Текст книги "Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции"

Николай II лукавил. Антираспутинская кампания так измотала его, что он не мог не чувствовать облегчения. Об этом свидетельствуют и очевидцы. «С самого первого доклада – о таинственном исчезновении Распутина, до последнего – о водворении его тела в часовню Чесменской богадельни – я ни разу не усмотрел у его величества скорби и, скорее, вынес впечатление, будто бы государь испытывает чувство облегчения», – пишет дворцовый комендант Воейков[420]420
  Воейков В. Н. С царем и без царя. Воспоминания последнего дворцового коменданта государя императора Николая II. М., 1995. С. 202.


[Закрыть].

Павел Александрович и вовсе был поражен «выражением особенной ясности и довольства на лице государя, который был весел и в хорошем расположении духа, чего давно уже с ним не было». «Любя свою жену настолько, что он не мог идти против ее желаний, государь был счастлив, что судьба таким образом освободила его от кошмара, который так давил его», – делает вывод жена Павла княгиня Палей[421]421
  Палей О. В. Мои воспоминания о русской революции // Страна гибнет сегодня. Воспоминания о Февральской революции 1917 г. М., 1991. С. 180.


[Закрыть].

О княгине Ольге Палей стоит сказать несколько слов. Она-то как раз была самым тесным образом связана с Распутиным. Родная сестра княгини Любовь Головина и ее дочь Мария (Муня) Головина – одни из самых преданных почитательниц «старца». Как и сын Ольги Валерьяновны от первого брака, жена которого была сестрой Анны Вырубовой. Интересно, что и сама Ольга записалась в почитательницы старца, когда добивалась княжеского титула. О встречах с Распутиным она оставила дневниковые записи: «Впечатление странное, но чарующее. Он меня целовал, прижимал к сердцу, “тяжко полюбил” и обещал, что все сделает “у мамы”, хотя “она строптивая”»; «Григорий Ефимович заперся со мной в Любиной спальне, и я ничего не понимаю. Говорил, что любит меня так, что ни о чем другом думать не может, целовал меня, обнимал, и мой глаз не мог не заметить его волнение. Взял у меня по секрету 200 рублей! Господи, что это за люди!»[422]422
  Соболева И. Великие князья Дома Романовых. СПб., 2010. С. 339–340.


[Закрыть]

Павел Александрович, конечно, был против подобных «контактов» своей жены и запрещал ей встречаться со «старцем». Такие свидания и сами по себе неприятны для любящего мужа, кроме того, великий князь знал, что «в семье его считают последователем Распутина»[423]423
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. III. М.-Пг., 1923. С. 461.


[Закрыть]. Ольга пренебрегала запретом. Впрочем, добившись княжеского титула, сама прекратила отношения с Распутиным.

Так причудливо тасовалась колода. Жена Павла – почитательница Распутина, сын – его убийца.

19 декабря Павел Александрович едет к царю просить за сына. Николай II ведет себя еще нерешительней, чем обычно. С одной стороны, он испытывает облегчение оттого, что «старца» больше нет. С другой стороны – давление супруги. И не только. Царь понимает, что родственники зашли слишком далеко.

Дяде Павлу он говорит, что не может «сейчас дать ответ». И только на следующий день присылает письмо: «Отменить домашний арест Дмитрия не могу до окончания следствия. Молю бога, чтобы Дмитрий вышел из этой истории, куда его вовлекла его горячность, чист»[424]424
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 187.


[Закрыть].

Дмитрий уверял всех, что Распутина не убивал. А то, что присутствовал при убийстве «такого грязного негодяя», так это для великих князей вообще не преступление. Дмитрий для них чист. Поразительно, что излагает это не кто-нибудь, а Андрей Владимирович, выпускник Военно-юридической академии.

22 декабря хлопотать за Дмитрия и Феликса поехал Александр Михайлович. Он выразил общее мнение собиравшихся накануне великих князей: «все дело надо прекратить и никого не трогать». Характерна позиция Николая II: «Сандро просил Ники сразу кончить дело при нем же по телефону, но Ники отказался, ссылаясь на то, что он не знает, что ответить Аликс, ежели она спросит, о чем они говорили. Сандро предложил сказать, что говорили об авиации, но Ники сказал, что она не поверит, и решил обождать доклада Протопопова, обещав дело все же прекратить»[425]425
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 188.


