно спокойно.

Разумеется, история с отрешением великого князя от должности вызвала бурную реакцию среди членов императорского дома. Причем довольно неожиданную. Личные отношения явно брали верх над соображениями идейно-политического толка.

Для Марии Федоровны все, что исходит от невестки, – плохо. «Злой дух Г[ригория] возвратился, – записывает она в дневнике 8 августа, – и Аликс желала, чтобы Ники принял участие в командовании вместо Николая. Она психически ненормальная, если она действительно думает об этом!» 12 августа царь лично сообщает ей о своем решении. «От этого сообщения я почувствовала себя так плохо, что меня чуть не хватил удар. Я высказала ему свое мнение, умоляя не делать этого, настаивала на том, что необходимо бороться с этим ошибочным заблуждением и особенно сейчас, когда наше положение на фронтах так серьезно. Я добавила, что если он это сделает, то все увидят, что это приказ Распутина. Мне показалось, что это произвело на него впечатление, так как он сильно покраснел»[335]335
  Кудрина М. Ф. Мария Федоровна. М., 2009. С. 324.


[Закрыть].

Можно не сомневаться, что слова матери произвели на царя впечатление. Правда, совершенно обратное. Трудно придумать для Николая II большее оскорбление, чем сказать, что он может действовать по приказу Распутина. Уязвленное самолюбие тут же подсказывало, что нужно доказать: никто не имеет на него влияния – ни Распутин, ни министры, ни мать. Как он решил, так и сделает.

Поражает слишком уж эмоциональная реакция Марии Федоровны. Ясно, что под чьим-то влиянием находился не столько Николай II, сколько она сама. Если брать родню, то против невестки в эти годы ее обычно накручивал великий князь Николай Михайлович. В данном случае это было исключено. Возможно, сыграл свою роль принц Александр Ольденбургский, который «катался по полу» (в подлиннике по-английски – «he rolled on the floor») и «молил ее уговорить Ники не ехать в армию», поскольку «предвидит ужасные последствия вплоть до народных волнений включительно»[336]336
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 77.


[Закрыть]. Александр Ольденбургский – родной дядя Николая Николаевича, так что, по сути, ничего удивительного в его реакции нет. Несколько смущает, конечно, форма – «кататься по полу». Особенно если учесть, что принц-то был не очень молод – на восьмом десятке. Действительно странно, что Марию Федоровну в итоге не хватил удар.

Был еще один член императорского дома, который храбро бросился на защиту Николая Николаевича – великий князь Дмитрий Павлович, сын Павла Александровича от первого брака. Он воспитывался в доме своего дяди и опекуна Сергея Александровича. Воспитывался в строгости.

Дядя Серж «вникал в малейшие детали нашей повседневной жизни». «Его любовь к нам, – вспоминает Мария Павловна, сестра Дмитрия, – его желание помочь нельзя было отрицать». Но «все его трогательные усилия» оказывали действие, «абсолютно противоположное ожидаемому». А тетя Элла – жена Сергея Александровича – и вовсе «была резка и несправедлива» к Марии и Дмитрию, поскольку ревновала их к мужу.

Отношения в семье были далеки от идеала. Показательно, как Дмитрий отреагировал на убийство Сергея Александровича. «Как ты думаешь, – спросил он сестру, – будем ли мы… счастливее?»[337]337
  Романова М. Воспоминания великой княжны. М., 2006. С. 61, 74, 76.


[Закрыть] Не знаю, стал ли великий князь счастливее, но после гибели Сергея Александровича он большую часть времени проводит уже с семьей Николая II.

А вырвавшись на волю, Дмитрий Павлович превратился в молодого повесу – пьянки, рестораны, цыгане, – весь джентльменский набор молодого великого князя. Правда, он еще и спортсмен. И даже участник Стокгольмской олимпиады 1912 года, где занял девятое место в индивидуальном и пятое место в командном конкурсе.

Репутацию Дмитрия Павловича сильно портила дружба с молодым Феликсом Юсуповым, который был известен своими гомосексуальными наклонностями. Как, впрочем, и опекун Дмитрия дядя Серж. Естественно, подозрения падали и на самого Дмитрия Павловича, что, кстати, стало препятствием для его брака с дочерью Николая II Ольгой. Помолвку расстроил Распутин, публично обвинивший великого князя в гомосексуализме. Дмитрий Павлович найдет способ рассчитаться.

Надо сказать, неудачное сватовство не охладило отношений великого князя с царским семейством. Пожалуй, из всех великих князей Дмитрий – единственный, кто был по-человечески близок Николаю II. Царь закрывал глаза на все проделки своего кузена, который по возрасту годился ему в сыновья. Николая забавлял его невзыскательный казарменный юморок. Великий князь мог закончить письмо к императору следующим образом: «Твой всем сердцем и душою и телом, конечно, кроме жопы, преданный Дмитрий». Никто другой не смел себе такого позволить.

В начале войны Дмитрий Павлович немного послужил в действующей армии и даже вынес с поля боя раненого капрала, за что получил Георгиевский крест. После чего был откомандирован в Ставку под начало Николая Николаевича.

Узнав о решении царя принять верховное командование, Дмитрий Павлович с экстренным поездом помчался в Петроград. Как и Мария Федоровна с принцем Ольденбургским, он полагал, что «последствия могут быть неисчислимы, столь же роковые для династии, как и для России». Дмитрий придумал «комбинацию, которая может, в крайнем случае, все примирить»: Николай II становится верховным главнокомандующим, а Николай Николаевич остается при нем помощником[338]338
  Палеолог М. Царская Россия во время мировой войны. М., 1991. С. 208–209.