[Закрыть]. И это самодержец, который совсем недавно обещал «стать резким и ядовитым»![426]426
  Переписка Николая и Александры Романовых. Т. V. М.-Л., 1927. С. 158.


[Закрыть]

Не хочу оправдывать великих князей, но своей нерешительностью и апатичностью Николай II сам подталкивал их если не к действиям, то к помыслам о дворцовом перевороте. Подлило масло в огонь и погребение Распутина в Царском Селе, на котором присутствовала императрица, что воспринималось как признак явной невменяемости Александры Федоровны и явного отстранения от дел Николая II.

В эти дни промышленник Богданов давал обед, о котором рассказывает Палеолог. Присутствовали «князь Гавриил Константинович, несколько офицеров, в том числе граф Капнист, адъютант военного министра, член Государственного совета Озеров и несколько представителей крупного финансового капитала, в том числе Путилов»[427]427
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 191.


[Закрыть].

Наконец-то – дождались! Что, в самом деле, за заговор без олигархов? Вот вам и олигарх – Алексей Путилов, глава финансово-промышленной группы Русско-Азиатского банка. Более того – обиженный, можно даже сказать, опальный олигарх. В годы войны правительство навязало Путиловскому заводу «заведомо разорительную схему управления», а потом и вовсе его национализировало вместе с заводом б. Беккер, заводом Посселя и Владимирским пороховым заводом, которые тоже входили в «империю Путилова». А в конце 1916 года началась ревизия ряда банков, в том числе Русско-Азиатского, причем отчеты чиновников минфина «представляли собой по существу обвинительное заключение против банков»[428]428
  Поликарпов В. В. Государственная власть и монополии в России // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М., 1994. С. 52–56.


[Закрыть].

В общем, Путилов имел свои счеты с властью и помимо захоронения Распутина в Царском Селе. Возвращаемся к дневнику Палеолога. «Обращаясь к князю Гавриилу, Озеров и Путилов говорили, что, по их мнению, единственное средство спасти царствующую династию и монархический режим это – собрать всех членов императорской фамилии, лидеров партий Государственного совета и Думы, а также представителей дворянства и армии, и торжественно объявить императора ослабевшим, не справляющимся со своей задачей, неспособным дольше царствовать, и возвестить воцарение наследника под регентством одного из великих князей.

Нисколько не протестуя, князь Гавриил ограничился тем, что формулировал несколько возражений практического характера; тем не менее, он обещал передать своим дядюшкам и двоюродным братьям то, что ему сказали»[429]429
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 191–192.


[Закрыть].

Гавриил передал. Случай представился очень быстро. Вечером 23 декабря Гавриил позвонил Андрею Владимировичу и рассказал, что наутро Дмитрия высылают на Персидский фронт, в отряд генерала Баратова. К Андрею тут же съехалась внушительная компания высочеств – Кирилл с женой, Мария Павловна-старшая и Гавриил. «Надо было решить, что предпринять, – пишет Андрей. – Попытаться ли спасти Дмитрия и помешать его отъезду или предоставить событиям идти своей чередой. Решили последнее». Кроме того, позвонили посоветоваться с председателем Думы Родзянко. Тот «отказался приехать из-за позднего часа», «боясь вызвать излишние толки»[430]430
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 188.


[Закрыть]. О чем именно «спасители» Дмитрия хотели поговорить с Родзянко – чуть позже.

Кирилл, Андрей и Гавриил поехали к Дмитрию. «У Дмитрия мы застали великого князя Александра Михайловича. Все были очень взволнованы и огорчены отъездом Дмитрия. Мы не стали ждать его отъезда, а уехали раньше, трогательно с ним простившись. Великие князья Николай и Александр Михайловичи провожали его на вокзал»[431]431
  Великий князь Гавриил Константинович. В мраморном дворце. СПб., 1993. С. 214.


[Закрыть].

На следующий день во дворец Марии Павловны приехали Кирилл с женой и Андрей. Подскочил и Родзянко, поскольку час был уже не поздний. Председатель Думы сказал, что «непосредственно он нам в этом деле помочь не может, не имея власти, но морально он безусловно на нашей стороне»[432]432
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 189.


[Закрыть].

Посовещались, решили ничего не предпринимать, трогательно простились – так история с отъездом Дмитрия выглядит в дневнике Андрея и воспоминаниях Гавриила. Однако мемуары Родзянко рисуют иную картину. Он, правда, относит события на начало января 17-го года, но совершенно очевидно, что речь идет о 23–24 декабря 16-го.

«Довольно странное свидание произошло у меня с великой княгиней Марией Павловной», – вспоминает председатель Думы. Она позвонила около часу ночи и попросила приехать по очень важному делу. Родзянко взял паузу на размышление. «Слишком подозрительным могла показаться поездка председателя Думы к великой княгине в час ночи: это было похоже на заговор»[433]433
  Родзянко М. В. Крушение империи. Государственная Дума и февральская 1917 г. революция. М., 2002. С. 209.


[Закрыть]. Заговор пугал Родзянко, но не вызвал безусловного желания отказаться от встречи.

Председатель Думы посоветовался по телефону с двумя однопартийцами-октябристами – Гучковым и Савичем. В мемуарах он об этом не пишет, но в эмиграции Гучков рассказал о звонках историку Мельгунову[434]434
  Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 г. М., 2003. С. 134.


[Закрыть].

Видимо, Гучков и Савич посоветовали не срываться посреди ночи. Когда через 15 минут Мария Павловна перезвонила, Родзянко отказался ехать. Договорились встретиться у нее за завтраком.

Пока все сходится с рассказом Андрея, сына Марии Павловны. Вот только разговор вышел не таким безобидным, как описывал в дневнике осторожный Андрей.

Родзянко застал великую княгиню с сыновьями, «как будто бы они собрались на семейный совет».

«Они были чрезвычайно любезны, и о “важном деле” не было произнесено ни слова. Наконец, когда все перешли в кабинет и разговор все еще шел в шутливом тоне о том о сем, Кирилл Владимирович обратился к матери и сказал: “Что же Вы не говорите?”

Великая княгиня стала говорить о создавшемся внутреннем положении, о бездарности правительства, о Протопопове и об императрице. При упоминании ее имени она стала более волноваться, находила вредным ее влияние и вмешательство во все дела, говорила, что она губит страну, что благодаря ей создается угроза царю и всей царской фамилии, что такое положение дольше терпеть невозможно, что надо изменить, устранить, уничтожить…

Желая уяснить себе более точно, что она хочет сказать, я спросил:

– То есть, как устранить?

– Да я сама не знаю… Надо что-нибудь предпринять, придумать… Вы сами понимаете… Дума должна что-нибудь сделать… Надо ее уничтожить…

– Кого?

– Императрицу.

– Ваше высочество, – сказал я, – позвольте мне считать этот наш разговор как бы не бывшим, потому что если вы обращаетесь ко мне как к председателю Думы, то я по долгу присяги должен сейчас явиться к государю императору и доложить ему, что великая княгиня Мария Павловна заявила мне, что надо уничтожить императрицу»[435]435
  Родзянко М. В. Крушение империи. Государственная Дума и февральская 1917 г. революция. С. 209–210.


[Закрыть].

Мельгунов уверяет, что совещания в салоне Марии Павловны продолжались и после 24 декабря. «Из других источников я знаю о каком-то таинственном совещании на загородной даче, где определенно шел вопрос о цареубийстве», – рассказывает о великокняжеских замыслах историк, опросивший в эмиграции массу свидетелей[436]436
  Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 г. М., 2003. С. 135.


[Закрыть].

Итак, августейшие заговорщики из кланов Владимировичей и Константиновичей обсуждают планы дворцового переворота и с гвардейскими офицерами, и с председателем Государственной думы, и с финансово-промышленным магнатом. Возникает вопрос: чем в это время занят неугомонный Бимбо – Николай Михайлович, у которого кровожадные «замыслы убийств» появились раньше всех?

А он лишь выведывает подробности убийства Распутина да болтает с графиней Бобринской и Мишей Шаховским. Так, по крайней мере, следует из его дневника. В воспоминаниях Гавриила Константиновича сказано лишь, что он бывал во дворце Дмитрия Павловича и ездил провожать его на вокзал. В дневнике Андрея Владимировича упоминаний о Бимбо в эти дни совсем нет.