[Закрыть].

Царь принял Дмитрия ласково, но из его затеи, разумеется, ничего не вышло. Великого князя не поддержал даже родной отец, который жаловался, что Николай II должен был осадить «комбинатора», «вместо того, чтобы позволять ему вмешиваться в дела, которых он совсем не понимает». Более того, через императрицу Павел Александрович просит отправить сына в действующую армию, удалив из Ставки, «где он живет только сплетнями и важничает»[339]339
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. Москва – Петроград, 1923. С. 272, 281.


[Закрыть].

Как ни странно, Николая II поддержали главные интриганы – Михайловичи и Мария Павловна-младшая с сыновьями.

Казалось бы, записной либерал Николай Михайлович должен вместе со всей прогрессивной общественностью бороться против принятия командования царем. Но давняя, еще юношеская, неприязнь к Николаю Николаевичу оказалась сильнее. В дневнике Николай Михайлович поносит августейшего тезку на чем свет стоит: «бесцветен», «слабая душонка» «при отсутствии мозговых тканей для вдохновения»; при нем «ни одного даровитого советника», одни «случайные карьеристы, любители наград и отличий»[340]340
  Записки Н. М. Романова // Красный архив. Т. 4–5 (47–48). 1931. С. 147, 159–160.


[Закрыть]. А в письмах к Марии Федоровне он еще и «капает», что в Киеве черногорки плетут интриги и сознательно подогревают популярность Николаши. Так что решение царя предводитель клана Михайловичей полностью одобрил.

Александр Михайлович тоже не жаловал Николая Николаевича и не сомневался в необходимости его отставки. Правда, поначалу он, как сообщает Александра Федоровна мужу, «очень волновался и был против того, чтобы ты принимал командование», но вскоре передумал и «смотрит на вещи другими глазами»[341]341
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. Москва – Петроград, 1923. С. 294.


[Закрыть]. Находящиеся при Ставке Сергей Михайлович и Георгий Михайлович тоже с императором не спорили.

12 августа министр иностранных дел Сазонов рассказал о планируемых перестановках в командовании двум сыновьям великого князя Владимира Александровича – Борису и Андрею. Оба согласились с мнением Николая II. «Вся Россия, я думаю, будет приветствовать решение своего царя, – записал в дневнике Андрей, – и скажут с гордостью, что сам царь стал на защиту своей страны». Борис тоже «высказался категорично», что решение «будет встречено с большим энтузиазмом»[342]342
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 69–72.


[Закрыть].

Трое Владимировичей – Кирилл, Борис, Андрей – и их мать Мария Павловна всегда, что называется, выступали единым фронтом. Все вместе они имели немалое влияние в великосветских кругах. Затравленная со всех сторон Александра Федоровна оценила их поддержку. Можно сказать, совершила маленький подвиг. Впервые за 20 лет одна, без мужа, приехала в гости к своей давней недоброжелательнице Марии Павловне. Рассказала об интригах Николая Николаевича и черногорок. Пожаловалась, что любые ее действия в обществе нещадно и несправедливо критикуются. Оказалось, «Аликс смотрела на вещи именно так, как мы смотрим, и все, что она говорила, было ясно, положительно и верно».

Появилась надежда, что отношение между императрицей и двором самой влиятельной из великих княгинь налаживаются. «Этот эпизод в нашей семейной жизни важен в том смысле, что дал нам возможность понять Аликс, – пишет Андрей Владимирович, чьи рассуждения, в свою очередь, дают и нам возможность понять кое-что в непростых отношениях внутри императорского дома. – Почти вся ее жизнь у нас была окутана каким-то туманом непонятной атмосферы. Сквозь эту завесу фигура Аликс оставалась совершенно загадочной. Никто ее в сущности не знал, не понимал, а потому и создавали догадки, предположения, перешедшие впоследствии в целый ряд легенд самого разнообразного характера». Теперь же «мы увидели ее в новом освещении, увидели, что многое из легенд не верно, что она стоит на верном пути»[343]343
  Дневник б. великого князя Андрея Владимировича. Л., 1925. С. 81–82.


[Закрыть].

К сожалению, шанс не был использован – оттепель в отношениях оказалось недолгой. Очень скоро Мария Павловна снова превратится в жесткого и озлобленного критика императрицы.

Летом 15-го императорский дом включился в политику, еще не осознавая, что это политика. Противоречия между разными ветвями династии и личная неприязнь пока не позволяли выступить единым фронтом – большинство великих князей сохраняли лояльность.

С военной точки зрения, смена командования однозначно пошла на пользу. Вдумчивый и осторожный, не склонный во всем следовать указаниям французов генерал Алексеев стабилизировал положение на фронте. Снабжение армии тоже наладилось. Главную задачу – вывести Россию из войны – Германия не выполнила. Оставалось вести войну на износ по всем фронтам, а в такой войне германский блок шансов не имел, поскольку военно-экономический потенциал Антанты был значительно выше. Кликушеские пророчества, что царю придется нести личную ответственность за неудачи на фронте, не сбылись. За время, пока Николай II находился на посту верховного главнокомандующего, Россия не потерпела ни одного поражения. Зато была победа, причем серьезная – Брусиловский прорыв.