Странно. Целая «преступная группировка» высочеств готовит заговор, а Николай Михайлович, мечтая об устранении императрицы, только сидит и сокрушается: не могу же я, мол, действовать в одиночку.

Здесь могут быть две версии, причем прямо противоположные.

Первая. Так называемый «лидер великокняжеской фронды», наконец, присоединился к этой самой фронде и выполнял самую ответственную часть работы. Поэтому остальные высочества, вообще не склонные к откровенности, предпочитают вовсе о нем не упоминать. Какого рода поручение мог выполнять Бимбо?

В 20-е годы бывший тифлисский городской голова Александр Хатисов опубликовал статью в парижской газете «Последние новости». Он рассказал, как по поручению князя Георгия Львова склонял к заговору великого князя Николая Николаевича. К этому сюжету мы еще вернемся. В статье «Хатисов указывает, что немаловажное значение имел одновременный приезд в Тифлис (30 декабря) инкогнито великого князя Николая Михайловича со специальной целью посвятить Николая Николаевича в те суждения, которые перед тем имели между собой 16 великих князей по поводу критического положения и роли императора»[437]437
  Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 г. М., 2003. С. 111–112.


[Закрыть].

«Миссия Хатисова» – это факт. Николай Николаевич дал ему разрешение на публикацию статьи, соглашаясь с тем, как Хатисов описал их переговоры.

Но люди, близкие к Николаю Михайловичу, выступили с опровержением тех слов, которые касались непосредственно Бимбо – в последних числах декабря он находился в Петрограде и быть в Тифлисе никак не мог.

Но «посетить Кавказ Николай Михайлович мог сейчас же непосредственно после убийства Распутина», – считает Мельгунов[438]438
  Там же. С. 113–114.


[Закрыть].

Вырисовывается фигура главного заговорщика и опытного конспиратора Бимбо. Он берет на себя ответственную миссию связать представленные в Петрограде кланы Владимировичей, Константиновичей и Михайловичей с находящимися в Тифлисе Николаевичами. Ведь Николай Николаевич должен стать регентом. Без него никак. Правда, с Бимбо, который едет его уговаривать, они в многолетней ссоре. Впрочем, Владимировичей Николаша тоже не жаловал, так что посылать больше некого. Не Гавриила же – он слишком молод, с ним бывший генералиссимус и разговаривать не станет.

Поездка в Тифлис – столь ответственная миссия, что Николая Михайловича на время выводят из игры. Он не участвует ни в каких великокняжеских совещаниях, чтобы не вызвать подозрения. А для верности еще и мистифицирует вдовствующую императрицу. «К сожалению, царит полное смятение, – пишет он Марии Федоровне 24 декабря. – Не только среди министров, но и среди великих князей. Имели место семейные собрания вместе с М[арией П[авловной] (какой позор!)… Разумеется, я не принимал участия в этих собраниях, но добрый Сандро… будет участвовать в этих беседах, на которых не будет сказано ничего, кроме глупостей… Я бы еще понял, если бы устроили собрания во главе с Вами, а то с М[арией] П[авловной]! Что за убожество!»

В том же письме Николай Михайлович еще раз возвращается к этой теме и подчеркивает, что он «решительно отказался принять участие в коллективном выступлении высочеств»[439]439
  «Момент, когда нельзя допускать оплошностей». Письма великого князя Николая Михайловича вдовствующей императрице Марии Федоровне // Источник. № 4 (35). 1998. С. 21.


[Закрыть].

Зачем обманывать Марию Федоровну – понятно. Она в любом случае будет интересоваться, почему Бимбо не участвует в великокняжеской борьбе за Дмитрия и Феликса. Сказать правду нельзя – заговор-то уже не только против Александры Федоровны, но и против Николая II, а этого вдовствующая императрица знать не должна.

Сообщив Марии Федоровне, что он, дескать, не при делах – «я все надеюсь, что Ники призовет меня», – Николай Михайлович едет на Кавказ.

Мельгунов предполагает, что об этой поездке стало известно царю, поэтому 31 декабря он и решил выслать Бимбо из Петрограда. И вообще «связью между “великосветскими” разговорами о дворцовом перевороте и аналогичными начинаниями, рождавшимися в общественной среде, легко мог явиться Николай Михайлович»[440]440
  Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 г. М., 2003. С. 140–141.


[Закрыть].

Мельгунов, когда писал книгу, еще не знал опубликованных дневников Николая Михайловича, из которых ясно, что «сейчас же непосредственно после убийства Распутина» великий князь не мог уехать на Кавказ. Утром 24-го декабря он еще был в Петрограде. И 28 декабря он был в Петрограде. Остается только этот промежуток. Можно ли за четыре дня съездить в Тифлис и вернуться обратно?

Теоретически – да. Но Николай Михайлович ездил инкогнито – значит, не заказывал специального поезда, полагающегося великому князю. На обычном поезде в конце 16-го года, когда на железных дорогах развал и сутками простаивают даже вагоны с продовольствием, обернуться за четыре дня – невозможно. Если только Бимбо попросил самолет у своего брата Сандро, генерал-инспектора авиации. Это, конечно, шутка.

Да и мнение каких шестнадцати великих князей он мог представлять Николаю Николаевичу? В конце 1916 года было всего шестнадцать великих князей. Включая наследника Алексея. Высланного в Туркестан Николая Константиновича. Живущего в Англии Михаила Михайловича. И самого Николая Николаевича. Шестнадцать членов императорской фамилии – это те, кто подписал прошение за Дмитрия Павловича. Но эта цифра появилась только 29 декабря, когда Николай Михайлович должен был уже вернуться из Тифлиса.

Генерал Данилов в биографии Николая Николаевича (вышла в свет в 1930-м) пересказывает рассказ Хатисова и специально отмечает: «Прежде включения его в мою книгу я тщательно проверил собранные в нем факты путем расспроса лиц, причастных к нему и заслуживающих полного доверия». Про визит Николая Михайловича он пишет очень осторожно: «Совершенно инкогнито прибыло одно высокопоставленное лицо, высланное из Петербурга, которое, видимо, ознакомило великого князя Николая Николаевича с суждениями, имевшими место в среде царской фамилии…»[441]441
  Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2007. С. 367–370.


[Закрыть].

Данилов не называет Николая Михайловича, хотя скрывать его имя смысла нет – оно названо в статье Хатисова. Видимо, Данилов не уверен, что «высокопоставленное лицо» – это Николай Михайлович. Если даже «высокопоставленное» и «высланное» лицо – Николай Михайлович, то это лицо не могло появиться в Тифлисе раньше января 1917 года, поскольку великий князь покинул Петроград и отправился в ссылку только вечером 1 января. А 4–5 января Николай Михайлович был в Киеве. Опять же – как успеть заехать в Тифлис и приехать в Киев за три дня? К тому же Киев великий князь посещал отнюдь не «инкогнито».

Получается, если встреча Бимбо с Николашей и состоялась, то где-то в январе, после 5-го числа. Теоретически, конечно, Николай Михайлович мог отлучиться из своего имения Грушевка и съездить на Кавказ. Но точно не в декабре. Не одновременно с Хатисовым. Не в тот период, когда заговорщическая активность великих князей достигла максимума.

А высокопоставленным лицом, о котором говорит Данилов, мог быть и Андрей Владимирович. В январе 17-го царь настоятельно рекомендовал ему поехать лечиться. Андрей уехал в Кисловодск, что тоже воспринималось как ссылка. От Кисловодска до Тифлиса гораздо ближе, чем от Петрограда.

Почему меня так интересует, была ли на самом деле встреча Бимбо с Николашей?

Во-первых, поездка Николая Михайловича – это единственное действие великокняжеских заговорщиков в направлении дворцового переворота, выходящее за рамки болтовни в столичных салонах. Выходит, никакой поездки в декабре, скорее всего, не было. Одни планы, одни разговоры. В том числе – с гвардейскими офицерами, через которых мысль о необходимости свергнуть царя проникла в солдатские массы.

Даже действия были бы лучше, чем эта непрерывная психологическая обработка, в результате которой все в Петрограде решили: Николай II править не должен. Это понимали «и я, и мой дворник», как говорил Кирилл Владимирович в мартовских «революционных» интервью.

Во-вторых, если поездки на Кавказ не было, то и фигура Николая Михайловича видится совсем по-другому. Никакого лидера великокняжеской фронды и связующего звена между августейшей и «обычной» общественностью не вырисовывается.

Бимбо не обманывал Марию Федоровну. Он действительно не принимал никакого участия в коллективных действиях великих князей по защите Дмитрия Павловича и Феликса. По той самой причине, которую излагал в письме. Болезненно самолюбивый Бимбо не мог смириться, что на первый план вышел не он, а какая-то Мария Павловна. Которую Николай Михайлович презирал и величал «представительницей Бошей». Вспомним и другие его отзывы о своих августейших родственниках.

Как Николай Михайлович отказывался участвовать в коллективных действиях в ноябре, так он отказывается и в декабре. Строит в голове «замыслы убийств», даже не зная, что другие великие князья заняты тем же самым. Не знает, поскольку заранее уверен, что от родственников нельзя ожидать «ничего, кроме глупости». Наверняка, он что-нибудь замышлял в эти дни. Тогда все что-нибудь замышляли. Но это никак не связано с лихорадочной активностью других великих князей. Николай Михайлович не лидер великокняжеской фронды, а отдельный центр интриг и заговоров.

У фронды не было и не могло быть лидера. Взаимная неприязнь, склоки и соперничество между разными ветвями дома Романовых оказались сильнее, чем ненависть к Александре Федоровне или страх перед надвигавшейся революцией, которую, впрочем, эти самые великие князья, не понимая того, усердно готовили.

Перелом у Николая Михайловича наступает только 28 декабря. Вечером его вызвал к себе министр двора Фредерикс и передал, что до Николая II дошли сведения о речах великого князя в Яхт-клубе. И если он не прекратит эти разговоры, то царь примет «соответствующие меры».

Страх перед «соответствующими мерами» и заставил Бимбо броситься в объятия других великих князей, «чтоб не пропасть поодиночке». Наутро он бежит к Марии Павловне, которую еще недавно проклинал на чем свет стоит, и предлагает «забыть семейные распри и быть всем солидарными»[442]442
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 189–190.


[Закрыть].

Многие историки утверждают, что Николай Михайлович явился инициатором письма в поддержку Дмитрия Павловича. Опять же – не сходится.

Письмо было подписано 29 декабря. Подписанты собрались во дворце Марии Павловны в половине третьего дня. До этого пришел Николай Михайлович и поведал о своих несчастьях. Так описывает события Андрей Владимирович, не указывающий на связь между приходом Бимбо и остальных высочеств.

В этот день у Марии Павловны завтракал Палеолог. Он записал в дневнике: «После завтрака великая княгиня предлагает мне кресло возле своего и говорит мне:

– Теперь поговорим.

Но подходит слуга и докладывает, что прибыл великий князь Николай Михайлович, что его пригласили в соседний салон. Великая княгиня извиняется передо мной, оставляет меня с великим князем Андреем и выходит в соседнюю комнату.

В открытую дверь я узнаю великого князя Николая Михайловича: лицо его красно, глаза серьезны и пылают, корпус выпячивается вперед, поза воинственная.

Пять минут спустя великая княгиня вызывает сына».

Ясно, что великий князь рассказывает не о письме в защиту Дмитрия, а о своем разговоре с Фредериксом, который настолько возмутил его, что пузатый Бимбо даже выпрямил корпус и выпятил грудь.

Через некоторое время Мария Павловна возвращается к Палеологу и заводит излюбленную тему про зло, исходящее от Александры Федоровны.

«Мы, однако, сделаем попытку коллективного обращения, – выступления императорской фамилии. Именно об этом приходил говорить со мной великий князь Николай»[443]443
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 207–208.


[Закрыть].

На этом основании историки и делают вывод, что именно Николай Михайлович выступил инициатором коллективного обращения в поддержку Дмитрия.

Ясно, что это невозможно.

Бимбо появился совершенно случайно, по своим личным делам. Пока Мария Павловна перекидывалась с Палеологом несколькими фразами, подписанты уже собрались. Николай Михайлович не мог пригласить их заранее в дом Марии Павловны, не уведомив хозяйку. Собрать более десятка человек за столь короткое время тоже невозможно.

Николай Михайлович имел в виду какое-то другое обращение. Не письмо в защиту Дмитрия. И речь шла не об одном только обращении. 12 января, рассказывал Бимбо, соберется Дума, «и к этому времени можно ожидать всего. В этом духе он развивал свои мысли, но все написать считаю пока неудобным»[444]444
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 190.


[Закрыть].

Страшно представить это «всё», которое великому князю Андрею Владимировичу неудобно записать в дневник. Ведь Владимировичей трудно было удивить даже самыми радикальными предложениями. Недаром Палеолог сразу поинтересовался у Марии Павловны, «ограничится ли дело платоническим обращением».

«Мы молча смотрим друг на друга, – описывает сцену французский посол. – Она догадывается, что я имею в виду драму Павла I, потому что она отвечает с жестом ужаса:

– Боже мой! Что будет?..

И она остается мгновение безмолвной, с растерянным видом. Потом она продолжает робким голосом:

– Не правда ли, я могу в случае надобности рассчитывать на вас?

– Да.

Она отвечает торжественным тоном:

– Благодарю вас»[445]445
  Палеолог М. Царская Россия накануне революции. М., 1991. С. 208.


[Закрыть].

Очень примечательная сцена: посол союзной державы обещает великой княгине содействие в цареубийстве! А ведь английский посол Бьюкенен был настроен еще более радикально.

Из планируемого Николаем Михайловичем обращения ничего не вышло. Как и из загадочного «всего». К моменту открытия думской сессии Андрея Владимировича спровадили в Кисловодск, а Бимбо выслали в Грушевку еще раньше.

29 декабря шестнадцать членов императорской фамилии подписали обращение к царю с просьбой разрешить Дмитрию Павловичу жить в одном из его имений «ввиду молодости и действительно слабого здоровья». Дескать, пребывание великого князя в Персии «будет равносильно его полной гибели» – из-за «отсутствия жилищ и эпидемий, и других бичей человечества»[446]446
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 191.


[Закрыть].

Обращение, написанное мачехой Дмитрия княгиней Палей, выдержано в самом верноподданническом духе. От которого, по правде говоря, коробит. Сначала Палей умоляет Распутина выхлопотать для себя княжеский титул, потом хлопочет за его убийцу. Честно говоря, понимаю, почему Николая II взбесило это письмо.

Под обращением подписались шестнадцать человек. Королева эллинов Ольга (дочь Константина Николаевича), Мария Павловна-старшая, Кирилл с женой Викторией Федоровной, Борис, Андрей, Павел Александрович и его дочь Мария Павловна-младшая, Елизавета Маврикиевна (жена поэта К. Р.), ее дети Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь, жена Иоанна Елена, Николай Михайлович и Сергей Михайлович.

Судьба человеческая непредсказуема. Дмитрию Павловичу ссылка в Персию спасла жизнь, а шестеро подписантов будут зверски убиты в годы красного террора.

Не поставили свою подпись только те, кого не было в Петрограде. Это письмо – единственное коллективное выступление высочеств, которое объединило всех. Когда нужно было «спасть страну» – всплыли противоречия. Когда царь, сослав Дмитрия, покусился на великокняжеские привилегии – тут же единый фронт. «Все семейство крайне возбуждено, – пишет Андрей, – в особенности молодежь, их надо сдерживать, чтобы не сорвались». Молодежь – это дети Константина Константиновича: Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь. При этом их мать Елизавета Маврикиевна постукивает Александре Федоровне и «уже не раз этим жестоко подводила членов семьи»[447]447
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 190–191.


[Закрыть].

В общем, объединившись, их высочества продолжали пребывать в полной растерянности. Опасения за судьбы страны смешивались с мелочными обидами, а планы дворцового переворота – со смехотворными проектами, как бы нагадить хоть где-нибудь.

Впервые за время царствования Николай II не прислал родственникам рождественских подарков. Бимбо выдвинул план – не ходить на новогодний прием, чтобы не целовать руку Александре Федоровне. План отвергли. Видимо, сочли экстремистским. Одно дело – свергнуть царя, что в истории дома Романовых случалось не раз, а другое – сорвать прием, где будут дипломаты. Недопустимо.

Николай II ответил достаточно резко. Письмо он вернул с резолюцией: «Никому не дано право заниматься убийством, знаю, что совесть многим не дает покоя, так как не один Дмитрий Павлович в этом замешан. Удивляюсь вашему обращению ко мне. Николай»[448]448
  Из дневника А. В. Романова за 1916–1917 гг. // Красный архив. Т. 1 (26). 1928. С. 191.


[Закрыть].

На пресловутом новогоднем приеме царь ни словом не обмолвился ни с кем из родственников. 31 декабря Николаю Михайловичу было предписано ухать на два месяца в Грушевку. В январе Кирилла отправили с инспекторской поездкой в Мурманск, а Андрея – на лечение в Кисловодск. В конце февраля в Кисловодск отправилась и их мать Мария Павловна.

Конечно, не одни члены императорского дома думали в это время о дворцовом перевороте. «Мысль о принудительном отречении царя упорно проводилась в Петрограде в конце 1916 и начале 1917 года», – вспоминает председатель Думы Родзянко[449]449
  Родзянко М. В. Крушение империи. Государственная Дума и февральская 1917 г. революция. М., 2002. С. 210.


[Закрыть]. И не только в Петрограде.

В декабре князь Львов собрал в Москве секретное совещание, в котором участвовали деятели Земского и Городского союзов. Князь находил, что единственный выход из положения – это дворцовый переворот. Царем станет Николай Николаевич, а ответственное министерство возглавит сам Львов. Участники совещания согласились с Львовым и поручили тифлисскому городскому голове Хатисову выяснить позицию великого князя. Если Николай Николаевич согласится, Хатисов должен был отправить заговорщикам телеграмму: «Госпиталь открыт, приезжайте».

Хатисов пользовался полным доверием кавказского наместника Воронцова-Дашкова, а когда того сменил Николай Николаевич, то и с ним у городского головы «установились также вполне доверчивые отношения»[450]450
  Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2007. С. 369.


[Закрыть].

В эмиграции Мельгунов спрашивал у Хатисова, как на деле предполагалось осуществить переворот. «Хатисов пояснил, что Николай Николаевич должен был утвердиться на Кавказе и объявить себя правителем и царем. По словам Хатисова, Львов говорил, что у него есть заявление ген. Маниковского (начальник Главного артиллерийского управления и очень популярный в армии генерал. – Г. С.), что армия поддержит переворот. Предполагалось царя арестовать и увезти в ссылку, а царицу заключить в монастырь, говорили об изгнании, не отвергалась и возможность убийства. Совершить переворот должны были гвардейские части, руководимые великими князьями»[451]451
  Мельгунов С. П. На путях к дворцовому перевороту. Заговоры перед революцией 1917 г. М., 2003. С. 111.


[Закрыть].

План довольно авантюрный. Николай Николаевич ответил Хатисову, что, «будучи застигнут врасплох», должен подумать и «откладывает свое решение на некоторое время». Великий князь посоветовался с начальником штаба Янушкевичем и через несколько дней, 3 января 1917 года, «отклонил от себя сделанное ему предложение», поскольку «солдаты, отражающие русский народ, не поймут сложных комбинаций, заставляющих пожертвовать царем, и едва ли будут на стороне заговорщиков»[452]452
  Данилов Ю. Н. Великий князь Николай Николаевич. М., 2007. С. 369.


[Закрыть].

Как видим, великого князя не смущала сама возможность дворцового переворота – он просто не рассчитывал на успех. Ни о какой верности присяге тут и речи нет. Обычная для Николая Николаевича трусость. Такая же, как в октябре 1905 года.

Наибольшую активность развил заговорщический центр Гучкова, куда помимо самого Александра Ивановича входили левый кадет Некрасов и сахарозаводчик Терещенко. Все трое – будущие министры Временного правительства. Их план – «это захват царского поезда во время проезда из Петербурга в Ставку и обратно» (по сути, он и сработал в марте 17-го года).

Царь, к которому применено «было бы только моральное насилие», отрекается в пользу наследника при регентстве Михаила Александровича. Отношение к Николаю Николаевичу у многих было критическим, Михаил Александрович – человек «безвольный», подверженный влиянию супруги, зато «личность маленького наследника должна была обезоружить всех»[453]453
  «Александр Иванович Гучков рассказывает…» // Вопросы истории. 1991. № 7–8. С. 205–208.


[Закрыть].

Правда, будущего регента Гучков даже не поставил в курс дела.

Во второй половине декабря Михаил Александрович находился в своем имении Брасово. Вернулся в Петроград только 30-го числа, так что письмо в защиту Дмитрия Павловича он не подписывал. Как и Александр Михайлович, который в это время был на фронте.